Текст книги "Чёрный Скорпион"

Автор книги: Юрий Кургузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Маргарита посмотрела на меня долгим взглядом смертельно усталой собаки. Очень красивой, впрочем, собаки.

– Идиот, – сказала тихо и пошла к машине.

– Ну и что ж, что идиот! – немного обиженно буркнул я. – Зато живые остались… – И вернулся к своим баранам. То есть, мертвецам.

Подробно описывать дальнейшее считаю делом совершенно не обязательным. Клиент, веревка, тяжелый камень в качестве груза – и… И так три раза. Весьма, между прочим, нелегкое и противное занятие, без нужды не рекомендую.

Машину их я бросил, стерев предварительно все свои "пальцы", на выезде из города. Выезде, прямо противоположном тому, где мы с Маргаритой так весело искупались.

В общем, совсем с другой стороны.

Глава шестнадцатая

К дому Риты я подошел, когда уже начинало смеркаться. БЛльшую часть времени, истекшего с минуты нашего расставания на берегу, пришлось потратить на пару дел – не настолько интересных, чтобы о них рассказывать, но достаточно важных, чтобы ими пренебречь. Особенно первым. Хотя и вторым тоже.

Я потянул ручку калитки – дверь не поддалась. Повертел головой по сторонам и заметил Вику, которая опять чего-то там поливала на ночь. Я имею в виду растения. И из шланга.

Собравшись было позвать девушку, я вдруг передумал: присел на корточки за высокими кустами, густо произраставшими по периметру забора, и не очень громко, но очень пронзительно свистнул. Сквозь прорехи в листве было видно, как Вика, выпрямившись, принялась оглядываться. Потом она снова нагнулась, закручивая вентиль, а затем, отбросив назад прядь упавших на лоб русых волос, медленно пошла в мою сторону. Лицо ее было внимательным и напряженным – наверное, потому, что меня она не видела. Сегодня Вика была не в джинсах, в которых я уже привык ее лицезреть, а в какой-то свободной рубашке, едва прикрывавшей нижнюю часть бедер, – и всё. Нет, пардон, не всё, на ней был еще тоненький кожаный поясок. Вот теперь всё.

Викины ноги, худощавые, но стройные, осторожно ступали по зеленой траве, перешагивали через небольшие клумбы, и я подумал, что вообще-то она очень даже и ничего. А еще подумал, что…

Ноги остановились возле меня, и, внезапно подпрыгнув, я выскочил пред ее светлы очи как чёртик из табакерки.

– Ай! – взвизгнула Вика, однако, узнав меня, зло гаркнула: – Рехнулись?!

– Так, самую малость, – признался я. – Ровно настолько, чтоб не забрали в дурдом.

Она прищурилась:

– А может, рискнете? Отчебучьте чего-нибудь сверх обычного репертуара – и…

– Это чтоб забрали? – Я энергично замотал головой: – Не искушай, не выйдет. – И предложил: – Помочь открыть? А то неудобно, стою тут как этот. Что люди подумают?

Вика молча щелкнула замком и посторонилась, запуская меня во двор. Я совсем уже было вознамерился прямиком направиться к дому, как вдруг вспомнил, что, в сущности, так до сих пор и не побеседовал толком с этой очень и очень занятной девицей. К тому же сегодня она нравилась мне гораздо больше, нежели вчера и тем более позавчера. Вероятно, потому, что была в одной рубашке, без джинсов. Нет, с другой стороны, Маргариту-то нынче я имел счастье видеть в экипировке еще более скромной… Но это так, не для сравнения, сравнивать их было, конечно, нельзя – что в одежде, что без.

– Послушай, милая, – ласково сказал я. – А если мы с тобой сейчас немного поболтаем?

– С хозяйкой не наболтались? – И я, честное слово, опять не совсем понял, что это: грубоватое простодушие, наивная подколка или нечто большее – стремление прикинуться эдакой невинной недалекой девчушкой, которой (хоть режьте!) она отнюдь не была.

– Не наболтался, – браво кивнул я и многозначительно погладил начинающие отрастать усы. – Ну и не все же время с хозяйкой. Захотелось, знаешь-понимаешь и с тобой. – И потянул ее за руку: – А пойдем-ка, дорогая Виктория, в беседку. Да-да, я уже знаю, что в саду есть очень миленькая беседка в кущах, тэк скэ-эть, виноградных, – вот и пойдем, покалякаем…

По ее тонкому лицу пробежала мгновенная, мимолетная тень. А может, мне показалось. Однако согласилась она сразу. Почему? От невеликого ума или же наоборот?

Вика пожала плечами, отчего внизу едва не открылось то, что еле-еле скрывала рубашка.

– Идемте, только не пойму, о чем это нам с вами следует говорить?

– Ну что значит – следует? – удивился я, вышагивая за ней в направлении сада. – Ничего нам не "следует", просто…

– Да ладно, – махнула она рукой. – А то слепая! Не вижу, что ли, как вы высматриваете да вынюхиваете. Разве не так?

– Интересно… – пробормотал я. – Оч-чень интересно… И что же я, детка, по-твоему, высматриваю да вынюхиваю, а?

Она, не поворачиваясь, тряхнула волосами:

– Сами знаете! Рыскаете везде как легавый… – И испуганно осеклась: – Ой!

Верите, из ее нежных девичьих уст это несколько специфическое словцо вылетело столь естественно и, я бы даже сказал – привычно, точно славное дитя сие ну как минимум пару лет отторчало на нарах.

– Нехорошо, – назидательно проговорил я. – Нехорошо, Вика, употреблять подобные выражения в культурной речи.

Но тут мы пришли, и она с размаху бросилась на скамейку.

– Ладно вам, я нечаянно. Скажите лучше сразу – опять будете пытать про Генку?

Я едва не изобразил на своем лице неподдельное удивление, но, вовремя спохватившись, все же сумел оставить там то, что было до этого, – каменную маску.

– Ну-у, и про Генку тоже, – уклончиво протянул я. – Однако не только… – И вдруг подумал, что этот пустой перебрех может ведь тянуться до бесконечности. Конечно же, никакая она не простушка и не дурочка, а очень себе на уме, и потому надо просто врезать ей по рогам – в переносном, разумеется, пока смысле, а не прямом. Я и врезал.

Спросил:

– Милая моя, солнышко лесное, а скажи-ка дяде, ведь недаром куда-то делася собачка?

Она изумленно вскинула на меня свои (наивные, ей-ей, наивные!) глазки:

– Но я же говорила – Жак убежал! Выкопал, скотина, яму под забором и убежал домой.

– Да-да, – кивнул я, – действительно скотина, это мы уже слышали. Но вот почему я лично, собственными глазами видел, как эту самую яму под забором рыла… ты? И уж конечно, не нежными ручками и ноготками, а обыкновенной, вульгарной лопатой. Так-то вот.

Блеф! Полный блеф. Или – почти полный. Разумеется, ни фига я не видел кроме следов от лопаты на грунте. Но эта туфта произвела на мою голоногую собеседницу эффект разорвавшейся бомбы: губы ее задрожали, зрачки застыли, словно увидели вдруг в моем дотоле обыкновенном рту кривые клыки вампира, и…

– Я… я не… – залепетала Вика.

– Хватит! Лапшу будешь вешать кому-нибудь другому. – Я зловеще понизил голос: – Быстро признавайся, почему ты это сделала! – Многозначительно помолчав, добавил: – А ну как, подружка, ты сделала и не только это?..

В глазах ее уже стояли слезы, но я был холоден и неумолим. Да в самом деле, какая-то трясогузка начнет тут нам устраивать бессонные ночи!

– Н-нет… – наконец с трудом выдавила она. – Н-нет, что вы… Как вы можете…

– Я – могу, – бесстрастно произнес я. – Если у тебя (не приведи господь, конечно) убьют близкого человека, гарантирую: сама удивишься, когда почувствуешь, на что вдруг стала способна. Так что не испытывай моего терпения и говори, зачем выпустила собаку! Между прочим, тем самым ты чуть не подвергла в ту ночь всех нас очень и очень большим неприятностям. Хорошо еще, что ничего не произошло. (Ха, знала бы она, что кое-что все-таки произошло… Чёрт, а может, стерва, и знает?) А если б нас перерезали сонных? – Я положил руку ей на плечо, и – совсем не нежно и даже не мягко: – Докладывай!

Вика, опустив голову, шмыгнула носом.

– Я… мне… Мне позвонили… – родила наконец с третьей попытки.

– Кто?

Она всхлипнула:

– Я… Я не знаю. Это был голос… какой-то странный, глухой…

– Дальше! – нетерпеливо сдавил я ее плечо.

Девушка охнула от боли, и я опомнился – убрал руку.

– Он сказал… прогони собаку, а то будет плохо… Ну, я испугалась и, когда стемнело… Да что говорить, раз сами видели.

(Это было уже интересно. Коли не врёт, – а возможно, и не врёт, – звонивший знал, что собака чужая и при первом же удобном случае убежит домой. Очень интересно…)

Но надо ковать железо, пока горячо, и я тоном заправского палача продолжил:

– Хорошо, допустим, сейчас ты не солгала и я тебе верю. – Вика подняла смятенные глаза, однако тона я не смягчил. – Да-да, я тебе верю, а теперь расскажи-ка, будь ласкова, где же все-таки обретается твой мачо?

– Это вы про Генку?

– Про Генку, родная, про Генку.

– Не знаю…

– А это, часом, не он звонил?

Вика судорожно стиснула кулачки.

– Нет! Клянусь вам, нет!

– Ладно-ладно, верю. – Я решил подкатить с другого бока. – Послушай, – уже чуть ли не по-отцовски пророкотал я. – Ты же смышленая, умная девочка. И должна соображать, чем это пахнет. Ну хорошо, давай поставим вопрос по-иному: ты не знаешь, где Геннадий, однако можешь предположить, в каком месте его вероятнее всего отыскать. И это ни в коем случае не будет предательством с твоей стороны – наоборот, откровенно поговорив со мной, он избежит многих неприятностей.

Вика надолго умолкла. Потом опять принялась наливаться слезами. Я ей не мешал.

– Может, на складах? – наконец жалобно вздохнула она.

Я настрожился:

– На каких складах?

– Ну… знаете, оптовая база, откуда по магазинам и киоскам развозят сигареты, водку и все остальное.

(Это было уже кое-что.)

– Так-так, и на той базе его можно найти?

Вика сморщила носик.

– Просто он ошивается там иногда. На этих складах работают какие-то его приятели.

– И ты знаешь адрес?

– Да. Только… – Голос ее снова дрогнул. – Не говорите Генке, пожалуйста, что я вас туда навела.

– Конечно-конечно, – заверил я. – Не беспокойся. – И вдруг спросил: – Ты боишься его, Вика?

Даже в надвигающихся на землю сумерках было видно, что девушка побледнела.

– Ну что значит – боишься? – уклончиво прошептала она. – Просто он… нервный…

("Нервный"? Интересно. Псих, что ли?)

– В каком смысле нервный, Вика? Дерется или как?

Она прикусила губу.

– А вот это вас совсем не касается.

– Хорошо, не касается, так не касается. Ладно. – Я встал. Она – тоже. – Да не волнуйся, – в который раз повторил я. – Если увижусь с Геннадием, про тебя и речи не зайдет. – И, поворачиваясь в сторону дома, в самый последний момент успел поймать уже каким-то даже не боковым, а чуть ли не полузадним зрением очень холодный и очень злой взгляд девушки в рубашке с кожаным пояском…

За ужином мы с Маргаритой не проронили почти ни слова – так, пара фраз ни о чем.

Потом она поднялась наверх – а я решил, что в спальню, и тихо, как вор, прокрался в гостиную с гитарой на стене.

Я осторожно снял гитару с крючка и, присев на диван, принялся еле слышно перебирать аккорды. И пальцы почему-то сами собой нащупывали самые жалобные, самые слезливые и мерзопакостные звуки. Ночь, тьма, звезды, луна в черном небе за крепко закрытым окном – и противное-препротивное, поганое-препоганое настроение в стиле псевдолермонтовской хандры и сплина. Когда-то я вычитал фразу, что сплин – это черная кошка, которая забирается к вам в сердце и когтями разрывает его изнутри…

Чёрт!.. Я резко ударил по струнам, но тут же испуганно заглушил их ладонью.

– Господи, вы даже гитару мучаете одинаково!

В дверях как привидение стояла Маргарита. Она была в чем-то светлом – не то халате, не то пеньюаре.

– Это импровизация, – скромно возразил я, поспешно отложив инструмент.

Маргарита усмехнулась:

– Все равно похоже. Значит, вы даже импровизировали одинаково.

Я все еще не понимал, сердится она или нет, и на всякий случай сказал:

– Прости…

Но она, кажется, меня не слушала. Или – не слышала. И вдруг…

– Признайся… – тихо проговорила Маргарита. – Неужели ты и правда поверил?

– Чему? – нахмурился я.

Маргарита нервно сжала руки.

– Тому, что утром несла про меня эта шлюха!

Я покачал головой:

– А разве это важно?

Светлая тень шевельнулась.

– Не знаю…

А я и сам не знал. Не знал, поверил ли, и не знал, важно ли это для меня или нет…

Но вот одно я все-таки, кажется, знал совершенно точно: слова той проклятой бабы в простыне были мне очень и очень неприятны.

Занавес…

Глава семнадцатая

Наутро я дождался пробуждения Маргариты и попросил у нее разрешения воспользоваться машиной.

Разрешение в конечном итоге получил, однако далось это нелегко. Нет, не в смысле, что Маргарите было жалко машину. Не жалко, просто она снова хотела ехать со мной.

А вот я того не хотел. С меня было довольно, что вчера эта женщина стала свидетельницей событий, видеть которые ей ну никак не стоило. Она до сих пор смотрела на меня взглядом, выражение коего мне очень не нравилось, – но вчера-то все получилось случайно, моей инициативы там не было. Сегодня же, возможно, инициатива будет – и лучше если я буду один.

Короче, мне таки удалось убедить Маргариту остаться дома. Я вывел машину со двора и, закрывая ворота, увидел, что хозяйка ее стоит на крыльце и смотрит мне вслед как какая-нибудь Гвиневера на отправляющегося на войну короля Артура. Мелькнула неприятная мыслишка: а вдруг в мое отсутствие сюда возьмет да нагрянет некий весьма нежелательный сэр Ланцелот?

Но увы, я не имел права сидеть сложа руки – как говорится, волка ноги кормят. Дабы добраться до следующих, уже более важных и значительных звеньев той чёртовой цепи, которую я вознамерился размотать, действительно пора было засучив рукава браться за роль волка, охотника, но никак не жертвы. И охотника не случайного, как вчера и даже позавчера, а сознательного и умышленного. Как сегодня.

Итак, я поехал в город, сообразовываясь в своем движении со сведениями, которые получил от злючки Виктории. Ехал и думал: а спал ли с ней Серый, и если спал, то не здесь ли собака зарыта? И может, все гораздо проще и пошлее, нежели я предполагаю: узнав об измене подружки, оскорбленный ухажер вместе с приятелями убивает обидчика, а потом все четверо ударяются в бега…

Действительно, очень простая и многое объясняющая версия. Многое, но, к сожалению, не всё: недавние мои ночные и дневные приключения в эту версию не вписывались… Хотя, может, не тронь я первых двоих, ничего страшного и не случилось бы, покурили и спокойно разошлись по домам… Нет, подождите, были ведь еще и телефонные звонки – Маргарите и (коли не брешет) Вике, а в звонках – угрозы, и, судя по всему, отнюдь не малахольного дружка этой дрянной девчонки.

Пару раз я тормозил, уточняя у прохожих маршрут следования, и наконец остановился, не доезжая метров тридцати до сияющих свежей зеленой краской железных ворот, за которыми вроде и находились те самые "склады".

Я вышел на мостовую, закрыл машину и, закурив, скучающим шагом направился к воротам. Там немного постоял, дотягивая сигарету, потом постучал в дверь, запертую изнутри рядом с воротами.

Примерно с полминуты все было тихо. Наконец послышались шаги и скрежет отодвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и я увидел невысокого, но почти квадратного человека – широченные плечи, мощные длинные руки, короткие толстые ноги и физиономия – впору пугать непослушных детей.

Все лицо этого типа было покрыто оспинами – так, словно ему в свое время не сделали прививки от этой уже экзотической болезни и он ее в конце концов где-то да подцепил. Маленький курносый нос вызывающе топорщился между бугристых щек, а чуть выше расположились узкие, близко посаженные глазки серо-голубоватого колера. Уши красавца были плотно пригнаны к голове, а губы казались заскорузлыми и обветренными навсегда. В общем, похоже, на протяжении жизни этого гоблина часто и много били по морде. Но конечно же, и сам он тоже бил по морде других много и часто: классический ходульный пример эдакого мафиозно-уркаганского кинозлодея. Но не слишком высокого ранга. Главари в кино обычно относительно утонченные и даже чуть ли не интеллигентные. А такие вот орангутанги – простые исполнители среднего и низового звена.

"Орангутанг" внимательно окинул меня цепким взглядом с головы до пят и на диво вежливо просипел:

– Здравствуйте.

Я был не менее учтив.

– День добрый.

– Вас что-то интересует? – спросил он. – Вы, смотрю, человек новый?

– Новый-новый… совсем новый… – пробормотал я.

– Так что? Сигареты, спиртное, косметика, ширпотреб, кондитерские изделия?

– М-м-м… – помотал я головой. – Да-да, конечно… Но знаете… – И выпалил: – Мне позарез нужно поговорить с Геннадием.

Квадрат удивился:

– С кем?!

– С Геннадием, – повторил я.

Он полез лопатообразной пятерней к затылку. Не спеша почесал короткий ежик.

– Слушайте, – наконец медленно проворчал он. – А вы уверены, что попали куда надо? Никакой Геннадий у нас не работает. – И сделал почти неуловимое движение, собираясь закрыть дверь.

Меня это вовсе не устраивало, и правая моя нога вроде бы незаметно переместилась чуть-чуть за порог. Однако квадратный это заметил, и маленькие глазки его стали еще меньше.

– Гражданин, – бесстрастно произнес он. – Вы ошиблись адресом. Повторяю специально для глухих и бестолковых: никакой Геннадий здесь не работает.

– Да-да, – поспешно кивнул я. – Знаю, что не работает, он работает совсем в другом месте, просто мне сказали, что его можно найти у вас.

– Во! – изумился рябой. – А кто сказал?

– Секрет – лицемерно вздохнул я. – Покамест жуткий секрет. Но если вы, уважаемый, сведете меня с ним, я непременно и вам тоже что-нибудь занятное расскажу.

Несколько секунд он буравил меня микроскопическими зенками и наконец буркнул:

– Ладно, фамилия?

– Моя?

– Ваша покуда не нужна. Говорите фамилию того Геннадия, с которым вам треба побазарить.

– А-а… Зверев, – моментально отчеканил я.

– За каким он тебе, конечно, не скажешь? – Несмотря на не слишком интеллектуальный облик, мужик был неплохим психологом.

– Конечно, – подтвердил я. – Мне нужно поговорить с ним, а не с тобой. (Ага, мы, значит, уже на "ты".)

– Понял… – процедил квадратно-курносо-рябой и распахнул дверь пошире. – Ну, загребай.

Сделав несколько шагов, я очутился во дворе. Вокруг ничего особенного, склады как склады, чуть дальше – старый трехэтажный, наверное, еще довоенной постройки дом – очевидно, контора и прочее. Все складские двери были закрыты: никто в данный момент никаких товаров не принимал и не отгружал. Взгляд упал на пару собачьих будок внушительных размеров. Будки были пусты.

– Кобели здесь бегают ночью, – любезно пояснил рябой. И я подумал, что это хорошо.

– Ну, где же Геннадий? – покрутил я головой по сторонам. – Чего-то не вижу.

– Еще увидишь, – пообещал рябой, – не гони. Так может, все-таки скажешь, на кой он тебе?.. – И на какое-то мгновенье в глазах его вспыхнули огоньки. Знаете, голову даю на отсечение: подобные глаза бывают только у человека, проведшего в местах, как говорится, не столь отдаленных не один год. И не два. И не три. И вовсе не за мелкое хулиганство или дешевую драку "в общественном месте" такие типы попадают за решетку – нет, это хищники приличного класса: такие не размениваются на мелочи и если погорают, то уж по-крупному. На таких ведется самая настоящая облава, их обкладывают со всех сторон с трещотками и факелами как волков или тигров-людоедов вооруженные до зубов охотники, и часто, очень часто эта облава заканчивается плачевно для загонщиков и стрелков, а вовсе не для самих зверей.

Я покачал головой:

– Извини, не скажу.

– Ладно… – Он молча пошел в направлении одной из дверей. Приоткрыл ее, просунул голову внутрь, что-то кому-то рыкнул и так же степенно вернулся: – Щас позовут, жди.

Ждать пришлось недолго. Минуты через полторы дверь распахнулась и во дворе показался парень лет двадцати трех – двадцати пяти, одетый в выцветшие синие джинсы и майку. Он был довольно высоким и жилистым, но каким-то нескладным: узкие плечи, длинные, шишковатые в локтях руки, острые колени и кроссовки сорок пятого размера минимум. Этот красавец двигался к нам какой-то вихляющей, раздолбанной походкой – возможно, эдаким манером ходил от рождения, а может, ему совершенно искренне казалось, что только так и никак иначе и должен передвигаться по суше бывалый, тертый и повидавший на свете все виды бедовый чувак.

Уже почти приблизившись к нам с рябым, он небрежно спросил:

– Ну, что тут за гости?

И тогда…

Слушайте, не знаю, какую именно, но какую-то ошибку я в тот момент совершил. То ли чуть напрягся, то ли глаза мои расширились чуть сильнее положенного, но этот худой прыщавый блондин вдруг замер, впившись взглядом в мое лицо, и – внезапно как заяц дунул в глубь двора.

И я… на миг опешил. А когда собрался дунуть вслед за проклятым молокососом, железные пальцы рябого уже крепко вцепились в мое плечо. Их я сбросил, одновременно крутанув руку наглеца вверх, – но не сильно, чтобы не поломать, – и рябой присел на асфальт, кривясь от боли и выплевывая из себя в окружающую среду грязные матерные ругательства. (Впрочем, разве могут матерные ругательства быть чистыми?)

А чёртов Геннадий был уже в самом конце двора, и я, бросаясь наконец в погоню, с тоскою подумал, что, похоже, сего субчика мне уже не догнать.

Но, как ни странно, удача оказалась сейчас на моей стороне. Геннадий, видимо, и сам не очень хорошо здесь ориентировался, а может, со страху дёрнул куда глаза глядят – но глядели-то они явно не туда: когда перед носом оказался высокий забор и ничего боле – ни калитки, ни щели, ни лаза, в который можно было бы юркнуть, он резко остановился, потом обреченно махнул рукой и, повернувшись, медленно пошел мне навстречу.

Я же как раз находился неподалеку от трехэтажного дома, примыкавшего к складам, и тоже остановился, поджидая незадачливого беглеца.

Он приблизился и молча уставился на меня, дыша тяжело и натужно. Либо был просто гнилым хилаком, либо смертельно напуган, хотя, казалось бы, чем я, совершенно незнакомый человек, мог его напугать? А может, гадёныш прикидывался – и напуганным, и гнилым, и хилаком.

– Это ты Гена Зверев? – спокойно и дружелюбно спросил я.

Он вспыхнул:

– А твое какое дело!

Я укоризненно покачал головой:

– Мальчик, когда разговариваешь с большими дядями, грубить не стоит: можно получить пыром по попе, а можно и не по попе, что будет куда больнее.

– Да пошел ты!.. – браво взмахнул он рукой, которую я тут же вывернул до отпущенных матерью-природой пределов. Поэтому следующие звуки его были уже менее воинственными и грозными: – Ой-ё-ёй!.. Да пустите же!.. Да бросьте ж!..

– А волшебное слово? – удивился я.

– Какое, на… ой!.. слово?.. – проскулил он, однако я решил быть принципиальным до конца.

– Во всяком случае не "Сезам, откройся". – И чуть-чуть увеличил угол нажима.

– Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Ну пожалуйста!..

– Молодец, – похвалил я и отпустил руку. Он, морщась и пожирая меня отнюдь не взором агнца, принялся растирать покрасневшую кисть.

Но я не располагал временем и потому повторил первоначальный вопрос:

– Ты Геннадий Зверев?

– Я, – буркнул он и опять напыжился: – А в чем, собственно, дело?

Но хотя мальчонка и что было мочи старался казаться спокойным, получалось у него не очень – глаза бегали туда-сюда, и бегали быстро-быстро.

– Дело ни в чем, – сказал я внушительно. – Просто требуется с тобой поболтать.

Он засопел. Знаете, есть на свете порода людей, как правило, неумных и никчемных, которых медом не корми, а дай хоть пикнуть, но последним, чтоб заключительное слово осталось за ними. Похоже, этот поц был той же масти. Ну а я… я, естественно, был умнее.

– Лады, Генок, – миролюбиво сказал я. – Как тебе угодно. Да и думаешь, большое мне удовольствие – ломать хорошим ребятам руки? Я добрый. Я очень добрый человек, Гена… Правда, случаются и в моей жизни моменты, когда я сильно на кого-нибудь обижаюсь, но обычно потом мне бывает ужасно стыдно. Им-то, конечно, от этого не легче… В общем, будет все, как ты захочешь: я прячу свои грабли, а ты скоренько отвечаешь на пару вопросов. Первый – почему, дорогой, убегал?

Он сморщился так, словно глотнул горчицы.

– А ты чё, мусор, что я отвечать должен? Или прокурор? – Щенок хорохорился, и хорохорился даже не передо мной: ему самому себе хотелось казаться сейчас бывалым и достойным представителем уголовного мира, а не той мелкой шестёркой, какой он был на самом деле. А впрочем, был ли он хотя бы даже шестёркой?

Наверное, во мне погиб незаурядный педагог, потому что терпение, коли того требуют обстоятельства, у меня просто ангельское.

– Кабы я был мусором, Ген, – смиренно заметил я, – то ты за свои понты уже грыз бы асфальт.

– Все равно! Я тебя не знаю! С какой стати ты меня допрашиваешь?!

Я вздохнул:

– Да это не допрос, чудо, а дружеская беседа. А знать, кто я, тебе, может, и не стоит, – крепче будешь спать по ночам. Я – обычный человек. Приехал, понимаешь, в гости к старому товарищу, да вот беда – товарищ-то помер… Не слыхал, Ген, ненароком ни о каком подобном происшествии?

Он молча стоял, уставившись себе по ноги. Наконец поднял голову и хрипло проговорил, то и дело облизывая пересохшие губы:

– Зачем ты мне все это гонишь?

Я пожал плечами:

– Да ни за чем! Считай, мысли вслух. – И, еще более вкрадчиво, добавил: – Однако ежели кто-то думает, что я ограничусь возложением венка на могилу, а потом утешительно похлопаю по плечу бедную вдову да и уберусь подобру-поздорову восвояси, то он ошибается. Ох, как же он ошибается, Гена…

Парень вдруг зло скрипнул зубами.

– Это она тебя сюда послала?

Я удивился:

– Кто?!

Он презрительно сплюнул на асфальт.

– Эта сучка Вика, кто же еще!

Я вроде бы сурово нахмурился:

– Во-первых, она не сучка, Ген, а во-вторых – сама извелась вся, как ты пропал. – И после паузы поинтересовался: – Да неужели ты думаешь, что для человека с головой отыскать кого-нибудь в вашем городишке – проблема? Не забывай к тому же, что…

И – осекся. Осекся потому, что увидел вдруг взгляд белобрысого, которым тот уставился мне за спину, – и… оглянулся.

Нет-нет, не подумайте только, что меня можно элементарно провести старым дешевым трюком типа: "Эй, посмотри, что (или кто) у тебя сзади!" Когда человек таким образом блефует, зрачки у него остаются неподвижными либо по крайней мере не меняются в размерах, – потому что на самом деле он не видит того, о чем врёт, так как этого там просто-напросто нет. Плюс нюансы – тембр голоса и прочее. Сейчас же зрачки Геннадия действительно чуть-чуть сузились…

И я оглянулся.

А оглянувшись, увидел, что двор пуст. Раньше там сидел на асфальте рябой. Теперь же рябого не было. А повернувшись обратно к Звереву, я увидел, что теперь нет и Зверева. Во всяком случае, нет рядом со мной – пятки этого змеёныша последний раз мелькнули возле двери, ведущей в трехэтажный дом, потом дверь захлопнулась, а потом наконец и я как угорелый бросился вдогонку за беглецом.

Кроя себя последними словами, я вцепился в ручку двери. Хрена – она была уже заперта изнутри, проклятые английские замки проделывают эту операцию за доли секунды. И открывалась дверь наружу – то есть, высадить ее с разбегу плечом практически невозможно, только уж если вместе с коробкой. Но эта-то коробка была еще довоенной…

Я как ужаленный завертелся на месте и вдруг увидел невдалеке пожарный щит, укомплектованный по полной программе. Чёрт! – шум был сейчас совершенно некстати, но что делать? – и я схватил лом. Несколько ударов – и замка больше не существовало, а дверь едва не рухнула на меня после легкого прикосновения.

Внутри же картина была следующей: довольно большая площадка и ведущая наверх лестница с правой стороны. Внезапно оттуда раздались какие-то звуки. Я рванул на второй этаж – голый номер: единственная дверь с площадки, и та заперта, а я же уже без лома. И лестница на третий этаж перекрыта железной решеткой, украшенной большим амбарным замком.

Твою мать!.. Стоя на лестничной площадке второго этажа, я крыл себя всеми самыми непристойными частями речи, кои только знал. Но ведь если я сейчас же не уберусь отсюда, то здорово рискую уже через четверть часа предстать пред светлы очи майора Мошкина либо кого-то из его коллег. Рябой берет телефон, нажимает пошлое "02" – и всё, я приплыл.

Выматерившись в последний раз, я поскакал вниз. И вот там, внизу, неожиданно убедился, что никогда не стоит плохо думать о людях вообще, а о тех, кого знаешь недостаточно близко, – в частности. Каюсь, я дурно подумал о рябом, вообразив, что он будет звонить в милицию. Никуда звонить он и не собирался – он сейчас просто стоял, перекрывая своей приземистой широкоплечей фигурой мне дорогу к раскуроченной двери.

И он был вооружен. Небольшим красным топориком, несомненно, взятым с того же пожарного щита, откуда я позаимствовал лом. Я затормозил – здоровяк с топором это, может, и не смертельно, но все-таки. Однако представьте себе мой восторг, когда вдруг скрипнула невысокая дверца под лестницей и оттуда один за другим выползли на свет божий еще трое гавриков самого недружелюбного вида.

М-да, перспектива сразу стала не слишком радужной. Про пожарный топорик в руке рябого я уже говорил, ну и приятели его тоже были вооружены – правда, кто во что горазд, на манер гуситов. У одного – резиновая милицейская дубинка, у второго – обрезок металлической трубы, а третий, видимо, большой эстет, мелодично позвякивал цепью, на которой можно было бы водить по улицам слона. И рожи у всех очень серьезные, сосредоточенные. Эти ребята были помоложе, поглаже, повыше и постройнее рябого – но то, что он был у них главный, сомнений не вызывало: все трое, похоже, трудились на этой очень странной базе какими-нибудь грузчиками, ну а уж он-то никак не меньше чем кладовщиком, точно-точно.

Я сделал пару шагов назад и проникновенно сказал:

– Слушайте, хлопцы, а вы уверены, что все эти фанфары и розы действительно предназначены мне, а не какому другому счастливцу? И подумайте хорошенько – ведь на свете нет ничего ужаснее непродуманных и опрометчивых решений…

Конечно! – после секундной паузы вновь воскликнул я. – Конечно, сейчас вы, подобно спартанцам, полны безумной отваги и кажетесь себе первостатейными храбрецами – еще бы, четверо на одного! – но ведь, возможно, уже скоро, совсем скоро, вы будете рыдать, кусать локти, посыпать головы дерьмом и пеплом, – и тогда вы вспомните про меня, вы скажете: а он ведь предупреждал! а он ведь хотел нам добра! а всего этого могло ведь и не произойти…

– Заткнись! – негромко попросил рябой, и я вдруг с грустью подумал, что, может, было несколько самонадеянным ехать на отдых к морю, не составив перед этим юридического документа, именуемого в народе завещанием.

– Ребята, не горячитесь, – в последний раз предложил я, но тщетно: молодости во все эпохи свойственны романтизм, максимализм и нетерпение сердца. Похоже, эта веселая компания была пропитана романтизмом высочайшей пробы по самое некуда.

Однако романтичнее прочих оказался, как ни странно, старший из них – рябой. Поигрывая топором, на полусогнутых он медленно двинулся мне навстречу, но я краем глаза успел заметить, что топор развернут обухом вперед, – значит, рубить меня пока что не собираются (хотя, в общем-то, схлопотать обухом по лбу удовольствие тоже из разряда сомнительных).