Текст книги "Семейный архив"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Природные же русские люди к революциям не склонны и ни за что содеянное в своем любезном отечестве не отвечают. При этом как-то запомятовали сочинители подобных версий о Разине и Пугачеве, Бакунине и Нечаеве, Чернышевском и Добролюбове, Желябове и Перовской и многих-многих, коих трудновато причислить к масонам, а уж к жидомасонам – тем паче...»

Так начиналась Анина статья «Сказки о жидомасонах и правда о «черной сотне».

«Что же касается «жидомасонов», то этот термин появился в начале XX века после образования «Союза русского народа», однако наиболее широкое распространение у нас в стране он получил в годы перестройки. Известные черносотенцы Шмаков, Дубровин, Пуришкевич употребляли его реже иных авторов «Нашего современника»... И далее в статье говорилось: «В послереволюционный период многие традиции черносотенства воплотились в элементы официальной идеологии и в немалой степени способствовали упрочению тоталитарного режима. Сюда можно отнести, прежде всего, обожествление деспотической власти, подавление политических свобод, порабощение личности и превращение ее в «винтик» государственной машины. Некоторые положения черносотенной утопии, например – полная изоляция от «разлагающегося Запада», практически могли быть выполнимы только в условиях тоталитарного государства... В настоящее время теория об особом экономическом и политическом пути развития России, являющейся разновидностью все той же черносотенной идеи, грозит вновь обречь страну на отсталость, а народ – на привычное полу нищенское существование... Новый этап черносотенства, как известно, связан с началом перестройки. Разгул шовинистической пропаганды, создание черносотенных организаций наподобие «Памяти» вызвало соответствующую реакцию... Семена национализма, прорастая, дают свои плоды... Страна саморазрушается, черносотенцы же клянутся в любви к Отечеству....»

Разумеется, в Казахстане такую статью печатать было негде, нам подсказали выход – в Молдавии начала выходить еврейская газета «Наш голос», ее редактор Александр Бродский опубликовал Анину статью и попросил прислать что-нибудь еще... И она написала статью «Бездорожье» – ответ на статью Шафаревича «Две дороги к одному обрыву».

«Выбор не только цели, но и средства ее достижения – проблема нравственная, не зря такое место занимает она в литературе, будь то творчество Шекспира, Достоевского или Платонова... Несомненный интерес в этом плане вызывает статья Игоря Шафаревича /«Новый мир» номер 7 – 1989 г./, а именно – тот метод («средства»), который он применяет для доказательства главных ее положений («цель»)... Фундаментом статьи является парадоксальная мысль, в соответствии с которой авторитарная система, сложившаяся у нас в двадцатые годы, объявляется «техноцентрической» и по сути родственной системе общественных и экономических отношений, сложившихся в то время на Западе....»

Что же до «истинной», «коренной» России, то ей свойственна «космоцентричность», которая выражалась в «неразвитости понятия самоценности человеческой личности, заботливо взращенной в народе норе в святость иерархиезированной государственной системы... в сочетании с энтузиазмом смирения, воспринимающего деспотизм и насилие как естественную форму существования...» И теперь, говорилось и статье, «когда, начиная с 1970 года, темпы роста валового национального продукта в нашей стране неуклонно снижаются, когда сокращается продуктивность большинства отраслей, что соответственно воздействует на жизненный уровень нашего народа, настала пора не превозносить «космоцентрическую цивилизацию», а спуститься с эфирных высот на многострадальную российскую землю и задаться вопросами сугубо материальными... Тут-то и окажется, что одна из главных бед кроется в недостатке того самого «техноцентризма», на который сетует И.Шафаревич и без которого просто немыслимо накормить народ...»

30

Да, мы считали себя плотью от плоти этой страны... И себя, и наших близких... Да могло ли быть иначе?.. Аня двадцать лет работала преподавателем в институте народного хозяйства, учила статистике не за страх, а за совесть – казахов, русских, уйгур, немцев, да мало ли кого... Илья, внук тети Веры, плавал на подводной лодке уже несколько лет, когда он приехал к нам в Алма-Ату на пару дней, на его голове сквозь когда-то густые, а теперь поредевшие волосы просвечивала розоватая лысина – результат радиации... Аленка, его сестра, жила в Харькове, работала врачом, лечила украинцев и русских, страдавших в прошлом от «паразитов-евреев», измывавшихся над «коренным населением»... Гриша в Астрахани проектировал промышленные объекты для сельского хозяйства, Юра, его сын, работал детским врачом... Ирина, моя двоюродная сестра, не один год работала в Моспроекте... Мой старый друг по Вологодскому пединституту Феликс Марон много лет учительствовал в школе... Володя Миркин преподавал в Алмаатинском университете на химфаке... Жовтис преподавал в пединституте, Тамара Ильина и Лев Шефер лечили больных туберкулезом... Я бы мог продолжать этот список бесконечно. Только мы с Аней старались еще и противостоять, как могли, надвигающемуся развалу страны, ее деморализации, тем волнам грязи и лжи, которые захлестывали ее...

И это отчасти помогало нам – жить, существовать...

Мы жили от письма до письма.

Сначала это были письма из Италии, потом из Бостона, потом из Техаса, из города Остин.

В Бостоне ребят встречали в аэропорту – с американскими флажками в руках.

Как мы узнали потом, во время этой торжественно-радушной встречи у ребят раскрылся один из четырех чемоданов, тот, в котором лежало скомканное в дороге, старое сашенькино бельишко... Американцы с недоумением воззрились на вывалившиеся на землю шмотки... Для Мариши это приключение осталось навсегда рубцом на сердце – рубцом стыда и позора...

Миша встретился в Америке с крупнейшим специалистом в области электрохимии, редактором журнала, где были напечатаны две Мишины статьи, тот предложил работу в своей университетской лаборатории в Остине... И ребята оказались в Техасе.

Все это звучало почти неправдоподобно – в сравнении с тем, что творилось в нашей стране. Нашей?..

Мы жили все более замкнуто, все более одиноко.

Не знаю – то ли после истории с «Вольным проездом», то ли после «Тайного советника», то ли после отъезда ребят, но нас сторонились... Давние, старые друзья... Мы попытались завести новые знакомства – ничего из этого не получилось. Я знал, о чем Аня думает, и пытался разрядить копившееся в ее душе напряжение. Предполагалось, что через год или два мы съездим к ребятам, посмотрим, как они живут... Аня прикидывала, что можно будет продать, чтобы купить билеты...

Внизу, в подъезде, висел сколоченный из досок почтовый ящик с запирающимся на висячий замок гнездом для каждой квартиры. Мы открывали его по нескольку раз в день...

Кроме писем, иногда мы звонили в Остин и слышали голоса ребят, Сашенькин задиристо-резкий голосишко... К тому же мы получили первые фотографии – «оттуда»: на одной из них, на фоне то ли широкой реки, то ли озерной глади – Мариша, прищурившись, с грустной полуулыбкой смотрела на нас, положив руку на узенькое Сашкино плечико, и он – худенький, в полосатом свитерочке, с большими, слегка недоверчивыми, прямо смотрящими исподлобья глазами...

31

Слова «демократия», «демократы» были для меня священны... И вот мне довелось в какой-то мере соприкоснуться с демократами... И демократами, так сказать – элитного уровня...

Первым был Юрий Карякин. Жил он в Москве у черта на куличках, чтобы добраться до него, я должен был сделать две или три пересадки. Я только что вышел из московской больницы, где профессор Левитан, добрейшей души человек, старался меня подлечить, я был слаб, голова кружилась, ноги плохо слушались... Но я ездил к Карякину не раз, не два, не три... Дело в том, что мы в Алма-Ате надеялись, что кто-то в Москве, из «видных имен», поддержит наш сборник, альтернативный по отношению к партийно-зубодробящей, пронизанной сталинизмом прессе. А кто мог соперничать с Юрием Карякиным?.. Автором блестящих книг и статей – «Ждановская жидкость» и др.?.. Мы встретились в Москве, на вечере в Доме архитектора, где выступал приехавший из Америки Наум Коржавин, в его свите, помимо Бена Сарнова и еще двух-трех человек, был и Карякин...

Мне было сказано, что звонить ему можно только между тремя и четырьмя ночи, в другое время – нельзя, он работает только по ночам... И я звонил из больницы, пробираясь в ординаторскую среди ночи, удивляя дежурный медперсонал... После больницы я жил у своей сестры Леки, в коммуналке имелся один телефон, висевший в коридоре, чтобы не будить соседей, я уходил по ночам к ближней станции метро и звонил Карякину из автомата... Потом, договорившись о встрече, приезжал к нему – и выяснялось, что он еще не успел прочитать наш сборник. Он извинялся, говорил, что моя статья ему понравилась, и очень, однако с прочими материалами он еще не смог познакомиться... В то время Москва была захлестнута надеждами на демократию, обновление всей нашей жизни, при этом шла борьба, я сам видел, как в метро, из толпы, сбившейся у стены, на которой висел предвыборный плакат с портретом Ельцина, – как из толпы к портрету подскочила молоденькая женщина, раскрыла сумочку, вынула карандашик, начертила у Ельцина на груди шестиконечную звезду и гут же скрылась из глаз обалдевшей от ее стремительности толпы...

Как было не надеяться, что Карякин поддержит нас, что 20 авторов сборника смогут доказать, что и в Казахстане существует свободна пресса?..

Но шли день за днем, нам с Аней пора было возвращаться в Алма-Ату... Я сам сочинил несколько строк – для издательства, для «упертого» директора... Юрий Карякин подписал их... Дело не в том, что они никак на издательство не повлияли, а в том, как пришлось их добывать, с какими «демократическими нравами» пришлось мне столкнуться... Мелочь?.. Не стану спорить. Но для меня именно из «мелочей» складывается представление о существе человека...

Когда мы с Аней были как-то у Карякина, сидевшего за своим письменным столом, среди полок, уставленных книгами, и вид у него был замученный, истерзанный недосыпом, и глаза его – водянисто-голубые – смотрели печально, как бы прося прощенья за непрочитанный наш сборник, Аня по выходе сказала сочувственно: «Он похож на Иисуса Христа». Не знаю... Вскоре он выступил со съездовской трибуны с предложением вынести труп Ленина из Мавзолея – вопреки желанию миллионов...

Вопреки...

Это словцо еще не раз должно быть употреблено для характеристики действий «демократов»... Не в «соответствии», не в «согласии», а – «вопреки»...

Я закончил «Эллинов и иудеев», которые писал полтора года. Будучи в Москве, я попросил Наташу Иванову, с которой мы познакомились в Дуболтах, прочесть рукопись. Она прочла, мы встретились в редакции «Дружбы народов», где без дальних слов она взялась за телефон, позвонила в новое ультрадемократическое издательство ПИК («Писатели и кооператоры») и сказала, что «Эллинов» следует напечатать, и возможно быстрее...

В новоиспеченном издательстве работали Александр Рекемчук, Валерий Оскоцкий и Яков Костюковский – все литераторы с незапятнанными именами, «прорабы перестройки», как с легкой руки Андрея Вознесенского стали называть таких людей. Меня приняли довольно ласково (здесь ценили рекомендации Наташи Ивановой), но когда мы с Аней появился в ПИКе во второй раз, тут я едва не захлебнулся в море восторгов: оказалось, все трое прочли рукопись – злободневно, современно, глубина, эрудиция... Издавать?.. Да, какой может быть разговор!.. К «Эллинам» были приложены две статьи, написанные Аней: «Бездорожье» и «Сказки о жидомасонстве», их тоже приняли с восторгом, Костюковский не пожал, а поцеловал ей руку... Шел 1990 год.

Однако в 1991 году выяснилось, что издательству необходима рецензия, рукопись препроводили Алле Гербер, тоже «прорабу перестройки», да еще и активнейшему борцу с антисемитизмом и фашизмом... Я отнес ей домой экземпляр, она обещала прочитать быстро и написать рецензию для ПИКа. Дальше потянулись день за днем, Алла Гербер, когда я звонил ей, говорила, что уже начала... Начала... Несколько раз мы побывали у Аллы Гербер – и всякий раз повторялось одно и то же: начала... уже начала...

Дело кончилось тем, что я взял у нее рукопись, дочитанную, по ее словам, до семнадцатой страницы, и мы с Аней, не солоно хлебавши, вернулись в Алма-Ату...

Что же до ПИКа, то в один из приездов мне показали в редакции листовку – не помню, от «Памяти» или от какой-то другой организации, – где назывались фамилии сотрудников издательства и, «когда пиши придут», всем угрожали – тоже не помню чем...

Впоследствии я видел продукцию ПИКа. Это были безобидные книги, вплоть до кулинарных рецептов, и между ними – редкие издания, в которых речь шла о делах давно минувших дней, о гонениях на евреев при Сталине, о самом Сталине... Все это можно было издавать без опаски. У меня было иное представление о роли демократической печати в эпоху перестройки. По крайней мере мы с Аней твердо решили: так как в «Эллинах» все конкретно – люди, события, имена – вполне возможно, что за эту вещь в Алма-Ате нам оторвут голову... Ну и пусть! Зато правда будет сказана!...

И потому ПИК, где не говорили «нет», а все оттягивали издание «Эллинов», мне стал казаться трусливо-лицемерной игрой, далекой от судеб еврейства...

Несколько раньше у меня случилась встреча с Бенедиктом Сарновым. Он знал кое-что обо мне, знал, что мы с Аней дружны с Наумом Коржавиным... Я рассказал ему о нашем сборнике, о препятствиях на пути к его изданию... Ему достаточно было поддержать нас своим авторитетом – и сборник бы вышел... Он слушал меня, не перебивая. Он сидел на диване, широко, до неприличия расставив колени. Он то ли дремал, краем уха ловя мои слова, то ли думал о чем-то своем... И не было ему дела ни до Алма-Аты, откуда мы с Аней прилетели, ни до того, что там происходило...

Когда я впоследствии слышал чью-то воркотню по поводу «еврейской солидарности», по поводу того, что евреи готовы, в ущерб остальным, помогать друг другу, когда я слышал о «Протоколах сионских мудрецов» и стремлении захватить власть над миром, создать некое Еврейское правительство, я всегда видел перед собой – Аллу Гербер, Якова Костюковского, Бенедикта Сарнова... Они ничем не отличались от Юрия Карякина... Российская среда начисто смыла о каждого из них «еврейский элемент». Ни сочувствия, ни боли за свой народ... Осталась только «боль за себя»...

32

Здесь речь пойдет о втором обмане. О первом говорилось – о Беловежской Пуще, развалившей страну... Второй был не менее катастрофичен, только законспирирован еще хитроумней...

Никто не видел, чтобы по улицам шли демонстранты со знаменами или транспарантами, на которых значилось бы: «Да здравствует капитализм – наше светлое будущее!» или «Вся власть – «новым русским»!» Об этом не было ни слова...

Говорили и писали о «демократическом социализме», о «радикальных реформах», о «присоединении России к сообществу цивилизованных рыночных государств», о «свободном рынке»... Этим жаргоном пользовался и Ельцин, и Гайдар, и Бурбулис, и Станкевич, и Гавриил Попов, и Юрий Черниченко, и Руслан Хазбулатов. «Обновление социализма! Долой монополию КПСС на власть в стране – вся власть Советам!» Межрегиональная депутатская группа называла себя радикальными демократами. МДГ формулировала лозунги: «Власть – народу!», «Предприятия – трудовым коллективам!», «Земля – крестьянам!», «Собственность – всем и каждому!».

Это было обманом собственного народа.

Гайдар в 1990 году предлагал руководителям СССР «крепко зажмуриться и прыгнуть в неизвестность». /«Правда», 16 апреля 1990 года/. Прыгнуть в неизвестность – и увлечь за собой всю страну?.. Прыгнуть – зажмурясь?..

Если бы «наши демократы» не обманывали, не плутовали, не жульничали, а честно объявили о стремлении вернуть страну «в капитализм», народ бы от них с негодованием отвернулся. Но мнения народного никто не спрашивал. Принцип – главнейший принцип демократии: ответственность перед народом – был ниспровергнут и заменен принципом полнейшей без ответственности...

Между тем сама ментальность народа, его подавляющего большинства, противоречила тому, что нес с собой капитализм, да еще и в той дикой, варварской форме, в которой он вскоре воцарился...

Рой Медведев в книге «Капитализм в России?» впоследствии писал: «Православная этика, как известно, решительно осуждает стремление к наживе и даже само богатство и поощряет бескорыстие, доброту, служение общему благополучию, доверчивость и самопожертвование. Тем более не могли способствовать утверждению «духа капитализма» возобладавшие в XX веке социалистические течения».

Но дело не только в этике, поскольку, разумеется, этические нормы хотя и влияют на поведение людей, но – по установке философов, этика – это все-таки наука не о сущем, а одолжном... Для меня важно заключение замечательного русского ученого-экономиста Чаянова /разумеется, расстрелянного Сталиным/. Он утверждал, что у русского крестьянина есть «потолок» в добывании средств, необходимых для существования, и если этот «потолок» достигнут, крестьянин не станет желать большего, он удовлетворен, заработав необходимое, он хочет быть свободным... Свободным... Да только ли российский это менталитет?.. Мой знакомый рассказывал, как однажды в Италии его жена сломала каблук, они обратились к сапожнику с просьбой – починить туфлю, но был уже конец рабочего дня, сапожник сказал, что он уходит домой... Мой знакомый предложил заплатить, сколько тот пожелает, лишь бы он починил каблук... Нет, – отвечал сапожник, – я ухожу... Дома его ждала семья, обед, бутылка вина, те небольшие радости, которые мог он себе позволить... Мой приятель, живя в Америке, привык к иному менталитету: заплати – и все будет сделано...

Нет, не деньги решали все...

Хорошо это или плохо?..

Не в том суть. Существует объективная реальность, которую преступно не учитывать. Политолог Алексей Кива говорит: «Для среднего россиянина идея социальной справедливости выше идеи демократии... Интересы коллектива и государства выше интересов отдельного человека. Коллективизм, солидарность ценятся выше, нежели индивидуализм. Идеи богатства, социального неравенства воспринимаются без восторга... Особо высоко ценится идея духовного начала... Игнорируя наиболее чтимые в народе ценности, демократы обрекают себя на неудачу. На фундаменте призывов строить капитализм, что вызывает у россиян не лучшие ассоциации, Россию не построишь. Ненароком можно построить новый ГУЛАГ». («Российская газета», 2 сентября 1995 года).

33

Что же происходило вокруг?..

У нас в микрорайоне, между дорогой и тремя нашими пятиэтажками, вытянувшимися в шеренгу, находился большой луг, зеленый, за росший травой, а по весне взбрызнутый золотом цветущих одуванчиков. Луг этот грозились застроить домами, но грозились уже двадцать с лишним лет, то есть столько, сколько все мы тут жили. И мы с опаской дожидались, когда осуществится предначертанный градостроителями проект – очень уж не хотелось нам терять серебристую от утренней росы луговину, в середине дня весело блестевшую в солнечных лучах, а зимой покрытую переливчатой, сверкающей снежной гладью...

И вот на этой радовавшей глаз и душу луговине раскинулась огромная, пестрая, шумящая с утра до вечера барахолка... «Челноки» торговали тут китайскими куртками, турецкими майками, польскими жакетками и платьями, джинсами, привезенными из Штатов, зубной, пастой, магнитофонными лентами... Чего тут только не было! Но цены на все были неслыханные... И появилось множество нищих – стариков, старух, безногих и безруких калек, сидевших у входа, с простертыми на земле кепками, платочками, жестяными коробками от консервов с горками собранной мелочи на донышке...

У меня вторым изданием вышел роман «Кто, если не ты?..» Я получил гонорар, и весь его мы уплатили за купленную для меня легкую куртку...

Обычно я поднимался около пяти часов утра и шел в очередь за молоком, держа в руках по бидончику: из молока в смеси с кефиром мы делали творог, давно исчезнувший с прилавков. Очередь бывала длиннейшей, я занимал место в ее хвосте и дожидался семи часов – тогда подвозили цистерну с молоком и продавщица, горделивой осанкой похожая на английскую королеву, начинала «отпускать» по три литра в одни руки... Когда в цистерне кончалось молоко, возникали сцены поистине шекспировские по глубине и накалу страстей... Однажды я видел, как наш приятель, с которым частенько мы встречались у Жовтисов, он преподавал западноевропейскую литературу в университете, – как он, приблизясь к заветному кранику с вяло текущей тоненькой струйкой молока, среди разъяренных, орущих, напирающих друг на друга женщин и стариков кричал, что ему, ветерану Отечественной войны, к тому же инвалиду первой группы, положено получить молоко вне очереди... Лицо его было багровым, ворот рубашки расстегнут, руки с трехлитровой банкой тряслись, казалось – вот-вот его разобьет инсульт... Не помню, чем кончилась эта баталия. Но помню, как мы перестали покупать и кефир, и молоко, и скудный наш диетический стол продолжал свое существование уже без творога, стоимость которого выросла в десятки раз...

По талонам на каждого человека в месяц полагалась бутылка водки. Аня шла на базар, чтобы ее продать и купить кусок мяса. Продать водку по подходящей цене удавалось не сразу, Аня стояла в толпе таких же, как она, «торговцев» и два, и три часа...

Перестали приносить, как обычно, пенсии на дом – теперь надо было вставать в бесконечную очередь к окошечку соцобеса, ждать, пока тебе выдадут тоненькую пачечку денег, если на сей раз их окажется достаточно в кассе, а если нет – придется прийти завтра, а потом послезавтра... В сберкассе тоже выдавали деньги малыми порциями – денег не хватало и там...

– Если так пойдет и дальше, мы никогда не увидим наших детей, нашего Сашеньку... – говорила тихонько, словно бы про себя, Аня, когда мы оставались на кухне вдвоем. – Цены на билеты растут... Мы не сможем купить билеты в Америку...

Я понимал это не хуже ее, но старался гнать от себя гнетущие, безысходные мысли...

34

В это время второй секретарь Московского горкома комсомола Михаил Ходорковский начинал свою деятельность в качестве бизнесмена. Первую финансовую поддержку он получил от московских райсоветов, которыми заправляли коммунисты. Впоследствии он сделался главой огромного конгламерата, в который входят банк «Менотеп», дюжина других банков, металлургический завод, один из крупнейших в России производителей титана, а также компании пищевой и химической промышленности.. Секретарь комсомольской организации Института международных отношений Владимир Потанин через некоторое время основал ОНЭКСИМбанк. Помощник секретаря ЦК ВЛКСМ Константин Затулин в 1992 году стал председателем правления фирмы «Российские брокеры», членом правления фирмы «Русское золото», одним из руководителей Московской товарной биржи...

Историк В.Иорданский писал: «Становление крупных состояний в современной России исследователи относят к 1988 – 1989 годам. Оно происходило со стремительной быстротой. С первых дней существования у российского бизнесмена обнаружились поистине безграничные претензии и неутолимые аппетиты. Иногда российское предпринимательское сословие называют порождением перестройки. Утверждение верно лишь в том смысле, что перестройка создала условия, при отсутствии которых предприниматель предпочел бы не выходить на белый свет, а остался бы в привычном для него полумраке теневой экономики. Значительно определеннее можно говорить о том что предпринимательское сословие находилось среди тех социальных сил, которые нанесли по перестройке роковой удар. Перестройка с ее идеалами социальной справедливости очень скоро стала помехой для молодого и агрессивного хищника». /«Свободная мысль», 1995 г., номер 11/.

По существу, все сказанное правильно, только вызывает сомнение «социальная справедливость» – не явилось ли это словосочетание демагогией, которая маскировала то, что происходило на самом деле?..

35

В это же время происходила так называемая «приватизация – прихватизация», как именовали ее в народе...

План приватизации исходил из того, что производственный потенциал страны является общенародной собственностью. В 1991 году балансовая стоимость всех производственных фондов России определялась суммой в 1 триллион 260,5 миллиарда рублей. Население России равнялось 148,7 миллионов человек, следовательно каждый имел право на 8476 рублей. Или, округленно, на 10 000 рублей. Эта сумма в 1991 году равнялась половине стоимости автомашин «Жигули» или «Москвича». Один из главных «демократов» Анатолий Чубайс в 1992 году объявил, что каждый гражданин России в конце года сможет располагать своей долей собственности, равной по стоимости автомашине «Волга», а то и двум «Волгам»...

Анатолий Чубайс возглавил министерство по приватизации.

Известно, что в мире приватизационный процесс рассчитан на длительное время. Так, например, одна из самых мощных нефтяных компаний «ПЕТРОКАНАДА» сначала создала целый промышленный цикл, довела его до высшей степени производительности и только потом, под четким контролем государства, приступила к приватизации, при этом процесс приватизации рассчитан на 10 – 12 лет. Там же, в Канаде, считается, что частному сектору не под силу вкладывать огромные средства в те отрасли народного хозяйства, которые дадут отдачу лет через двадцать, поэтому такие расходы берет на себя государство – модернизируя предприятие и держа под своим контролем. В Англии было приватизировано начиная с 1979 года две трети имевшегося там госсектора. За это время число владельцев акций возросло с 7 процентов до 25 процентов от общей численности самодеятельного населения. Преобразования затронули 46 видов бизнеса, такие как связь, транспорт, добычу и переработку газа, нефти и угля, электроэнергетику, т.е. базу национальной экономики. При этом на приватизацию одного крупного предприятия уходило в среднем 6 лет.

Что же происходило в России?

Чубайс объявил: «Целью приватизации является построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия».

Не напоминает ли это сталинское «Выполним пятилетку в четыре года!» и т.п.?

Но «скорей-скорей-скорей» преследовало вполне очевидные цели. Предприятия покупались по мизерной стоимости. Чиновники, ведавшие разбазариванием созданной народом собственности, получали громадные взятки. Те, кто имел ваучеры, не могли приобрести не то что обещанные Чубайсом одну-две «Волги» – ваучеры теряли в цене, их за гроши скупали «новые русские» и пускали в ход.

Реформы Гайдара, его «шоковая терапия» прокладывала путь к светлому капиталистическому будущему.

Рой Медведев пишет: «Потерявшие все свои сбережения, обобранные и обманутые разного рода «финансовыми пирамидами», видя везде бешеный рост цен, десятки миллионов российских граждан были растеряны и подавлены... И ваучеры, и полученные по ним акции были для них пустыми бумажками. Но никаких выгод не получало от проводимой приватизации и государство. Доходы от приватизации составляли менее одного процента доходной части бюджета».

Зато «новые русские демократы» (я бы назвал их именно так) не забывали себя. Александр Смоленский когда-то был наборщиком, напечатал «налево» Библию, за что получил 2 года принудработ. Нынче он является главой одного из крупнейших банков «СБСАгро» и пожертвовал 53 кг. золота для покрытия куполов храма Христа Спасителя. Он дал в 1996 году беспроцентный кредит Чубайсу в 3 миллиона долларов для создания фонда поощрения частной собственности. Через несколько месяцев «приватизатор» Чубайс положил на свой личный счет в банке 3,7 миллиарда рублей дохода...

Американский политолог Питер Реддуэй писал: «Чубайс – это нечистоплотный и лицемерный политик...» Он провел приватизацию в России слишком быстро и «посодействовал при этом своим личным и политическим друзьям в приобретении призовых кусков нечестными способами... На мой взгляд, мы должны прекратить помогать коррумпированному правительству и прекратить поддерживать людей, которые не работают в интересах их собственного народа». /«Вашингто пост», 24 августа 1997 года/.

36

На съезде казахстанских писателей в 1991 году я сидел рядом Димой Оськиным. Знакомы были мы давно, с конца пятидесятых, когда я жил в Караганде, а он приехал из Подмосковья на Казахстанскую Магнитку в Темир-Тау. Работал он простым рабочим на строительстве – то домны, то разных цехов, то домов для жилья, но главное – был он очень талантлив, писал и стихи, и прозу, и статьи о непорядках на стройке...

У него не была голова замутнена сложными соображениями «про» и «контра». Он сказал мне:

– Ты думаешь, там, на площади, когда Ельцин полез на танк – там кто вокруг кучковался? Кто вопил: «Ельцин, Ельцин!..» Новая буржуазия, всякие хапуны и жуки, набившие свои карманы!.. А ты– «демократия», «демократия»! Какая тут, к чертям, демократия?..

37

Незадолго до съезда в «Литгазете» появилась небольшая статейка: «Апрель» в марте». В ней говорилось:

«Учредители республиканского общества «Апрель» (а это такие весьма известные в республике и стране писатели, как М.Симашко, Ш.Елеукенов, Ю.Герт, С.Санбаев, Г.Черноголовина, М.Ауэзов и другие) называют целый ряд фактов, когда казахстанские средства массовой информации отказали им в публикации статей, очерков, содержавших критику сталинизма и произведений, пропагандирующих великодержавную идеологию, национальное чванство. Сейчас учредители «Казахстанского апреля» публикуются в «Неве», «Дружбе народов», «Октябре», «Литературном Киргизстане», получая отказы в казахстанских газетах и журналах. Брошены на полку общественно-политического издательства «Казахстан» альманахи клуба «Публицист» (а именно этот клуб еще в прошлом году стал центром консолидации апрелевцев)....»

38

Писательский съезд, на котором речь шла о сталинизме, о его жертвах, можно было считать нашим триумфом. Выступавшие разделяли нашу позицию, не нашлось никого, кто оправдывал бы сталинский террор, сталинские репрессии в области литературы. Но в номере «Простора», который вышел вскоре, наши друзья-антисемиты отвели душу в статье «Апрелевские» игры в сентябре» /съезд проходил в сентябре, отсюда и название/.

Опускаю грязные намеки, которыми пронизана редакционная статья, вроде того, что «до сего времени в печатных и публичных выступлениях просторовцев умалчивалась предыстория этой разнузданной компании», которая состояла в протесте против публикации «Вольного проезда». Все дальнейшее – нападки на «Тайного советника вождя», выступления против публикации апологетики Сталина – являлось местью засевших в Союзе писателей-евреев и тех, кто не то подчинился им, не то был ими подкуплен: