Текст книги "Семейный архив"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Привет, мои дорогие!

Я была очень рада вашим письмам, хотя это расточительно– два конверта... Укладывайте все в один! Правда, вы ходите из экономии пешком, а шлете в Союз кучу писем (каждое– 50 центов). Я не ругаюсь, просто знаю, что туда ничегошеньки не доходит, знаю так-же, что вы все равно будете писать! Конечно, пап, вы поступили правильно, купив приемник, необходимо делать такие на сто процентов целесообразные вещи, иначе жизнь теряет всякий смысл. Маленькие подарочки– это то, что нужно... Пап, я во многом с тобой согласна относительно русской эмиграции. Я заметила 2 направления: одни чувствуют себя очень чужими всему здешнему и не хотят делать никаких усилий для того, чтобы узнать кучу мелких вещей, из которых состоит адаптация. По этому поводу они сообщают, что они– европейцы и утонченные натуры, а американцы– простоватые, примитивные дурачки, которых можно дурить сколько угодно. И они дурят– получают 2 велфера на брата, работают за кеш, сидя па велфере и т.д. Другие чувствуют себя тоже неуверенно и пытаются освоить какие-то азы, но опять же не хотят делать это очень серьезно, поэтому, освоив что-то, очень гордятся перед приезжающими и самоутверждаются таким способом. Что касается нас, мы оба очень мучаемся от ощущения своей беспомощности и неловкости в простейших вещах, мы очень старались и продолжаем стараться узнать об Америке как можно больше. Мы не стыдимся нашего прошлого, просто оно в значительной степени кончилось. Оставаться тем, кем ты был, невозможно. Нам нравится Америка. Разумеется, мы все еще знаем очень мало, разумеется, что-то кажется нам глупым и несносным, но в целом Америка нам нравится. Мы бы хотели когда-нибудь почувствовать, что в нее вписались. Я видела людей, приехавших 30– 40 лет назад, у них это получилось. Трудно найти американцев, которые выглядят по-настоящему интеллектуальными, но ведь и в Союзе это было нелегко, да и говорим мы на тарабарском наречии, а не на приличном английском...

Если бы я была на вашем месте, я бы первым делом узнала, нет ли у вас для людей после 60 лет проездных документов, а насчет вашей ведьмы-хозяйки: я представляю, как мерзко вы себя ощущаете, живя на квартире. Мам, у тебя и без того трудное время, тебе не за что ругать себя в связи с хозяйкой, она и вправду ведьма... Меня жутко злит, что в любое время, утром, днем, стоит только Сашке подпрыгнуть, прибегает наша нижняя соседка, зимой чуть не пришлось искать другую квартиру.

Дописать вчера на работе не успела, а дома уж совсем некогда. Безумное время: рассылаемые писульки, экзамен и часть книги, которую Миша должен сдать до конца месяца... Сегодня я собираюсь вам звонить.

Целую. Марина.

Дорогой дед Юра!

Я тоже очень интересуюсь ракетами. Ты не беспокойся про операцию. Ты ее проживешь так же как и все. Как ты поживаешь тут в Америке?

Целую, Саша.

Октябрь, 1992 г.

Привет, мои дорогие!

С субботы, когда мы разговаривали, прошло всего пара дней, а уже– море перемен.

Мы получили посылку с вещами– большое спасибо! Можно только догадываться, сколько денег и сил это стоило. Честно говоря, я считаю, что уезжая из Союза о подарках думать не приходится, т. к. каждый килограмм имеет значение, но– тем более спасибо. Удивительно, что все купленное так точно подходит получателю!

Я опять учу. В декабре я буду сдавать трехдневный экзамен, который принимают только в Филадельфии. Я тихо надеялась, что уже не успею подать заявку и эта возможность отложится до лета, но нет, рога трубят! Только сам экзамен стоит 500 долларов, а дорога, а гостиница– теперь вы чувствуете, что за ответственность на те лежит. Миша занимается подготовкой моих заявлений в резидентуру. Это кропотливая работа, а т.к. заявлений будет 70– 80, то и огромная. На работе у меня все хорошо, она– единственное утешение в этом экзаменационном угаре. Что у вас? Я рада, что удалось вывезти сервиз– мне трудно было вообразить вас еще и без этого...

Пап, не хочешь ли ты зваться по-английски Георг? Миша надо мной смеется...

Целую вас

Марина

Дорогая баба Аня!

Те детективы, про которые ты говорила: есть специальная серия книг, где тебе дают на некоторых страницах выбирать и в зависимости от твоего выбора ты выбираешь нужную книгу. У меня каникулы. В понедельник мама и я вместе с маминым сотрудником и его двумя сыновьями пошли в горы. Я сам, против ветра, дующего вверх, по камням сошел вниз до всех взрослых вместе с ребятами. Еще мы ели пикник.

Саша.

Привет, мои дорогие!

Была очень рада получить от вас письма, сначала от мамы, потом– от папы. Мишка улетел, в доме пусто. Новостей у нас особых нет. У Мишки прошло первое интервью, он не особо доволен тем, как сделал доклад. Он посматривает квартиры, в пятницу у него следующее интервью, а в воскресенье он едет домой. Время перед его отъездом прошло под знаком покупки необходимых вещей: у него не было даже относительно теплой куртки, чемодана и т.д.

В понедельник пойду беседовать с Сашкиными училками, надоело каждую неделю читать о его дурном поведении: болтает много, дерется /что еще терпимо/, но не уважает права других /что уже не терпимо/. Завтра хочу сводить его в Техасский краеведческий музей, почему-то, говорят, в нем больше всего показывают динозавров. Он напишет отдельно, но не сегодня, он и так допоздна сочинял черновик сказки, которую задали написать.

Пап, я очень под большим впечатлением от твоего письма. Ты большой молодец и прочел про историю Америки больше, чем все мы вместе взятые. Пишу об этом со стыдом. Думала– сдам и буду читать про историю, а вместо этого захотелось мне толстых романов, даже не американских, а английских, вот и читаю Вирджинию Вулф, а ожидает меня «Ярмарка тщеславия», Пристли и Джойс.

Вы безобразно неподробно пишете о самочувствии, подозреваю, что оба вы чувствуете себя неважно...

Сашка время от времени вспоминает «Мильонный», недавно попросил меня прочитать еще что-нибудь из «Солнца и кошки», я выбрала «Дуэль». Она его взволновала, ему очень хотелось еще что-нибудь, может, на днях еще почитаем.

Что происходит с вашими фудстемпами? Квартирой? Бытом?

Целую вас

Марина

Дорогой дед Юра!

Я уже прочитал вместе с мамой уже три твои рассказа: Мильонный, Дуэль и Большая географическая карта. Так же, как ты смотрел на карту Европы, мы смотрели на Большую Карту Америки. У меня третий день простуда. Мы коту купили корзинку.

Саша.

В сентябре 1654 года французский капер «Святой Чарльз» пришвартовался к пристани Нью-Амстердам, расположенной на острове Манхеттен. На его борту находилась группа из 23-х евреев – мужчин, женщин и детей, усталых, оборванных, без гроша в кармане, но душевно стойких, мужественно перенесших нелегкое плавание. Они нуждались в отдыхе и помощи, однако губернатор Петер Стювезанд не разрешил им сойти на берег. Он был известен своей грубостью, своими диктаторскими методами, своей приверженностью к строгому следованию немецкой реформистской церкви. Вопреки либеральной политики, которой придерживалась голландская Вест-Индская компания, от имени которой он действовал, Петер Стювезанд осуществлял жесткий контроль над маленькой, данной ему в управление колонией. Нью-Амстердам находился как бы в изоляции от соседних колоний, среди которых были и британские, и шведские, и другие голландские поселения. Голландцы в Нью-Амстердаме занимались сельским хозяйством, губернатор держал в своих руках торговлю с индейцами.

Откуда появилась здесь эта маленькая группа евреев, почему она предполагала найти пристанище в голландской колонии в Северной Америке?

Дело в том, что сначала евреи были изгнаны в 1492 году христианнейшей королевской четой Изабеллой и Фердинандом из Испании (глава инквизиции Торквемада, имевший, кстати, еврейских предков, играл в этом не последнюю роль). Между прочим, евреи здесь прожили около 1500 лет и считали Испанию своей родиной, как и «русские» евреи считали родиной Россию, хотя просуществовали тут лишь три века – после раздела Польши.

Из Испании часть евреев отправилась в Италию, Турцию, северную Африку, а часть бежала в Португалию. По разрешению короля их приютили на небольшой срок, а затем изгнали из страны (в 1498 году). Некоторое количество евреев поселилось в Бразилии, в шестнадцатом веке – заморской португальской колонии. И в Бразилии, т.е. в те времена чуть ли не на краю земли, не желавших креститься евреев преследовали за веру. Однако им стало легче жить, когда голландцы завоевали несколько бразильских городов, в том числе и Ресиф, где располагалась еврейская община числом в 5000 человек. Но в 1654 году португальцы вернулись, евреев изгнали из Бразилии, многие переселились в Голландию, другие осели на Ямайке, на Барбадосе, на Карибских островах, а небольшая группа решила оправиться в принадлежавший голландцам Нью-Амстердам...

Они оставались на корабле, пока Вест-Индская компания не прислала Стювезанду приказ разрешить им сойти на берег. Он неохотно подчинился, и евреи получили возможность торговать с индейцами, правда, не имея наравне с другими колонистами гражданских прав.

Десятью годами позже, в 1664 году, английский король послал флот, чтобы захватить Нью-Амстердам, и эта земля стала колонией Англии. Нью-Амстердам был переименован в Нью-Йорк, в честь брата короля герцога Йоркского. Это был город, где еврейская община впоследствии сделалась самой многочисленной – и не только в Америке, но и во всем мире.

20

Мы переехали в дом по 8-й программе. Это большущий четырнадцатиэтажный билдинг, облицованный красным кирпичом. Про себя я называл его Экваториальной Африкой, поскольку заселен был он преимущественно неграми, старыми и больными. Они все были предельно вежливы, добродушны, предупредительны. Жили здесь и белые американцы – из Венгрии, из США, и тоже – отменно вежливые, улыбчивые. Но в отличие от Ани я почти не понимал по-английски, Аня же вступала со всеми в разговоры, отчасти из желания попрактиковаться в языке.

Мы ездили на курсы на 18-ю «Ист», курсы назывались «интернациональными» – и в самом деле, кого только здесь не было! Китайцы, палестинцы, иракцы, югославы, «русские»... Нам выдавали талончики для бесплатного проезда в автобусе – на курсы и домой. Однажды мне не хватило талончика – и мое огорчение, вероятно, весьма выразительно отразилось на моем лице. Полтора доллара в одну сторону, полтора в другую... Три доллара были для нас величайшим богатством... И вдруг из-за соседнего стола поднялся молодой человек из Ирака и протянул мне свой талончик... Меня очень тронул его жест, идущий, как я почувствовал, от сердца... И стоило немалых усилий уговорить иракца взять талончик обратно...

Там же, на курсах, мы познакомились с Виноградовыми – очень славной парой из Ленинграда. Оба высокие, рослые. Грегори, как называли его на курсах, или Гриша, как называл его я, – с добрыми, внимательными глазами и красивым, обрамленным седеющей бородкой лицом, и его жена Валя, с круглыми, порхающими по щекам ямочками и в любой момент готовыми сложиться в улыбку пухлыми губами.

Как и мы, Виноградовы последовали за детьми, которым хотелось свободы. Они, дети, были уверены, что добьются того, чего хотят, без внешних опор и подмог. Их областью была медицина. Что до Гриши, то он занимался в Ленинграде строительством, работал в проектном институте, у него вышло три книги по специальным инженерностроительным вопросам. Здесь он и Валя жили, опять-таки как мы, в доме по 8-й программе, в квартире у них было светло, уютно, по стенам висели со вкусом подобранные фотографии родного города, написанные маслом картины, принадлежавшие кисти художника с непростой биографией, живущего в нашем Кливленде...

Что сблизило меня с Гришей? Редкостный для нашей эмиграции интерес к еврейской истории. Людей, которых бы занимало прошлое своего народа, были единицы. Гриша же брал в библиотеке тома из десятитомной истории евреев Семена Дубнова и штудировал их. Мы разговаривали о германском фашизме, о российском антисемитизме, о выдающихся еврейских талантах, немало сделавших (а если блюсти пропорции – то много больше других!) для русской и всемирной культуры и науки. Мне в особенности запомнились два его рассуждения.

Первое – о вере в Бога и религиозных обрядах. Как и я, Гриша вырос в атеистических традициях и полагал, что соблюдение десяти заповедей и норм нравственности, следующих из них, составляют суть духовного начала для евреев. Тот, кто живет по этим правилам – нравственным – считается достойным человеком. Ему будет покровительствовать Бог. Для христианства же, более снисходительного к людским слабостям и порокам, главное – любовь к Богу. Грешить и каяться, грешить и каяться, а покаявшись – просить о прощении и спасении...

Любовь к Богу доминирует над стилем жизни, который избирает христианин. Однако для евреев свойственно стремление к Царству Божьему на земле, к устроению жизни на началах справедливости и нравственных законов – по Торе и Талмуду. Для христиан же, особенно для православных, является характерным – пренебрежение к земным порядкам и поиск небесной справедливости.

Что же до второго вопроса, то суть его в стремлении переделать мир, изменить его, отсюда – роль еврейства в мировой истории. Переделка мира – какими средствами? Только ли взломом, разрушением прежних порядков и учреждением новых, чистых, высокого духовного благородства? То есть – революцией?..

– Нет, – отвечал Гриша, – миссия евреев – нести в мир заповеди Торы, влиять словом, убеждением...

Я не спорил. Для меня это был наиболее приемлемый способ. Для меня – не для мира...

21

И тем не менее, натерпевшись в Европе гонений, запретов, жестоких наказаний за свои убеждения, американцы /тогда еще только лишь «колонисты»/ хотели создать новую жизнь, сотворить новый мир...

В Мериленде обосновалась семья английских католиков Калвертзов .На родине католиков преследовали, и Калвертзы хотели добиться за морем-океаном иных, свободных порядков. Первое поселение Цецилий Калвертз основал в Мериленде в 1634 году. Здесь занимались, подобно виргинцам, выращиванием табака, колония росла и процветала. Однако для поселенцев суть жизни заключалась не в этом, иначе зачем они бы покинули «старую, добрую Англию»?.. Мериленд привлекал и католиков, и протестантов. В 1649 году Калвертзы, чья семья была признанной главой колонии, учредили гарантии для религиозной свободы для тех и других. Это был первый акт, обеспечивающий религиозную терпимость в Северной Америке.

Стоит отметить, что среди пилигримов имелись не только стоеросовые мужички. На «Мэйфлауэре» приплыли в Америку Джон Робинсон, учитель, получивший образование в Кембридже. Старейшиной среди пилигримов был Уильям Брюстер, тоже закончивший Кембридж. В 1636 году, спустя 16 лет после того, как «Мэйфлауэр» пристал к берегу Массачусетса, основан был Гарвардский колледж. Еще ранее легислатура Массачусетса потребовала, чтобы каждый поселок, где проживает хотя бы 50 семей, содержал на свои средства школу.

22

В «Двух трактатах о государстве» Джона Локка находятся зерна американской «Декларации независимости», а по сути – зерна американской демократии.

«Истинным средством против незаконной силы является сила», – писал Джон Локк.

В «Письмах о терпимости» он развил учение об отделении церкви от государства.

23

В нашем доме поселился ленинградский писатель Яков Липкович с женой Риммой. Нам везло на ленинградцев – дальше их число среди наших знакомых будет возрастать... Липкович был весьма заметной фигурой в литературном мире Ленинграда. Он закончил во время войны ленинградскую Военно-медицинскую академию, воевал, потом стал профессиональным писателем, его повести печатались в ленинградских журналах, его пьесы шли в театрах Москвы, Ленинграда, Казани, Перми.

В Америке он оказался отчасти из-за стремившейся уехать старшей дочери, отчасти из-за невозможности свободно писать о том, что давно залегло в душу. Он был велик ростом, толст, с несколько женоподобным лицом и острыми, под кустистыми бровями, колючими глазками...

То, о чем писал он, что печаталось в русскоязычной американской прессе, так или иначе связано было с антисемитизмом, во многом пережитым им самим. Ему перевалило за семьдесят, он боготворил Америку и старался забыть Россию, главной же душевной его любовью являлся Израиль...

Мы часто спорили, особенно когда речь заходила о русской литературе. При этом иногда мне припоминалась встреча с Вадимом Кожиновым в Москве, в ЦДЛ, где мы оказались за одним столом. В это время в «Литературке» шла в нескольких номерах полемика между ним и Бенедиктом Сарновым. Было время «перестройки», антисемитизм, пользуясь «свободой слова», «гласностью» и т.д., набирал силу. Кожинов доказывал, что великие русские писатели негативно изображали евреев, еврейский народ, его роль в российской истории. Сарнов же исходил из фальшивых установок прежних лет: антисемитизм чужд русской литературе, выдвигаемые Кожиновым взгляды ложны и т.д.

Мы с Аней наблюдали, как подходили к Вадиму Кожинову друзья-приятели, чокались, поздравляли, а он с ехидной улыбочкой сообщал им, что «размазал Беню»...

Мы спорили с Яковом, он не мог простить ни Гоголю, ни Достоевскому, ни Тургеневу, ни Некрасову антисемитских тенденций, он вообще не хотел принимать их творчество, тогда как я, во-первых, считал, что необходимо брать во внимание их отношение к собственному народу, собственной стране – безжалостно-критическое («То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть»), а во-вторых – помимо антиеврейских настроений каждый из них обладал широчайшим спектром чувств и мыслей, обогативших и русских, и евреев своей глубиной и мощью...

24

Не следует, однако, думать, что Америка во все времена была страной, исполненной сплошного благолепия... В Нью-Йорке до 1737 го да евреи не имели избирательных прав. После Войны за независимость, когда всем американским гражданам гарантировалась свобода религии, в Мериленде евреи добились ее только в 1816 году, а в Северной Каролине лишь в 1868 году. В связи с тем, что после Гражданской войны возросла эмиграция немецких и польских евреев, религиозное отчуждение от них стало приобретать расистский характер. Тем более это стало проявляться в конце XIX века, когда из Восточной Европы в США эмигрировало более 600 тысяч евреев. В 80-90 годах евреев перестали принимать в некоторые частные школы, не допускали для жилья в «приличные» кварталы, многие компании отказывались брать их на работу.

В те же годы, когда в России происходил процесс Бейлиса, в США разгорелась куда более страшная кампания против Лео Франка. Дело происходило в Атланте, на карандашной фабрике, в 1913 году. На этой фабрике работала Мэри Фэган, девочка, которой в ту пору еще не исполнилось и четырнадцати лет. Лео Франк являлся здесь менеджером. Мэри Фэган вошла к нему в кабинет, Франк вручил ей конверт с причитающимися Мэри деньгами. Цех, где она работала, был временно закрыт из-за задержки с поставками некоторых деталей, Мэри спросила, не получены ли они. Франк ответил, что нет. Она вышла... И тело ее в ту ночь, на 27 апреля 1913 года, обнаружил в подвале фабрики сторож Ньют Ли...

Состоялся суд. Обвиняемым в преступлении оказался Лео Франк. Процессу над ним предшествовала антисемитская истерия, овладевшая Атлантой и подхлестываемая прессой. Утверждалось, например, что еврейская религия, осуждающая какие-либо преступные действия евреев-мужчин по отношению к еврейкам, терпимо относится к изнасилованию евреями христианок. И что «еврейские деньги» способны влиять на происходящее в Атланте, в том числе и на решение суда. Один из присяжных впоследствии признался, что им, присяжным, дали понять, что если они оправдают Франка, из суда им живыми не выйти.

В день процесса окрестности суда были заполнены людьми, вооруженными винтовками, они скандировали: «На виселицу еврея!» Франка признали виновным, судья приговорил его к смертной казни через повешение. Губернатор штата заменил смертную казнь пожизненным заключением. Однако решение губернатора вызвало новый приступ антисемитской истерии, на евреев нападали, бойкотировали их магазины и предприятия. В тюрьму проникла вооруженная толпа из 25 человек. Лео Франка вынесли из тюрьмы, швырнули в машину, которая привезла его к дому, где когда-то жила Мэри Фэган, пододвинули к росшему рядом дереву стол, велели Франку взобраться на него и, захлестнув горло веревкой, выбили стол из-под его ног...

В 1982 году, 69 лет спустя после расправы над Лео Франком, восьмидесятитрехлетний свидетель на судебном процессе Алонсо Манн сообщил имя подлинного убийцы, который во время следствия пригрозил ему расправой, если он расскажет все полиции... Только в 1986 году, после тщательного расследования показаний Алонсо Манна, Лео Франк был реабилитирован...

25

Вряд ли следует рассказывать здесь о Генри Форде – его история, связанная с изданием «Протоколов сионских мудрецов», достаточно известна. Кампания, носившая злобно-антисемитский характер, была развязана в 1920 году. Сборник статей «Всемирный еврей», включавший «Протоколы», был распродан в США в количестве 500 тысяч экземпляров и переведен на многие языки. В кабинете Гитлера в Мюнхене висел портрет Форда в натуральную величину. В 1931 году Гитлер в беседе с американским журналистом заявил: «Генри Форд для меня – источник вдохновения».

Не только американские еврейские организации, но и Федеральный Совет Христовых Церквей бурно протестовали против акций Генри Форда. 110 известных американских политических лидеров, в том числе и президент Вильсон, опубликовали совместное письмо в связи с фордовскими инсинуациями. В 1927 году суд признал выдвинутые против евреев обвинения ложью и клеветой, и Генри Форд вынужден был заявить, что книга «Всемирный еврей» способствовала распространению оказавшихся фальшивкой «Протоколов». Более того, Форд сказал, что осведомлен «о достоинствах евреев как народа» и о том, как много «их предки сделали для человеческой цивилизации, развития торговли и промышленности, а также об умеренности и усердии евреев, о бескорыстной заинтересованности их в благосостоянии общества».

26

Моя книга «Эллины и иудеи» пролежала в качестве рукописи более пяти лет. Что до «ПИКа», то я обнаружил в филадельфийской газете список антифашистских произведений, которые «ПИК» намеревался издать, в нем значились и мои «Эллины». Попытки связаться с московским издательством ни к чему не привели. Я адресовался в русскоязычные издательства в США, полагая, что для них проблема антисемитизма в Союзе представляет идейный, а не меркантильный интерес. И что же получилось в результате моего обращения в Нью-Йоркское издательство «Либерти»?.. Там назвали столь головокружительную цифру, которую надо заплатить за издание, что и думать о том было смешно... Поиски спонсора тоже ни к чему не привели.

Мне посоветовали послать рукопись в Израиль. Там жил наш алмаатинец, человек, знающий толк в полиграфии. Когда мы с Аней, предварительно с ним списавшись, попытались отослать рукопись, на почте нам сказали, что это будет стоить 35 долларов. Но мы-то, кроме фудстемпов, получали в месяц на обоих 157 долларов, минус 30 за квартиру, минус двадцать-тридцать за телефон.,. Однако нам объяснили, что есть такая форма отправки – «бай-бот». Оказалось, что тогда нужно уплатить всего 5 долларов... Мы послали рукопись, убежденные в том, что там-то издание состоится...

Но не тут-то было... Наш знакомый переговорил с владельцем крупного издательства, и тот заломил такую цену – хоть стой, хоть падай, даже побольше, чем в «Либерти»...

Рукопись продолжала лежать у меня в столе – не в той стране, где цензура, Комитет по печати и т.д., а там, где свобода слова, свобода прессы и никаких ограничений – пиши, говори, печатай, что хочешь... Были бы деньги... Были бы деньги... Были бы деньги...

27

Летом 1994-го мы с Аней впервые увидели Нью-Йорк...

Миша и Мариша отправились в путешествие по Англии, они в первый раз позволили себе так провести отпуск, а мы прилетели на Лонг-Айленд, где они жили, неподалеку от госпиталя, в котором работала в качестве резидента Мариша, и остались на две-три недели с нашим внуком Сашенькой...

По сравнению с Кливлендом Нью-Йорк был потрясающим. Во-первых, здесь, в отличие от Кливленда, люди не только ездили в машинах – они х о д и л и по улицам. Во-вторых, они были нормальным образом одеты, в отличие от Кливленда, где меньше всего заботились о своей внешности, о некоем эстетическом начале, без которого не обходились в России ли, в Казахстане ли, в Москве или Риге... Нью-Йорк был европейским городом, и в редкие наши поездки в «столицу мира» из Лонг-Айленда наибольшее наслаждение доставляли нам прогулки по улицам, в толпах спешащих, разнообразно и со вкусом одетых людей... Мы побывали дома у Марка Поповского, когда-то напечатавшего в «Просторе» главу из книги о Вавилове – «Тысяча дней академика Вавилова». Поповский принял нас приветливо, рассказывал об Америке, о «Новом русском слове», в котором регулярно печатал очерки об эмигрантах из России, вносивших свою лепту в культуру и науку США, рассказывал и о том, как его «возили в Европу», чтобы поставить редактором какого-то русского журнала... Я спросил, что это значит – «возили»... Поповский усмехнулся и понизил голос, будто нас кто-то мог слышать: «А вы думаете, здесь такие вещи происходят сами собой?.. Без ведома соответствующих органов?..» Я подумал, что это вполне естественно – мало ли кого любая «иностранная держава» может заслать в другую страну под личиной «эмигрантов»...

Но главное наше удовольствие связано было с «общением» с ребятами и Сашкой... В каком-то смысле они уже сделались «американцами», и когда я читал привезенные в Нью-Йорк свои рассказы, Мариша морщила носик и отводила в сторону глаза. Как-то я припомнил засевшую у меня в мозгу фразу критика Аннинского – по поводу того, что моральный, нравственный поступок всегда бывает в ущерб тому, кто его совершает... Мариша встретила мои слова весьма суровой гримаской, сказав, как бы про себя, что для нас это было «всегда так....» Но не придавая особого значения нашим «идейным разногласиям», и Аня, и я после кливлендского одиночества испытывали радость – оттого, что ребята – тут, рядом, не за океаном...

28

Между прочим на Лонг-Айленде произошла история, с виду незначительная, но в дальнейшем послужившая мне сюжетом для маленькой повести «Котик Фред».

Если коротко, то суть ее такова.

У ребят был кот, которого – все трое – очень любили. Когда ребята уехали, на кота напал опоссум и перегрыз ему горло. Я не сразу заметил это, а когда увидел у кота на шейке рваную рану, из которой сочилась кровь, мы решили, что необходимо что-то предпринять, и повезли беднягу в госпиталь для животных. Врач осмотрел кота и сказал, что существует два варианта: один – «усыпить» его... (У Сашки глаза сделались жалкими, обескураженными, но в них, на самом донышке, таилось жесткое «нет»...) или же сделать операцию, зашить рану... Это будет стоить триста пятьдесят долларов. Аня переспросила: «Сколько?..» – и когда врач повторил эту цифру, снова не поверила ушам. Она побледнела. Потом лицо ее приняло землисто-пепельный оттенок. Она прислонилась плечом к стене – ее качнуло из стороны в сторону, она боялась упасть... Она сказала, что у нас нет таких денег, и объяснила, что ребята, хозяева кота, в отъезде... Врач сказал, что это не имеет значения, они приедут и расплатятся... Аня горестно посмотрела на Сашку и согласилась на операцию.

Операция прошла удачно, как сообщили нам по телефону, однако необходимо в послеоперационный период продержать кота несколько дней в госпитале, при этом каждый день стоит 50 долларов. Если ждать приезда ребят, чтобы они расплатились за все, должно пройти еще недели две, сумма получается изрядная... Необходимо взять кота домой. Но при этом нужно уплатить – и за операцию, и за содержание в госпитале в течение нескольких дней... А где взять деньги? Около тысячи с гаком?..

Мы принялись звонить нашим немногочисленным нью-йоркским знакомым, но по разным причинам ничего не смогли добиться. Мы протелефонировали Володе Миркину в Кливленд, чтобы он прислал нам на необходимую сумму мани-ордер, а когда мани-ордер был получен, оказалось, что без счета в банке получить по нему деньги отнюдь не просто... Случайно в сумочке Мариши обнаружились банковские карточки, Аня позвонила в банк, рассказала всю нашу злополучную историю, над нею смилостивились... И в кошачий госпиталь, перед тем, как взять кота домой, была перечислена положенная сумма более тысячи долларов...

Я опускаю подробности, которые придавали сюжету с котом более запутанный вид. Опускаю, поскольку дело не в них, а в том отношении к домашним животным, кошкам и собакам, которые здесь, в Америке, являются полноправными членами семьи.

Впрочем, когда наши ребята вернулись, приключения с котом их ничуть не озадачили, они отнеслись к этому, как к норме.

29

В моем архиве сохранился номер газеты «Ритмы Кливленда», издававшейся в «Джесесси». В этом номере был напечатан мой очерк о человеке удивительном, нашем соседе. Вот он, этот очерк...

А ЧУДО РЯДОМ, НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ...

Я хочу рассказать об Иосифе Суркине. Мы живем в одном доме. Когда в ответ на звонок я поднимаю трубку, раздается негромкий глуховатый голос:

– У вас не найдется свободной минутки?.. Я попросил бы вас зайти...

Пока я жду лифта, пока иду по коридору к двери, на которой значится «708», я успеваю подумать о многом. Собственно, не подумать даже, а задать самому себе вопросы, на которые не знаю ответа.

Разве любой, большой или маленький талант – не загадка?.. И разве не загадка Иосиф Суркин, к которому я иду?.. Хороший человек, мягкий, добрый, с голубыми, то мечтательными, то улыбчивыми, то цепко наблюдающими глазами, но в общем-то человек и человек, ничего особенного. И вот однажды он звонит и с каким-то даже испугом в голосе произносит: «Прошу вас посмотреть, что у меня получилось...»

На балконе у Иосифа, на заляпанным глиной столе я вижу небольшую, вершка в полтора, фигурку: развевающаяся одежда, взлохмаченная, падающая на грудь борода, поднятые в благословляющем жесте руки... Моисей. Перед ним – толпы людей, идущих по дну Красного моря, позади – грохот фараоновых, пустившихся в погоню колесниц... Колесниц нет, как нет и народа, пересекающего пустыню, но, глядя на глиняную фигурку, я все это вижу, слышу...

Когда это было?.. Год назад, возможно чуть больше. Потом рядом с Моисеем (первой, во многом еще наивной пробой сил) встал еврей, прижимающий к груди свиток Торы, затем – Стена Плача с приникшей к ней головой молящегося. Кажется, это не мертвые камни, которым тысячи лет, он слышит, как в них стучит, бьется бессмертное сердце древнего народа, струится его многострадальная кровь... А вот – трое, читающие Книгу Книг: три еврея, три человека, вынырнувшие из потока ежедневной суеты, внимающие голосу вечной мудрости: не сотвори себе кумира... Не убий, не укради... А вот и совсем иные характеры: продрогший на ветру мальчонка, торгующий папиросами (помните: «Купите, купите папиросу.,.»), вот жители местечка с колоритными лицами и жестами, они обсуждают новость о готовящемся ли погроме или о том, что их сосед собрался в Америку... А дальше – музыканты, скрипачи... Ах, что бы там ни случилось, а ты, скрипочка, играй, плачь или радуйся, печалься или смейся – только играй, живи, не умирай, не поддавайся тем, кто жаждет растоптать тебя, разбить, заставить замолкнуть...