Текст книги "Белая сирень"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Тот звонит и пускает трамвай вперед. Он почти наезжает на демонстрантов.

Толпой овладел гнев. Зазвенело выбитое вагонное окно. Кто-то взобрался на крышу трамвая и скинул дугу с проводов. Трамвай стал.

Молодой корнет из службы боевого обеспечения в форменной фуражке и со шпагой на боку выскочил из вагона.

– Хамье! – шипит он злобно.

Его окружают демонстранты. Срывают с него шпагу и фуражку. От унижения и бессилия слезы текут по его лицу. Он вырывается, кто-то подставляет ему ножку, и он летит в грязь.

И тут Нексе увидел нового сотрудника «Социал-демократен» в его маскарадном промасленном картузе. Альберт достает из кармана свисток и дует в него. При звуке свистка шофер такси выскакивает из машины, бежит к уличному телефону, вынимает его из коробки и что-то говорит.

И почти сразу появляется бронированный полицейский автомобиль. Из него вываливается с десяток блюстителей порядка. Подходят два такси, набитые полицейскими в шлемах. Из ворот на Рёмерсгаде выбегает около сотни полицейских с поднятыми дубинками.

– Очистите улицу! Очистите улицу! Во имя короля и закона! – кричит бегущий полицейский офицер.

Но толпа зажала самое себя, и полицейские пускают в ход дубинки.

Молодой человек, несший красное знамя, забирается на крышу трамвая, куда ему подают знамя. Он размахивает красным полотнищем, и люди приветствуют знамя и подымают кверху сжатые кулаки.

– Товарищи! – кричит молодой человек. – Окажем пассивное сопротивление. Сложим руки на груди. Полиция не посмеет нас тронуть!..

Толпа следует его призыву. Люди стоят, сложив руки на груди, упрямо, выжидающе. Но появляются конные полицейские и обрушивают на толпу град ударов. Дубинки со свистом рассекают воздух.

Люди обратились в беспорядочное бегство. Полицейские преследуют их. Иные падают под копыта лошадей. Полицейские бьют без разбора – женщин, малых детей. Люди кидаются в переулки, но их и там настигают.

Огромная площадь покрывается телами избитых в кровь, затоптанных людей. Полицейские наступают рядами. Выхватывают из толпы демонстрантов и швыряют в полицейские вагоны.

Прямо перед Нексе верзила полицейский избивает дубинкой пожилую женщину. Нексе бросается к нему.

– Остановитесь! Это ваша мать!

– Очумел, дед? – И полицейский снова замахивается. Не помня себя, Нексе выхватывает дубинку у него из рук.

– Бегите! – кричит он женщине.

Рассвирепевший полицейский наступает на Нексе, тот размахивает дубинкой и не дает ему подойти. На помощь своему товарищу спешат другие полицейские и атакуют Нексе сзади.

Это видят молодые рабочие.

– Ребята, Нексе бьют!

И враз заработали крепкие кулаки. Полицейские обращены в бегство. Двое парней подхватили Нексе и увлекли в подворотню. Один двор, другой, какой-то лаз в стене, и вот они оказались на тихой пустынной улочке, возле двухэтажного дома. В окне объявление: «СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ. ГЛАВНАЯ КОНТОРА».

– Отлично! – говорит Нексе. – Мне как раз сюда и надо!

Он поднимается по лестнице и входит в контору. Здесь нашли приют многие из демонстрантов. Молодые активисты перевязывают раненых товарищей. За маленьким столом сидят двое из руководства партией. Нексе подходит к столу.

– Вы, конечно, подадите в суд. А это стоит денег. Я думаю, сотня крон не повредит. – Он вынимает бумажник и достает стокроновую бумажку.

Конечно, его узнали – улыбки, рукопожатия.

– Спасибо, Нексе, деньги нам нужны. А можем мы написать в газете, что ты сделал пожертвование?

– Если надо – конечно.

– А не повредит это тебе в «Социал-демократен»?

– С ней покончено. Не желаю иметь дела с этими кровавыми псами. Я сам видел, сын редактора Йоргенсена вызвал полицию. Предатели, негодяи!.. Найдется для меня место в вашей газете?

– Еще бы! Ты сразу поднимешь тираж нашей «Классовой борьбы».

– Прекрасно! И вообще, я хочу вступить в социалистическую партию.

– Пиши заявление.

– Оно уже написано – полицейской дубинкой на моей спине, – смеется Нексе.

…Маленький рыболовецкий бот. Тяжело, длинными зелеными волнами плещется вода. С невидимого берега доносится тысячеголосый хор птичьего базара.

Бот вздрагивает, словно получив предупреждение. Форштевень поднимается наверх, бакштаг мачты содрогается от ледяного свистящего ветра. Морская поверхность напрягается в истерических судорогах. Бот наклоняется вперед, вокруг него громоздятся массы воды. Он замирает, маленький и беспомощный, похожий на детского коня-качалку, просовывает свой нос сквозь водяную толщу и по-утиному отряхивается, так что вода брызгами рушится на палубу. Принявший ледяной душ Нексе проходит в каютку, где у иллюминатора застыл с весьма кислым выражением на остром желчном личике его спутник, известный немецкий художник Петер Гросс.

– Будь проклята эта лодчонка, будьте прокляты вы, подбивший меня ехать, будь проклят я сам, что послушался вашего совета, – монотонно бубнит Гросс. – Господи, до чего же хорошо было в Вардё!

– Вы же сами говорили, что Вардё – тухлая и грязная дыра, набитая отбросами общества.

– Все познается в сравнении. Сейчас я вспоминаю о Вардё как о рае. Боже мой, горячее какао с коньяком, вареная треска с рассыпчатым картофелем и главное – возможность в любой день вернуться к цивилизации.

– Зачем вы вообще поехали, Гросс?

– Мне предложили познакомиться с большевистским раем.

– Тогда вы зря мучаетесь. Рая не будет. Будет огромная разоренная страна, пытающаяся выжить в тисках голода, холода и бесчисленных врагов.

– Веселая перспектива! По меня хоть неосведомленность оправдывает, а вы-то чего потащились?

– Я – гость конгресса. Коминтерна. Но еду прежде всего к своим детям.

– У вас в России дети?

– Целых шестьдесят пять… Вы знаете такой город – Самара?

– Такого города нет.

– Есть. На Волге. А там детский дом. И этот детский дом носит мое имя, Гросс. Имя датского писателя.

– Весьма трогательно. Но за что такая честь? Ах да, вы же автор лозунга: «РУКИ ПРОЧЬ ОТ СТРАНЫ СОВЕТОВ!»

– «Дитте» вышла на русском, – пренебрегая его иронией, говорит Нексе. – Вы не читали «Дитте»?

– Признаться, нет. Жизнь так коротка, а ваш роман так длинен.

– А вот у русских хватило времени сделать революцию, отбиться от врагов и прочесть «Дитте».

– Непостижимая славянская душа!.. Значит, нас ждет теплый прием?

– Надеюсь, да, – со скромной гордостью говорит Нексе. – Роскошеств не ждите, но встреча будет самая сердечная.

Меж тем показалась земля. Ботик входит в Мурманский порт. Но берет путь не к главному причалу, а к непарадной угольной гавани. Пристает. Рыбаки-норвежцы в робах и высоких резиновых сапогах помогают сойти на берег своим плохо приспособленным к подобному путешествию пассажирам: легкие пальто, брючки и остроносые ботинки, за спиной альпинистские рюкзаки, через плечо – сумки.

Нексе расплачивается с рыбаками.

– В случае чего, – предупреждают те, – вы нас не знаете, мы вас не знаем.

– Не бойтесь, ребята, – добродушно успокаивает их Нексе, – нас встретят с распростертыми объятиями.

Но не сделали они и десяти шагов, как раздается зычный окрик: «Стой!» Нексе и Гросс не поняли, что от них требуется, и последовала новая команда: «Руки вверх!», и в живот им уперлись дула винтовок. Бдительная портовая охрана из двух звероватого вида братишек мгновенно обнаружила подозрительных иностранцев, невесть как очутившихся в гавани. Слова были по-прежнему непонятны, но сопровождавший их жест все пояснил. Нексе и его спутники поднимают руки.

– Вперед! – командует братишка.

– И это вы называете теплой встречей? – бормочет Гросс.

– К черту! – рассвирепел Нексе. – Я – Андерсен-Нексе! Писатель!.. Я не шпион!.. Андерсен-Нексе!.. – Он выхватывает из кармана документы и сует караульному.

Тот берет бумажки и рассматривает с вдумчивым видом.

– Мы пропали, – шепчет Гросс, – он держит их вверх ногами.

И тут появляется молодой, сухопарый, с чахоточным румянцем и огромным «маузером» комиссар караульной службы, восторженный энтузиаст культуры.

– Товарищ Андерсен!.. Из Дании?.. Писатель!.. А ну, отставить, – прикрикнул он на караульных, и те с неохотой убрали оружие. – К нам в революцию прибыл великий датский писатель-сказочник, друг детей и всего маломощного человечества. – И, напрягшись всем неполным средним образованием, гаркнул: – Эс лебе геноссе Андерсен!

И оба братишки угрюмо прохрипели: «Ура!»

– Что я вам говорил? – шепнул Нексе художнику, когда в сопровождении почетного эскорта они двинулись к порту.

– Он принял вас за Ганса Христиана.

– Какая разница? Ганс Христиан тоже датский писатель. Видите, как ценят культуру в стране рабочих и крестьян?..

…Гостиница «Люкс» (ныне «Центральная»), где разместились участники конгресса Коминтерна. Над входом – большой плакат-приветствие. В вестибюле мелькают черные, желтые, шоколадные лица; восточные халаты, индийские сари, арабские джелябии, – сюда съехались рабочие представители со всех концов света. Озабоченный и чем-то взволнованный, Нексе наскакивает на Гросса, делающего набросок в альбоме с рослого живописного африканца.

– Вы еще здесь?! А я, признаться, думал, что вы удрали. Почему вас не видно в Кремле?

– Я бываю там каждый день. Но вы красуетесь в президиуме, – а я среди серой скотинки.

– Ну, как вам тут?..

– Любопытно наблюдать, как плебс осваивает царские дворцы. Селедка и конская колбаса на старинном фарфоре. Матросня в креслах «жакоб». Я кое-что набросал. – Гросс открывает альбом и показывает Нексе свои зарисовки.

– Довольно-таки ядовито, – морщится Нексе.

– Я – сатирик и не привык льстить окружающим.

– Портретные наброски мне больше по душе, – говорит Нексе, листая альбом. – В них острота и психологизм.

– Узнаете?.. Это Хо Ши Мин, он, кстати, еще и поэт… Это загадочный Куусинен, а это Луначарский, неутомимый культуртрегер.

– А знаете, Гросс, ваш карандаш добрее вашего языка.

– Значит, мне пора сматываться. Моя сила – в разоблачении. Вернусь к моим ненаглядным капиталистам с их пудовыми челюстями и плотоядными глазками. А вообще, Нексе, я понял: революция хороша лишь издали.

– Что вас не устраивает?

– Все. Это же просто перемена ролей, как в «Восстании ангелов» Анатоля Франса. Верхние – вниз, нижние – наверх.

– Конечно! Пролетариат поднялся, власть имущие опустились на дно. Чего же вы еще ждали от революции?

– Чего-то другого. Цветов и музыки, карнавала. А здесь все время заседают. Меня считают сухим и желчным, а в глубине души я неизлечимый романтик. Хватит обо мне. Как ваши дела? Наглотались советской славы?

– Наглотался. Я еду к своим ребятам. На Волгу.

– Оставьте это, Нексе. Нельзя в пятьдесят быть таким восторженным простаком. Вы что, не знаете, какие здесь железные дороги? Мало вам путешествия из Мурманска в Петроград? Хотите окончательно отморозить ноги?

– В Самару поезда ходят по расписанию. Четыре дня – и я там.

– Четыре дня! Вас ограбят, разденут и скинут с поезда. Примут за шпиона и посадят в тюрьму, если не прикончат на месте. Не шутите с победившим пролетариатом, Нексе.

– У меня мандат, подписанный самим Уншлихтом! – Нексе показывает Гроссу какую-то бумажку. – Видите? И тут сказано: «Всем организациям оказывать товарищу Нексе всемерную помощь».

– Кто такой Уншлихт?

– Заместитель председателя ГПУ!

– Звучит гордо. Похоже, что вы сами не прочь сотрудничать с этим ведомством.

– Это ведомство – щит революции.

– Вы – неоценимый человек для диктатуры. Все – на веру, полный отказ от собственного мнения, предельно развитое стадное чувство. – Поезжайте в Самару, Нексе. Может быть, там разобьют ваши розовые очки…

…Тащится сцепленный из разномастных вагонов пассажирский поезд. Тут и пульманы, и общие спальные вагоны, и дачные со скамейками для сидения, две-три теплушки с трубой на крыше. Паровоз, питаемый дровами, задышливо одолевает некрутые подъемы среднерусской равнины. Судя по тому, как прямо, столбом, уходит в небо густой белый паровозный дым, стоит жестокий мороз.

Нексе смотрит в заледенелое окошко купированного, но неотапливаемого, как и весь поезд, вагона, на белые сверкающие поля, темные перелески, на прекрасную и грозную зимнюю Россию. Он поднял воротник пальто, поглубже надвинул свою странную датскую шапку, руки спрятал в рукава. А кругом бабы в толстых перепоясанных шубах, мужики в тулупах и валенках. Их добротный вид подчеркивает иноземную незащищенность Нексе.

Внезапно поезд, залязгав тормозами, останавливается.

– Ну вот, – вздыхает пассажир в шубе на волке. – Опять, что ль, дрова кончились?

Нексе вслед за другими выходит из вагона. Оказывается, поезд встал на разъезде. Крутом снежное поле, метет поземка, воздух звенит от мороза. Нексе приплясывает в своих остроносых ботинках, пытаясь согреться. Возле него оказывается небольшая, ладная молодая женщина в шубке и пуховом платке. У нее румяные от мороза щеки и серые доверчивые глаза. Она сострадательно смотрит на Нексе, который храбро улыбается ей.

– Кто же вы такой есть? – говорит женщина удивленно-жалостливо. – Смотрю и понять не могу, как вы в таком виде ехать решились.

Нексе улыбается и разводит руками:

– Иностранец! – догадалась женщина.

Обрадованный Нексе отвечает по-немецки, старательно выговаривая слова:

– Датчанин. Еду в Самару.

– Ох, горе мое! – всплеснула руками женщина и решительно: – Пошли к нам в теплушку. Вещи-то ваши где?

Женщина мешает немецкие слова с русскими, но выручают жесты и выразительные интонации.

Нексе отлично ее понимает. Он бежит к своему вагону и возвращается с рюкзаком, наплечной сумкой и довольно большим мешком.

– Что тут у вас? – сразу насторожилась женщина.

– Варежки, шапочки. Шестьдесят пять пар, – поясняет Нексе.

– Это для чего ж так много? – нахмурилась она.

– Для детского дома… Я… как это? Шеф… шеф детского дома. – И поняв, что женщина заподозрила нехорошее, что неудивительно в это трудное время, Нексе достает из кармана свой спасительный мандат и протягивает женщине.

– Вон что!.. – уважительно говорит она. – А я вас не читала и даже не слышала. Теперь обязательно прочту. Ну, пошли!..

Она приводит его к теплушке и помогает забраться внутрь. Вокруг нещадно дымящей печурки расположились разные люди, преимущественно демобилизованные по ранению красноармейцы.

– Ты кого сюда привела? – возмутились обитатели теплушки. – Никак, мешочника?

– Нет. Товарищ из Дании. В Самару едет, в подшефный детский дом. Ребятам теплые вещи везет, а сам чуть не замерз до смерти.

– Неужто он для того в Россию притащился?

– Он писатель. У себя знаменитый. И детский дом его именем назван.

– Ну, мы в писателях не разбираемся. А мужик, видать, правильный. Пущай живет тут у нас… – разрешил за всех бородатый воин-постыльник.

И Нексе остался жить в теплушке. Женщина велела ему разуться и надеть носки толстой домашней вязки. Нексе тщетно отказывался.

– Вам нелепо вам помощь оказывать, – смеясь говорила женщина. – Вот мы и выполняем указание товарища Уншлихта.

Поднесли ему и водочки для угреву – ужасающий сырец, от которого он долго не мог отдышаться. И дорожных щей дали похлебать. А тут как раз и поезд тронулся…

– Вы куда путь держите? – спросил – Нексе женщину под убаюкивающий перестук колес.

– В деревню, за Самару. Фельдшером работать.

– А где ваш дом?

– Там и будет, другого нет.

– А ваша семья, родители, муж?..

– Родители в Гражданскую от тифа умерли. Муж?.. – Она улыбнулась. – Был у меня Коля-пулеметчик. Из нашего полка. Под Сивашом срубили. – Она говорит обо всем этом просто, как о давно выболевшем в сердце. – А вот скажите, товарищ Нексе, почему вы у себя в Дании революцию не сделали?

Нексе помолчал, думая.

– Потому что у нас Ленина нет.

– Понятно, – наклонила русую голову женщина…

…А ночью мороз завернул еще круче, и печурка уже не могла справиться с ним. И как-то получилось, что в своем закутке Нексе и сероглазая женщина сперва во сне, а потом в яви стали сближаться, ища в другом спасение от стужи. И тут послышался ее напряженный шепот:

– Погоди, товарищ!.. Такой помощи тебе не обещали… Надо же, весь седой, а какой сильный!.. Да погоди, я сама. – И совсем тихо, добро: – Ладно, согреемся друг о дружку. Уж больно холодно в мире…

…На перроне Самарского вокзала Нексе машет вслед уходящему поезду. Из теплушки высунулась сероглазая женщина и тоже машет ему платком, машет долго…

…Детский дом имени Мартина Андерсена-Нексе. В физкультурном зале, служащем и для проведения всевозможных торжеств, перед строем бедно одетых детей худенькая девочка с мученическим видом приветствует Нексе на немецком языке.

– Либер геноссе Нексе!..

С удрученным видом девочка сообщает, что воспитанники детского дома, носящего имя великого пролетарского писателя Андерсена-Нексе, обещают в честь его приезда учиться еще лучше, укреплять дисциплину и отдавать остающиеся силы от учебы общественной работе.

Когда девочка отмучилась, ребята по знаку директора Дома вяло захлопали в ладоши.

– Спасибо, дети, – смущенный этой натянутой обстановкой говорит Нексе.

Его прямо с губ переводит учительница немецкого.

– Вы даже не представляете, как меня тронуло, что вашему Дому присвоили мое имя. Я ужасно рад, что вижу вас. Вы не такие худые, как я боялся.

– Это от сидячей жизни, – охотно пояснил крупный мальчик с одутловатым лицом. – Мы для физкультуры одеты, а гулять не можем.

Нексе видит, что на всех детях – ужасающие тряпичные тапочки. Это окончательно выбивает его из колеи. Он косится на свой мешок – при отсутствии обуви его дары выглядят довольно неуместно.

Положение спасает запоздавший воспитанник. Он прошмыгнул в зал – огненно-рыжий, веснушчатый крепыш с блестящими зелеными, как у ежа, глазами, полными любопытства и готовности к чуду. Он увидел коренастого, красивого человека с седыми легкими волосами и молодым, сейчас притуманившимся взглядом и влюбился в него всем своим огромным сердцем.

– Папа! – вскричал он упоенно, кинулся к Нексе и повис у него на руке.

Его крик словно расколдовал это сонное царство.

– Папа!.. Папа! Наш папа приехал! – закричали обездоленные дети и окружили Нексе.

Он был сильным человеком, но тут не выдержал и заплакал…

…В тот вечер долго не давали отбоя ко сну в детском доме. Нексе с ребятами сидел в физкультурном зале перед чугунной, докрасна раскаленной печкой. Он рассматривал рисунки местного художника Бори Иванова. Была тут и учительница немецкого языка, помогавшая общению детей с писателем.

– Ну, а это кто? – спрашивает Нексе о красивом всаднике с шашкой на боку, вздыбившем вороного коня.

Боря Иванов молчит, потупившись.

– Это он тебя так нарисовал, – выдала секрет девочка, говорившая приветственное слово.

Иванов с ненавистью посмотрел на нее.

– Вон ты меня каким красавцем представлял! – сказал Нексе. – А я старый, седой и без шашки.

– Я теперь иначе нарисую, – пробурчал Иванов.

– Подари мне этот рисунок, – попросил Нексе.

– Нет! Это глупость! Я новый подарю.

– На конях я никогда не скакал, – говорит задумчиво Нексе. – А вот на быках и волах верхом ездил. Я в детстве пастушонком был, пас большое хозяйское стадо. И очень дружил с одним быком и одним волом. И ездил у них на голове между рогами.

Дети слушают вежливо, но как-то равнодушно.

– У меня было тяжелое детство. Я батрачил на хуторян. Плохо питался и оттого, наверное, плохо рос. Вставал затемно и бежал босиком через заснеженный двор…

Его удивило выражение отчужденности и скуки на лицах детей. Ему-то казалось, что он нашел путь к их сердцу.

– Папа, – проникновенно сказал рыжий мальчик, – мы про бедность и голод все знаем. Расскажи нам про красивое.

– Я видел мало красивого в жизни, – тихо сказал Нексе.

– Ну, придумай, ты же писатель.

– Я не такой писатель. Я умею только про то, что сам видел… – Он улыбнулся. – В Дании был другой писатель, тоже Андерсен. Но без Нексе…

– Ой, я его читала! Про русалочку! – воскликнула выступавшая девочка.

– Вот-вот! Уж он-то умел выдумывать. Он выдумывал самые красивые сказки на свете… Знаете вы про Снежную королеву?..

…Директор детского дома, дежурный воспитатель и кто-то из учителей томятся возле закрытых дверей физкультурного зала.

– Ребятам спать пора, – нудит дежурный воспитатель.

– Ребята – ладно. Разок недоспят, – отзывается директор. – Нексе замучили. Он, поди, устал с дороги. Ведь не мальчик!..

– Вы должны вмешаться, – решительно говорит молодой учитель. – Гость не обидится, поймет.

Директор Дома подходит, осторожно приоткрывает дверь и заглядывает в физкультурный зал. Но никакого зала нет. Есть лунное завьюженное таинственное пространство и несущиеся сквозь него оленьи упряжки. В передней упряжке – прекрасная женщина в белой одежде с короной на голове. Директор тихо притворил дверь.

– Никого нет, – говорит со странной улыбкой. – Они все в сказке…

В скромном директорском кабинете, отапливаемом буржуйкой, сидят Нексе и директор детдома. Разговор между ними идет по-немецки.

– И все-таки, товарищ директор, – говорит Нексе, – я возвращаюсь к своей просьбе: купить детям валенки.

– Где их взять? – разводит руками директор. – Только у частников. Валяет валенки одна тут артель, но цены у них страшные.

– Я не из пугливых, – говорит Нексе. – Мне выплатили гонорар за книгу, деньги со мной. Можем мы считать, что с этим вопросом покончено?

Директор делает жест, означающий – воля ваша. Нексе заглядывает в записную книжку.

– Теперь насчет рыбьего жира. Детям необходимо давать рыбий жир.

– Да где ж его взять? – безнадежно разводит руками директор.

– Артели по рыбьему жиру нет? – улыбается Нексе.

– Наверное, есть, но только не в Самаре.

– Рыбий жир я пришлю из Дании. Довольно пакостный, плохой очистки, но другого сейчас не достать.

– Мы и такому будем рады, – уверяет директор.

– Я налажу ежемесячные посылки – продуктовую и вещевую. Только очень прошу сообщать о ваших нуждах. Все мои гонорары за советские издания будут перечисляться на текущий счет детского дома.

– Неплохого папу приобрели наши ребята! – благодарно говорит директор.

В кабинет заглядывает воспитатель:

– Товарищ директор, публика волнуется. Артисты тоже.

– Да, да… Товарищ Нексе, нас приглашают на концерт, который ребята дают в вашу честь.

Воспитатель протягивает Нексе художественно оформленную программу концерта (эта уникальная программа сохранилась до настоящего времени).

Вот эта программа:

1. Интернационал.

2. Победим голод – водевиль.

3. Стенька Разин – инсценировка.

4. Барин – хоровое пение.

5. Балет.

6. Спортивные выступления.

На фоне программы звучит «Интернационал».

А затем был странный водевиль «Победим голод», где рыжий мальчик и художник Иванов героически одолевали страшное чудище голода.

И был «Стенька Разин» с выбрасыванием в Волгу худосочной малолетки – княжны.

А во время хорового пения директор покинул зрительный зал и по старому деревянному телефону созвонился с артелью, изготовляющей валенки.

– Есть у вас валенки? Много. Шестьдесят пять пар… Что? Да, разбогатели – берем за наличные. Не мешало бы малость скинуть оптовикам… Ладно. Нет, обязательно сегодня… И крайне срочно…

Он вернулся в зрительный зал, когда тощие, полуголодные, с синей пупырчатой кожей «балерины» исполняли танец маленьких лебедей.

…По окончании спортивных выступлений участники концерта одевались в костюмерной.

– Папа завтра уезжает, – грустно вспомнил Рыжий.

– А мы даже проводить не сможем, – вздохнул художник Иванов.

– Это кто не сможет? – вскинулся Рыжий! – Я все равно пойду!

– Не пустят. Двери запрут.

– А окна на что?

– И я пойду! – воскликнул Иванов.

– И я! И я! И я!.. – подхватили другие ребята. Показалась голова воспитателя.

– Товарищи артисты! Прошу в каптерку. Валенки привезли.

…В каптерке идет раздача валенок. Ребята вне себя от счастья. Ведь это не просто теплые обутки, это улица, воля, снег, катание с крутых волжских берегов на лыжах и санках, это новая, прекрасная жизнь. И рыжий паренек с нежностью прижимает к себе ужасные, волосатые, немыслимого цвета валенки, и не может ими налюбоваться.

– Хорошие валеночки! – почти поет он и – деревенское дитя – добросовестно добавляет: – Но плохие!

…На перроне Самарского вокзала фотограф делает плавное движение рукой, державшей черный колпачок объектива, и запечатлевает Нексе в окружении шестидесяти пяти детдомовских детей. В вязаных шапочках и таких же рукавичках, в крепко подшитых валенках, ребята выглядят почти нарядно, несмотря на плохонькие пальтишки.

– До свидания, ребята! – говорит Нексе.. – Я очень вас полюбил.

– До свидания, папа! – звучит в ответ.

– Я пришлю вам фотографии моих детей, которые стали вашими братьями и сестрами. До свидания!

– Товарищ Нексе, разрешите, – и директор детдома торжественно вручает Нексе какую-то книжечку. – Это удостоверение почетного члена Самарского городского Совета.

– Спасибо! – говорит растроганный Нексе. – Я считаю Россию своей родиной. У пролетариата нет другой родины, кроме революции. Поэтому вы избрали не иностранца в городской Совет, а сына русской революции. Это наша общая родина.

Он трясет руку директору, прощается с ребятами и садится в вагон.

Поезд трогается. Нексе стоит в тамбуре без шапки и машет рукой.

Внезапно Рыжий срывается с места и бежит следом за поездом, не спуская с Нексе влюбленного взгляда. И замирает у самого обрыва платформы. И его маленькую фигурку навсегда уносит в своем сердце старый писатель…

…26 июня 1923 года. Маргрете в кухне пересчитывает восковые свечки, которым предстоит загореться на праздничном пироге.

– …пятьдесят три, пятьдесят четыре!..

– А почему столько свечек, мама? – спрашивает ее младшая дочь.

– Потому что папе исполнилось пятьдесят четыре года.

– А это много?

– Для кого как. Для папы совсем немного.

Раздается звонок у калитки. Маргрете идет открыть и сталкивается с мужем в новом элегантном костюме.

– Опять поздравление, – говорит она.

Но вместе с письмом почтальон вручает им большой тяжелый ящик.

– И подарок! – восхищается Маргрете.

– Да еще какой! – подхватывает Нексе, заглянувший в письмо. – Ну и молодчина Иоганнес Бехер! Прислал моим ребятам двенадцать кило шоколада.

– Зачем так много? – ужасается Маргрете.

– Ты не поняла. – Нексе внимательно смотрит на жену. – Это тем ребятам.

– Прости, милый, я все никак не привыкну, что у нас теперь семьдесят детей.

– А пора бы, – вскользь замечает Нексе. – Ну, мы идем прогуляться. Сторм!.. – зовет он сына.

– Не опаздывайте к обеду. – Маргрете целует мужа.

Нексе и Сторм выходят на улицу. Чудесный летний день, зелень полей, легкие кучевые облака в небе, красные датские коровы пощипывают свежую траву. Они подходят к железной дороге. Как и всегда, жена обходчика стоит в дверях, крупная, бесформенная, вокруг нее копошатся дети, жуют хлеб с жиром, цепляются за ее юбку. Нексе здоровается с ней. На руках у женщины грудной ребенок.

– Как зовут малыша? – дружески спрашивает Нексе.

– Вигго. Так звали того, которого переехало поездом зимой, когда он собирал уголь. Имя как бы освободилось. И мы решили им назвать маленького.

Нексе и Сторм идут дальше мимо маленьких уютных домиков и киосков, где продается мороженое, украшенных датским национальным флагом. И Сторм получает стаканчик ванильного.

Они выходят на улицу Страндвейн. Здесь много гуляющих. Движение по раннему часу небольшое, ничто не мешает насладиться прекрасным солнечным утром.

Они поравнялись с книжной лавкой, и Нексе не отказал себе в удовольствии заглянуть туда.

– Ого! – сказал он знакомому продавцу, глянув на полки. – А вот и моя «Дитте». Знаете, милый Херлев, только у вас не распродан четвертый том.

– Никто не берет, – тихо ответил продавец.

– А почему же в других магазинах я не вижу этого тома?

– Его просто убрали с полок.

– Неужели читатели пали духом перед четвертым томом? – посмеивается Нексе. – А ведь их ждет еще пятый!.. Но без шуток, Херлев, что случилось с покупателями? Ведь первые три тома были расхвачены мгновенно.

– Это было до вашей поездки в Россию. Вернее, до появления ваших русофильских статей. Читатели, отвернулись от вас, Нексе.

– Я не верю. Каждому позволено иметь свое мнение. Я был в России и пишу о том, что видел собственными глазами, а наши хулители большевизма высасывают все из грязного пальца. Признайтесь, Херлев, что это ваши выдумки. Просто вы не умеете торговать.

– А это вы видели? – Херлев вытащил из-под прилавка какой-то листок.

– Что это?

– Призыв ко всем книготорговцам бойкотировать книги Нексе. Я один не побоялся оставить вас на полках.

– Спасибо, Херлев. – Нексе пожал руку книготорговца и бодро добавил: – А «Дитте» им все-таки придется прочесть!

– Завидная уверенность в себе! – вздохнул книготорговец.

– Мне ничего другого не остается, – засмеялся Нексе и вышел из магазина. Здесь он сказал перепачканному мороженым Сторму: – Твой папа получил еще один подарок ко дню рождения.

– Угу, – рассеянно отозвался занятый вафлей Сторм.

Они пошли дальше, и вскоре их остановил шапочно знакомый Нексе богатый фабрикант, один из тех нуворишей, которых во множестве породила недавняя война.

– А я купил все ваши книги! – объявил фабрикант, вынув изо рта толстую сигару.

– Вон как! А мне только что сказали, что на мои книги пропал спрос.

– Я приобрел их за бесценок. В роскошных переплетах.

– Мои книги – Золушки. Они никогда не выходили в роскошных переплетах.

– Я сам велел их переплести. Видите ли, Нексе, я собираю библиотеку. Сейчас это модно. Ну а какая библиотека без живого датского классика?

– Без еле живого классика.

– Ха-ха-ха! Это остроумно. Надо запомнить. Но вот что, Нексе, кончайте эту болтовню насчет большевизма раз и навсегда. А то скоро будет неудобно раскланиваться с вами.

– А я, знаете ли, не настаиваю.

– Бросьте, не ершитесь! Газеты пишут, что большевики засыпали вас деньгами, но ведь это вранье?

– К сожалению. А если б это была правда? Как бы вы на меня смотрели?

– Я снял бы перед вами шляпу, – совершенно серьезно сказал фабрикант. – Дело есть дело. Но вы-то ничего не выгадываете и все теряете. Я слышал в обществе высокопоставленных лиц, – он напустил на себя важность, – что вас готовы выдвинуть на Нобелевскую премию, если вы образумитесь.

– Выходит, премия дается за политику, а не за искусство?

– А вы думали! Нельзя быть таким наивным, Нексе, вы же не мальчик. – И, попыхивая сигарой, фабрикант двинулся дальше.

– Еще подарок получил? – спросил Сторм. Он покончил с мороженым и вновь обрел интерес к окружающему.

– Такой уж у меня сегодня день, сынок! – улыбнулся Нексе.

– А что бы ты больше всего хотел получить?

– Пару домашних туфель и подвязки к носкам.

– Фу, как скучно!

– Ну а ты, если б был на моем месте?

– Бочку мороженого, – не задумываясь, ответил Сторм. – А гости у нас будут?

– Бабушка, во всяком случае, придет.

– А наш другой папа? – беспечно опросил Сторм?

На мгновение Нексе словно окаменел. В его глазах окружающий мир перевернулся на сто восемьдесят градусов, затем обрел обычное положение.