Текст книги "Чёрный Скорпион"

Автор книги: Юрий Кургузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Глава двадцать третья

Громкоговорители зычно объявили посадку в автобус, а мы с Маргаритой стояли возле зеленого газона и тупо смотрели на медленно переваливающегося на своих коротких ножках по траве щенка. Рядом на асфальте сиротливо пристроились корзинка и «дипломат».

Я вздохнул:

– Ну, всё… Теперь, кажется, всё.

И Маргарита вздохнула:

– Да, наверное, действительно всё…

Я поднял голову:

– У тебя будут неприятности?

Она невесело усмехнулась:

– Не беспокойся, папа в угол не поставит.

– Речь не о папе, – возразил я. – Ведь не его же люди повесили Вику. Бизона больше нет, но свято место пусто не бывает. Не могу вот только уразуметь – ее-то за что?

Рита чуть вздрогнула.

– Понимаешь…Понимаешь, этот ублюдок Генка рассказал ей про камень. Он тоже захотел найти его и попросил Вику помочь. А те, должно быть, узнали – вот ее и…

– А его?

– Говорят, и его…

– Бизон или папа?

Маргарита покачала головой:

– Думаешь, отец посвящает меня в секреты своего ремесла? Мне известно лишь кто он такой. В остальное стараюсь не лезть.

– По идее, Зверька могли пришить и те и другие, но у твоего папаши оснований для этого было больше – за предательство.

– Знаешь что, – посоветовала Маргарита ледяным тоном, – спроси у него сам.

Я развел руками:

– Поздно. Да впрочем, теперь уже и всё равно.

Матюгальники сообщили, что до отправления автобуса осталось пять минут. Я засунул щенка обратно в корзину. Он недовольно курлыкнул. В ответ я курлыкнул тоже:

– Н-да-а, и удружил же мне "на посошок" твой родитель!

Рита как-то странно посмотрела на меня:

– Неужели ты не понял? С его стороны это знак оч-чень большого уважения. Ты действительно ему понравился, невзирая ни на что.

Я грустно улыбнулся:

– А тебе?

Ее глаза были сейчас огромными-огромными. И круглыми-круглыми. Почти как у совы. Весьма, впрочем, красивой совы.

– Идиот…

– Конечно-конечно, – кивнул я. – Уже слышали. Да, кстати, тебе известно о существовании деревянного, пардон, сортира в твоем саду?

Брови Маргариты стали похожи на коромысла.

– Ну, вообще-то догадывалась, но…

– Скажешь Пауку… то есть, отцу, что я утопил в нем всю оружейную коллекцию, которую успел собрать за время отдыха в ваших краях. Если захочет – пускай побеспокоится, как ее оттуда выловить. Гранат нет, так что не бойся – не рванет.

Она ничего не ответила, а я поднял корзинку с драгоценным грузом – и вдруг стремительным броском поцеловал Риту в нос.

Она отшатнулась. Губы ее задрожали:

– Ты что!

– А что? – удивился я. – Ну извини, промахнулся. Давай еще раз.

– Уходи!

– Но…

– Уходи, – еле слышно повторила она. Зрачки ее уменьшились до диаметра иглы.

– Да-да, – пробормотал я. – Конечно… И всё же…

– Я прошу тебя – уходи! – едва ли не выкрикнула она. – Я очень тебя прошу!

– Но как же…

Маргарита побелела:

– Я не хочу ничего больше слушать! И я не хочу тебя больше видеть!

– Да, но…

– Никаких но! И мне от тебя ничего не нужно!

На миг в глазах моих потемнело, а потом…

А потом я махнул рукой, схватил "дипломат" и рванул к автобусу. Однако, не сделав и двух шагов, резко остановился, оглянулся…

– Послушай, Рита! Ну неужто я и в самом деле тебе не нужен?!

Из глаз ее брызнули слезы.

– Недавно умер мой муж! А сегодня… сегодня умерла и я, понимаешь? Представь, что той Маргариты больше нет, – есть совсем другая, и она мечтает начать новую жизнь – без горя, без страха, без всех этих ужасов. Благодарю тебя за то, что ты для меня сделал, – и прощай…

Я как волк лязгнул зубами.

– Да что? Что такого особенного я сделал для тебя, Рита?! И неужели… неужели мы никогда не встретимся?!

Она слабо улыбнулась сквозь слезы:

– А неужели встретимся?..

– …Мужчина! Мужчина!.. Который с корзинкой! Вы едете или нет? – раздался со стороны автобуса луженый фальцет контролерши. – Все одного должны ждать, што ли?!

Я прыгнул на подножку, а Маргарита вдруг вскрикнула:

– Ой, билет, билет! Ты забыл билет!.. – и побежала ко мне.

Но контролерша грудью преградила ей дорогу, деловито забрала билет, клацнула компостером и, сунув его мне, отступила на шаг от автобуса. Дверь захлопнулась, едва не прищемив мне нос.

Мотор взревел, и "экспресс" плавно тронулся. Проехал пять метров, десять, двадцать – и за секунду до того, как ему завернуть за угол, я в последний раз увидел высокую стройную фигуру и потрясающую золотистую гриву волос Маргариты…

И последняя

Вечерело…

Я сидел на крыше девятиэтажного дома, в бетонной коробке с окном, венчающей шахту лифта. Однако и лифт, и окно, и сам дом находились, сколь то ни странно, за тысячу километров от моего родного-преродного города, по которому я страшно соскучился и в который, даже несмотря на тоску по Маргарите, стремился попасть как можно скорее.

Стремился, но еще не попал.

Наверное, все последние дни и часы я подспудно, порой, может, и незаметно для себя, шел к этому решению…

А может, и не шел.

Но – пришел.

И вот меня опять занесло чёрт-те куда – в другой чужой город, на другую чужую улицу и в другой чужой дом, который сам по себе был мне совершенно не нужен. Мне был нужен соседний дом – напротив, метрах в восьмидесяти, и квартира во втором подъезде на четвертом этаже, в которой несколько лет назад мне по случаю пришлось побывать. Да даже и не сама квартира, а ее хозяин. Человек, из-за которого я прилетел…

Не имей сто рублей, а имей сто друзей – истина вечная. В этом городе у меня был (как оказалось теперь) только один друг, но хватило и одного. Когда я позвонил и сказал, что мне нужно, лишних вопросов он не задавал и даже не удивился. А впрочем, может, и удивился, но не подал виду. Наверное, позже он все поймет… да нет, не "наверное", а наверняка поймет. Но – не предаст. В этом я уверен был абсолютно.

Он разинул рот, когда увидел меня с корзинкой и ее наполнителем. Предложил оставить щенка, а после забрать.

Я отказался, пояснив, что должен улететь этой же ночью и лучше нам больше не встречаться. Он не настаивал. Поговорив минут пять, мы разошлись.

И вот сейчас мой "подарок" мирно дремал в корзине, которая стояла на полу… Слушайте, но как же его назвать?

В принципе, когда раньше меня посещала мысль завести собаку, я (хотя и считается, что называть животных человеческими именами – моветон) предполагал, что имя у него (разумеется, возьму кобеля, а не суку) будет Джон, или Пол, или Ринго, – бедняга Джордж1 отпадал из-за языколомного "рдж". И вот у меня есть собака, кобель…

Я взял приставленный к стене старомодный коричневый тубус и с негромким «поком» открыл его. Глянул в окно.

По бульвару, разделяющему два дома, медленно прогуливались люди: молодые мамаши и бабушки не многим старше с колясками, подростки с собаками самых разных пород и размеров (скоро и мы будем так!). Скамейки облюбовали пенсионеры обоих полов – нетрудно представить, что за разговоры там: кроют почем зря всех и вся и правильно делают.

Однако довольно пейзажей и лирики. Иначе скоро станет слишком темно. Я разложил на бетонном полу газету и принялся аккуратно извлекать из тубуса его содержимое – увы, отнюдь не дипломные и курсовые проекты, а нечто совсем иное.

Сначала я достал маленький, но очень мощный телескопический прицел, потом глушитель, подкосы приклада, спусковой крючок и прямо-таки даже изящный плечевой упор. Последним на газету лег ствол с рабочим механизмом.

Я внимательно изучил все детали винтовки – никаких клейм и опознавательных знаков. Да и судя по некоторым другим признакам – самопал, но дьявольски здорово сделанный. Все же народ наш удивительно талантлив!

Отодвинувшись чуть назад, я тщательно собрал винтовку и взвесил в руке: нормально, в самый раз. В конце установил и отрегулировал прицел и привернул глушитель. Распахнув рамы и еще немного отступив в глубь будки, прицелился в то самое окно…

Теперь оно было рядом. Точно на ладони. За стеклами мелькали какие-то тени – интересно, одних хозяев или еще и каких-нибудь гостей тоже?

Я положил винтовку и осторожно вытряс из тубуса обойму с патронами, но заряжать сразу не стал, сперва попробовал, извиняюсь за тавтологию, на спуск спусковой крючок. Щелкнул раз пять – вроде порядок. И вот наконец последнее: достав из "дипломата" телефон, снова уселся рядом с окном на старый деревянный ящик из-под бутылок и набрал номер.

Занято.

Закурил, уже с некоторым беспокойством поглядывая на часы и на небо. Через пару минут бросил окурок и позвонил опять.

Есть! Попал!

Три длинных гудка – и…

– Слушаю.

А у меня в горле внезапно точно встала противная тугая перегородка. Я откашлялся в сторону и как мог непринужденно сказал:

– Привет. Это я.

По-моему, он удивился. Потому что некоторое время молчал. Наконец отозвался:

– Аг-га… привет. Ты где?

– Да здесь, – простодушно сообщил я. – У вас на вокзале, проездом.

Это он переваривал еще секунд десять. А может, и не переваривал, а давал уже кому-то указание ехать на вокзал. А может, и не давал.

– Ну и… как там у тебя? – вроде бы равнодушно поинтересовался он.

Я улыбнулся:

– Да всё путем.

– А кто… Серого… узнал?

– Не узнал, – вздохнул я. – Но понимаешь, тут такое дело… – Малость помялся и: – Послушай, вы часом, тогда с ним в Афгане… ну, когда я из Кандагара в последний раз улетел…

– И что? – Я почти зримо видел, как сжались его челюсти. Пожал плечами:

– Ничего, но, понимаешь, я здесь случайно напоролся на одну хреновщину… Похоже, именно из-за нее кто-то из местных Серого и пришил…

– Тише! – перебил он. – Алмаз?

Я перешел на сценический шепот:

– Да вроде. Но только, слышь, странный какой-то. Там у него внутри…

– Заткнись! – цыкнул он. – Сейчас приеду, жди. Твой паровоз во сколько?

– Без пятнадцати одиннадцать, – сказал я. – А где встретимся?

– Под главными часами. – Он помолчал и спросил: – Это… ну, а у тебя там в натуре всё гладко прошло?

Я кивнул:

– Конечно.

– И… с ребятами расплатился?

Я сглотнул слюну.

– Ага… до копеечки.

По-моему, он насторожился, однако я поспешил закруглиться.

– Слушай, Бригадир, у меня щас труба сядет. Ты когда подскочишь?

Голос холодный, тон ледяной:

– Через двадцать минут.

– Всё, жду.

Но он уже бросил свою: пик-пик-пик…

Через пять минут, в определенном смысле рискуя насторожить абонента, я позвонил опять.

Занято. Вызывает машину? Или – не только машину?.. Да нет, он же не сумасшедший, понимает, что в таких делах лишние глаза не нужны.

Я кинул трубку обратно в "дипломат", сунул в рот незажженную сигарету и, снова взяв винтовку, на метр отошел от окна.

Приладил поудобнее к плечу приклад, немного наклонился вперед и, зажмурив левый глаз, приник к окуляру прицела. Сначала в поле зрения попали кусты. Сдвинул винтовку чуть вправо – в перекрестье телескопического прицела нарисовалась брыластая морда жирного, явно перекормленного ротвейлера. Казалось, протяни руку – и вцепится. Передёрнув затвор, уложил винтовку на локте, как Виннету, достал зажигалку, прикурил, глубоко затянулся…

Он появился через четыре минуты.

Вышел из подъезда, остановился и покрутил головой, видимо, ожидая машину.

Я снова прицелился. На сей раз, увы, не в ротвейлера и не понарошку, а в него и всерьез. Я ясно различал знакомое, чуть постаревшее лицо, косой шрам над правой бровью, наметившиеся в седеющих волосах залысины. Нет, но, в общем-то, он совсем еще и ничего, в форме… Левее, еще левее… Стоп! В перекрестье – переносица. Подходит… Нежно, мягко и плавно, как на сосок женщины, я надавил на спусковой крючок…

Хлоп!..

Наверное, со стороны это выглядело как невидимый удар по морде. Его словно тряпичную куклу отбросило к двери подъезда, и от лица в частности, да и головы в целом в мгновение ока осталось лишь мокрое красное месиво…

Больше меня не интересовало абсолютно ничего: ни заполошные крики прохожих и соседей, ни какие-то конкретные детали дела рук своих. Очень, очень хотелось бы надеяться, последнего в моей жизни такого дела.

Не обращая внимания на суету на улице, истошные женские вопли "Милиция! Милиция!" и визг тормозов с запозданием подлетевшего к подъезду темно-синего "Вольво", я быстро разобрал винтовку и засунул обратно в тубус. Потом схватил "дипломат", корзинку со щенком и спустился с крыши в подъезд, который выходил на другую сторону и на другую улицу.

Мне повезло – лифт оказался этаже на шестом или седьмом и вмиг донес меня вниз. Шекспировские страсти-мордасти по "убиенному" кипели где-то там, за домом; здесь же никто не обратил на меня ни малейшего внимания: дети играли в песочнице, а пенсионеры за столом в "подкидного". Я достаточно шустро, хотя и не настолько, чтобы привлечь к собственной персоне случайные взгляды, пересек двор и остановил на дороге машину.

– Набережная, – только и сказал водителю.

И он отвез и высадил меня на почти уже темной набережной, где я безо всякой жалости утопил в реке тубус с его содержимым. А потом я поймал другой "мотор". Который за полчаса домчал меня до аэропорта.

Мой рейс, последний сегодня, отправлялся через пятьдесят минут, пять из которых ушли на приобретение билета, а сорок пять – на уговоры строгого персонала порта пропустить в самолет нас с Джоном.

Да, решено!

Я назову его Джоном…

Постскриптум вместо эпилога

"– Алло, Рита? Это я!.. Что значит – кто "я"?.. Я! Ты меня слышишь?.. Ага, наконец узнала!.. Зачем звоню?.. Как это – "зачем"? Соскучился. А ты?.. Нет?! Не верю! Не может быть!.. Ну почему хам? И вовсе не хам, а просто… Ты одна? Я спрашиваю – ты одна?.. В каком смысле? Ну-у… в этом самом… Да нет! Нет! Я всё объясню!.. Когда? Ну, допустим, завтра. Вечером ты дома?.. Что? Дома? Тогда жди нас!.. Кого – "нас"? Слушай, какая тебе разница! Сама увидишь. Ну всё, целую!.. Что? Я говорю – це-лу-ю!.. Да почему сволочь-то?! Всё, кладу трубку!.. Нет, не скажу! Завтра, всё – завтра!.."

Я вскочил и очумело замотал головой. Потом, простонав голосом ильфпетровского Хворобьева: «Всё тот же сон! Боже, боже…», побежал в ванную и сунул голову под струю ледяной воды. Вроде помогло.

Мокрый и печальный, я вошел в зал, нащупал кнопку бра и, щелкнув ею, укоризненно поглядел на косматую тушу, развалившуюся на моем любимом диване.

– Опять улегся, скот!

Туша ответила долгим умильным взглядом, словно говоря: послушай, дружище, да стоит ли нервничать из-за подобной мелочи?

Я подошел к нему, сел рядом на пол и стиснул громадную лохматую морду руками:

– Всё, хулиган! Собирайся в дорогу! Завтра поедем на природу, будем кататься на лыжах и отдыхать.

Его полусонные, похожие сейчас на свиные глазки точно скептически вопрошали:

"Ну что удумал-то? Чего дома-то не сидится?"

Я отрезал:

– А вот не сидится! Хочу на лыжах, понял?

Он зевнул во всю пасть.

Я удивился:

– Спрашиваешь – почему?! Эх-ма, ты хоть и Джон, а дурак!

Он вздохнул, будто говоря:

"Ну и что ж, что дурак. Зато вот лежу на диване, а ты, умник, сидишь на полу. И вообще – давай-ка лучше спать, коли завтра в дорогу".

Я встал:

– Ладно, дубина, спи. – А сам – как вы полагаете, что сделал?

Ну да.

Взял гитару.

…Я рассеянно перебирал струны и вдруг вспомнил, как Серый когда-то пошутил: "Если умру, похороните меня под «Hey Jude»1. Чёрт, не удалось…

А потом я подумал: остался ли на всем белом свете кроме меня хоть один человек, душу которого пощадил "Чёрный Скорпион"? Очень хотелось бы верить, что остался… точнее – осталась…

Но нет, покуда ты мирно лежишь со своим последним хозяином в могиле, "Чёрный Скорпион", мне в вашем городе делать нечего. Спи спокойно, тезка…

Да, кстати, а на моих поминках нехило бы врубить «Don» t Let Me Down"2.

Учтите, ребята.