Текст книги "Малиновые облака"
Автор книги: Юрий Артамонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
– Эй, молодой-симпатичный, сигаретой не угостишь? – голос хрипловатый, как говорят – «с песочком».
Какой я молодой, но подошел, протягиваю пачку. Ба! Вот так красавица?! Лицо дряблое, помятое, хоть и покрыто толстым слоем белил и румян. И что-то знакомое мне в нем привиделось.
– Куда спешишь? Садись, потолкуем…
Вижу, пальцы у нее подрагивают, движения резкие, нескоординированные. Похмелье, не иначе. И это вечером?! Да, здорово гульнула, видимо, если до сих пор колотит.
– Чего так смотришь? Подлечил бы лучше…
И тут будто ударило: да я же слышал когда-то эту капризную самоуверенность в голосе, эту жеманность в сочетании с наглостью. Точно! Слышал!
И вспомнилась мне та жуткая история, что произошла в нашей деревне лет пятнадцать назад…
Светлана была поздним и единственным ребенком в семье. Представьте теперь, как родители к ней относились. Не дай бог ветерок холодный дунет, солнце напечет головку – росла как тепличный цветок. Ни в чем отказу ей не было. И каковы результаты такого воспитания – всем понятно.
Рано вытянулась она, личиком расцвела. В шестом классе уже начала дружить с парнями – «ходить», как говорят в деревне. Телом вытянулась, но ум-то детский. Поймают ее на переменке старшеклассники и ну тискать за печкой. Она визжит, брыкается, выбегает вся красная, но счастливая, и долго еще отдышаться не может. Дальше поцелуи пошли. Да не за так – за конфетку ли, за билет в кино…
В то лето, когда окончила она восемь классов, в деревню студенческий отряд прибыл на строительство коровника. Света все вокруг них вертелась. Нравилось ей, что ребята постарше внимание на нее обращают, что знают много, разговаривают интересно, курят, на гитаре играют. А самое главное – новые это люди, совсем иные, чем деревенские парни. Почему бы не поучиться у них манерам, не перенять разговор?..
Один из студентов, Сашей его звали, смекнул, что к чему. Познакомился поближе, начал уму-разуму учить на свой манер. На танцы ее водил, в кино, на берег речки «соловья слушать». Мать с отцом и знать ничего не знали, поскольку Светлана выбила себе право спать летом в сенях.
Студенты построили коровник и уехали. И Светлана осталась одна. Нет, деревенские, конечно, крутились вокруг нее, но это было не то: в засаленной одежде, соляркой пахнет…
Как-то очень легко, если судить по тому, как в школе училась, поступила она в культпросветучилище. Научилась петь, плясать, выступать со сцены. Встретила в городе Сашу, но прошла мимо – другой появился, получше. Художник. Водил ее в ресторан, возил на дачу… Был он красив, с бород-: кой, усиками, подвижный и разговорчивый. А что красками иногда от него пахло, так ведь это не бензин – это запах искусства, к которому и она отношение имеет. Светлана была не прочь и замуж за него выйти, но он уехал куда-то, как оказалось, к жене, уехал вместе с картинами, которые с нее писал.
А вскоре и время пришло возвращаться в родные края с «корочками» культпросветработника. Устроилась худруком в Доме культуры в райцентре, да что-то не заладилось у нее – работать надо, а работать она не привыкла. Так и жила у родителей на шее…
Как раз в это время вернулся из армии Алексей Коротков, бывший одноклассник ее. Он и раньше на Свету поглядывал, да она не обращала внимания. Кому такой нужен: стеснительный, робкий, скажет что-нибудь и покраснеет, слова путного от него не добьешься. А ходит как? Голову опустит и идет – будто ищет что. Особенно не нравилась ей одна его забава. Вот идет он по санной дороге и пинает смерзшиеся конские катыши. Не просто пинает – гонит перед собой. Смотришь – и будто катятся перед ним сами собой десять-двенадцать черных мячиков, а ноги так и играют…
А сейчас каков?! Чудо-парень! Иначе и не скажешь. Будто подменили там, в армии, человека. Высокий, статный, с красивыми черными усиками, стоит крепко, глядит смело, так, что ни одна девушка взгляда не выдержит – смутится и отвернется.
Весной он вернулся. А летом я его уже со Светланой видел, в садике у сельской библиотеки.
Она сидела на скамейке, закинув ногу на ногу. Короткое платье, длинные, крепкие ноги, золотистые пышные волосы и загар почти такой же золотой. Солнце падает на книгу, рикошетом бьет в глаза, она жмурится, отворачивается, меняет положение ног, стараясь сесть поудобнее, но от страницы не отрывается. Азартно читает, вдохновенно, иногда поднимает голову и смотрит перед собой невидящими глазами, вся во власти развертывающегося перед мысленным взором сюжета. Не замечает даже, что Алексей подошел. А он травинкой щекочет шею девушке и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться, глядя, как она хлопает ладонью, чтоб отогнать «муху».
– Всегда ты так… На самом интересном месте, – обижается Светлана, заметив его, наконец.
Он садится рядом, обхватывая ее за плечи.
– Что читаешь? Опять про любовь? – смеется.
– Ты знаешь, – горячо начинает она, – один молодой человек полюбил девушку… – Тут же морщит нос и передергивает плечами: – Фу, бензином от тебя несет… А девушка красивая-красивая…
– Как ты!
– Да ну тебя! И очень богатая. А он бедный. И родители отдают ее замуж за старика. Молодой человек застрелился…
– Чего это он?
– Ничего ты не понимаешь! Это же любовь!
– Ну, ладно. А она-то что? Старика полюбила?
– В том-то и дело, что нет! Она ему рога наставляет, а он…
– Что за чепуху ты читаешь?
– Все тебе чепуха! Сам-то хоть одну книжку прочел?
– А как же! И сейчас из библиотеки иду. Видишь? Вот «Устройство комбайна СК-5», вот «Безопасность труда в сельском хозяйстве».
Светлана пожала плечами и вдруг засмеялась:
– Ой, «СК-5»! Читатель!..
– Некогда мне всякие глупости читать, – обиженно говорит Алексей.
– Да ты не сердись. Смешинка в рот попала…
– Вечером в кино пойдем?
– Если про любовь – пойдем! Про любовь я и пять раз согласна смотреть.
– Ну, до вечера!
– До вечера.
Светлана смотрит ему вослед, глубоко вздыхает и снова склоняется к книге. Там все другое: красивая любовь, чистое небо, бирюзовое море, мощные машины, элегантные люди, жгучие тайны, страстные поцелуи, ревность и измены…
Вечером Алексей со Светланой сидят в деревенском клубе. И там то же самое: герои гоняют на машинах, дерутся, лежат на пляже, целуются, пьют вино… Светлана давно уже там: в машине, у моря, это ее целуют, ее обнимают, ей дарят драгоценности. Голова ее на плече Алексея, рука сильно сжимает руку, горячее дыхание обжигает и кружит голову; она льнет к нему все теснее, не замечая этого и не чувствуя запаха бензина и солярки. А когда зажигается свет в зале, отстраняется и недоуменно смотрит на него, будто впервые видит.
На улице, когда Алексей провожает ее до дому, в темноте, все снова приходит к ней. И не береза качается – пальмы шумят, не соловей – цикады стрекочут, не собака – лев голос подает, не пруд туманом заволакивает округу – океан дышит. А вместо тусклых окон деревни видятся ей неоновые огни, небоскреб, где в ее апартаментах зеркальный бар, широкие кожаные диваны, атласные пуфы, розового мрамора ванна. И не Алексей рядом – а таинственный принц, который увезет ее далеко-далеко… Вот она садится к нему на колени…
– Кальвадос… Не желаете?
– Чего-чего? – недоуменно переспрашивает Алексей.
И нет уже цикад и пальм, а вместо небоскреба приземистый домишко на три окна. А от пруда – запах тины и навозной жижи…
– Хватит! – зло говорит она и, как с горки, съезжает с его колен. Садится подальше, даже не оправляя платья.
– Лижешься, лижешься… Как теленок… Надоело!
– И правда, хватит, – соглашается Алексей. – Давай поженимся. А то я и день, и ночь на ногах – совсем высохну.
– Успеется. Гуляй, пока молоды!
Вот уж совсем светло. Скоро солнце взойдет. Где-то скрипит телега – это конюх за травой для лошадей поехал. Пора и домой.
Светлана, обнимая себя за плечи, бежит к калитке. Продрогла. Теперь спать, спать, спать… Алексей тоже идет домой, переодевается и, успев лишь позавтракать, бежит к комбайну: надо заканчивать ремонт, скоро уборка. Весь день копается во внутренностях агрегата, а перед глазами она – Светлана.
Конечно, он знал о ее легкомысленности, знал и о многочисленных увлечениях, но не ставил их ей в вину. Разве она виновата, что так красива, разве виновата, что ребята табуном за ней бегают? Ведь даже сиди она дома, носа на улицу не показывай – все равно под окнами ходить будут и все равно разговор пойдет по деревне: такая-то она да такая-то..: Тут один выход – отшить всех ухажеров, чтоб не смели и близко подходить. Так он решил, когда в. первый раз после службы ее увидел на танцах, увидел совсем новыми глазами. И сам себе сказал: «Или моя – или ничья!»
В тот же вечер ни за что ни про что избил парня, который с ней танцевал, на другой день – своего же друга. А ей это только льстило. Еще бы – из-за нее дерутся. Да и привыкла к этому. Еще когда училась в культпросвете и приезжала на каникулы – сколько драк было из-за нее. И не только один на один, когда двое претендовали на ее внимание. Группами дрались, деревнями. Нанимали «бойцов» за бутылку, вставали всей компанией за своего дружка…
Скольким парням, оплеванным, осмеянным, пришлось покинуть родные края; сколько родителей посылали Светлане проклятья. А ей хоть бы что. Победил один – она «его девушка», пока не найдется другой, более сильный…
Теперь вот Алексей. Хоть и победитель он, а она вертит и помыкает им, как хочет. Самой же скучно стало – все остальные парни сторонятся, напуганные мощными кулаками. Некому глазки строить, некого за нос водить.
Ушло лето. На полях сиротливые скирды соломы, пожухлое золото стерни, летучая паутина в воздухе, чуткая тишина. Люди копают картошку, грачи собираются стаями и галдят на деревьях. А у Алексея выдалось свободное время, в первый раз за все лето и половину осени.
В тот день он прикатил к дому Светланы на мотоцикле: решил, наконец, поговорить с ней и ее роди гелями о свадьбе. Что тянуть? Осень – самая пора. Хватит мучаться, благо и деньги есть, заработал на жатве столько, сколько любому другому дай бог заработать. Мать Алексея, конечно, против этой свадьбы, ну, да кто сейчас родителей слушает. А вот сестренка в восторге. Еще бы, такая подружка будет. С ней можно и по душам поговорить, открыть девичьи секреты. Матери разве все скажешь – прибьет. А Светлана опытная в таких делах: много знает, много видела, еще больше испытала…
Подкатил к дому, а там «Москвич» стоит. Кто это к ним приехал? Заходит. Видит, мужчина какой-то сидит за столом. На нем дорогой костюм, очки с красивой оправой, при галстуке, магнитофончик маленький на столе. Света сидит напротив – веселая, радостная.
Когда Алексей заходил, слышал, что они весело о чем-то разговаривали. Только вошел – враз замолчали. Мужчина глянул поверх очков, спросил у Светланы:
– Кто это?
– Да наш же, деревенский, – ответила она, но почему-то даже не познакомила.
Алексей смело сел рядом с мужчиной. Посидел немного, а они завели какой-то не очень понятный разговор. Надоело слушать. Отозвал Светлану на кухню, спросил:
– Кто он такой?
– Виталий. Учится в Ленинграде, в аспирантуре. Ученый, собирает фольклор: сказки там, песни разные, поговорки… А родом он. из соседней деревни, оказывается…
– Куда это он собирает? – ехидно спросил Алексей, чувствуя, что все в нем закипает от злости. – В карман, что ли?
– Ничего ты не понимаешь, деревня! Магнитофон у него. Сколько я тебе говорила: читай, читай побольше…
– Ну, если песни и сказки – пусть собирает. А если что другое – ты его предупреди, понятно?
Светлана только губы скривила презрительно. Подумаешь!
А Алексей, ни слова больше не говоря, повернулся и вышел. Очень не понравился ему этот мужчина…
Вот и картошку копать закончили. Земля подмерзла после дождей, снежок на нее пал, а вступишь – треснет корка и из-под нее грязь фонтанчиком. Пустынно кругом, стыло, промозгло. Деревья стоят голые, оттого кажутся сиротливыми, брошенными. Небо укрыто дымчатым пологом – ни просвета, ни лучика. Птицы улетели, а те, что остались, жмутся на деревьях, нахохлившись, будто раздумывают, как же пережить грядущую зиму.
Меся грязь, Алексей спускается вниз по улице. Ноги скользят, жижа стреляет на сапоги. Настроение паршивое. Устал он совсем, замучился. Начнешь со Светланой о свадьбе говорить, все один ответ: «Успеется…» Придешь к ней, а там этот сидит с магнитофоном. «Ладно, коль ученый – пусть пишет, – думает Алексей. – Но почему только к ним ходит? Разве другие меньше песен и сказок знают?»
Подошел к дому Светланы, прислушался. Голосов, вроде бы, не слышно. Сломал лед в канаве, вымыл сапоги.
Света дома одна. Веселая, счастливая, словно дождалась чего-то хорошего, чего всю жизнь ждала… Ну, не ребенок ли, которому все обещают купить машину, да все обманывают?
Не сказав ни слова, она повисла у Алексея на шее, прижалась крепко, потом целовать принялась…
– Вот, Алеша, смотри… – показывает недошитое подвенечное платье. – Вот еще, – открывает сундук. И там наряды. – Я так счастлива, так счастлива…
И от неожиданной радости вдруг теряет все силы, плюхается на стул.
– Так, значит, свадьба?
– Свадьба! Свадьба, Алешенька!
Алексей выбежал из дома как ошпаренный. Друзьям, на работе, чтоб отпуск дали, матери – всем сообщить надо. Побежал в магазин – пять ящиков водки взял, других продуктов. До полуночи бегал, а в голове одно: «Наконец-то! Моя, моя и больше ничья!..»
И ночью никак не заснуть, мысли так и летят, торопя одна другую. Вспомнил, как увидел ее на танцах: гибкую, красивую, с волной летящими в такт музыке волосами… Вспомнил драки, но жалости к побежденным и сейчас не почувствовал. Вспомнил, как подошла она к нему, разгоряченному еще, оттирающему чужую кровь с кулака, поглядела мягким взглядом и смиренно попросила проводить до дому. Сидели они под черемухой, целовались, дышали ласковым майским ароматом – и сердце пело, и голова кружилась, ведь это первая его девушка! Вспомнил, как повела она его в сени, осторожно ступая, чтоб не стукнуть, не разбудить родителей, как уложила в полог рядом с собой. И стали они так близки, что, думалось, ближе и не бывает. Но почему, почему же больше ни разу не допускала она его к себе? Может, он что-то не так делал? Или чтоб крепче привязать, помучить! А может, просто расплатилась за победу и все, как это делают звери? Как бы то ни было, но сердце его она взяла и не выпускала…
С приближением дня свадьбы он начал беспокоиться еще пуще. Места себе не находил. Беспокойство его передалось и сестре. Людка заранее принялась бегать по соседям: брала у них ложки, вилки, посуду, табуретки, принималась сразу за сто дел: полы моет, стекла чистит, печку белит…
Лишь матери свадьба – не свадьба. Ходит по избе тихо, все у нее валится из рук, смирной какой-то стала, постарела, осунулась. И не говорит ничего. А если уж сильно пристанут с вопросами, отвечает коротко: «Ему жить…» Нет, не хочет она такую сноху. Не представляет, как они будут вместе под одной крышей. «Вот приготовим все к свадьбе, и уйду потихоньку, – думает. – Пусть живут, как хотят…»
– Мам, – сказал Алексей в одно из ноябрьских воскресений. – Свинью придется колоть.
– Коли, – молвила мать.
Позвал друзей, наточил кож. Завалили свинью, палить начали.
Тут Людка с улицы прибежала. И ворота за собой не закрыла.
– Алеша, к Светлане свадьба приехала!
– Какая свадьба? Чего городишь? В следующее воскресенье свадьба-то…
– Дурак ты! Не понял, что ли? Такую девушку упустил! – и будто ветром вынесло ее за ворота.
Алексей стоит ошалело, ничего не понимает. В руках нож, сами руки в крови, фуфайка тоже в крови и в навозе. Смотрит на свинью, на товарищей и ничего не видит. И все оглядывается на раскрытые настежь ворота, через которые выбежала Людка…
Земля промерзла насквозь, резкий холодный ветер бросает в лицо острые, как крупицы стекла, снежинки, колет и режет глаза. Скользя и спотыкаясь на обледенелых комьях, тяжело дыша, размахивая руками, бежит Алексей, падает, снова встает, не чувствуя боли в разодранных в кровь ладонях. У дома Светланы грузовая машина и тот же самый «Москвич». Народ толпится. Но песен и гармони пока не слышно.
Он проталкивается в избу, выходит вперед. Светлана – в подвенечном платье, рядом Виталий, хотя его он не видит совсем, глаза застланы белым туманом…
– Свадьба, значит?! – кричит он зло. И все отшатываются испуганно. А он хватает бутылку со стола, наливает полный стакан и залпом опрокидывает, как воду, даже не поморщившись.
– Ты! – показывает пальцем. – Змея! Мерзкая тварь!
Но приблизиться ему не дают. Оцепенение прошло. Друзья Виталия подхватили его со всех сторон и выволокли во двор. И там, хакая, принялись пинать куда попало тяжелыми сапогами…
Моркинская свадьба – красивая свадьба, другие подобные марийские обряды ей и в подметки не годятся. Женщины в лисьих шапках с зеленым верхом. Мужчины опоясаны красивыми кушаками. А начнут плясать под гармонь, волынку и барабан – заворожат любого. Но моркинскую свадьбу со стороны лишь смотреть красиво, чужому, не знающему человеку. А познакомишься поближе, узнаешь что к чему – ужаснешься и будешь считать ее некрасивой, нездоровой свадьбой, на которой просыпаются в человеке самые низменные страсти. Подумайте сами: ни одна моркинская свадьба не обходится без драки и поножовщины. Пьют до потери сознания, а потом давай лупцевать друг друга чем ни попадя. Словом: кому счастье – кому горе на этой свадьбе. Многим перепадет…
И сейчас то же затевается. Узнали деревенские, что на свадьбе гости избили их парня, собрались, повалили толпой к дому. Для зачину выставили таксе условие: раз умыкаете нашу девку – гоните сто рублей и четверть самогону! Люди, что пришли с женихом, видят, куда дело движется. Выдали-все, что те требовали.
Но парням не деньги нужны, а повод для драки. Начали выводить невесту – опять выкуп плати. Дали еще. А когда молодые в машину садиться стали, денег уже не хватило. И началась драка. Все в ход пошло: поленья, кол из изгороди, твердые комья земли, металлические прутья, даже свадебный хлыст – все, что в руке оказалось.
Алексей ничего этого не знал. Пошатываясь, он шел домой, а в голове – будто белое солнце зажглось – пусто и светло, и глаза режет этим ярким светом.
Избитый, измятый, зашел он во двор. Свиная кровь кругом. Грязная шапка валяется. Тут же собаки пируют, совсем не боятся. Одна кишки по двору валяет, другая голову гложет. Тушу ребята, видимо, успели повесить. Она застыла чуток, красные сосульки висят.
Махнул рукой Алексей, в дом вошел. И там никого: ни матери, ни сестры. Снял со стены двустволку – и опять во двор. Вывел мотоцикл из-под навеса. А он почему-то не заводится. Пешком пошел. Глянул в нижнюю сторону улицы, глянул в верхнюю – никого, только солнце в глазах, белое-белое. Но свадьбу слышно: гармошка, женские визгливые голоса. И почему-то с другой стороны, от речки.
Прыгнул через изгородь. Огород чей-то. Снова изгородь. Сломал сухие жерди и вышел на задворки. Свадьба у моста стоит. И здесь, видимо, кто-то встретил. И здесь торгуются из-за выкупа. Иначе через мост не пропустят. Женщины прямо в грузовике пляшут, в кузове, размахивая платочками: покачиваются из стороны в сторону и притопывают. Рядом «Москвич». Жених с невестой ждут, когда можно будет дальше ехать.
Не добежав метров пятидесяти, Алексей останавливается и поднимает ружье. Целится в переднюю машину, в стекло, за которым видит Светлану. Она, кажется, смеется. Или только кажется? Все бело, светло перед глазами – слепит. Мушка прыгает, никак не поймаешь.
– Бум-м!
Смотрит и ничего не понимает. Стекло вдребезги, а Светлана все сидит и смеется. И жениха не видно. А ведь только что здесь же сидел!
– Ах, беда, беда, – шепчет Алексей. – Я ж в бегущего зайца попадал!
А свадьба по-прежнему пляшет в кузове: поет гармонь, барабан бьет без устали, завывает-пищит волынка…
– Ах, беда… Не ругай, не тебя хотел – ее… Она во всем виновата… – и отводит рукой белое солнце, а оно все здесь.
Снова целится. Долго-долго. Чтобы наверняка. Или кажется, что долго? Щелчок! Что, осечка?
Открывает затвор. Второй ствол пуст, нет в нем патрона… Свадьба умолкла. Светлана рвется из машины, но никак не может открыть дверцу. Правая сторона фаты вся в крови…
Бросив ружье, Алексей спускается к воде. Крошит сапогом ледок, ломает его руками, обдирая их до крови, бьет кулаком. А сам все шагает и шагает вперед, в воду. Вот до пояса уже, по грудь… Шагнул – и исчез, и пусто вокруг, будто никого и не было: только лед, невысокий берег, кусты…
Вечером мать, сестра, соседи набрели, наконец, на его след. Размели варежкой лед и увидели лицо. Рот открыт, будто сказать что хочет, пальцы скрючены. А лицо белое-белое и такое спокойное, словно здесь и обрел он душевное равновесие, которого никак не мог отыскать…
Светлана уехала в город. Говорили, она еще раза два выходила замуж и все крайне неудачно. И разводилась скандально. А детей так и не нажила… Да, видно, и не тужит об этом. А для чего живет – это лишь черту ведомо…
ЗВУК КОЛОКОЛЬЧИКА
Перевод А. Шавкуты
Отзвенел последний звонок. Ребятишки шумной толпой бросились вон из школы, радуясь погожему летнему дню, предстоящим каникулам.
«А у меня теперь вечные каникулы, – подумала Оклина и вздохнула. – Ничего не поделаешь, пора на покой. Пенсии мне хватит. Да много ли одной надо? Сына бы вот из армии дождаться, а там можно и помирать. Да вот только вернется ли? Или, как другие, в городе осядет?»
В свои пятьдесят пять Оклина выглядела моложе. На добром пухлом лице ни одной морщинки. Взгляд быстрый, руки проворные, волос не берет седина. Вот только ноги в последние годы стали слабеть, уставать стала Оклина. Много ребят выросло на ее глазах, много учителей, директоров в школе сменилось. А она все здесь. Зимой печи топит, полы моет, весной окна растворяет, убирает вторые рамы. Летом ремонтировать школу помогает, красит полы, парты, белит стены. Осенью к зиме готовится, конопатит щели в окнах ватой, заготовляет дрова.
Привыкли все в школе к Оклине. Кажется, всегда она была здесь. Любят ее ребята, слушаются. Помогают – сами полы моют, протирают подоконники, дрова пилят, но ей все равно работы хватает.
Ходит Оклина по школе хозяйкой, вторым директором. Учителя уважают ее, молодые даже побаиваются. Если что не так – сразу заметит Оклина, поправит, да еще и при всех, ничуть не стесняясь. Есть у нее привычка такая, человеку в лицо все что думает высказывать. Хорошая привычка, только не всем она по душе.
Коридор опустел. Ребята шумной ватагой выкатились на улицу. Оклина, шаркая ногами, прошла к директорскому кабинету, постучала, приоткрыла дверь: «Можно?»
– Заходи, заходи, чего стучишь? – улыбнулся ей, вставая из-за стола, молодой директор Александр Сергеевич. – Ты здесь хозяйка.
– Вот попрощаться зашла, – сказала Оклина, останавливаясь в дверях. – На пенсию, значит, иду. А уходить что-то не хочется, – виновато сказала Оклина. – И что я на пенсии этой делать буду?
– Отдыхать будешь, – снова улыбнулся Александр Сергеевич. – Ты свое уже отработала. Теперь пусть молодые потрудятся.
– Так-то оно так, – согласилась Оклина. – Только скучно мне будет.
– А что скучать? Вот Мишка твой скоро из армии придет. Сколько ему служить осталось?
– Да к осени, писал, отпустить должны.
– Ну вот. А пока к старшему в город съезди, проветрись. Ты, кажется, говорила, он новую квартиру получил.
– Получил, – подтвердила Оклина.
– Ну вот, а ты и не видела. Вот сколько я тебе дел насчитал. И еще я тебе скажу, тетя Оклина, – Александр Сергеевич посерьезнел. – Знаешь сама, что любят тебя здесь. Все любят – и ребята, и учителя. Если что не так, помощь какая нужна, приходи, не стесняйся. Рады все тебе помочь будут. Понимаешь?
– Спасибо, – поклонилась Оклина. – Ну ладно, пошла я, пора.
Через опустевший школьный двор, мимо рощицы, посаженной еще до войны школьниками, а теперь разросшейся, шумевшей листвой, пошла Оклина домой.
Справа расстилались изумрудным озером озимые, слева невысокий лесок. В небе заливался жаворонок. В придорожной траве пищали желтые гусята. Их мать, растворяя крылья, гогоча, пошла на Оклину.
– Да не трону я их, глупая, не трону, – сказала Оклина и прошла мимо.
От опушки тянуло дурманящим запахом черемухи, усыпанной белыми, как молоко, цветами. От легкого ветерка лепестки кружились в воздухе.
Шла Оклина стежкой вдоль поля, вздыхала: как она будет теперь без школы, без детей, ведь вся жизнь ее там. Что делать теперь? Греть кости на печке? Внучат нянчить? Да где они, внучата?
Сыновья разлетелись далеко. Пятеро их, только один, самый младший, может быть, вернется в родной дом. А другие выросли – не дотянешься до них. Муж Оклины умер пять лет назад. Только на похороны и удалось собрать всю семью вместе. Выросли дети, возмужали… Оклина остановилась, обернулась и посмотрела на школу.
Школу было видно издалека, она стояла на холме. На глазах у Оклины навернулись нечаянные слезы. Она смахнула их уголком платка, пошла дальше. По доске перевала небольшую речку, поднялась на бугор, мельком взглянула на родное село – и обмерла. Там, в конце улицы, где стоит ее покосившийся домик, блеснул на солнце красивый автомобиль. «Неужто мой из города приехал?» Оклина прибавила шагу.
Увидев в огороде высокого плотного мужчину, Оклина охнула:
– И вправду Ванечка приехал. Вот радость-то!
У калитки обнялись. Оклина, отстраняя от себя сына, спросила:
– Чего в дом не идешь? Ключ на старом месте. Иль забыл?
– Не забыл, мама, помню, хотелось воздухом родным подышать.
– То-то! – Оклина довольно улыбнулась. – Тянет, значит, домой.
– Тянет, – признался Иван, оглядываясь кругом. – Яблони отцовские как подросли, и черемуха вытянулась!
– Да, идет время, – грустно сказала Оклина. – Вот и я с сегодняшнего дня пенсионерка. На вечные каникулы меня отпустили.
– Ну и хорошо! – сказал Иван. – Поработала ты, мама, хватит, пускай теперь молодые вкалывают.
– Вот и директор мне то же говорит, пускай молодые… А мне-то что делать?
– Вон хозяйство какое, – повел рукой сын. – Дом, огород, работы небось хватит.
– Так-то оно так… Да только что мне одной надо? Две грядки овощей да две грядки картошки, вот и все мое хозяйство. Ты не приезжаешь, Мишка только к осени вернется. Да и вернется ли? Ничего не писал тебе?
Иван отрицательно помотал головой.
– Вот я и говорю: неизвестно, вернется ли. А остальные?
– Оклина пригорюнилась. – Остальных, не знаю, увижу ли до смерти.
Иван, желая переменить тему разговора, спросил:
– Пенсию-то большую дали?
– Сорок пять рубликов. Да ты еще присылаешь. Зачем мне столько денег, куда их здесь тратить?
Иван согласно кивнул:
– Да, здесь не то что у нас в городе. Там деньги так и летят. – Потом, помолчав, сообщил: – А я вот машину купил.
– Неужто твоя? – удивилась Оклина. – Я думала, на работе дали к старухе-матери съездить.
– Моя, – довольно улыбнулся Иван. – Теперь сам себе хозяин, куда хочу, туда поеду.
– Ну-ну, – говорит Оклина. – Пойдем-ка в дом.
Иван пошел за ней следом, привычно нагнулся, чтобы не ушибить голову о притолоку, сел на лавку у мутного оконца, вытянул ноги.
– А я ведь, мать, за тобой приехал, – сказал он через минуту. – Увезти тебя хочу. Квартира у меня большая, поедем, а? Дом продадим, чего ему зря гнить.
– Нет, сынок, дом продавать не буду. Пусть старый, но зато свой. Здесь вся жизнь моя прошла. Отец здесь умер, вы выросли. Как же продавать его? Придет Михаил из армии, куда ему податься?
– И Мишка пусть у меня живет. В городе ему работа интересная найдется. А здесь что? Никакой перспективы.
– Говорил он, что не хочет в городе жить. Пусть здесь живет. А дом подновить можно. Я и деньжат скопила немного.
– Ладно, – согласился Иван. – Не продавать, так не продавать. Пусть стоит. Да и что с него возьмешь! – он обвел глазами горницу. – Так, только на дрова. Но тебя я в город все равно увезу. Поживешь у меня, отдохнешь. Понравится жить – думать будем, как дальше.
Ранним утром собрались выезжать. Оклина надела выходное платье с марийской вышивкой на груди, коричневый жакет, перешитый из мужниного пиджака, черные крепкие полуботинки, повязала голову большим цветастым платком и, посмотревшись в зеркало, осталась довольна своим видом.
– Ну вот, я готова, – сказала она сыну, молодо улыбаясь. – Поехали.
Во дворе Оклина спустила с цепи собаку, которая начала как сумасшедшая кругами носиться по двору, а потом вырвалась за калитку и понеслась вдоль улицы, радуясь свободе.
– Соседи покормят, – сказала Оклина сыну.
Когда тронулись, прибежала собака, успевшая сделать круг по деревне. Не понимая, куда это уезжает хозяйка, она в недоумении остановилась, вывалив наружу красный длинный язык, потом побежала за машиной.
– Будь умницей. Теперь ты за хозяина. Дом стереги, да смотри, чтоб скотина по огороду не шастала, – крикнула ей Оклина через полуоткрытое окно.
Отдав эти последние, совершенно необходимые, как казалось ей, распоряжения, Оклина стала смотреть вперед. Собака некоторое время бежала за машиной, потом отстала.
Оклина оглянулась на деревню, увидела свой покосившийся домик, школу на холме и приуныла.
Скоро выбрались на асфальт, машина пошла ходко. Иван Петрович сидел за рулем довольный, лихо обгонял грузовики, лицо его раскраснелось, глаза блестели.
– Ты бы потише, Ванечка, – осторожно сказала Оклина. – Не так шибко. Куда нам спешить?
– Ничего, – Иван Петрович уверенно давил на газ. – Я люблю быстро ездить.
Через три часа подъехали к городу. Оклина смотрела по сторонам, удивлялась. Хоть не первый раз она в городе, все ей было любопытно.
Въехали на главную улицу, остановились у светофора, пропуская пешеходов. Оклина подивилась: до чего же все разумно устроено, все по порядку.
Нетерпеливо спросила сына:
– Куда все торопятся?
Иван Петрович улыбнулся: – А бог их знает. – Помолчал и добавил: – Да, кипит здесь жизнь. Совсем другое дело, чем в деревне. Бурлит все, клокочет.
Машина остановилась у длинного многоэтажного дома.
– Не забывай, мама: четвертый этаж, квартира тридцать семь, – сказал Иван Петрович.
– Высоко живешь, сынок, – ответила Оклина, с трудом переводя дух на лестнице. – Не надоест тебе каждый день спускаться да подниматься?
– Нет, – улыбнулся Иван Петрович, – это вместо зарядки.
Дверь открыла миловидная молодая женщина в простеньком домашнем халате.
– Так быстро вы, – улыбнулась она. – А я вас сегодня не ждала. Думала, завтра с утра приедете.
Оклина сняла жакет, сын повесил его в стенной шкаф и повел мать осматривать квартиру.
– Здесь ванная, – говорил он, открывая краны и показывая, как весело, с шумом течет в ванну вода. – Помыться можешь с дороги. А здесь, значит, тоже удобства, – говорил он, широко растворяя соседнюю дверь. – А здесь наша спальня, здесь столовая, а вот кухня.
