Текст книги "Тени древней земли (СИ)"

Автор книги: Юрий Салов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Глава седьмая

Симферополь

Узы, связывающие следователя и жертву убийства, священны. Она выходит за рамки бюрократии, протоколов следствия, протоколов вскрытия, документов, которые необходимо предоставить в прокуратуру. Это нечто гораздо более интимное. Если дело не раскрыто и убийца остается на свободе, эта священная, нерасторжимая связь может превратиться в изнурительную навязчивую идею, от которой невозможно избавиться. Течение времени усиливает чувство вины, обостряет сомнения в том, что убийца может напасть снова… Жизнь, конечно, продолжается, но страх, что ты совершил ошибку, не справился с задачей, позволил разрушить другие жизни, остается приклеенным к сердцу и душе, и чем больше лет проходит, тем невыносимее для следователя становится этот груз. Нераскрытое дело – самый суровый приговор для него. Иногда это точка невозврата.

Когда Мария Райская вновь увидела подполковника Романа Барсукова наверное, после более чем годичного перерыва, она совершенно реально осознала, насколько сильно нераскрытое убийство может изменить жизнь и телосложение следователя. Муки, в которые его погрузили эти убийства, стали для него эликсиром жизни, и в тот момент это было, пожалуй, единственное, что помогало ему выжить.

– Привет, Барсук, – сказала она непосредственно, пожимая подрагивавшую руку своего коллеги. − Даже рак не смог тебя достать, да? Я говорю, ты нас всех переживешь.

Барсуков улыбнулся этому замечанию. В отличие от остальных, Мария не была излишне вежливой или сентиментальной, что только усугубляло его страдания, но зато она одарила его острым цинизмом истинной крымчанки, которая не стесняется говорить то, что у нее на уме, даже человеку, которому грозит смерть.

– Здравствуйте, коллега. Конечно: перед смертью я все равно должен научить вас работе, – ответил он тем же тоном.

– Боюсь, что ты зря тратишь время, Роман. Знаешь ли ты пословицу? Если ты родился ослом, то не сможешь умереть лошадью.

– Это правда, Мария, правда. Мне сказали, что в профессиональном плане ты не намного лучше меня. Переходишь из отдела убийств в «архивный отдел»… Смотри, следующим этапом будут обходы парков с целью выслеживания вуайеристов.

– Не говори мне. Когда-нибудь я расскажу тебе, что произошло на самом деле, а пока дай мне знать, как у тебя дела.

– Как видишь, сказать особо нечего.

Барсуков поплыл в своей одежде: со времени их последней встречи он похудел на десять килограммов, а ведь он никогда не страдал избыточным весом. Райская также заметила трость, прислоненную к столу.

– Мне очень жаль. Мне очень жаль.

– Я знаю, знаю, знаю. – Закивал головой Роман, − спасибо. Но я позвонил тебе не для того, чтобы пожалеть себя.

– Конечно, и мне кажется, я даже знаю, почему ты попросил меня о встрече. Я просто хотела сказать с самого начала, что бы ты ни…

Барсуков заставил ее замолчать, выложив на стол горсть фотографий. Некоторые из них были старыми цветными снимками полароида. Другие – черно-белые фото, поблекшие от времени. Зато объекты съемки были в четком фокусе. На снимках были изображены два трупа с похожими деталями: две женщины лежат, руки связаны за спиной, лица скрыты пластиковой маской с длинными острыми рогами. Причина смерти также была идентичной: многочисленные резаные и колотые ранения. Кто бы их ни убил, трупы были в значительной степени обескровлены. Маски были прибиты к лицу тяжелым предметом, чем-то вроде кувалды. По качеству фотографий Мария Райская поняла, что между двумя убийствами должно пройти достаточно много времени: не менее десяти-двенадцати лет. Общим было и место преступления: в более раннем случае это был могильник скифского некрополя, находившегося на холме; на более поздних фотографиях жертва лежала на дне погребальной камеры, очень похожей на первый объект, но окруженной двумя каменными надгробиями. Оба археологических памятника являлись, по мнению исследователей, местами захоронения жрецов племен древних скифов.

– Ты наверняка слышала об этом. Первая жертва была убита в семьдесят восьмом году, вторая – одиннадцать лет спустя, в восемьдесят девятом году. Первая – в горах километрах десяти от Ялты, вторая – в Бахчисарайском районе. Примерно сто десять километров друг от друга, два относительно глухих места… Возраст жертв был примерно одинаков: восемнадцать-девятнадцать лет у первой и шестнадцать-семнадцать у второй. Убийства отличаются лишь одной-двумя деталями. Совершенно несущественными деталями. Ни одно из дел не было раскрыто, и ни одно из них не было объединено, чтобы установить связь между ними. Обе девушки были убиты в ночь осеннего равноденствия. Ни свидетелей, ни подозреваемых. Тайна так и осталась неразгаданной.

Райская снова перевела взгляд на своего коллегу. За несколько лет работы в отделе убийств ее глаза уже привыкли к жестокости и ужасу. Но фотографии этих девушек зацепили ее, возможно, из-за жуткого ритуала, которым они были убиты.

– На самом деле самый большой знак вопроса лежит в другом месте, – продолжил подполковник. − Ни в одном из случаев нам не удалось установить личности жертв. Ни имени, ни фамилии. Ни одного заявления о пропаже. Никто их не искал. Ни отец, ни мать, ни даже родственники. Они как будто появились из ниоткуда. Фантомы. Призраки.

Мария, услышав об окрестностях Бахчисарая, вспомнила, что Барсуков родом с тех мест, но не могла вспомнить, из какой именно деревни.

– Послушай, Роман…

– За эти годы я наслушался всякого. Что я, мягко говоря, сошел с ума. Что я исказил факты в угоду своим теориям, потому что имел в этом какой-то личный интерес, и еще тысячу других вещей. Эти фотографии, – порывисто продолжал Барсуков, указывая на них, – несомненно, стали для меня профессиональной катастрофой. Они разрушили мою карьеру. Я никогда не был мазохистом, но я не могу не чувствовать частичку ответственности, которую я не могу игнорировать или отложить в сторону.

– Я вас понимаю и уважаю вашу точку зрения… – снова попыталась вмешаться Мария, но подполковник ее снова перебил.

– И теперь я умираю, Маша. В буквальном смысле. Несколько месяцев – и прощай. А там, – говорит он, постукивая себя по виску, – уже начались проблемы. Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать, просто мне хотелось бы, чтобы работа, которую я проделал за эти годы, не была забыта. Я бы хотел, чтобы досье оставалось открытым.

– Ты можешь быть спокоен. Фирсов заверил меня, что с этим делом продолжат заниматься и что оно будет одним из приоритетных в работе группы сотрудников по расследованию «глухарей», так что…

– Нет, Маша, я, кажется, оговорился, – сказал Барсуков, глаза которого внезапно потемнели. Дело не только в старых нераскрытых делах или странных ритуалах. Вот тебе новый случай. Пропавшую зовут Диана Гурджиева, ей двадцать три года, и она пропала несколько дней назад. Я убежден, что за все эти годы были еще убийства, что они никогда не прекращались. И я боюсь, что Диана станет следующей жертвой.

Глава восьмая

Санкт – Петербург

Пристально глядя в зеркало, он как будто внимательно разглядывал свое лицо. На нем были только черные тренировочные штаны. Евгений Кротов отжимался на кулаках. До боли, сладкой боли в мускулах. Он бросал вызов своему телу.

Наконец потный, но довольный Кротов потопал в ванную, и мылся едва ли не полчаса. Она тщательно намыливал каждый участок своего тела, наблюдая, как затем мыльная вода стекает в раковину. Евгений промокнул волосы полотенцем и посмотрел на себя в зеркало. Отображение ему понравилось.

Он с трудом узнавал себя, но это было даже хорошо. Черные волосы, синие глаза, бледное лицо, узкий нос и незаметная голубоватая жилка под правым веком. Он чувствовал себя слегка затуманенным, как будто смотрел на незнакомца.

Вот в чем нужно убедить себя, подумал он. Стать новым человеком.

Кротов надел халат и вернулся в свою комнату, чтобы собрать последние вещи.

Пришло время оставить это место, перевернуть эту страницу, и начать новый этап жизни.

Это был новый вызов для него.

Глава девятая

Район села Скалистое, южный Крым

Плодородной земли изначально меньше, чем людей. Этот урок крымчане, дети прогресса, давно забыли. Они поддались на обманчивый зов индустриального бога, с энтузиазмом прогнулись под него, отвергнув природу, которая веками принимала и лелеяла их предков. Но после ослепительных обещаний лучшей и благополучной жизни это капризное и переменчивое божество покинуло их, оставив после себя лишь ржавеющие развалины предприятий, безработицу, вырубленные леса, массовую эмиграцию на материк, безвозвратно отравленные территории и отсутствие своей воды.

После 1991 множество крымчан покинуло землю своих отцов, отдавая предпочтение городам, теряя «память земли». Множество деревень и поселков обезлюдели, особенно в глубине острова, где хутора превратились в чистилища для душ, в деревни-призраки, населенные почти исключительно стариками, ожидающими конца.

Братья Цуриковы представляли собой обратный случай: они работали на материковой Украине, но когда умер их отец, оставив им лишь несколько участков земли и несколько сотен овец, они решили, что смогут вернуться в деревню и разбогатеть, возделывая землю, хотя всегда презирали деревенскую жизнь.

Тысячелетиями ритм человека соотносился с темпом природы. Цуриковы, как и большинство неопытных фермеров, пытались навязать свой собственный ритм: поздно вставали, сеяли без малейших знаний, пренебрегали стадами, обильно поливали огороды и виноградники химикатами, меняли семена за одну ночь, и через несколько лет доставшиеся им плодородные поля стали засушливыми и бесплодными, а скот вскоре погиб от болезней и отсутствия нормальных кормов.

Тупые и жадные, они разыграли последнюю карту: на последние деньги, вырученные от продажи своих квартир на материке, они создали хитрую ирригационную систему на основе артезианской скважины, приобрели генераторы, цистерны и сотни метров труб для полива более двух тысяч растений конопли, уверенные, что густой растительности этих скалистых труднодоступных мест хватит, чтобы скрыть эти запретные плоды от бдительного взгляда закона.

На протяжении нескольких километров земли Цуриковых примыкали к землям Латыповых, а Латыповы ненавидели больше новой власти только одну вещь – закон. Пастухи и фермеры не хотели иметь никаких проблем с ФСБ и военными, а Цуриковы со своими плантациями подвергали всех опасности, рискуя, что военные придут и сунут нос в их владения. Поэтому делегация местных пастухов и фермеров отправилась к Всеволоду Латыпову, чтобы попросить его вмешаться, пока не случилось самое худшее.

– Дело принимает плохой оборот, Всеволод, – сказали они. − Чем быстрее мы разберемся с этим, тем будет лучше для всех.

Всеволод поговорил со стариком Латыповым и предложил решение, которое бы устроило всех. Это был древний обычай горных караимов: поскольку скот Цуриковых погиб, а братьям предлагалось отказаться от незаконных посевов в пользу легальной деятельности, все пастухи в округе должны были отдать им небольшую часть своего стада, как это веками практиковалось среди крымских караимов для помощи тем, кто пострадал от смерти, наводнения или потери скота в результате пожара или голода.

Когда Жанна Цурикова оказалась лицом к лицу с Всеволодом, тот не успел и рта раскрыть, приняв цепь солидарности своих «коллег». Животные были доставлены в щедром количестве, к ним прилагались центнеры сыра, несколько гектолитров масла и столько домашнего вина, чтобы напоить всю деревню.

– Я ваша должница, – поблагодарила Жанна, пообещав поджечь свою плантацию.

Через несколько дней Латыповы увидели среди ночи клубы дыма, поднимающиеся с земель Цуриковых. Но дым был слишком тонким. Жулики из семейства Цуриковых обманули его, пожертвовав лишь малой частью своих конопляных плантаций, что подтвердил коррумпированный полицейский, сосед Латыпова, посоветовавший Всеволоду решить проблему, пока она не привлекла внимание областного УВД, находящейся вне сферы его влияния и контроля.

И вот в ту безлунную ночь Латыповы пересекли каменистые земли Цуриковых и, словно призраки, бесшумно подъехали к ферме, где спали Жанна и Иосиф, расположенной рядом с полями марихуаны, более чем в полутора километрах от любого жилья. Луна бросала кровавые отблески на сельскую местность. Пение цикад и хриплый вой ветра облегчали работу непрошеных гостей. Они пришли без огнестрельного оружия: с такими феноменами, как братья Цуриковы, карабины и пистолеты были не нужны.

* * *

Всеволод наблюдал за младшим братом Нефалимом, глухонемым двоюродным братом Захаром и пятнадцатилетним сыном Мишей, которого дед приказал «приучить». Помимо грубого нрава, Латыповы были известны своим телосложением, как у циклопов: Рост Всеволода, Нефалима и Захара приближался к двум метрам, а Мишин был уже за сто восемьдесят пять. У них были большие мозолистые руки с пальцами, утолщенными от тяжелой работы в поле, широкие плечи и сила, как у быка, – можно было подумать, что они появились из самой толщеи этих скал.

Кивнув подбородком, Всеволод отдал приказ брату, который направился в овчарню и вернулся, таща за ухо овцу. Глава семьи подошел к животному и нанес ему два удара ножом по бокам. Овца начала отчаянно блеять, привлекая внимание в доме, где примерно через десять секунд зажегся свет.

Нефалим отпустил животное и показал двоюродному брату, чтобы тот спрятался.

Дверь открылась, и из нее, позевывая, вышла Жанна с ружьем в руках.

– Кто там? – спросила она темноту сонным похмельным голосом.

Следуя указаниям отца, мальчик подошел к дому.

– Миша, – ответил он.

– Кто? – спросила Жанна, сделав шаг вперед, как будто она не слышала.

– Михаил Латыпов, – повторил он.

Луна освещала ее иссиня-черные волосы – отличительный признак ее рода.

– Что вам надо?

– Наказание, – ответил мальчик.

Жанна рассмеялась ему в лицо.

– Ты один? – спросила она, не опуская оружия.

– Нет, – ответил вместо него Всеволод, появляясь из темноты.

Он схватил ружье одной рукой, чтобы вырвать ее у женщины, а другой схватил ее за шею и бросил на землю, как обычный мешок. Захар в мгновение ока навалился на нее и приставил лезвие ножа к ее горлу.

Иосиф с проклятиями выскочил на улицу, и Нефалим, быстро накинув ему на шею петлю, повалил его на землю.

Всеволод потащил их на руках к большому тополю на краю поля. Цуриковы дергались, как животные перед бойней, изо рта у них шла пена, когда они пытались ослабить укус пеньковых веревок. Нефалим и Захар подвесили Иосифа к ветке дерева, заставив его стоять на цыпочках, чтобы не задохнуться; чтобы он замолчал, ему в рот засунули тряпку. Жанну привязали к подножию большого ствола. Веревка была так туго натянута, что у нее перехватило дыхание. Она побледнела, понимая, что их ждет впереди.

– Просто скажите мне, почему, – глухо спросил их Всеволод.

– Ты прав, Сева, – пробормотала Жанна. − Мы собирались сжечь остальные поля, клянусь.

– Лгуны, – ворчал Нефалим, склонившись над ними, как дуб. − Не принимайте нас за дураков…

– Посмотри на себя, ты плачешь и просишь прощения, – шипел Всеволод.

– Пожалуйста, Сева. Я умоляю тебя…

– Мы отпоем вас.

Он сказал ей это по-караимски, как будто их мог услышать кто-то посторонний.

– Миша, – позвал Всеволод.

Подросток подошел. Его отец достал зазубренный нож с рукояткой из дерева и сверкающим двадцатисантиметровым лезвием. Он вложил его ему в руку.

– Ты боишься? – спросил он мальчика на караимском.

Михаил покачал головой. Его глаза были двумя ледяными осколками. По его позе отец понял, что его сын стремится стать мужчиной. Это вселяло в него уверенность в будущем семьи Латыповых.

– Тогда убей ее.

Прежде чем Жанна успела вскрикнуть, Захар заткнул ей рот тряпкой, заглушив крик.

– Добро пожаловать в ад, – прошептал ей на ухо Нефалим.

Несколько секунд мальчик смотрел на отражение багровой луны на лезвии, которое, казалось, призывало его к насилию, а затем нанес первый удар. Нож вошел в плоть, как в теплое масло. Опьяненный новым ощущением власти, он крепко держал пленницу, обхватив ее шею левой рукой, а правой, как в безумии, наносил ей множественные удары с нарастающей яростью.

– Хватит играть! – упрекнул его отец.

С мастерством мясника мальчик нанес режущий удар по животу Жанны Цуриковой и вздрогнул, когда до его ноздрей донесся едкий запах кишок. Он сделал несколько шагов назад и неподвижно смотрел, как кровь вытекает из распоротого живота и заливает землю, а глаза жертвы догорают, как угли, покрытые пеплом.

Всеволод протянул руку и взял у подростка из рук оружие, выведя того из состояния убийственного транса.

– Осторожно, не заразись пороком, мой мальчик, – сказал он, ласково похлопав его по плечу.

Глаза мальчика преобразились от кровожадного экстаза. Он запыхался, но кивнул с улыбкой на губах: он чувствовал, что стал полноценным горным караимом. Наконец-то.

Всеволод подошел к Иосифу, беспомощно наблюдавшим за процессом потрошения тела, и вытер кровь с клинка о его лохматые бородатые щеки.

– Продолжим, − сказал он.

Он стер с рукоятки ножа отпечатки пальцев сына, раскрыл руку Цурикову своими сильными пальцами-клещами и зажал нож в кулаке, чтобы заставить его отпечатать свои.

– Твое время пришло.

Иосиф начал биться, как свинья, услышав свист ножа.

Нефилим и Захар подняли его на полтора метра от земли. Надежно привязав веревку к корявой ветке, четверо Латыповых бесстрастно наблюдали, как их соперник дергается в конвульсиях, вися, как Иуда. Наконец Иосиф обмочился и, по-звериному взвизгнув, вывернул себе шею и скончался под непрекращающийся хор цикад.

Нож упал к его ногам.

Не говоря ни слова, Нефилим и Захар отправились за несколькими канистрами с бензином, чтобы залить посевы, а двое других Латыповых стали подметать землю густыми ветками, чтобы замести следы.

– Снимай джемпер и штаны, – приказал Всеволод сыну, и тот повиновался, дрожа от холодного ночного воздуха.

Мужчина снял с себя широкий плотный плащ, которым накрыл мальчика. Его одежду он поджег.

– Твой дедушка будет доволен, – сказал он, взъерошив ему волосы.

Отец и сын добирались до дома молча, как будто ничего не произошло.

Когда позади них начали гореть конопляные поля, они даже не оглянулись.

Глава десятая

Черное море

Проще было бы полететь на полуостров напрямую, но Евгений последние дни своего служебного отпуска использовал, чтобы побывать на черноморском побережье Кавказа. Именно поэтому он сначала отдохнул в ведомственном санатории в Анапе, а затем отправился на утреннем пароме в Керчь. В пути он ни разу не оглянулся назад, в сторону материка. Он смотрел только вперед, в будущее, каким бы туманным и неопределенным оно ни было.

На палубе запах мазута и ржавчины преобладал над солоноватым запахом моря. Перила трапа были склизкими от соленой воды, но это не мешало ему держаться за них. Волны шептались вокруг него, а над скалистым силуэтом полуострова еще сверкала румяная луна. Крым приближался, затерянный в этой туманной непрозрачности, в осенней темноте.

Евгений Кротов заметил на нижней палубе других пассажиров. Он еще не мог толком разглядеть их силуэты, только угольки сигарет и клубы дыма, поднимавшиеся в темноте. Несмотря на их присутствие, он чувствовал себя одиноким.

Крен парома напоминал ему аттракционы в детстве. Дыхание ветра, как вихри «чертового колеса». Тупой гул двигателей парома, напоминал головокружительное учащение пульса. Он улыбнулся своим воспоминаниям.

Обволакивающая ночь отступала, давая жизнь новому дню. Евгений откинул капюшон куртки и вглядывался в темную глубину моря, ожидая рассвета, который придаст ему новые силы.

Глава одиннадцатая

Симферополь

– В принципе, не так уж важно, что вы видите. Настоящая трудность заключается в том, чтобы научиться жить с этим.

Это сказал ей судмедэксперт пару лет назад, во время вскрытия проститутки, убитой садистом. Мария Райская отложила эту фразу в забытый ящик своей памяти. И все же в тот вечер слова патологоанатома продолжали звучать в ее памяти, словно только что приобрели реальный смысл в ее глазах.

Она проснулась около трех часов ночи от кошмаров. Она так двигалась во сне, что разбудила своего нового бойфренда, с которым она делила «Сексодром», как он называл кровать. Через несколько минут мужчине удалось заснуть, а вот Мария потеряла всякую надежду. На ее мысленном экране непрерывно прокручивались образы трупов.

«Это все Барсуков виноват в этих видениях», – размышляла Райская, вылезая из-под одеяла, стараясь не разбудить бойфренда. Взяв сумку из гостиной, она закрылась на кухне. Ей захотелось чего-нибудь алкогольного, но она предпочла двойную порцию шиповника.

«Посмотри на себя. Ты стареешь», – усмехнулась она, с отвращением глядя на пакетики.

Пока она ждала, пока закипит вода, она достала из сумки фотографии, которые подполковник доверил ей, несмотря на ее протесты. Когда он сказал ей: «Пожалуйста, Маша, сделай это для меня», – с щенячьим беспомощным взглядом, Мария не смогла отказать. Она разложила их на столе и стала изучать. Эти жертвы так ее расстроили, что они ей приснились. Навязчивые идеи, сказала бы ее бабушка: роковые кошмары. За прошедшие годы службы она много слышала об этих двух явно ритуальных убийствах, но никогда не придавала им особого значения, особенно после того, как коллеги стали ей рассказывать, что Барсуков зациклился на этой истории, что он в одиночку разрушил этим свою жизнь. Он так мешал своим коллегам и начальству, так донимал их просьбами возобновить эти дела, что, чтобы избавиться от него, его перевели на бумажную работу, заставив преждевременно состариться; его стали ставить в отрицательный пример всем новобранцам отдела по расследованию убийств.

«Это действительно странно», – сказала она себе, рассматривая фотографии.

– Ты в порядке?

Словно ученик, пойманный на списывании, Мария молниеносно заставила фотографии исчезнуть.

– Паша, чего ты встал? – спросила она, идя навстречу мужчине.

– Я не чувствовал тебя рядом с собой и удивился. Что ты задумала?

– Я заварю себе шиповниковый чай и лягу спать. Хочешь?

– Я думал, ты снова начала курить.

Мария улыбнулась. Мало того, что я целый день окружена полицейскими в управлении, подумала она, так теперь еще у меня дома есть соглядатай…

– Нет, Паша. Я обещала тебе бросить, и я это сделала. А теперь иди спать, я скоро приду.

Через окно Мария наблюдала за силуэтом водонапорной башни и стенами завода. Мария всегда мечтала жить в тихом районе, подальше от городского шума. У ее бывшего мужа была там квартира, и она переехала туда сразу после свадьбы, исполнив это детское желание. Но когда они расстались, она уехала, чтобы не мешать ему – и избежать вполне реального риска выстрелить в него – и сняла эту квартиру в заводском районе, обреченная смотреть из окна на утраченный статус.

Лучше жить в трущобах, чем с этим ублюдком, говорила она себе, вспоминая студентку, которой едва исполнилось двадцать – последнюю в длинной череде таких, как она потом узнала, – с которой он ей изменил. С того дня она поняла, почему каждый раз, когда ей приходилось давать показания на суде или ходить по коридорам прокуратуры, все смеялись за ее спиной или сочувственно смотрели на нее: очевидно, ее бывший даже не удосужился скрыть свои похождения, выставив их обоих на всеобщее посмешище.

«Остановись. Нет смысла зацикливаться на этих унижениях», – поучала она себя, проглатывая последний глоток ягодного чая.

Шиповник не оказал никакого действия. Оказавшись в постели, Мария продолжала ворочаться, как проклятая. Она продолжала видеть эти фетиши, эти демонические маски, задавалась вопросом, почему тела так и не были опознаны, и искала причины такого большого временного разрыва между двумя убийствами.

Она еще не знала этого, но ей как будто передали эстафету: одержимость подполковника Барсукова заразила ее.