Текст книги "Королева морей"

Автор книги: Юрий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 25
БОРЬБА ЧУВСТВ

Мулайл таял на глазах. Он жаловался Асии, что его мучают боли, от которых нет спасения.

– Не очень-то приятно показывать свои слабости, когда столько лет сам ругал за них, – сказал он в тишине и сумраке ночи, сидя на подушках в спальне.

– Но почему не позвать хакима? – с негодованием спрашивала она.

– Он мне не поможет, дочка. Моя болезнь быстротечна и неотвратима. Так угодно аллаху. Знать не слишком усердно совершал я намаз.

– Вы меня пугаете, господин мой.

– А чего пугаться? Смерть так же понятна и неизбежна, как и рождение. Она страшна в молодости, а к старости привыкаешь к ее поспешному скоку, становится уже не так страшно. Меня одно беспокоит. Как ты останешься без меня с моими родственниками? Они не посчитаются с моей волей и ограбят тебя.

– Ну зачем так наговаривать на них, господин? Да и много ли мне надо?

– Женщине всегда много надо, Асия. Да еще в нашем мире. У гяуров проще и спокойнее. Хорошо бы отправить тебя к своим, да сил у меня на это не найдется. Болезнь меня съест раньше времени, а сделать еще нужно очень много, в том числе и для тебя.

Асия вспыхнула, услышав такое. Словно поняв ее состояние, Мулайл заторопился.

– Пойду к себе, а то напугаю тебя своими болями, а они могут нахлынуть в любое время. Прощай, дочка, и не думай о худом. Все во власти аллаха. Будем же уповать на него.

Он ушел, а Асия задумалась. Она путалась в мыслях и не могла собрать их в единый узел. Образ Шахаба неясно, но неотвратимо заслонял все и не давал сосредоточиться.

Отъезд несколько отодвигался. Дела еще не все были улажены, и Асия металась по городу, стараясь суматохой движения заглушить мысли о Шахабе. И все же это ей не удавалось. Сафа постоянно напоминала о нем, и теперь Асия стала думать, что та нарочно так делает, выполняя чью-то волю. Но лишиться всего этого не хотелось. Чувство пугало и в то же время заставляло сладостно замирать сердце.

Ночь только что окутала дом, и звуки затихли в углах. Асия сидела одна на ложе и мрачно глядела на чадящий светильник. Сафа только что вышла, загадочно и быстро бросив взгляд на задумчивую госпожу. Асия не заметила этого, погруженная в свои мысли. Она знала, что Мулайл плохо себя чувствует и прийти не может.

Шорох шагов пробудил ее от полузабытья.

– Чего тебе, Сафа? Иди спать, ты мне не понадобишься.

– Это я, Шахаб, душа моя, – услышала она горячий и нежный шепот.

– Кто здесь? – вскрикнула Асия, вскочив на ноги, как подброшенная.

– Не пугайся, златокудрая, разве я осмелюсь сделать тебе неприятное. Только не шуми, золотая роза, – голос обволакивал ее со всех сторон, не давал свободно дышать.

Асия хотела позвать кого-нибудь, но голос отказал ей. Все тело пылало жаром волнения и страха. Оно дрожало мелко, противно, глаза расширенно глядели на Шахаба, не задерживаясь на нем долго. Стыд залил ее щеки густой краснотой, а полуоткрытый рот хватал воздух и не мог наполнить им жаждущую грудь.

Шахаб понял, что гроза миновала и Асия не может заставить себя закричать. Он мягко положил руку на ее плечо, но женщина отдернулась резко и решительно.

– Зачем ты здесь? Стыдно-то как! Отец твой рядом, а ты его любимец!

– Отцу не до нас, луна ясная. Ему уже мало что нужно, а мы молоды и я люблю тебя, Асия, свет очей моих! Не отвергай, умоляю!

– Замолчи, негодный! Как позволяет тебе аллах говорить такое? Ты же правоверный и должен соблюдать себя в отцовском доме! Уходи!

– Как ты можешь меня прогонять, когда душа и сердце мои пылают и могут сгореть от любви к тебе, моя золотая роза! Дай поцеловать тебя хоть раз!

Асия чувствовала, что голова идет кругом и последние силы покидают ее. Ей никто еще не говорил таких пылких и жарких слов. Они туманили рассудок и расслабляли волю. Да и Шахаб был красив необыкновенно. В мозгу крутилась одна неотвязная мысль: «А что мне терять? Почему я должна отвергать любовь, когда она так приятна и притягательна? Может, это и есть то единственное, что дается раз в жизни?».

А Шахаб продолжал шептать, и она не заметила, как рука его легла на талию, а губы оказались уже близко, жадные, жаркие, соблазняющие и желанные. И не было сил стряхнуть руку и отпрянуть.

Шахаб рывком притянул безвольное тело и впился ртом в ее губы. И тут Асия обрела силу. Она оттолкнула его и сама отскочила в угол, тяжело дыша и дрожа всем телом.

– Уходи, проклятый! Не смущай меня, а то закричу!

– Как, теперь уйти? Нет, Асия, золото мое! Я не могу уйти, это свыше моих сил. Не мучь меня, умоляю!

Он шагнул к ней, и в это мгновение Асия вложила в удар всю силу молодого плеча, которую она приобрела в тяжких трудах и разбойных набегах. С отвратительным хрустом кулак опустился на нос Шахаба, он отшатнулся. Из носа хлынула кровь, он согнулся, зажимая лицо руками. А Асия закричала из своего угла, едва сдерживая дрожь и истерику:

– Вон, негодяй, собака! – она уже знала, что для араба это страшное ругательство, и ей было приятно так оскорбить нахального Шахаба.

Тот молча поплелся к выходу, согнувшись и зажимая нос. Асия продолжала стоять, дрожа и сотрясаясь рыданиями. Напряжение спало, слабость в теле и пустота в душе обрушились на нее всей силой и тяжестью. «Что же будет, что будет?» – проносилась в голове мысль.

Ночь прошла в мучениях, в угрызениях совести. То ей казалось, что она незаслуженно обидела Шахаба, выгнав с разбитым носом, то она злорадно ухмылялась, вызывая в сознании его сгорбленную фигуру, сразу утратившую осанистость и гордыню. Она радовалась тому, что так жестоко отомстила хоть одному мужчине за все те муки, которые ей пришлось претерпеть. Она была довольна собой. Честь и совесть не замараны, хотя ей было неприятно представлять, как она поглядит в глаза Мулайлу. Все же вина ее достаточно велика. А что будет, если Абу-Мулайл узнает о происшествии? Кто ее защитит? Все всю вину возложат на нее, и надежда лишь на то, что Шахаб пока промолчит, рассчитывая на повторение и успех своего предприятия.

На другой день Асия вызвала Сафу на разговор.

– Это твоих рук дело! – сразу набросилась она на служанку.

– Госпожа, я ничего не знаю! О чем это вы?

– Не знаешь? – зловеще промолвила Асия, и звонкая оплеуха опрокинула служанку на пол. – А кто устроил молодому господину встречу со мной? Будешь отпираться? – и ноги Асии заходили по округлым бокам Сафы. Та визжала и уже со всем соглашалась, увертываясь от ударов. А била Асия умело и хлестко. Это дело она освоила, еще воюя с женами Ибрагима, и теперь отводила душу за долгие месяцы неподвижности и сдержанности.

Весь день Асия была под впечатлением ночного свидания. Ее грызли сомнения и неуверенность в самой себе. Шахаб ее волновал и не выходил из головы. «А что если он опять придет? – спрашивала она себя и замечала, что эта мысль не вызывает в ней неприязни. – А ведь жалко его. Как он, бедный, отшатнулся, вытирая кровь», – и волна жалости и сожаления с небывалой силой обрушилась на нее.

Асия уже жалела его и с волнением ждала ночи. Она ни разу не вспомнила Абу-Мулайла, отталкивала от себя все мысли о старике и даже не обнаруживала в себе никаких угрызений совести. Все помыслы были захвачены молодым господином. Его глаза неотрывно смотрели на нее из всех углов, жгли нетерпеливо и настойчиво, призывно и неотвратимо.

Она металась по андаруну, раздавала пощечины, кричала злые слова, а Сафа от ужаса скрывалась подальше, боясь попадаться госпоже на глаза.

«Нет, Сафу не надо трогать больше. Ведь она может еще пригодиться и с охотой поможет Шахабу проникнуть сюда», – думала Асия, отгоняя совестливые мысли, иногда проблескивающие в голове.

– Подать сюда Сафу! – крикнула она служанке, и та с поспешностью и страхом бросилась на поиски.

– Слушаю, все уши мои готовы впитать слова ваши, госпожа, – склонилась в страхе Сафа.

Асия глядела на нее лихорадочно, но забыла, что хотела приказать, и от этого волновалась еще сильнее. Злость обуревала ее, хотелось пнуть служанку ногой, раскричаться.

– Где прячешься, собачья дочь? Будь рядом! – и Асия отвернулась, стараясь скрыть охватившие ее чувства.

Глава 26
ТОРЖЕСТВО ШАХАБА

Асия сидела у постели Абу-Мулайла, поглядывая на темноту за окнами. Старик молчал, тяжело посапывая. Лицо его в свете светильника казалось почерневшим. Белая борода резко выделялась на тощем лице, едва обтянутом кожей. Болезнь быстро делала свое дело. Старик спешил с делами, но Шахаб плохо помогал. Это злило больного, он раздражался, кричал на слуг и работников, был придирчив и теперь призвал Асию. Она действовала на него успокаивающе, и при ней Абу-Мулайл затихал, прислушиваясь к болям, бродившим в нем. Он отвергал все лекарства.

– Не стоит продлевать мои мучения. Аллах решил прибрать грешника, и не буду я ему мешать.

– Не надо так говорить, господин мой, – ласково отвечала Асия. – Вы еще поправитесь.

– Пустое говоришь, Асия. Я только боюсь, что не успею закончить все самые важные дела и не увижу родные места. Вот чем заняты мои помыслы.

Асия нетерпеливо ерзала на пуховиках. Старик начинал ей надоедать, но показать это она не решалась. Чувства благодарности и долга крепко засели в ней, и это позволяло пока справляться со своими желаниями.

Наконец Асия уговорила Абу-Мулайла выпить настой трав, способствующий крепкому сну. Он не отказывался от таких снадобий, надеясь хоть часть ночи провести спокойно. С полчаса Асия сидела возле, пока старик не задремал, успокоившись недолгим тревожным сном. Она тихо встала, сдерживая торопливость шагов, отошла на свою половину, наказав слуге неотлучно находиться рядом с господином.

В своей комнате Асия с беспокойством бесцельно покружила в полутьме едва светившегося светильника. Было прохладно. На дворе похолодало, шел дождь с ветром, но молодая хозяйка не разрешала жарко топить, наслаждаясь прохладой и свежестью.

Сафа тихо шуршала за дверью, готовя госпоже ужин. О поднос побрякивали чашки и серебро. Асия слышала эти звуки, но аппетита не чувствовала, тревожное ощущение охватило ее. Она не могла разобраться в себе, злилась и терялась. Ей становилось то холодно, то жарко, и она продолжала нетерпеливо прохаживаться по коврам и подушкам, разбросанным всюду по комнате.

Дом давно затих, а в андаруне по-прежнему теплился светильник, наполняя комнату запахами масла и копоти. Из курильницы тянулся благовонный дымок, но он уже раздражал. Асия открыла окно, защищенное кованой решеткой. Влажный растрепанный ветер с каплями дождя ворвался в комнату. Светильник погас, а Асия глубоко, с настоящим восторгом и жадностью вдыхала холодный воздух. Грудь ее волновалась, жар спадал, вся она успокаивалась, затихала.

Чернота ночи не пугала ее. Шум ветвей, хлещущих по мокрым стенам, завывания порывов стихии доставляли ей радость. Женщине чудились несусветные опасности, враги, набеги, вспомнились скачки с награбленным добром, выстрелы, рубка клинками, жгучая боль ран и волнующий страх неотвратимого, азарт схватки, упоительное волнение. Ей стало жаль себя, заточенную в этих стенах. Захотелось вольного ветра в ушах, прищура глаз и острого запаха конского пота. Перед мысленным взором проходили жадные глаза джигитов, впивавшиеся в блеск добычи. Это была настоящая жизнь и, каждое колечко, добытое в схватке, казалось куда более ценным и милым, чем теперешние украшения, доставшиеся без всякого усилия.

Асия вздохнула с чувством усталости и сожаления по утраченной невозвратно жизни и тут же вздрогнула всем телом. Плечи ощутили мягкое, ласковое прикосновение. Она не обернулась, но тотчас узнала руку, сжалась, как кошка, готовая к прыжку. Но ноги не повиновались. Они отяжелели и сделались безвольными и вялыми.

– Милая моя, – услышала она вкрадчивый и цветистый голос, и жаркое дыхание коснулось ее уха. – Как долго тянулся день, свет очей моих!

Асия окаменела, ожидая чего-то ужасного и сладостного. Страх смешался со жгучим желанием чего-то такого, что она не могла еще представить и осознать. Ожидания становились все нетерпеливее. А Шахаб, чувствуя под руками упругость и согласие молодого тела, провел руками по ее шее, волосам, и движения эти становились торопливыми, нервными, манящими.

Он что-то говорил, но Асия не вслушивалась в слова. Она слышала только его голос, который звучал упоительной музыкой. Восторг все больше охватывал все тело и душу. Торопливость передалась и ей, и вдруг все завертелось, закружилось в каком-то вихре, яростном и упоительном, выход из которого никто не стал бы искать.

Мысль почему-то отсутствовала, и Асия даже не пыталась напрягать ее. Было так восхитительно находиться в почти невесомом состоянии, и в то же время во всем теле ощущалась тяжесть, такая приятная и страшная.

И только утром, когда она проснулась и вспомнила события ночи, Асия в ужасе откатилась к стене и завернулась в шелковые покрывала, в беспорядке наваленные в комнате. Ее охватил стыд и злость на себя и Шахаба, на Сафу и весь мир. Абу-Мулайл встал всей своей костлявой громадой перед нею, взирая на нее с упреком и осуждением. Слезы злости заструились из глаз. Больше всего Асия боялась, что о ее проделках узнает Абу-Мулайл. Это вызывало такой страх и гадливое чувство, что она готова была в эти мгновения вышвырнуть Шахаба, если бы он находился у нее, прямо через окно, невзирая на решетку.

А Шахаб с каждой ночью становился все развязней и наглее. Видимо, он привык к легким победам и эту рассматривал как очередную. Вначале Асия упивалась вспыхнувшей любовью и отдавалась ей всем сердцем и со всей страстью. И так продолжалось до самого отъезда на юг, куда так рвался Абу-Мулайл.

Однако в последнюю ночь Асия заметила охлаждение Шахаба. Это ее не удивило и даже не возмутило. Она понимала, что при его привычках и воспитании так и должно было случиться. Ее злило то, что она так просто и легко поддалась его обаянию и уговорам. «Какая дура! – проносилось у нее в голове. Просто ослепла, а ведь можно было заметить этого бабника и раскусить! Вот дура!»

И она уже спокойнее стала разбирать поведение Шахаба. И тут все стало так ясно и стыдно за случившееся. Он показался не таким уж красивым, как раньше. А главное совсем не таким сильным и мужественным, каким хотелось бы видеть его. На ум пришел Ибрагим. Вот это был мужчина! Джигит, и благороден по-своему. А силен, а смел!

Ей было обидно за свою глупость. Но были и мгновения, забыть которые вряд ли удастся до конца жизни. Они будут освещать ее самые мрачные минуты и, может быть, скрасят не один день.

«Видно, мне на роду написано быть под владычеством красивых мужчин, – думала Асия уже в дороге, с безразличием глядя на тянувшиеся унылые предгорья, мокрые и мрачные в зимние ненастные дни. – Надо быть строже к себе и не бросаться очертя голову в объятия первого попавшегося красавца. Ну а если чувства таким вихрем снова навалятся на меня? Как устоять? И нужно ли бороться с этим? О Господи, вразуми и направь на путь истинный! Помоги осилить сердце, оградить бренное тело от надругательства, хоть и восхитительного!»

Она с неприязнью поглядывала на довольную физиономию Шахаба, гарцующего рядом с видом наследного принца. Ей хотелось тоже пересесть на коня и своей удалью покорить распутное сердце бабника, а потом с наслаждением бросить злой упрек и ускакать, пригнувшись к седлу, вдыхая запахи разгоряченного коня. Но в другой повозке лежал мучающийся Абу-Мулайл. Он часто призывал Асию к себе, и той приходилось выслушивать упреки и жалобы, делать вид, что страдает вместе с ним, не отходить на привалах и в караван-сараях и постоянно думать о Шахабе, вынашивая планы страшной мести.

В ней опять проснулась ненависть ко всем мужчинам, и даже Абу-Мулайл не был исключением. Он все больше становился похож на избалованного ребенка, хныкающего и капризного, требующего постоянного внимания. Асия злилась на него за то, что он допустил ее до такого падения, но даже не это ее возмущало, а то, что она теперь оказалась опять обманутой, порабощенной, брошенной на произвол судьбы.

– Но ничего! Настанет день, когда я покажу этим гордецам и бабникам их настоящее место! – восклицала она в своей повозке, оставшись одна после посещения больного мужа.

Большой караван двигался по каменистой дороге, раскидывая по обе ее стороны бедных путников и сам уступая место важным чиновникам шаха или наместника провинции. Гонцы неслись во весь опор, задолго предупреждая о своем приближении трубным ревом. Тут надо спешить уступить дорогу, ибо можно было получить нагайкой по голове, заплатить большой штраф или схлопотать массу других неприятностей.

Глава 27
УГРОЗА

Зимнее море встретило караван хмурыми тучами и сырым ветром. Серое, в белых барашках, оно неласково шумело, накатывая на берег гребни волн, с шумом шуршало по гальке. Каскады брызг взметались у камней, наполняя воздух влагой и солеными запахами. Было прохладно, промозгло.

Асия без прежней радости встретила море. На этот раз оно не вызывало в ней восторга и упоения простором и далью. Оно было грозно и навевало страх.

На душе было муторно, тревожно и тоскливо. Сегодня утром, когда весь караван разместился в вонючем караван-сарае грязного убогого городишка Бидехана, аль-Музир испортил ей все настроение.

Он обратился к ней с тихими и страшными словами, от которых в груди Асии захолонуло от ужаса:

– Ханум не откажет в милости выслушать меня, низкого и ничтожного человека?

– С чем пожаловал, аль-Музир? Да разве ты низкий человек? – польстила Асия, почувствовав в его словах тайную угрозу или недобрую весть. – Говори, аль-Музир, я слушаю.

– Не изволь, ханум, сердиться, но мне известно кое-что.

– О чем это ты? – голос Асии не выдавал волнения, но она уже догадывалась о предмете разговора и судорожно думала о путях спасения.

– Человек я бедный, а Абу-Мулайл, да будет аллах вечно благоволить к нему, уж очень плох…

– Ну? Чего замолчал, аль-Музир? Продолжай.

– Все мы во власти аллаха, ханум. Его помыслы неисповедимы, – и он благоговейно огладил лицо и бороду, опустив глаза долу.

Асия молчала, не решаясь нарушить молчания, которое возникло после этих слов аль-Музира. Тот тоже молчал, как бы подыскивая слова или выжидая. Наконец не выдержал и продолжал смиренным голосом:

– Пусть простит меня ясноглазая ханум. Мне много не нужно, но я не смогу молчать, если ханум не вознаградит меня за это.

– За что вознаграждать-то, аль-Музир?

– Ханум догадывается! Грех ее тяжел, и аллах не простит мое молчание.

– Пойдешь доносить? – задохнувшись от злости и страха, сдавленным голосом спросила Асия, и глаза ее сузились.

– Никак иначе, ханум, не смогу.

– Ты не щадишь хозяина, аль-Музир. Как бы не проиграл! – голос Асии окреп. Она загорелась жаждой мести, но еще не знала, как осуществить ее.

– Хозяин болен, и это может ускорить то, что всех нас ждет, – сказала она.

– В том не моя вина, ханум. А закрыть рот мой – в твоей власти, ханум.

– А как же аллах? Он ведь не простит.

– Аллах примет мои молитвы. Всякий грех замолить можно, ханум.

– Так и я могу свой замолить, аль-Музир. Ты только не мешай мне.

– Аллах не услышит молитв твоих, ханум. Ты не веришь в него. Ты осталась гяуркой, я знаю.

– Угрожаешь? – голос Асии злобно шипел, лицо побледнело. Она с ненавистью взирала на смиренную фигуру шагавшего рядом с возком аль-Музира. Тот молчал, потупив глаза. – И сколько же ты просишь за молчание, аль-Музир?

– Ханум должна понять меня. Я уже не молод, и судьба моя в руках Всевышнего, – лицо аль-Музира сделалось умильным, голос совсем упал до шепота и выражал полное смирение. – Ясноглазая ханум без труда сможет выделить бедному слуге своему тысячу пиастров.

– Ты с ума спятил, аль-Музир! Откуда у меня могут быть такие деньги? Не думаешь ли ты, что Шахаб оставит твою наглость без внимания?

– Молодой господин, ханум, не станет вносить эти деньги. Он сам ищет, у кого бы раздобыть малость для своих похождений, милая ханум.

– Ты грабитель с большой дороги! Я ничего не смогу тебе заплатить! Да и как ты докажешь мне, что будешь молчать? Таким веры нет!

– Ханум должна верить мне на слово. Я не обману. Нет смысла, ханум.

– Смысл всегда есть. Терять-то тебе нечего. Не могу я столько заплатить! – она задумалась, сдерживая волнение и стараясь успокоиться. В голове царили сумятица, смятение и страх. – Уйди, дай мне подумать, разбойник! Два дня, слышишь!

– Твоя воля, ханум, но ждать долго мне не с руки. Будь счастлива, ханум.

Асия осталась одна, лихорадочно соображая и обдумывая услышанное. Она видела лукавство во взгляде аль-Музира и не верила ему. Но что было делать? Могло рухнуть все ее благополучие! Да что благополучие, когда на карту поставлена сама жизнь! В такое время ей трудно будет рассчитывать на снисхождение. Абу-Мулайл сильно раздражен, болезнь терзает его, и он в гневе может свершить суд, согласно шариату.

Такие думы вихрем пронеслись в голове Асии. «Надо идти к Абу-Мулайлу. Пусть лучше узнает все от меня, чем от этого пройдохи. Я его уговорю и смягчу удар. Он меня любит и не позволит надругаться», – решила Асия и стала поджидать удобного момента для посещения мужа.

Но караван вошел в городишко Бидехан, и времени для встречи не нашлось. Кругом были люди, суета, гам, пыль, сутолока.

Асия стояла на берегу, укутанная в белое покрывало, и спиной чувствовала взгляды слуг, упершихся в нее любопытными глазами. Это ее раздражало и сердило, но заставить людей опустить взоры она не могла. «Да и зачем? Пусть смотрят, меня не убудет», – подумала она и немного успокоилась, устремив глаза в бушующую стихию.

Чайки неистово кричали, чертя крыльями над самыми волнами. Они были голодны, а в бурном море достать корм трудно. Горизонт был чист и его не веселили белые треугольники парусов. Рыбаки отсиживались дома, выжидая погоды. А ветер холодил кожу, остужал разгоряченное лицо.

Вспомнились осенние дни далекой родной сторонушки. Слезы навернулись на глаза. Душа рвалась через просторы незнакомых земель на север, в родные милые места, вдохнуть свежести морозного воздуха, послушать хруст сухого снега под ногами, ощутить пощипывание примороженных щек.

Асия вздохнула полной грудью, вытерла глаза. Надо было возвращаться в караван-сарай. Ей стало противно от сознания своей беспомощности, на душе была пустота, но что она могла с этим сделать?!

После обеда Асия направилась к Абу-Мулайлу с обреченным и убитым видом, как идущая на казнь. Хозяин лежал на постели, слуга вышел, плотно закрыв дверь. Жаровня-мангал источала приятный жар, в комнате было тепло, приятно пахло ладаном и душистой водой.

Асия нерешительно потопталась у двери. Она украдкой поглядывала на старика, но тот прикрыл глаза сухими веками и делал вид, что погружен в дремоту. Лицо его высохло, и кожа желтоватого оттенка плотно обтягивала скулы. Глаза запали, а нос стал совсем острым и тонким.

– Да возблагодарит тебя Всевышний, Асия, что ты догадалась посетить меня. Я все это время думал о тебе, и ты поняла зов моего сердца, – неожиданно бодро и внятно заговорил Абу-Мулайл, но глаз не открыл и продолжал неподвижно лежать под ватным одеялом, вытянувшись своим длинным костлявым телом.

Асия вздрогнула, поспешила присесть к постели и схватила сухую жилистую руку, покрывая ее поцелуями. Слезы полились из глаз, и дыхание стало прерывистым.

– Успокойся, Асия. Не стоит портить глаза. Они у тебя такие необычные и прекрасные. Перестань, а то мне становится не по себе. Ты, я вижу, сильно взволнована и огорчена. Не думай об этом.

– Господин мой! Я виновата перед вами! Научите, что сделать и как оправдаться? О Господи, помоги и смилуйся! – Асия так торопилась сказать, словно от этого зависело все. Хотя так оно и было на самом деле, и голос Абу-Мулайла, ласковый и успокаивающий, растрогал ее и взволновал. Она не могла сдержать порыв и припала лицом к его руке.

– Я знаю все. Аль-Музир недавно был у меня. Он оказался бесчестным человеком, я его выгнал и лишил своего покровительства.

– О, господин мой! – воскликнула Асия, не сдерживая рыданий.

– Успокойся, Асия. Аллах простит тебя, а я и не сердился. Ты не виновна. Это все непутевый Шахаб. Он погряз в беспутстве, и я виноват перед тобой, что не сумел предостеречь от его проказ. Он плохой правоверный и попирает шариат своим поведением. Но я его люблю, и мне трудно принять решение.

– Господин! Я так раскаиваюсь в содеянном! Я не смогла устоять, мой благодетель!

– Я не виню тебя. Могла ли твоя юная душа устоять перед этим бабником и развратником? Не огорчайся, дитя мое. Меня больше волнует Шахаб. Он осмелился сделать мне пакость. И это мой любимый сын! Как слеп я оказался, и как слепа любовь! Помни об этом, Асия, и не повторяй ошибок. Запоминай уроки жизни и делай выводы на будущее, – Абу-Мулайл тяжело дышал. Он разволновался, ему стало хуже.

Асия с состраданием глядела на изменившееся лицо старика, боровшегося с нахлынувшей болью. Она тихо заплакала, не зная, чем облегчить страдания этого странного человека, ставшего близким.

Наконец боль, видимо, немного отпустила, муж попил воды. Асия вытерла его потное лицо платком. Он отдышался и заговорил опять, но уже не так бодро и внятно. Асия напряглась, боясь пропустить важное. Язык она еще знала не так хорошо, чтобы свободно слушать и понимать.

– У меня одна навязчивая мысль не выходит из головы, Асия, – шептали его губы, тонкие и сухие. – Я чувствую большую ответственность за тебя. У меня мало времени осталось, а сделать надо так много. Наверное, так всегда бывает. Когда конец близок, не хватает времени. А оно бежит неудержимо и нам не подвластно, – он замолчал, и лоб его нахмурился. Асия затаила дыхание в ожидании. Наконец Абу-Мулайл отдохнул и продолжал:

– Трудно тебе придется, Асия. Душа твоя свободная и гордая, а наши шейхи не любят таких женщин. Не спорь с ними. Слушай и делай смиренное лицо. Я не оставлю тебя нищей, а аллах особо благоволит к богатым. Богатство откроет тебе двери даже в сердца наших шейхов, но будь осторожна и скромна.

– Господин мой! Я буду вечно помнить слова ваши! Я не огорчу вашей памяти, господин. Не тревожьте себя дурными мыслями!

– Погоди, Асия. Я скоро закончу завещание, и ты не будешь в нем забыта. Но не думай, что тебе так легко отдадут все то, что я завещаю тебе. Поэтому я отдаю тебе все драгоценности, какие у меня есть, а остальное пусть достанется моим сыновьям. Не перебивай меня, дочь моя, – вяло подняв руку, прошамкал старик, заметив, что Асия пытается говорить. – С этими маленькими камушками тебе легче будет сохранить свободу и устроить свою жизнь, – с этими словами старик протянул руку к низкому столику, стоявшему рядом у изголовья. – Вот, возьми себе, Асия, и никому не показывай и не говори ничего. Охотников завладеть этим найдется немало.

Асия неуверенно взяла тяжелую шкатулку красного дерева, окованную серебром и инкрустированную перламутром.

– Открой и взгляни, дочь моя, – сказал Абу-Мулайл, протягивая ей крохотный бронзовый ключик. – Теперь это твое, Асия, и оно даст тебе все, чего потребуется в жизни.

Асия легко открыла шкатулку. Под бархатной крышкой она увидела массу камней, засиявших миллионами искр от огня светильника. Тут лежали сапфиры, изумруды, рубины и бриллианты. Множество колец, серег и браслетов мешались с подвесками, монистами и еще многими драгоценными вещами, названия которых Асии были не знакомы.

– Это я берег для черного дня, который всегда может посетить купца, даже такого богатого, как я, – сказал Абу-Мулайл, любовно перебирая камни в шкатулке. – Храни и пользуйся, дочь моя. Мне уже ничего не понадобится, а твоя жизнь только начинается. Я не могу сказать, сколько это стоит, но думаю, что много. Оценщик скажет точно, но это не к спеху. А в завещании об этом даре тоже будет сказано. Это оградит тебя от притязаний родственников.

Асия в изумлении не могла произнести ни слова и сидела завороженная, не смея тронуть сверкающее содержимое шкатулки.

– И не подпускай к себе больше Шахаба. Он жаден и для достижения своих целей не остановится ни перед чем. Будь осторожна и уходи теперь. Дай мне побыть одному, Асия. Я устал, – он закрыл глаза и Асия, помедлив немного, вышла на цыпочках из комнаты, завернув в покрывало свои драгоценности.