Текст книги "Королева морей"

Автор книги: Юрий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Юрий Волошин
Королева морей

Посвящается моей жене Майе

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
ПЕРВЫЙ ТРЕПЕТ СЕРДЦА

Над курчавыми верхушками деревьев неторопливо поднялось солнце. Во всей природе этого ясного чистого утра слышался неясный вздох сожаления и чуть ощутимой грусти. Бабье лето плавало нитями паутины и сверкало голубизной глубокого, словно вымытого, неба. Веселые облачка медленно проплывали в вышине.

Небольшая поляна, обрамленная кустами орешника и шиповника, усыпанного чуть розовевшими ягодами, замерла, нежась в лучах теплого света. Зелень уже успела поблекнуть и потерять летнюю яркость. И птицы кричали как-то тревожно и не так задорно, как еще две-три недели назад. Природа увядала. Роса поблескивала на стебельках и листьях, сверкала на нитках паутины, а пауки терпеливо ожидали, когда ее высушат солнечные лучи.

У самой опушки копошилась девушка, увязывая тяжелую охапку хвороста, на согнутой спине ее бугрилось серое домотканое платье. Она легко, пружинисто разогнулась, расправляя слегка уставшие плечи и спину. Тяжелая огненно рыжая коса, небрежно заплетенная и непокорная, мешала. Рука привычным движением откинула ее назад, поправила сбившийся платок, застиранный и вылинявший. Даже дерюжное платье не скрывало молодости и силы. Загорелые до черноты икры ног едва виднелись в густой пожухлой траве. Юность светилась в лице, и на нем не видно было печали и тоски от прожитой в тяготах долгой жизни. Девушка улыбалась утру, свежести росных трав, небу, такому синему и яркому, которое бывает только ранней осенью. Ничто не омрачало ее юного смуглого лица, а большие зеленые глаза излучали озорство и жажду жизни.

Но тут брови девушки неожиданно нахмурились, глаза потемнели. Она быстро оглянулась на близкие кусты, и сердце бухнуло в груди тревожно и непонятно.

Из-за куста, шагах в десяти, выглядывал охотник с торчавшим стволом ружья за плечом. Девушка мгновенно заметила, как изменилось лицо молодого человека. Любопытство и откровенная жадность взгляда тут же сменилась робостью и неуверенностью, а на лице появился легкий румянец. Он явно смутился и растерялся.

– Я испугала тебя, молодец? – тихо молвила девушка, нарушив затянувшееся молчание. – Так ты не крадись ко мне, не заяц-русак. Человек ведь. А я тебя знаю.

– Как же ты меня можешь знать? Я недавно тут.

– А у нас укрыться трудно. Мы живем на отшибе, но все о тебе ведомо нам.

– И что же ты про меня знаешь?

– А то, что утеклец ты от царя Петра, и что тебе негоже так просто шляться, не то и до беды недалеко будет.

Лицо молодца посуровело, взгляд стал жестким, хмурым. Он с недовольством промолвил:

– Какая же сорока на хвосте тебе принесла такую напраслину?

– Сорока такого не принесет. Это маменька сказывала, а она у нас все знает. Да и я тоже не совсем дурочка, – голос девушки звенел смело и задорно. Глаза щурились в озорной усмешке, наблюдая смутившегося человека.

– Так это твою мать ведьмой зовут в округе?

– Никакая она не ведьма! Худые люди пустое сказывают, по злобе, – ответила девушка и нахмурилась недовольно и отчужденно.

– Вот и ты осерчала. Теперь мы квиты, – молодец немного успокоился, лицо его потеплело и похорошело.

– А ты небось на охоту собрался? – заметила девушка, меняя тему разговора.

– Собрался, – ответил юноша осмелевшим тоном, тут же опять стушевался и продолжал неуверенно: – А звать-то как тебя, а? Скажи.

– Тайны тут никакой нет. Анастасия, Ася, вот как меня кличут. Себя можешь не называть. Андреем зовут. Слух о том у нас уже прошел.

– Ишь ты, как у вас скоро все.

– А про матушку не думай плохо, – спохватилась Ася.

– Я же не знал, теперь не ошибусь.

– Заговорились мы тут с тобой, а меня уже давно заждались. Некогда мне с тобой лясы разводить, – торопливо затараторила девушка и стала быстро подсовывать сучья под веревку, которая стягивала увесистый ворох хвороста.

– Погоди, Ася, – неуверенно протянул Андрей и приблизился к девушке. – Может, побудем еще немного вместе? Я тебе вязанку донесу быстро, ты только дорогу указывай.

– Вот еще, что надумал! – огрызнулась без злости Ася, а самой так и хотелось остаться и поболтать с пригожим молодцом. – Да меня по головке-то не погладят, узнай, что я с тобой лясы точу. Из господ ведь, в усадьбе у барина проживаешь. Негоже так. Я пошла, а то матушка узнает и накажет.

– Не узнает, мы пройдемся немного, а потом я уйду. На обратном пути загляну. Ты ждать будешь?

Девичье сердце защемило сладко, тревожно, стало боязно. Лицо ее покрылось краской стыда и неловкости. Она уже не так смело глянула на собеседника.

– Не дело говоришь, Андрюша. Так не будет. Срама на меня не наводи.

Андрей слегка улыбнулся, обнажая ряд ровных крепких зубов. В голосе девушки он услышал призыв к продолжению натиска, понял, что уже запал ей в душу. Это наполнило его каким-то новым и сладостным чувством. Он оглядел уже другими глазами ее ладную фигуру. Крепкая, наработанная с детства, она не утратила девичьей тонкости и мягкости. Высокая грудь бесстыже топорщила холст старого платья, и Андрей с трудом оторвал глаза от проступавших сосков этой груди. Он видел ее уже обнаженной и податливой, но усилием воли подавил страсть, устыдившись нахлынувшего чувства.

А девушка тоже оценивающе оглядывала Андрея, и с каждым мгновением он становился для нее все ближе и желаннее. Он волновал ее, внушал непонятные желания, и, оторваться от него стоило ей усилий. Голос выдавал ее волнение.

– Мне пора, маманя заждалась. Я пошла, – и с этими словами она взялась за вязанку.

– Погоди, Ася! Дай я тебе помогу, гляди, какая громадина!

Он бросился к ней, тела столкнулись и замерли на мгновение в трепетном предчувствии чего-то значительного. Оба смутились, и тут Ася покорно уступила, предупредительно сняв тяжелое ружье с плеча юноши.

Андрей взвалил вязанку на спину и подивился, как это такая юная и на вид не очень сильная девушка могла бы пронести эту тяжесть хотя бы сто шагов. Они молча шли по широкой тропе, сбивая редкие капли с веток кустов.

Анастасия украдкой поглядывала на идущего чуть впереди Андрея. Она со все большим интересом отмечала его статную ладную фигуру, слегка согнутую под тяжестью вязанки, крепкие ноги в мягких сапогах из желтой кожи. Ей было неловко и чуть-чуть приятно, что такой видный молодец не погнушался помочь ей, простой девчонке, крепостной его соотчича. Она отметила его добротный наряд, облегающую однорядку и алого цвета рубаху.

– Анастасия, ты бы разговором отвлекла меня, все легче тащить будет, – сказал Андрей, заметив ее изучающий взгляд, и чуть замедлил шаг, пропуская девушку вперед.

– А чего же говорить? Вот скоро поворот, там и разойдемся. Маманя заругает.

– Я же на охоте, сумею укрыться.

– Ты-то сумеешь, а мне попадет все одно.

– А ты не рассказывай.

– Узнает, она все узнает. От нее не укроешься. Достанется мне.

Они дошли до поворота тропы, и Андрей остановился, вопросительно глядя на спутницу.

– Тут, что ли? – в глазах заметно было сожаление, что путь окончен, и Ася с радостной полуулыбкой заметила это. Ей стало приятно, и страх перед неминуемым наказанием отошел куда-то в глубь ее трепещущей души. Она кивнула и оглянулась, вслушиваясь в неясные шумы, доносившиеся со стороны их хибары, притаившейся недалеко за кустами.

Они стояли, смотрели друг другу в глаза, и время для них остановилось. Сердца учащенно стучали, мысли блуждали в головах. И молчание это казалось им многозначительным и красноречивым. Глаза сами говорили, щеки пылали волнением.

– Что ж мы так стоим? – неуверенно сказала Ася. – Помоги мне вязанку поднять, ослабела я, – и это признание отразилось ярким румянцем на ее лице, а Андрей возликовал, поняв окончательно, что девушка покорена и до полной победы ждать осталось совсем не долго.

Он шагнул к ней и почему-то шепотом, волнуясь и торопясь, затараторил:

– Когда я увижу тебя? Говори быстрее. Буду ждать, скажи! Не томи!

– Ничего не знаю. Сам найди меня, я не вольна над собой.

– Ладно, Ася! Каждый день искать теперь тебя буду. Найду, ты жди.

Девушка испугалась своей смелости, заторопилась, с трудом справляясь с волнением. Она взвалила вязанку на плечи и пошла по тропинке, силясь сдержать жгучее желание обернуться и поглядеть на Андрея. Она чувствовала его взгляд, однако пересилила себя, злясь и стыдясь чего-то неизвестного, но очень страшного и неотвратимого.

Голова девушки пылала, дыхание учащалось, но не от тяжести, которой она и не замечала, а от мыслей, будоражащих, ее голову. Она лихорадочно вспоминала слова, которыми они обменялись, в который раз переживала момент их внезапного соприкосновения взглядами. Вздохи часто вздымали ее грудь. Мельком пронеслось в голове неясное видение деревенского парня Ивашки, который пытался привлечь ее внимание на барском поле, заигрывая и вертясь перед ней. Она снисходительно улыбнулась, невольно сравнив нового знакомца с деревенским замухрышкой.

– Куда несешься? – остановил ее грубый голос матери, и Анастасия в недоумении очнулась от нахлынувших чувств. – Что с тобой, девка? Никак лешего повстречала, говори!

– Так, мамонька, лешего, как есть. Винюсь вам, ругайте.

– Ах ты боже мой! Как же тебя угораздило? Вот я тебе покажу твоего лешего! Что люди скажут, ты подумала своей дурной головой! Работа стоит, а она в гульбу ударилась!

Девушка свалила с плеча вязанку и всем телом ощутила слабость и томление. Она не смела поднять глаза, но чувствовала сердитый взгляд матери, которая недовольно гремела чем-то в сенцах полуразвалившейся избенки и бормотала ругательства себе под нос.

Глава 2
ВЕДЬМА МАРФА

Марфа, которую все в округе называли старой ведьмой, вовсе не была старой, как принято было считать. Эта высокая сухощавая женщина, сломленная невзгодами и горем, жила в версте от деревни и ни за что не соглашалась переселиться туда. Старый барин пытался было угрозами принудить ее к этому, но испугался злого взгляда и мести ведьмы. А она действительно славилась сварливым характером, но больше ничего дурного за ней не замечали. Однако людская молва живуча и зла. Зато помощь Марфа оказывала чуть ли не в каждой избе. Да и сам барин – боярский сын, отличившийся еще в первом крымском походе в воинстве князя Голицына, не раз призывал ее помочь, унять его недуги, которые наваливались с каждым годом все настойчивее.

Так и жили Марфа с дочерью в одиночестве, избегая обращаться к кому-либо за помощью. За это ее не любили и за глаза поругивали, но и побаивались. Она могла безошибочно угадывать тайные мысли дурных людей и не раз выводила тех на чистую воду. Избавляла от дурного глаза, лечила скотину и людей, и барин не смел требовать от нее исполнения обычных для всей деревни работ, опасаясь сглаза и недовольства деревенских. Но дочка работала, как и все, хотя иногда заслуживала послабления.

И сейчас Марфа находилась в дурном настроении. Она злилась на дочку, сразу угадав причину ее задержки. Но и что-то другое тревожило ее, пока едва обозначаясь в голове, и эта неясность еще больше раздражала женщину. Беспокойство ее росло.

А Ася с остервенением принялась за домашние дела, спеша управиться до назначенного старостой времени выхода на работу. Пора было идти, и она с чувством досады и страха подошла к матери.

Мамонька, я побежала, а то Аристарх розгами попотчует.

– Беги уж! Никуда не денешься. Смотри у меня!

Анастасия, на ходу вытирая руки о подол замызганного платья, поправила поясок и побежала по тропе, подхватив подол рукой. Мать глянула в спину удалявшейся дочери. Глаза ее почернели в тревожном блеске, скулы, обрамленные седеющими волосами, четко очертились.

Она совсем не походила на дочь, разве что глаза также темнели от волнения или злости. Ну, может, еще черные ресницы и брови и сухость в теле у обеих.

Марфа вздохнула и присела с горестным видом на старую корягу, еще в давние времена притащенную мужем, да так и оставшуюся лежать и трухлявиться. Женщина согнулась, придавленная дурными предчувствиями, вслушалась в даль, но дробные шаги дочки уже затихли за кустами и деревьями.

– Что-то ждет нас, о Господи! – прошептали тонкие губы. – Спаси и помилуй нас, рабов твоих безропотных! Не дай совершиться злодейству! Что тебе стоит, Господи! – она тихо молила Бога о заступничестве, хотя еще и сама не знала, что их ждет и от чего надо просить защиты.

Мысли улетели в прошлое, когда она, молодая и резвая, купалась в коротком счастье замужества. Ей очень повезло. Она была выдана за пригожего парня с ярко-рыжей шапкой непокорных волос. Ермил был мягок и податлив, никогда не бранил ее. А во хмелю ласкался, как нашкодивший щенок, и тогда с ним можно было делать все что угодно. Он не бил ее, хотя сам не раз получал хворостиной, и тяжелая рука жены надолго оставляла след ее ласки. Он был силен необыкновенно, и его отличал барин. На кулачных боях Ермил верховодил, мужики его ударов валились в разные стороны. Он тоже был сухощав, высок и увертлив. По виду никто бы не сказал, что так силен, да он и не любил хвастать этим. Дочь, видимо, пошла больше в отца, за что он и любил ее без памяти. Но недолгой была эта любовь.

Вскоре, когда Асе было всего три годка, его забрали в войско, куда отправлялся и барин Данила Тюфяев. Он за свой счет снарядил тогда малую дружину, и Ермил стал десятником, красуясь обновами и сбруей коня. Он лихо крутил татарской саблей, гикал с посвистом, пускал озорно стрелы, опустошая весь сагайдак.

Марфа не отходила от мужа, плакала и причитала, как бы что-то предчувствуя. А он посмеивался, картинно целовал ее, вгоняя в краску, и подружки с завистью поглядывали на огненный чуб молодца, его разудалость и бесшабашность. Он веселился в ожидании новой жизни и дальней дороги, рассчитывая отличиться и получить богатую добычу.

Поход оказался неудачным. Царевна Софья поручила руководство фавориту князю Василию Голицыну. Готовился он наспех и весело. Обоз был так велик, что сковал действия всего войска, а жара и безводие стали, косить скотину и людей, как только отряды вступили в пределы Дикого Поля. Воевода Голицын мало думал о войске, и конец оказался печальным. Не вернулся и Ермил. Да и барин пришел едва живой и с пустыми руками. Он был зол и свиреп, оставил Марфу без всякой помощи.

С тех пор она и стала колдовать. Ее несколько раз били, пока она не сбежала в лес, к старой коряге, которая лежала теперь как напоминание о недолгом счастье, о любимом Ермиле. Здесь сама построила полуземлянку, где и воспитывала дочку в тяжких трудах и лишениях.

Постепенно сельчане оставили женщину в покое и теперь часто прибегали к ее помощи. За годы одиночества она постигла тайную силу многих трав и делала настои, мази и припарки, чем многих спасала от болезней и сглаза. Она мучительно сознавала, что часто ничего не может сделать, молила Бога, шептала заклинания и молитвы, но в душе больше рассчитывала на травы, в которых видела последнюю надежду на избавление от хворей для многих людей и домашней живности.

Теперь ее терзали страхи и тревоги, причину которых она никак не могла определить. «Любушка моя, Асечка! Беда вьется над тобой, а какая, не ведаю! Не знаю, чем помочь тебе», – так думала мать, не в силах приняться за работу, в которой можно забыть тяготы и невзгоды.

Она встала и бесцельно бродила по подворью, спотыкалась, безвольно махала руками и бормотала молитвы, обращенные к Богу и святым угодникам. Марфа посматривала на солнце, определяла время, оно тянулось бесконечно медленно, а тревога росла. В сердце матери нарастала боль и щемящая душу тоска.

– Злоумыслитель, высмотрень, как вор прокрался к нам. Вот он, ворог проклятый, на нашу погибель явился! – шептали губы Марфы, и она остановилась словно в столбняке. – А я думку думала на того юношу, чуть грех на душу не взяла. Сколько злодеев удумали нашу погибель устроить!

Она метнулась по тропе к дальним полям, еще без определенного умысла, лишь гонимая стремлением побыстрее увидеть дочь. Ветки хлестали по лицу, она не замечала их. Впереди показалась деревня с убогими избами, вросшими в землю.

Встречные мужики и бабы с опаской оглядывались на нее, не смея остановить и спросить, а та знала, куда идти, и только прижимала руку к груди, словно в страхе за сердце, готовое выскочить наружу. Волосы разметались, выбившись из-под платка. Она задыхалась.

Глава 3
ВЫСМОТРЕНЬ

На обширный двор Данилы Тюфяева нахально ввалилась ватага конников на косматых лошадях, заполнив собой все пространство, свободное от пристроек, повозок и всякого скарба, валявшегося там и тут. Люди в страхе разбежались, выглядывая из щелей и гремя запорами дверей.

– Эгей! Хозяин! Встречай гостя! – рослый татарин в распахнутом кожухе крутился на месте, горяча коня.

– Батюшки, да кто ж это нагрянул? – выскочил на крыльцо страшно перепуганный хозяин, Данила Тюфяев.

– Узнавай, узнавай, бек! Господь ниспослал нам встречу! – из одноколки грузно, с видимой неохотой и ленью, вылезал чернявый круглый человек в турецкой феске на кудлатой голове.

– Никак господин Спиро? Да что же принесло такого важного человека в мои захудалые места? Прошу, заходите. Эй, Савка! Кличь Матрену, пусть угощение с романеей побыстрей сготовит! – Данила распоряжался, но в голосе его звучала нарастающая тревога, а поспешность и суета выдавали страх и растерянность.

Татарские всадники с гоготом и криками сваливались с седел, отпихивая зазевавшихся мужиков и баб. Они тут же бесцеремонно полезли в подклети вытаскивать харч и корм коням. Недавно еще сонный двор наполнился визгом. Спиро Партакела важно поднялся по резному крыльцу, на ходу отряхивая с одежды дорожную пыль. За ним поспешал другой грек, повыше ростом и не такой круглый. Яркие зеленые шаровары необъятной ширины, опоясанные малиновым кушаком, и синие безрукавки составляли их наряд, который был так не похож на серую одежду дворни. Один лишь Данила несколько выделялся одеждой среди остальных.

– Проходите, гости дорогие! – заискивал хозяин, пропуская греков в сени и радушно простирая руки. – Чем вас попотчевать от стола нашего скудного?

– Тащи, тащи, хозяин, нам всякая снедь сгодится, – Спиро говорил по-русски довольно хорошо, и Данила дивился, как он этому научился за то время, что они не виделись. А прошел не один год, и вот теперь этот стервятник свалился с небес на его уже постаревшую голову.

Их первая встреча произошла в тот памятный поход в Дикое Поле, где боярский сын, не совладев с жадностью, погряз в темных делишках, а посредником оказался этот самый Спиро, проходимец и торгаш, неизвестно на кого работавший. Во всяком случае с татарами он ладил и их волю исполнял неукоснительно. Не думал Данила, что все так осложнится, и теперь он с ужасом и замиранием в сердце семенил позади греков, силясь придумать способ, который мог бы отвратить от него этакую напасть.

Спиро уселся на лавку, отер вспотевший лоб и шею, вытянул ноги в мягких туфлях из красного сафьяна. Видно было, что дела его процветают. За последние годы он раздобрел, округлился. Важность не сходила с его лица, на котором красовались длинные черные усы, подкрученные кверху. Мясистый нос был темно-коричневым то ли от загара, то ли от чего другого. Глаза грека смотрели широко и цепко. Он мгновенно определил, что здешний барин не купается в удовольствиях и со средствами у него туго. Но на лице купца ничего не отразилось.

Данила скромно молчал, дожидаясь вопросов грека. За окном шумели татарские наездники, устраиваясь на обед. Пахло дымом костров и паленой шерстью. В холодке обдирали барана, выла собака и голосили бабы.

Когда стол запестрел крынками, мисками, туесками, прочей посудой, Спиро блаженно вздохнул, лицо его стало добродушным и даже не лишенным приятности.

– Ну, хозяин дорогой, удостой нас своим почтением, отведай с нами, что Бог послал рабам своим, чтоб с голоду нам не окочуриться, – и глаза его заулыбались, а усы поползли вверх смешно и в то же время настороженно.

– Чем богаты, тем и рады, – ответствовал Данила и цыкнул на вертевшегося тут же старого слугу Парфена, чье любопытное ухо уже навострилось послушать их разговор. – Пошел прочь, шелудивый! И смотри, самовидцев нам не требуется. Узрю – на конюшне под кнутом поваляешься!

Компания некоторое время молча насыщалась, смачно чавкая и шумно отхлебывая из кружек заморское старое вино. Данила остерегался пить много, боялся, что гостям не хватит, а Спиро бросал хитроватые взгляды в его сторону и довольно посмеивался в усы, обтирая руки о край скатерти.

– Друг мой Данила, – начал грек, насытившись и откинувшись на спинку кресла, которое хозяин подобострастно предоставил дорогому гостю, – давно мы с тобой не встречались.

– Давненько, давненько, Спиро, – вздохнул хозяин.

– Думал, что так и дальше будет? Нет, Данила, нас одна веревочка связывает, и теперь пришла пора платить по письму заемному. Чай не забыл о таком? Вот и хорошо, друг дорогой, – закончил грек, заметив беспомощное ерзание Тюфяева.

– Да что с меня взять? Сам видишь, как скудно живу.

– Уже успел заметить. Глаз у меня еще остер, все вижу.

– Так об чем разговор тогда? Сколько годков-то прошло, я и забыть успел, а ты все помнишь.

– Дело прежде всего, Данила. Я честным словом живу, а без него кто за меня порученцем станет? Смекай. А свидетель рядом сидит, чай не забыл его, да и письмецо, тобой скрепленное, при мне. Так что дело верное. А молодцов моих ты не приметил? Да это еще что! Есть и другое, чего нам с тобой не миновать. Хотя все в руках Всевышнего.

– Это что же за такое другое, – забеспокоился Данила.

– Об этом после говорить буду, если несговорчивым станешь.

– Так по миру пустишь, помилуй!

– На то Бог существует. Он помилует, а нам это несподручно. Нам деньги надобны. Испроси благодеяний у Господа нашего, а от меня тебе послабления не будет.

– Ах, господи! Чем же мне тебя удоволить? Маята одна.

– Не тужи, хозяин. Выкрутишься, как и тогда. Не печалься, на Бога надейся, и я в обиду тебя не дам.

– Бога вспомнил! Да в которого ты веруешь-то? Видно и сам не упомнишь!

– Эхма! Это мое с богами дело, а тебе не резон в том меня попрекать. Сам я себе хозяин теперь. Сила во мне. Так что пустого говорить не надо.

– Ну хоть в полон самого бери, а дать тебе нечего! – вскричал Данила и сник головой, посеребренной сединой. Горе ясно отразилось на его посеревшем лице.

– Хозяин ты в своем доме. Чего ноешь? Не так много я и потребую.

– Чего не потребуешь, так все одно нечем выплатить. Гол я.

– Да не кручинься, хозяин. Все одно в столицу выволокут, так ничего с собой на тот свет не захватишь.

– С чего ты заговорил об этом? Перед столицей у меня душа чиста!

– Как знать, как знать. Теперь у многих душа в пятках сидит. Софья-то в монастыре под замком сидит. А Петр ох как круто берет, хоть и молод еще.

Все помолчали. Спиро с любопытством наблюдал за Данилой. Глаза его смотрели вроде по-доброму, и ничего дурного в лице приметить было невозможно. Он знал свое дело и был уверен в успехе. А сейчас просто отдыхал после трудной дороги.

– Ох, Спиро! Режешь меня без ножа. Прогневил, видать, я Бога, что ты на голову ко мне свалился. Беда-то какая!

– Прогневил, Данила, прогневил. Это ты верно определил. А раз так, то и платить надобно. Глядишь, Бог-то и простит. Он добрый к дающим. Ты не скупись только. И он тебя не оставит.

– Ох, плаха по тебе скучает, Спиро. Несть числа козням твоим!

– Ладно, Данила! По старой дружбе я облегчу твою участь. Слух до меня дошел, что у тебя есть девка. Пригожая, статная! Вот ежели ты мне ее уступишь, то и считай, что мы в расчете.

– Господи, да что за девка? У меня и деревенька-то самая захудалая. И двух десятков дворов не наберется. Хутор-то я уж давно продал, как из похода вернулся с убытком. Несколько молодцов потерял я в своей дружине, а все на мой кошт собраны были. О Господи!

– Вижу, что не сладко тебе живется, но долги платить надо. А девка-то есть, и сдается мне, что это дочка того твоего рыжего мужика, который чуть нам с тобой пагубу не учинил. А хороший воин был. Жаль таких.

– Что ты! Да есть ли Бог у тебя за душой? В неволю к татарам девку отдать! Помилуй Бог! Нет, это у нас не получится! Да к тому же и мать у нее ведьма. Несдобровать мне от сглазу ее! Свят, свят!

– Э, бабы испугался! Боярский сын, батыр! Устыдись слов-то таких. Да и зачем тебе девка? Проку от нее никакого.

– Нет, не сговоримся мы так. Перед Богом грех замолить не трудно, а тут колдунья. Тут и Бог может слабинку дать. Боязно, друг, смилуйся!

– Дело решенное, Данила. Денег у тебя нет, сам так говоришь, а чего же тогда мне у тебя взять-то? Нечего, вот и посуди сам. С пустыми руками убраться мне никак не возможно. Соглашайся, отдай девку, а то и до беды большой недалеко. Сам ведаешь, кого у себя по-тихому держишь…

Данила быстро глянул в глаза грека, и бледность медленно разлилась по его лицу. Он взъерошил бороду и отрешенно молчал.

– В разум вошел? Соображаешь, о чем речь идет?

– Да откуда ты вызнал, ворог проклятый? – сорвался на крик Данила и тут же осекся, поглядывая с опаской на дверь.

– Это не твоя забота, Данила. А знаешь ли ты, что за это голову на плахе сложить можно? Уже не один такой поплатился. Знавал небось Федора, Леонтьева сына, Шакловитого? Не мне тебе говорить, кем был твой Андрей у него. Всем конец теперь, и ты на волоске висишь. Могут и до тебя дотянуться. Руки у царя Петра длиннющие, а брат его Иван не у дел! И я могу Петру в этом деле помощь оказать. Прибыток получить смогу, понимаешь теперь? То-то, Данила, друг любезный.

Данила взмок, голова поникла, и весь он стал казаться совсем старым и немощным. На миг глаза Спиро блеснули злорадством и торжеством, но тут же погасли и приняли прежнее добродушное выражение. Он торжествовал, но жизнь научила его держать себя всегда в узде. Судьба и удача – кобылицы ретивые, хотя бег их непредсказуем.

– Ну что, теперь ты нас понял, Данила? Тогда торопись, посылай человека за девкой, да получай свое заемное письмо. Мне долго засиживаться негоже. Дела.

Данила посидел еще немного, посопел пьяно, хоть почти и не пил. Поднялся тяжело, грузно и трудно, направился в сени. Во дворе был слышен его потускневший, надтреснутый голос, отдававший наказ привезти девку.

Он долго не возвращался, и Спиро с помощником Дунбуром вышли из душной горенки проветриться и поискать хозяина. Тот сидел, сгорбившись, на крыльце, собака старательно вылизывала ему глаза и щеки, видимо, закапанные слезами страха, животного и опустошительного.

– А хорошо тут у вас, Данила. Эх, жил бы и я с тобой тихо и безбедно, уж ты бы у меня ни в чем урону не имел. И хуторок твой вернули бы, и кое-что в придачу. Да нет, дела зовут в путь-дорогу. А ты не кручинься. Ты же хозяин и еще понадобишься деткам своим, – он обнял старика за плечи и любовно прижал к своему тугому животу. Данила вдруг резво встал и, напустив на себя гордый и неприступный вид, ушел молча в горницу.

Вскоре он вышел при сабле, в высокой шапке и в сапогах на каблуках. Борода была расчесана, волосы блестели маслом. Кушак зеленого шелка плотно обтягивал дряхлеющее пузо.