Текст книги "Белая сирень"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Ох, Мартин, мне страшно. Тогда в Германии, теперь здесь. Нас гонят отовсюду…

Нексе уже успокоился, голос его звучит спокойно и твердо:

– Ну, Данию я им не отдам… Довольно бегать от фашистов, надо бороться с ними…

…Бронзовый Дон Кихот гонит сквозь века бронзового Росинанта, а рядом, тоже бронзовый, трусит на осле верный Санчо. Свист бомбы, разрыв, осколки царапают бронзу, но Дон Кихот невозмутим, всевидящий взгляд обращен в даль будущего.

И другой Дон Кихот – огромный, костлявый – сидит на придорожном камне, а на колене у него пристроился крошечный гололобый очкастый человечек с пишущей машинкой. Под плакатом (подлинным плакатом тех испанских дней) надпись: «Международный конгресс писателей-антифашистов».

В зале конгресса – крупнейшие писатели мира, и те, что сражаются в рядах республиканских войск: Реглер, Ренн, Мальро, Залка – он же генерал Лукач, и те, что помогают борющемуся испанскому народу своим пером: Хемингуэй, Эренбург, Бехер и многие другие. А на трибуне – Мартин Андерсен-Нексе.

– Эту войну называют войной донкихотов. И это верно, потому что это война добра со злом. И это неверно, потому что рыцарь из Ламанчи воевал с ветряными мельницами, а нынешние донкихоты дерутся с вооруженным до зубов врагом, точно и беспощадно знающим свою палаческую цель. За Дон Кихотом не шел никто, кроме верного и наивного Санчо Пансы, на стороне Республиканской Испании все, кому дороги свобода, идеалы и цивилизация. Над схваткой могут оставаться лишь те, в ком вымерзла совесть. Добро сильнее зла, Дон Кихот победит, как бы ни стонала его кираса под вражескими ударами. Они не пройдут!

И весь зал повторил:

– Но пасаран!..

Нексе сошел с трибуны. К нему шагнул боец Интернациональной бригады.

– Я из батальона имени Мартина Андерсена-Нексе, – сказал он по-датски.

– Я, наверное, тоже, – улыбнулся Нексе.

– Мне приказано доставить вас на позиции.

Они выходят из здания конгресса, садятся в джип и едут к недалекой линии фронта…

Передний край. Окопы, ходы сообщения. Звучат одиночные выстрелы, порой короткие пулеметные очереди. Командный пункт батальона в полуподвале разрушенного дома. Командир батальона, седоголовый датчанин, на пороге своего КП сердечно приветствует Нексе.

– Здравствуй, Нексе! Как хорошо, что ты приехал. Тебе крепко повезло. Будет атака. С танками! – Лишь пехотный командир, впервые получивший танковую подмогу, мог вложить в эти слова столько чувства.

– Откуда у вас танки?

– Ну, уж, понятно, не из Лилипудании, – засмеялся командир. – После боя познакомлю тебя с ребятами. Если, конечно, будет с кем знакомить. – Он повернулся к сопровождающему Нексе бойцу: – Почему наш гость без каски?

– Не нашлось на мою башку, – вступился за него Нексе. – Ты же видишь, какой купол.

– Что слышно в лучшей из подлунных стран?

– Лилипуты злобствуют…

– Знаю. Они грозятся пересажать всех нас, когда мы вернемся.

– Пусть только попробуют!.. – Голос Нексе тонет в реве танковых моторов.

– А вот и танки! – радостно вскинулся комбат.

Моторы смолкают, слышатся возгласы, шутливые выкрики. Хрипловатый мужской смех. В проходе показался командир танковой группы, молодой, веснушчатый крепыш. Он подошел и что-то коротко сказал комбату по-испански. Тот ответил с воинской краткостью и пожал танкисту руку. Танкист снял матерчатый шлем. Костром вспыхнули его ярко-рыжие волосы. Смутное волнение охватило Нексе. Но тут и танкист увидел его, светляками загорелись зеленые глаза:

– Папа! – сказал танкист.

Они обнялись.

У комбата от удивления отвалилась челюсть. Несколько испанских фраз Рыжего прояснили ему мозги.

– Знаешь, что он сказал? – обратился комбат к Нексе. – Из приюта имени Андерсена-Нексе один путь – в батальон имени Андерсена-Нексе.

Взлетает зеленая ракета. Приготовиться к бою…

…Паучьи свастики висят в небе. С надсадным воем пикирующие бомбардировщики сбрасывают бомбы на Варшаву, Лондон, Роттердам, Москву – эти кадры кинохроники вводят нас во Вторую мировую войну.

Немецкие войска оккупируют Данию. Кованые железом сапоги топчут мостовые и тротуары Копенгагена – кинохроника.

В конспиративной квартире. Ручной печатный станок. Человек делает оттиск и вынимает маленькую, с тетрадочный лист полоску коммунистической газеты Дании «Фольк ог вельт».

Слышится условный стук в дверь. Человек прислушивается, прячет оттиск и надвигает на печатный станок полый внутри секретер.

– Это я, Арне! – слышится за дверью голос потерявшего терпение визитера.

Арне открывает дверь и впускает в комнату редактора газеты – моложавого рослого и веселого человека.

– Маргрете, – обращается редактор к женщине, работавшей за столиком в глубине комнаты, – за твоей квартирой не следят?

Женщина поднялась и вышла на свет лампы. У нее молодое еще красивое лицо, седые волосы и статная, хотя немного огрузневшая фигура. Это Грета.

– С чего ты взял? – спросила она редактора низким грудным голосом.

– Какой-то подозрительный субъект в капитанской фуражке провожал меня до самого подъезда.

– Никакой он не подозрительный. Он действительно капитан дальнего плавания.

– А капитан не может работать на немцев?

– Этот не может.

– Почему ты так уверена?

– Это мой старый поклонник. Смешно звучит, но не найду другого слова. Он дважды сватался ко мне. А за тобой шел из ревности. Хочет узнать, кто его счастливый соперник.

– Признаться, меня это тоже интересует. Не может же такая красивая женщина, как ты…

– А я и не утверждаю, что я монашка, – перебила Маргрете. – Но сейчас не то время. Когда говорят пушки, молчат флейты, так кажется?

– Но почему ты не вышла замуж?

– Это другой вопрос. Тому, кто жил на вулкане, не ужиться в мирной долине. Такого отвратительного для семейной жизни характера, как у Мартина, нет второго в мире, а на меньшее я не согласна.

– Пора выходить в эфир, – вмешался Арне. – Сейчас ты услышишь своего ненаглядного!

Маргрете подходит к приемнику и начинает его настраивать. В комнату вторгаются голоса мира: печальная музыка, лающая немецкая речь, жалобная неаполитанская песня, эфирная буря, снова музыка, но уже бравурная, и вдруг отчетливый женский голос произнес по-датски:

– Говорит Москва! Говорит Москва! Начинаем час Нексе. У нашего микрофона великий датский писатель Мартин Андерсен-Нексе.

И сразу сильный, пружинистый голос Нексе:

– Датчане, близок час освобождения. Советская Армия приближается к логову израненного, истекающего кровью, но все еще огрызающегося зверя. Кончается зима, последняя зима тревоги нашей. Весна принесет освобождение всем оккупированным странам Европы. Вы можете помочь армии-освободительнице. Сделайте невыносимым для немцев каждый день, каждый час на датской земле…[3]3
  Это условный текст. В архиве радиокомитета можно достать его подлинные выступления. Но сделать это может только студия.


[Закрыть]

Маргрете быстро записывает, а перед глазами у нее далекие дни в маленьком домике с пышным названием «Заря». И Мартин, воюющий с ребятами, замотанный, раздраженный и весь переполненный кипучей жизнью. Она улыбается без горечи, спокойной улыбкой все понявшего и все простившего человека.

Голос его пропадает. Маргрете тщетно крутит ручку, волна ушла.

– Молодец твой старик! – говорит редактор. – Каждый день облаивает немцев, а ведь ему, поди, за семьдесят.

– А семьдесят пять не хочешь? Но куда он пропал… мой бывший старик?

– В полночь программу повторяют, – сказал Арне. – Тогда допишешь.

– Неужели правда весной все кончится?.. – мечтательно говорит редактор.

И будто в ответ на его слова, летят в кучу знамена поверженной немецкой армии – кадры кинохроники.

…Поезд прибывает на Копенгагенский вокзал. Перрон запружен толпой. Звучит музыка. Некое общее чувство собрало здесь самых разных людей: рабочих, служащих, государственных чиновников, студентов, школьников. Бледные городские и загорелые крестьянские лица; промасленные фуражки, модные спортивные кепки, каскетки, элегантные дамские шляпки и деревенские головные платки. У многих в руках цветы: большие красивые букеты и какая-нибудь веточка сирени или скромный полевой цветок.

Поезд остановился, и вся толпа хлынула к спальному вагону прямого сообщения, где на площадке, опираясь на плечо Иоганны, стоял взволнованный Андерсен-Нексе, верно, никак не ожидавший такой, поистине всенародной, встречи.

Люди кричат приветствия, у многих на глазах слезы.

– Боже мой, – говорит Нексе Иоганне сдавленным голосом. – Наконец-то мне улыбнулась моя страна. Теперь я понял, что всю жизнь, всю мою долгую жизнь я мечтал только об этом…

…Через несколько лет после войны из Копенгагена к берегам ГДР отходил пароход. На борту этого парохода находился Нексе с женой и двумя дочерьми. Медленно прохаживаясь по палубе и глядя на уплывающий вдаль Копенгаген с зеленой колокольней храма Спасителя, он наткнулся на старого русского друга.

Это может быть и Эренбург, и Фадеев, и вымышленное лицо – какой-нибудь дипломат в форме.

– Какими судьбами? – изумился друг.

– Неисповедимыми. Дания вторично вытолкнула меня вон. А социалистическая Германия открыла двери. Так что теперь мой адрес – ГДР, Дрезден.

– Ничего не понимаю. Вас же встречали после победы как героя. Засыпали цветами…

– Да. Все было: цветы и речи, объятия и слезы. А сейчас мои книги опять бойкотируют, на стенах дома пишут грязные слова, дочерей травят. Как известно, история повторяется. Правда, фарсовости я не ощутил.

– Кто бы мог подумать! Во время войны каждое ваше слово было людям, как глоток свежего воздуха!

– Кто бы мог подумать, что социал-демократы, стакнувшиеся с немцами, на другой день после победы приберут власть к рукам?

– Но они же оставались у власти…

– Формально. В дни войны страну вела компартия. Но едва отгремели выстрелы, обывателям захотелось поскорее и поглубже натянуть ночной колпак. А социал-демократы – лучшее снотворное.

– Вы несколько упрощаете.

– Не думаю. У социал-демократии громадный опыт усыпления масс. «Коммунисты наломают дров» – вот чем они стращают обывателей. Люди устали, они боятся всяких перемен. А к социал-демократам привыкли. С ними – уже доказано – хоть как-то проживешь. Лучше синица в руках, чем сокол в небе – это символ веры мещан. Гарантированное сегодня привлекательней всех светлых далей.

– Вы уезжаете навсегда?

– Нет, я вернусь. Живой или мертвый.

– А почему вы избрали ГДР?

– Язык. Я не только говорю, но могу и писать по-немецки. Моя жена немка. Там мне будет хорошо. Меня даже сделали лауреатом Национальной премии. Это трогательно.

– А почему – Дрезден? – допытывался друг. – Американцы его зверски разрушили.

– Чтобы не забывать о войне. У людей такая короткая память, но об этой войне никто не имеет права забыть. И потом, когда откроется восстановленный Цвингер, я хочу первым туда пройти и отплакаться за все перед Рафаэлевой Мадонной.

– Какой же вы сильный и заряженный на жизнь человек! – восхитился друг.

– Во всяком случае, я еще не расстрелял всей обоймы, – улыбнулся Нексе.

Он смотрит в сторону удаляющегося берега. Сквозь туман проблескивают кресты соборов, купола, шпили башен; порой белесые клубы рассеиваются, и тогда видны уютные дома под темной черепицей, деревья городских парков, мосты через каналы, и тяжкая печаль, будто тенью, накрывает лицо вечного изгнанника…

…Мы опять на окраинной улице Дрездена. Писатель и дворник так же расположены в пространстве, как и тогда, когда мы с ними расстались, – ведь минули какие-то мгновения.

– Майер, – кричит Нексе. – Послушайте, Майер!.. А как насчет ветра истории?..

Большое рыхлое тело колыхнулось, но Майер не откликнулся, продолжая заниматься своим делом.

Нексе вынул изо рта сигару и швырнул ее на тротуар.

– Вы плохой дворник, Майер! – крикнул он. – Вас уволят!..

Майер сразу повернулся – немецкая аккуратность! И обнаружил пропущенную нечистоту. Он заковылял к сигаре, лежащей недалеко от ног Мартина.

– Послушайте, Майер, а ведь небо социалистической страны – это мое, а не ваше небо, – улыбаясь, сказал Нексе.

Майер не отозвался. Он уже обнаружил, что окурок теплый и курится. В его мертвых глазах вспыхнула ненависть. Держа окурок в дрожащей руке, он тяжело пошел на Мартина. Тот стоял, спокойно глядя на рассвирепевшего гиганта.

Майер подходил все ближе, казалось, вот сейчас он вопьется клещеватыми пальцами в горло своего врага, но странное превращение Нексе заставило его в ужасе попятиться.

Чуть размытые черты престарелого Нексе твердели, обретали жесткую резкость, он бронзовел ото лба до сжавшейся в кулак правой руки; какие-то странные бронзовые заусенцы, будто наросты допотопного ящера, покрыли его пиджак, и он стал колюч и опасен.

Бронзовый Нексе высится в тени храма Спасителя, некогда накрывавшей – при ином солнцестоянии – и убогое жилье, где увидел свет младенец, нареченный Мартином. Он вернулся на свою родину, теперь уже навсегда, и новая Дитте, исполненная хрупкой прелести и доверия, кладет букетик гвоздик к подножию памятника.

Конец

Волхвы

От автора

Мягкий – сравнительно – фашизм Муссолини имел главной целью поднять самосознание народа, возродить римский, суровый и отважный, тип гражданина на италийском сапоге. К этому времени легионер Цезаря, не ведающий страха, усталости, жажды, голода, всегда готовый к бою, превратился в европейского цыгана, суматошного, болтливого, сластолюбивого и жуликоватого. Муссолини не преуспел в этом намерении, как и во всех других своих планах, поскольку имел дело с крайне недоброкачественным материалом. Позорные африканские войны, когда оснащенные по последнему слову техники европейские армии терпели поражение за поражением от полуголых «дикарей» с кремневыми ружьями и луками, показали, что былая доблесть Рима невосстановима. Адольф, как мог, подсобил своему давно превзойденному учителю избежать окончательного позора и колонизировать героическую Абиссинию и бесстрашную Эритрею. Во время Второй мировой войны колониальная империя Италии лопнула как мыльный пузырь. Гитлер припечатал своих слабосильных и застенчивых в бою соратников жестокой шуткой: итальянцы куда опаснее в качестве партнеров, чем в качестве противников. Италия быстро рухнула под ударами союзников, а лихой коммунистический вождь Тольятти без суда и следствия повесил за ноги дуче – диктатора-бессребреника, а заодно и его любовницу. Так кончился трагический фарс итальянского фашизма.

Италия компенсировала себя за позорное поражение, морально создав неореализм, в котором кино обрело свой особый проникновенный голос, едва не став искусством. Живой ум обитателей Апеннинского полуострова жестокой и беззастенчивой шуткой раз и навсегда освободил себя от всякой ответственности: Италия хороша без итальянцев. Я убедился в этом на собственном опыте, перенеся свою очарованность страной на ее жителей и связавшись с ними многочисленными общими заботами по линии кино и литературы.

Конечно, далеко не всегда наше партнерство кончалось провалом. Получил европейское признание фильм «Красная палатка» с Кардинале, Финчем, Шоном Коннери, медленно и мучительно продвигается к экрану и грандиозная хроникальная эпопея, правда, итальянцы передали свои права американцам вместе с бациллой мелкого жульничества, не характерной для масштабов Голливуда. Вышла у меня в разных издательствах дюжина книг, хорошо переведенных и прекрасно оформленных. Но редко-редко удавалось до конца готовить на чистом сливочном масле. Нервы итальянской стороны обычно сдавали, когда приближалось время окончательной расплаты с автором. Начинались невразумительные объяснения, скандалы, истерики, случалось мне призывать на помощь и «адвокатов жало». Итальянский издатель органически неспособен выпустить из цепких ручек обесцененные лиры. Боже, в каких унизительных обстоятельствах я оказывался иной раз! И ведь приходилось брать за шкирку людей, с которыми я преломлял хлеб, пил вино за тайной вечерей, где все апостолы – Иуды. Самым же удивительным для меня было, что отношения после всех скандалов не портились. Люди, не уважающие себя, не ждут уважения и от окружающих. У меня же получалось иначе! Побеждая, я чувствовал смущение и опустошенность, проигрывая – презрение к себе.

Итальянский суд так устроен, что дает огромное преимущество обманщикам и жуликам перед их жертвой способом бесконечных проволочек и судебных издержек, которые истцу оказываются не по карману. Мне доводилось выигрывать, потому что мой высококвалифицированный адвокат – близкий друг моих друзей – не брал с меня денег и не доводил дела до суда. Первую неудачу мы потерпели со сценарием «Волхвы», потому что достопочтенному мэтру пришлось вести бой с тенью. Ответчик, подобно поручику Киже, оказался лицом, фигуры не имеющим.

Совет для тех, кто отважится завести материальные дела с итальянцами: чем крупнее и официальнее структура, с которой вы связываетесь, тем больше шанс, что вас не надуют. А лучше всего иметь дело с итальянцами лишь за обеденным столом. Тут они воистину очаровательны, даже если сами платят за обед. Впрочем, из собственного кармана ни один сколько-нибудь обеспеченный итальянец не платит, у него всегда окажутся «представительские» или же он всучит копию ресторанного счета учреждению, в котором служит. Мне говорили, что трудно найти итальянца, который полностью рассчитался бы за купленную машину. Впрочем, эта сторона их жизни меня не касается.

Когда друзья свели меня с режиссером и актером Энцо Декаро, мой ангел-хранитель зазевался и не предупредил меня, что я попадаю в руки очаровательного и бесстыдного подонка. Его представили мне как одаренного актера и подающего большие надежды режиссера: первый фильм Декаро получил премию дебюта на каком-то кинофестивале. Свои письма он писал на печатном бланке собственной конторы в Риме, что окончательно убедило меня в полной его респектабельности. Этой студии я так и не увидел, зато неоднократно встречался впоследствии с расторопной секретаршей. Кроме того, считалось, что за его плечами стоит мощная фирма, финансирующая будущую картину уже на стадии сценария. А написать этот сценарий должен был я по заявке Декаро, в которой поначалу ровным счетом ничего не понял. Но после нескольких разговоров с режиссером в Милане мне что-то засветило в мутной псевдобиблейской истории, затем я как-то разом увидел сценарий и ужасно захотел написать его. Это худшее, что может случиться со сценаристом, если он не холодный деляга, на стадии переговоров. Молодой Декаро почувствовал мою увлеченность (слабину) и от лица солидной, но жестокой фирмы предложил отнюдь не лучшие условия. Я сразу согласился, и мы подписали договор, где было много пунктов, касающихся обязательств сценариста и на удивление мало – касающихся ответственности перед ним фирмы. Но меня это не слишком занимало, тем паче что сроки оплаты моей работы были четко указаны. Так же четко и быстро мне выплатили первый гонорар, и я с головой ушел в работу.

Вскоре я привез в Рим первый вариант сценария, переведенного на итальянский. Напрасно боялся я бюрократических проволочек, фирма полностью доверяла художественному вкусу режиссера, а тому сценарий понравился. Декаро дал мне ряд справедливых и тонких поправок и сообщил, что второй аванс переведен на мой текущий счет.

Вернувшись в Москву, я быстро сделал поправки и отослал сценарий в Рим. Вскоре пришло сообщение, одновременно порадовавшее меня и сильно огорчившее. Сценарий приняли, третий аванс перевели, а последние подчистки я могу сделать, когда сценарий пойдет в производство, но вот с реализацией возникли непредвиденные и серьезнейшие затруднения.

Съемки в пустыне (иначе говоря, все натурные съемки) должны были обеспечить почему-то латыши, они же обязались поставить верблюдов, но, как известно, ни песчаных пространств, ни кораблей пустыни в Латвии не водится, и Рижская студия рассчитывала провести съемки на Куршской косе, являющейся территорией, ставшей самостоятельным государством Литвы. Впрочем, с верблюдами и там обстояло неважно. Короче говоря, латвийские кинематографисты признали свое поражение. И тогда я с помощью моих ашхабадских друзей вывел Декаро на Туркменскую киностудию и персонально – на лучшего и влиятельнейшего кинодеятеля республики. Не называю его фамилии из глубокого уважения к этому замечательному человеку, которого я по своей доверчивости и неосведомленности замешал в недостойную историю.

Итало-туркменская встреча состоялась у меня на даче в Подмосковье. Решили, что Декаро посетит Туркмению, все осмотрит, после чего будет подписан договор о совместном производстве фильма «Волхвы». Сценарий я уже довел до ума, и фирма, по словам Энцо, полностью со мной рассчиталась.

В положенный срок Декаро слетал в Туркмению, целый месяц наслаждался щедрым туркменским гостеприимством с непременной шурпой и пловом, красками Фирюзы, профилем Копетдага на голубой эмали полуденного неба, обо всем договорился, после чего как в воду канул.

Конечно, никакой фирмы за ним не было, деньги на первый аванс он где-то раздобыл, то ли заработал, то ли набрал на паперти собора Св. Петра, все остальное – чистый блеф. Как долго и успешно можно врать под белозубую улыбку смуглого жиголо! Он обманул меня, обманул наших общих миланских друзей, попутно соблазнив рыжеволосую матрону, ставшую его ярым пропагандистом, обвел вокруг пальца умного, многоопытного туркменского режиссера и милую молодую женщину из нашей распадающейся телевизионной структуры, бескорыстно помогавшей ему, короче – наволхвовал на славу.

На что он рассчитывал? Понятия не имею. На чудо. А может, как в анекдоте про старого еврея, который варил яйца и продавал по той же цене; на вопрос, зачем ему это нужно, он отвечал: я при деле да еще бульон остается. Декаро тоже был при деле: морочил мне голову, ездил в Москву, где не знали, куда его посадить, кейфовал в стране самых красивых в мире коней и самых сочных дынь, попутно разбивал молодые и не очень молодые женские сердца – словом, чувствовал напряжение жизни, к тому же и бульон оставался.

Когда мой друг адвокат проявил настойчивое желание узнать, кто, когда и куда переводил мне не дошедшие по назначению авансы, Декаро ликвидировал свою призрачную римскую студию, сжег бланки, прогнал секретаршу и укрылся в Неаполе – городе миллионеров. Он стал неуловим. Нынешний его адрес никому не известен, дом где-то в провинции Лацио заколочен, жена-невидимка (как все итальянцы, супруги Декаро пребывают в «сепарации») затерялась в голландских шхерах, дети упрятаны от посторонних глаз не то в Германии, не то в Скандинавии. Был человек – глава семейства, режиссер, актер, домовладелец, хозяин студии – и вдруг все растаяло, рассеялось, как сон, как утренний туман. Ни одно чудо библейских волхвов не может сравниться с чудесами в решете этого итальянского кудесника.

Вот так появился на свет – уже мертворожденным – сценарий «Волхвы»…

Литературный сценарий

1. С высоты птичьего полета мы видим землю, залитую южным солнцем, в каменистых складках невысоких гор, с зелеными пятнами рощ и садов на буром выжженном травяном покрове; видим белые домики селения под купами кедрачей и пальм.

Мы стремительно снижаемся, как подбитая стрелой птица, и, скользнув над плоскими крышами, узкими улицами, арыками, приземляемся у маленькой белой хижины…

2. Из хижины выходит парень лет двадцати пяти – двадцати семи, чуть выше среднего роста, мускулистый, стройный, с открытым лицом, чье простодушное выражение осложнено глубоким, «изнутри», взглядом темно-карих, почти черных глаз. Его зовут Алазар, о нем и пойдет наш сказ.

Он держит в руках медный таз, собравший на себе все солнце, и путь его лежит на зады хижины, где находится небольшая пасека – с десяток ульев, над которыми кружат с жужжанием пчелы.

Над ветхой глинобитной оградой, отделяющей пасеку Алазара от соседского пчельника, вьется сизый дымок. Порой в прозорах ограды промелькивает фигура пасечника с защитной самодельной маской на лице и дымным факелом в руках.

Алазар идет к своим пчелкам без всякой защиты: ни маски, ни факела.

Гул пчел, усилившийся с его появлением, обретает стройность музыкальной фразы, в нем слышится певучий речевой ритм. Пчелы вьются вокруг головы Алазара, иные садятся к нему на лоб, щеки, но не жалят, а, посидев, вновь пускаются в полет.

– Спокойно, спокойно, хорошие вы мои, – приговаривает, улыбаясь, Алазар. – Я вижу, что вы мне рады. Как поработалось с утра? Вы видели, белые медоносы расцвели за оврагом? У них чудный нектар. Ну конечно, вы все знаете без меня.

Он открывает улей и достает золотисто-коричневый, тяжелый от сладкой благодати брусок сот, а на его место закладывает пустые вощаные соты. Когда Алазар переходит к другому домику, в гудении пчел появляется сердитая нота.

– Вы не любите своего короля? – спрашивает Алазар, заглядывая в улей. – Вы хотите свергнуть его?

Пчелы кружатся быстрее, их песня становится громче и агрессивнее. Порой они почти задевают лицо Алазара.

– Успокойтесь, – просит их Алазар. – Я не вмешиваюсь в ваши дела, но старых надо жалеть.

Пчелы выписывают резкие зигзаги, выдающие их раздражение, гудение утончается до злого свиста.

– Старый и умный король лучше молодого, но глупого, – мягко упорствует Алазар. – Вы все равно сделаете по-своему, но прислушайтесь к доброму совету…

3. Из-за ограды за Алазаром наблюдают двое: угрюмый, с повисшим носом мужчина-пасечник и такой же носатый подросток, видимо, его сын. У обоих надо лбом столбиком торчат задранные маски.

– Он разговаривает с пчелами? – спрашивает мальчик.

– Колдун! – зло бросает мужчина.

Они отходят от ограды, и мужчина приказывает мальчику:

– Сироп!..

Тот подает отцу деревянную чашу с сахарным сиропом (сахар был известен как лекарственное средство задолго до Рождества Христова).

Пасечник устанавливает ее возле ульев, и тут же на сладкое лакомство слетается жадно чуть не весь пчельник.

– Алазар не дает пчелам сиропа, – говорит мальчик. – У него цветочный мед.

– Колдун! – повторяет мужчина. – Он знает слово. Наши пчелы дают мало меда, если их не подкармливать.

– Его мед душист, – продолжает мальчик. – А наш ничем не пахнет.

– Колдун!.. Чужак. Бродяга. Откуда он взялся?.. Надо было гнать его вон, – выплескивает злую зависть мужчина…

4. Внутренность хижины Алазара. Молодая женщина, то ли спавшая, то ли грезившая в постели, которую недавно оставил ее муж, сняла со лба руку, сладко потянулась и с неловким усилием села…

Она откинула с лица пышные каштановые волосы, открыв чистый гладкий лоб, огромные, удлиненные к вискам глаза цвета меда, вздернутый нос и нежный рот с чуть вздернутой верхней губкой, что придает ей слегка обиженное выражение. Поднявшись, она шагнула в свет, льющийся в открытую дверь.

На гладкую белую стену упала ее четкая тень. Она подняла рубашку до подмышек и скосила глаза на свою тень. Она видела стройный прогиб спины, острые, но уже наливающиеся груди, красивую линию бедра и большой, как арбуз, словно нарочно приставленный к юному девичьему телу, живот. Лицо ее принимает еще более обиженное выражение.

– Какой же я урод! – прошептала она. – Скорей бы уж родить, а то Алазар разлюбит меня.

В ответ слышится счастливый смех, это вошел Алазар с куском янтарного меда на пальмовом листе.

– Ты с каждым днем хорошеешь, – говорит Алазар, обняв и ласково увлекая на ложе. – Я люблю тебя все сильнее.

– Нет, – печалится Кана – это ее имя. – Такое страшилище нельзя любить.

– Я люблю тебя вдвойне. За тебя и за нашего сынишку, который зреет в тебе, как ядрышко в орехе.

– Откуда ты знаешь, что будет сын? – удивилась Кана.

Алазар смеется.

– Конечно, я пчеловод, простой бедный человек, но ты же знаешь, мне иногда открывается то, что неведомо большим, важным людям.

– Ты опять взялся за старое? – огорчилась Кана. – Ведь я же просила тебя!..

– Я не виноват, – оправдывается Алазар. – Когда я не с тобой, то занят только пчелами. Но вдруг на меня находит, и ничего тут не поделать, это сильнее меня.

Он целует жену, ее глаза, обиженный рот, нежные наливающиеся груди, животик, прикладывается к нему ухом и прислушивается к поселившемуся там существу, целует лоно, которое вскоре даст жизнь их сыну…

5. Оживленный восточный рынок. Смешение ярких красок, голосов, смехов, воплей, угроз.

Яростно торгуются из-за сочных дынь маленький горбатый продавец и солидный, тучный покупатель…

Поймали воришку, награждают тумаками, куда-то тащат, он вырывается…

Поссорились две хозяйки из-за бараньих почек, бранятся, брызжут слюной…

Бродячий фокусник, расстелив на земле коврик, показывает незатейливые фокусы: заставляет стоять веревку стоймя, – заглатывает огонь от смоляного факела и выпускает изо рта горлинок, тут же уносящихся в небо…

Мальчишки играют в «косточки» – сшибают плоским камнем установленные в ряд мосолки…

Насурьмленная девица завлекает в свои сети кавалера – продавца липких сладостей…

6. Медовый ряд, где торгуют только этим сладким товаром: мед в сотах, мед в стеклянной посуде, медовый напиток в тыквенных бутылках.

Липкие пальцы продавцов колдуют над медом. Тучи мух, ос, шмелей и прочей летучей мелочи кружатся над прилавками, покупатели и продавцы не успевают отмахиваться от них.

Среди торгующих знакомый нам сосед Алазара. Товар его идет плохо, покупатели по одному взгляду угадывают, где «честный» – цветочный мед и где подделка – сахарный. Поэтому он особенно громко кричит, зазывая покупателей, особенно бурно жестикулирует, хватает проходящих за полы халатов.

– Ай, какой мед!.. Самый вкусный мед на свете!.. Купи, дорогой, отдам себе в убыток, лишь бы тебе вкусно было!..

Но это витийство плохо помогает.

Внезапно он замолкает и с ненавистью смотрит на приближающегося человека верхом на ушастом ослике. Это Алазар привез на рынок свой сотовый мед.

7. Алазар вежливо поклонился Соседу, но не получил ответа. Он занял свое место, разложил товар. И тут же его огарнули мальчишки, бросившие свои игры. По установившейся традиции Алазар жертвует им большой уломок сот, сочащихся золотой благодатью…

8. Алазару не пришлось долго ждать покупателей – его мед славился в селении, – они валом повалили к его лотку. Алазар едва успевает поворачиваться.

9. Сосед исходит злобой и завистью. Другие продавцы тоже с весьма кислым видом следят за удачливым коллегой.

– Глядите – отбоя нет! – ревниво говорит один из продавцов.

– Он и торговать-то не умеет, – подхватывает другой. – Не кричит, не зазывает. Стоит, зубы скалит, а народ к нему бежит.

– Он колдун! – авторитетно заявляет Сосед. – У него мед заговоренный.

– А ты почем знаешь?

– Мы соседи. Я слежу за ним. Он с пчелами разговаривает… Эй, дорогой, подходи! – закричал он, вдруг приметив приближающегося человека. – В-вах, какой мед!.. Самый вкусный на свете!..

Но покупатель, даже не взглянув на него, прошел к лотку Алазара и стал отбирать соты.