Текст книги "Чёрный Скорпион"

Автор книги: Юрий Кургузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Тогда я выбросил левую руку вперед и тут же влево – глаза и рука с топором рябого автоматически сместились туда же, и он открылся как последний болван, так что мне уже не оставалось ничего иного как носком правого ботинка врезать ему аккурат промеж ног.

Пенальти получилось неотразимым. Квадратный птицей взмыл в воздух и, теряя по дороге красный топор, грузно рухнул на груди своих младших товарищей. (Боюсь, за время полета он потерял не только топор.) Путь во двор оказался свободен, но, каюсь, в душе уже проснулся зудящий азарт игрока и спортсмена.

Следующим в духовный и физический контакт со мной вошел "грузчик" с милицейской дубинкой. Не знаю, какой казак учил его пользоваться этим инструментом как шашкой. Он замахнулся из-за спины, от всей широты русской души. В подобных случаях ставят простой блок – и запястье оппонента ломается само собой, инерция летящей дубинки отлично тому помогает. Так я и сделал: блок – негромкий хруст мелких костей – истошный вопль, и – левой по печени и указательным пальцем правой руки под кадык.

Второй сотрудник рябого начал красиво греметь и свистеть в воздухе цепью. Должен заметить, что цепь – штука очень неприятная и опасная, но лишь в руках умелого противника. Коли же это главное условие не соблюдено, то она может принести куда больше драматичных сюрпризов тому, кто ею машет, а не тому, на кого. Примерно так и получилось: мало того что этот орёл своими кульбитами не давал приблизиться ко мне целому еще покуда товарищу, – сначала он чувствительно заехал цепью себе по спине, а потом еще и по затылку. Когда же коварный снаряд едва ли не обмотал его молодецкую шею, я уже не мудрствовал – воткнул большой палец левой руки бедолаге чуть пониже пояса с правой стороны, и все последующие события перестали его занимать.

Стара как мир избитая истина, что только дураки учатся на своих ошибках. Оставшийся к тому времени на ногах парень с трубой, увы, в какой-то момент, очевидно, возомнил, что именно он самый крутой на этой базе, и – бросился в атаку. Уклонившись от удара, я вырвал трубу и врезал ею ему по ключице. Естественно, ключица сразу же сломалась, а потому в общую панораму поля боя и он смог отныне привносить лишь элементы звукового оформления. Всё, осталось топать домой. Нет, можно, конечно же, было показать этим парням еще какие-нибудь приемчики в партере, однако гуманизм в моей душе возобладал: я всегда был истинным гуманистом, и, думаю, что, к примеру, в какой-нибудь Флоренции эпохи Чинквеченто чувствовал бы себя гораздо комфортнее, нежели в наше жестокое время в нашей жестокой стране.

В общем, я собрался уже уходить, но вдруг кое-что вспомнил и вернулся к квадратному любителю топоров. Он пребывал в сознании, хотя, впрочем, сознание – понятие относительное и целиком зависящее от того, какой смысл вкладываешь в данный момент в это красивое слово. Я имел в виду, что рябой валялся на бетонном полу крючком. Глаза его были выпучены как у китайской рыбки-телескопа, и он ошалело вращал ими и по и против часовой стрелки.

Не выпуская из виду остальных потерпевших, я присел рядом и тихо спросил:

– Куда подевался этот белобрысый щенок?

Он молчал. Я повысил голос:

– Где искать эту мразь? Говори!

И опять – ни ответа, ни привета.

Тогда я поднял валявшуюся на полу резиновую дубинку и коротко, без замаха ударил по его левой руке. Легкий треск, всхрип… Аккуратно положив изуродованную руку вдоль тела, сделал вид, что собираюсь приступить к аналогичной операции над второй, покуда еще здоровой…

И знаете, этот маленький психологический трюк подействовал. Забыв про все на свете – боль, ненависть и проч., – этот мордоворот завизжал как баба:

– Не надо!.. Пожалуйста, не надо!..

Я бросил дубинку.

– Хорошо, не надо, так не надо. Говори.

Но он опять молчал.

Я с готовностью снова поднял дубинку и пожал плечами – мол, ну, гляди сам, как знаешь…

(А сейчас хочу сказать вот что. Да, понимаю, я обошелся с беспомощным врагом не слишком-то вежливо, однако весь предыдущий жизненный опыт учил: с подобными по-иному нельзя. Конечно, он валялся у меня в ногах, он был жестоко избит, унижен и раздавлен. Но только не думайте, что все это было мне так уж приятно, – с куда большим удовольствием я бренчал бы сейчас в каком-нибудь укромном уголке на гитаре или же галантно охмурял какую-нибудь смазливую девицу. Увы – в данный момент мне позарез нужна была информация, которая была мне нужна позарез. А самое главное то, что, поменяйся мы с ним местами, он бы меня просто убил. Я же убивать его не собирался. Во всяком случае, пока.)

И вдруг его точно прорвало.

– Щас… щас… – забормотал, заклокотал, завсхлипывал он. – Я скажу… скажу номер… Ты позвонишь… тебе скажут… вот… слушай… – И, запинаясь, он назвал номер.

– Молодец! – Я встал. – Сразу бы так, и не было бы неприятностей ни у тебя, ни у твоих дружков. – На пороге на секунду задержался: – Но смотри, дятел, выкинешь какой-нибудь фокус – я тя у негра в заднице достану!

И направился через двор и негостеприимную проходную к наверняка уже соскучившейся по своему седоку "Мазде".

Глава восемнадцатая

Попетляв по улицам, дабы убедиться, что за мной никто не следит, я остановил машину и, подняв все стекла, взял в руки телефон. Набрал номер, названный рябым, – послышались длинные гудки. Гудков было довольно много – уже кажется шесть, а я где-то читал, что по правилам хорошего тона трубку следует вешать после семи, – не берут, значит, либо никого нет дома, либо хозяева не желают именно сейчас ни с кем разговаривать. Но как бы там ни было, проверить глубину своих познаний в области этикета мне не удалось – трубку сняли.

Трубку сняли. И сказали:

– Алё! – Женским голосом.

– Алё, – радостно отозвался и я. Мужским. – Здравствуйте.

– Здравствуйте! – чирикнула, видимо, действительно женщина. – Что вам нужно?

Я не стал, извиняюсь, размазывать сопли по забору, а самым что ни на есть деловым тоном произнес:

– Мне нужно поговорить с Геннадием.

Женщина, а может, и девушка, – по тембру и регистру голоса скорее девушка, но ведь в наше смутное время тембр и регистр голоса, к сожалению, далеко не всегда являются критериями девственности – так вот, она удивилась:

– С каким Геннадием?

– Как с каким? Зверевым.

– Ах, с этим! – засмеялась она. – Но его нет.

– Да?! – "удивился" теперь я. – А мне сказали…

– Господи, ну правильно вам сказали, просто его сейчас нет. ("Сейчас" – с нажимом.)

– А когда будет? – полюбопытствовал я.

– Вечером. Он звонил минут десять назад, сказал, что придет ночевать… – И, немного помолчав, добавила: – Знаете, какой-то вздёрнутый, нервный весь. Неужто опять куда влип? Вы случаем не в курсе, а? – с трогательной доверчивостью спросила она.

Я полуискренне помотал головой:

– Не в курсе, честное слово, не в курсе.

Она вздохнула:

– Ну так позвоните вечером, часов в девять или даже десять. Раньше все равно не заявится.

– Обязательно, – пообещал я, – позвоню. Огромное вам спасибо, до свидания.

– До свидания. – И короткие гудки.

Я бросил трубку на сиденье и ненадолго задумался. Гм, похоже, эта кукла ни о чем не знает, да и вообще – удивительно наивное существо, даже не поинтересовалась, кто я такой, откуда взял номер и зачем мне понадобился ее ухажер. То, что он – ухажер, сомнений не вызывало. Бедная девочка… И бедная Вика!.. А впрочем, это я уже, кажется, не только заханжил, но и залицемерил – так ей, поганке, и надо, в следующий раз не будет связываться с барахлом.

– Да-да, вот именно – с барахлом! – грозно пробубнил я себе под нос и врубил зажигание.

Не скажу, что сложившаяся ситуация меня сильно устраивала, – почти полсуток вынужденного бездействия, да еще вдруг рябой со своей братией чего-нибудь отмочат. Но я все-таки надеялся, что не отмочат, – шороха там я вроде нагнал приличного, а с другой стороны, нет пока веских оснований считать, что эта шайка-лейка как-то связана с главными моими оппонентами – теми типами, которые любят вламываться по ночам в чужие дома, а при свете дня мешать дружеским парочкам уединенно плескаться в море.

Однако ежели вы полагаете, что я не нашел, чем заняться, то ошибаетесь – нашел. А когда подъехал к Маргаритиному "замку", сперва замысловато посигналил (условный знак), а уж потом занялся. Воротами, машиной и гаражом.

Войдя наконец в дом, увидел только Вику. Она возилась на кухне и наградила меня не очень-то ласковым взглядом.

– Пламенный привет от милого, – непринужденно проговорил я и по холостяцкой привычке полез к кастрюлям, но моментально схлопотал по рукам.

– Садитесь за стол!

Сел. А сев, уставился на нее младенчески-чистым взором, ожидая не только обеда, но и хотя бы одного-единственного вопроса о ее ненаглядном кобеле, – ну не могло же на самом деле Вику совершенно не интересовать, встретились ли мы, и если встретились, то в каком виде я его нашел и в каком оставил при расставании.

Но эта многогранно-ехидная девица, казалось, целиком была озабочена лишь одним: накормить меня. Я не протестовал и набил брюхо от души, а потом еще запил все предыдущее двумя кружками ледяного молока.

А потом я сказал:

– Спасибо. – А потом спросил: – Слушай, богиня Победы, тебе что, и в самом деле до лампочки этот пижон?

Она сердито дёрнула плечом:

– До лампочки, не до лампочки – какое вам дело! – И снисходительно пояснила: – Просто Генка уже звонил. – Но тут же колко добавила: – И рассказал, что его здорово напугал какой-то придурок. Случайно не знаете, кто бы это мог быть?

Я недоуменно уставился на нее:

– Понятия не имею. – И капельку поправился: – То есть, не имею понятия о придурке. Со мной Геннадий встречался, это да, однако ничего такого промеж нас не стряслось. Слушай, может, уже после у него был разговор с каким-то недоумком?

Вика кивнула:

– Разговор был. Только по описанию Генки на того недоумка больше всего походите вы.

– Да?

– Да. А еще…

– Нет, постой, – перебил я ее. – А ты, часом, не сообщила ему, что… м-м-м… в некотором смысле знакома с этим недоумком или даже придурком?

Ее брови поползли вверх:

– А это важно?

– Ну, в принципе, не слишком. Просто ежели твой хахаль из тех, из кого он может быть, нам не стоит чересчур афишировать свою близость.

– Близость?! – Вика глянула как стрельнула из противотанкового ружья. Однако я тотчас постарался успокоить ее оскорбленную невинность.

– Только в плане географическом, – пояснил. – Ни на что иное не претендую.

– Ну еще бы… – Девушка наградила меня каким-то не очень понятным, просто мессинговским взглядом. – В плане ином у вас проекты более грандиозные!

Кажется, я даже немножко заалел как красна девица. Поалел и проворчал:

– А вот это уже не твое дело. Так ты сказала Геннадию, что знаешь меня, или нет?

Она покачала головой:

– Успокойтесь, нет. Ведь тогда бы он догадался, кто навел вас на его берлогу, а это мне совсем ни к чему – давно по морде не получала?

Какое-то время мы оба молчали, думая каждый о своем. Первым хрупкую тишину нарушил я. Слегка откашлялся и вроде как непринужденно спросил:

– А где же наша хозяйка? Уж не заболела ли?

Но с этой девчонкой надо было постоянно держать ухо востро, а порох в пороховницах. И зевнула-то как бы равнодушно, а вот нате пожалуйста!

– Вам виднее, – со змеиной ухмылочкой прошелестела она. – Это ж вы с ней вчера где-то полдня протаскались… В общем, велели не беспокоить, отдыхают. – И лицо Вики вновь обрело бесстрастное выражение статуи.

– Ладно. – Я встал. – Тогда, пожалуй, тоже пойду вздремну.

Она кивнула:

– Идите. Только не проспите ужин.

Я назидательно помахал своим указательным пальцем перед самым ее носом:

– Ужин, милая, я не просплю никогда!

Глаза я продрал аж в четверть десятого и сразу же кинулся звонить наивной девушке.

Трубку взял сам объект моих вожделений, и по тому, каким хмурым и напряженным был его голос, я понял, что парень уже в курсе моих переговоров с его дружками и результаты их его отнюдь не радуют.

Не восхитился Гена и моему предложению о завтрашней встрече: долго мялся, что-то бубнил в ответ на заверения в самых лучших намерениях и чувствах. И только когда я слегка намекнул, что совсем не трудно будет узнать адрес его подружки (кстати, Вике о ней я покамест не говорил), а потом… В общем, после такого легкого шантажа этот альфонс сразу же согласился, хотя и выдвинул свои условия: завтра в девять утра я должен подъехать к кинотеатру "Волна", где меня встретят и отвезут к нему.

– И как же я узнаю твоего посланца? – поинтересовался я.

Зверев хмыкнул:

– Узнаешь, он лысый как яйцо.

(От комментариев воздержался.)

– А он меня? Учти, мне стричься наголо не хочется даже ради счастья свидеться с тобой.

Теперь он хрюкнул.

– Да ладно, возьми газету и стой как кол возле ступенек – не разойдетесь.

– Ну ладно, – пообещал я, – стану. – И положил трубку.

Спустившись вниз, снова нашел на кухне одну Вику. На этот раз ни до, ни после, ни во время приема пищи я не позволил себе ни единой не то что колкости – самой безобидной реплики в адрес кормящей меня девушки. И только уже прикончив десерт, все-таки не выдержал и спросил:

– А-а-а… э-э-э… Маргарита Владимировна?

– Поужинала час назад и опять поднялась в спальню, – как солдат отчеканила Вика.

– И что… Снова… э-э-э… велели не беспокоить?

– Снова.

– Понятно, – поморщился я. Поднялся. – Большое спасибо за всё, – обвел руками пустые тарелки. – И доброй тебе, душенька, ночи.

Девушка холодно кивнула:

– Не за что. – И еще холоднее добавила: – Вам тоже.

Я своему слову остался верен. Как пионер. Никого не потревожил и не побеспокоил. Однако, видимо, вот эта самая моя покорность и не входила в чьи-то коварные планы.

…Она заявилась незадолго до рассвета. Я, конечно же, сразу проснулся, тем более что уснул совсем недавно – выдрыхнувшись днем, все читал и читал… Короче, я сразу проснулся, но ломать кому-либо руки покуда не спешил – легкие шаги и легкое же, малость прерывистое дыхание были явно не бандитскими и вообще не мужскими.

Хотя темень в комнате царила непроглядная, изящный, чуть беловатый силуэт из этой темени слегка все ж таки вырисовывался – он осторожно прикрыл за собой дверь, секунд десять неподвижно постоял на месте, а потом на цыпочках поплыл в сторону меня и кровати.

Ну а потом таинственный силуэт вошел в безмолвный, однако довольно тесный контакт и со мной и с кроватью, на что мы оба, в принципе, не возразили…

Слушайте, я вовсе не собираюсь описывать события этой, так буднично начавшейся и так несколько неожиданно празднично продолжившейся ночи. У джентльменов сие ведь не принято, правда? Замечу лишь, что хотя до сих пор отношения между нами складывались не всегда однозначно (и полагаю, традиция эта не прервется, невзирая на то, что произошло), но, по-видимому, относительно аскетический образ жизни, который мне, да наверное, и ей тоже, пришлось вести некоторое последнее время, сыграл свою роль. Не скажу, что это был самый уж высший пилотаж, но сработали мы оба вполне прилично, на четверку с твердым плюсом. До пятерки же не хватало, ей-ей, сущей малости – однако хотя и сущей, но тем не менее весьма существенной: мы не доверяли друг другу, и потому все вроде бы страстные и эффектные объятья, поцелуи, охи-вздохи и прочие хитросплетения носили порой либо чисто физиологический, либо чересчур уж театральный характер. Но вероятно, это устраивало обоих, так как хотя, повторяю, до идеальной пары мы не дотянули, но и краснеть ни ей, ни мне за эти час-полтора никак не пришлось бы. Да мы просто отдыхали! И отдыхали телом, а не душой. Последнее же было, наверное, и невозможно – не знаю, как ее, а моей душе для более-менее полного умиротворения и покоя в этом городе требовалось еще очень и очень многое.

А на рассвете она ушла.

И я сразу же уснул как убитый.

И поскольку не увидел ни одного сна, то, похоже, это маленькое романтическое приключение пришлось весьма кстати – я, судя по всему, вновь восстановил нарушенный было баланс между собственными внутренним и внешним "я" и опять обрел в некотором смысле гармонию между своими грубым телесным и тонким духовным мирами.

И был тем, ей-ей, очень доволен.

Глава девятнадцатая

Я стоял и старательно нахлопывал себя по ноге свернутой в трубку «Курортной газетой». Когда ноге становилось больно, менял ее вместе с рукой. На часах без пяти девять, но опять было уже жарко, и опять чувствовалось, что это только начало.

Сегодня я оказался без машины – она зачем-то понадобилась Маргарите – и качать права не стал – удовлетворился общественным транспортом. Между прочим, завтрак (на сей раз в полном составе) прошел почти в гробовом молчании – у меня, как вы понимаете, и без того было чем забить себе голову, у Маргариты и Вики, как я понимаю, тоже. Частичное же изменение статуса моего пребывания в этом доме покамест совершенно не отразилось на характере наших внутривидовых отношений. По крайней мере – внешне…

И тут он появился. Приятель этого паршивца. Слушайте, действительно – если бы даже в руке моей не было "Курортной газеты", встреча наша все равно состоялась бы: не узнай меня он, я бы его узнал непременно. И не только потому, что этот кадр был ослепительно лыс, а еще и по той простой причине, что он был одним из членов пресловутой четверки, бурное знакомство с которой закончилось для меня больничной койкой. Я невольно напрягся и, воспользовавшись тем, что "лысый" меня еще не засёк, моментально кинул на нос черные очки, пребывавшие до того в кармане, – в сочетании с уже прилично отросшими усами и бородой (не брился с момента прибытия в этот город) эта маскировка могла пригодиться.

И она пригодилась. Поскольку глаз под очками видно не было, я пристально следил за каждым движением и каждой реакцией лысого. Нет, меня он явно не узнавал, хотя приметил. Он еще покрутил своим шаром в поисках подобных "колов" с газетами – тщетно, такой в округе был я один.

И тогда он приблизился и сказал:

– Привет.

Я медленно повернул голову, словно узрил его только что, и, выдержав паузу, тоже сказал:

– Привет… Что дальше?

Лысый не очень уверенно захихикал:

– А что дальше? Пароль – отзыв, да?

Однако я не принял его дурашливого тона.

– В чем дело, мальчик? Вы, кажется, имеете мне что-то сообщить?

– Гы-гы-гы… – Лысый все еще улыбался. – Да ладно тебе, я ж от Зверька!

– Какого "зверька"? – Баритон мой был холоден как лед.

И он растерялся.

– Как – какого? Генки!

Я не стал переигрывать и кивнул:

– А-а, понятно. Значит, ты именно тот, кого я жду.

Чувствовалось, что мой патрицианский стиль и тон не слишком-то лысому по душе, однако как вести себя со мной, он все еще не мог сообразить. А я вовсе не собирался вселять в его подростковые мозги какую-то определенность в отношении собственной персоны.

Но лысый все-таки сделал первый самостоятельный шаг.

– Ты, гляжу, новенький? – не очень робко и не очень нагло, скорее, просто нейтрально осведомился он.

Я пожал плечами:

– Ну почему же. В некотором смысле даже старенький.

Он снова заулыбался:

– Не, это я к тому, что раньше нам вроде бы встречаться не приходилось.

– Да вроде бы, – подтвердил я, вспоминая, как он летал по кафе. И скромно добавил: – Но ты, пожалуй, от этого не много потерял.

Улыбка сползла с его лысого лица:

– Ты о чем?

– Ни о чем. Слушай, мы идем или не идем к Генке? Или он спрятался вон в тех кустах?

Парень покачал головой – похоже, я ему уже определенно не нравился.

– Нет, – тихо сказал он. – В кустах его нет. – И спросил: – Ты на тачке?

– На лыжах.

– Тогда пошли, – мотнул он едва ли не отбрасывающей солнечных зайчиков головой и быстро зашагал к перекрестку, за которым, приткнувшись к тротуару, стоял потрепанный, когда-то зеленый "Москвич". – Садись.

Я влез на место, соседнее с водительским, и лысый со второй попытки включил зажигание.

– Куда поедем? – поинтересовался я.

Он абстрактно дёрнул плечом:

– Да есть место…

Однако когда машина выскочила на загородное шоссе, я насторожился:

– Эй, джигит, не сильно разогнался? Я вчера базарил с Генкой по телефону – он был в городе.

Лысый усмехнулся:

– Так то вчера. А сегодня уже нет. Или передумал?

– Ничего не передумал! – буркнул я, чувствуя, что начинаю терять набранные в дебюте очки. И он, похоже, это почувствовал: угнездился на обшарпанном сиденье повальяжнее, а голос сделался более уверенным, если не сказать наглым.

Внезапно он остановил машину.

– Уже приехали? – удивился я, с любопытством оглядываясь по сторонам. Странно – вокруг одни пейзажи.

Он покачал головой:

– Еще не приехали… – Перегнулся к заднему сиденью и бросил мне на колени черную вязаную шапочку из тех, что в народе называют "петушками". – Надень. (Кстати, в народе их называют не только "петушками", и меня всегда занимал чисто филологический вопрос: какое название первичное, а какое – производное. Но это так, к слову.)

– Не понял… – Кулаки сжались. – Зачем еще?

Моя реакция от него не ускользнула: он больше не улыбался, не смеялся и кажется даже чуточку побледнел. Но тем не менее снова упрямо и мужественно повторил:

– Надень, и так, чтоб были закрыты глаза. Ты не должен видеть дорогу, по которой мы поедем дальше.

– Эге… – протянул я. – Слушай, мечта военкома, а это уже перебор!

Он не очень смело, но твердо проговорил:

– Как хочешь. Тогда поворачиваем обратно.

– И кто так сказал? – прищурился я.

– Зверёк.

Я прищурился еще сильнее:

– А что он за яйцо, этот Зверёк?

Парень явно чувствовал себя как на иголках, но старался держаться браво.

– Прикинь сам, – тихо сказал он. – Мы тебя не знаем и знать не хотим. Ты первый сунулся к Генке – выходит, ему и решать, что да как. Просто он кое-где начепушил децл и теперь залег на дно. И потом, мало ли, вдруг ты мент?

(Признаюсь, первым моим желанием было врезать ему, но это желание я сразу же пригасил: тогда всё насмарку. Второй мыслью было рвануть на груди рубаху под козырного: ты с кем, сука, падла, в натуре, базаришь!.. Однако и этот финт навряд ли привел бы к чему путному – я вовсе не собирался строить урку, да как следует и не сумел бы.)

– Нет, я не мент, – медленно проговорил я. – Но в чем-то ты прав. Вот только а ну как возьмешь да саданешь меня по башке, а?

Лысый опять покачал головой:

– Я тебя не знаю, и ты мне нигде не насолил. Нужен Зверёк – надевай шапку и едем дальше. Не нужен – заворачиваем и докачу хоть до дома.

– Ладно. – Я пожал плечами: выбора действительно не было, разве поломать его, а потом пусть показывает дорогу. Но там-то, в конце пути, мне все равно будет необходим провожатый… Интересно, а что этот Котовский подразумевает под словом "начепушил"? – Ладно, – повторил я и, быстро сняв очки, натянул на глаза шапочку. Кстати, зрения она, в общем-то, не лишала: сквозь вязку я вполне мог ориентироваться в пределах кабины и даже присечь, если он вдруг в самом деле возьмет да и надумает дать мне по балде. Но вот разглядеть дорогу было бесполезно.

И мы поехали дальше. Метров через двести мой лысый Вергилий, совершенно не маскируясь, свернул влево, на грунтовку, уходящую (и дурак бы догадался) в почти примыкавшие к побережью лесистые предгорья. А вот потом дорога начала петлять. Ехали мы долго – не менее получаса, хотя похоже, что где-то лысый "кружил". Наконец "Москвич" остановился, и он сказал:

– Конечная, раздевайся.

Мне не очень понравилась эта шутка, но я смолчал, пообещав себе при первом же удобном случае ее ему припомнить. Стянул проклятую шапочку, бросил назад и, опять нацепив очки, вылез из машины.

Мы находились в небольшой долине, окруженной со всех сторон холмами разной высоты и степени лесистости. Наверное, тут хорошо было бы снимать фильмы про индейцев. Или про партизан. Но здесь не было ни партизан, ни индейцев – прямо передо мной располагалось то, что с определенной натяжкой можно было бы назвать фермой: большой старый деревянный дом, какие-то сараи и навесы. Чуть дальше за домом стоял флигель без окон – очевидно, они смотрели в другую сторону, – на котором, как и всем остальном, лежала печать некоторой заброшенности и запустения. Но только некоторой. Как на законсервированном бандеровском схроне.

Громко хлопнула державшаяся чуть ли на проволоке дверца машины – это ко мне присоединился мой проводник. Я обернулся к нему:

– Ну и где же Зверёк?

Парень ткнул пальцем в сторону флигеля:

– Там.

Я удивился:

– Да неужели?! И что же он в этой развалюхе делает? Песни поет и книжки читает?

– Слушай, брось, а, – почти дружелюбно посоветовал лысый. – Ты ведь сам хотел с ним встретиться, так чего теперь корячишься. Коли хотел – иди.

И я пошел. Он – за мной следом. Мимо дома, на двери которого висел ржавый замок, мимо ветхого деревянного сортира и одного из сараев. Другие два стояли довольно далеко – метрах в ста пятидесяти и левее, почти возле самого леса.

Не дойдя шагов десяти до крыльца флигеля, я остановился. Лысый тоже. По-моему, сейчас он опять начал немного вибрировать.

Я сказал:

– Брат, а ты уверен, что за этой дверью меня не ждет никакой неприятный сюрприз?

Он вздохнул:

– Уверен. А вот тебя никак не пойму.

Я пожал плечами:

– Да нет, всё путем, только что-то подозрительно – неужели Генка специально из-за меня забрался в эту крысиную дыру? Не развеешь сомнения, брат?

– Да не специально, – презрительно скривил губы лысый. – Говорю же, ему отсидеться надо, всего и делов. – Однако глаза его бегали, а пальцы чуть-чуть дрожали.

– В городе, что ли, места не нашлось? – покачал головой я.

Лысый начал терять последние остатки терпения.

– Твою мать! Нашлось – не нашлось… Ты кто, ревизор? Он сам сюда захотел, понял?

Я кротко кивнул:

– Понял… – И вдруг левой рукой слегка, но и достаточно крепко сдавил ему горло.

– А-а-а… м-м-м… – заклокотал он своими гландами и альвеолами, но я тихо шепнул:

– Спокойно, не колотись, маленький шмон… – и быстренько обшарил все явные и тайные участки на его теле в поисках оружия.

Оружия не нашлось, и я отпустил его горло, получив от лысого взамен благодарности совершенно невообразимую смесь богохульств, мата и змеиного шипа.

– Ты… ты… ты!.. – мотая головой, рычал он, однако, внезапно поняв по моим глазам, что если не заткнется, все может повториться – заткнулся.

– Извини, – сказал я. – Это для твоего же блага. А ну как начал бы дёргаться у меня за спиной и я, подумав, что у тебя в гульфике пушка, сделал чего-нибудь не так? Теперь же я знаю: пушки нет.

Он молча рванул вперед и остановился у невысокого крыльца. Показал рукой на дверь:

– Валяй.

Я нахмурился:

– А ты?!

Прикусив губу, он негромко проговорил:

– Мне туда не нужно. И вообще, меня уже ждут в другом месте…

– А, слинять хочешь? Ёлки-палки, какие мы, оказывается, незаменимые! Его, видите ли, ждут в другом месте… Пойдешь со мной, – грозно рявкнул я.

– Нет…

– Да. И первым, чтоб никаких сюрпризов. Признаюсь: сначала ты показался мне дурачком. Но ты вовсе не дурачок, ты очень сообразительный. Так вот, надеюсь, у тебя достанет сообразительности смекнуть: либо ты идешь, либо падаешь…

Он посмотрел на меня таким взглядом, что я вдруг опомнился – что я делаю, брать его с собой в дом нельзя ни в коем случае! – и, притворившись, что внезапно передумал:

– Ну ладно, – сказал миролюбиво. – Не хочешь, как хочешь. Повернись-ка.

Его кадык судорожно задёргался.

– Не надо!

– Надо, – нахмурился я и доверительно добавил: – Иначе, сынок, будет еще хуже… – А когда он свалился на траву, подумал, что теперь-то по крайней мере никто не будет угрожать мне с тыла.

Я осторожно поднялся по ступенькам крылечка и приоткрыл дверь. За нею лежал небольшой темный коридор, который заканчивался еще одной дверью. Мысленно перекрестившись, резко распахнул ее и… замер на пороге…

Чёрт, не знаю, что ожидал узреть – какой-нибудь притон, хазу, малину, в общем, типичное бандитское логово, – но то, что предстало перед моими глазами, было таким неожиданно мирным, будничным и домашним, что я растерялся. Этот Неуловимый Джо, этот быстроногий осёл Генка Зверев сидел как ангелочек за стареньким, накрытым скатеркой столом и… пил из пакета кефир вприкуску с баранками. Выражение лица его было ясным и милым.

Увидев меня, он, кажется, абсолютно не удивился и не испугался – только приветливо-жалко улыбнулся и слабо махнул левой рукой с зажатым в ней бубликом.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуй, – сказал я и шагнул в комнату.

Знаете, вообще-то меня трудно подловить на каком-нибудь фокусе. Однако настолько обыденной и спокойной казалась вся царившая в этом домике атмосфера, настолько простодушным и недотепистым выглядел сейчас этот парень с бубликом и кефиром, что я…

– Приятного аппетита! – почти от души пожелал ему я, позабыв на какой-то миг про всякую осторожность и чуть ли не по-отцовски нежно глядя в его улыбающиеся глаза…

Увы, ежели я поведаю вам сейчас, что мне показалось, будто меня поразил вдруг на месте гром небесный, то, конечно, совру. Ни хрена мне тогда не показалось. Это уже после я понял, что в ту секунду, когда почти от души пожелал бедненькому Гене Звереву приятного аппетита, некто третий, совершенно не предусмотренный программой (м о е й программой), очевидно, стоявший за молодецки распахнутой мною дверью, очень ловко и очень сильно врезал мне по затылку. Чем? Не знаю – тогда я подумал, кувалдой или как минимум монтировкой. А может, и не подумал.

Да нет, ни о чем я тогда не думал – я просто бесконечно долго все падал и падал, проваливаясь в какую-то бездонную черную пропасть, а добрые светлые глаза паразита Геннадия тепло и грустно смотрели мне вслед…