Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

Поворот от войны к миру, наметившийся в конце 1916-го – начале 1917 года, способствовал распространению в воюющих и нейтральных странах антивоенных настроений. Представители датских деловых кругов, заинтересованные в скорейшем завершении войны, брали на себя функции посредников-миротворцев. В марте 1915 года директор Восточно-Азиатской компании, крупный финансист X. Н. Андерсен посетил в Берлине германского императора Вильгельма II, с которым был лично знаком. Во время их бесед Андерсен повторил слова Николая II, сказавшего, что «мобилизация была России навязана». Судя по всему, слова эти не произвели на Вильгельма II впечатления. Тогда Андерсен привел доводы, высказанные британским министром иностранных дел Греем: Англия готова достичь согласия с Германией, ведь именно с этой целью ее в 1912 году посетил британский военный министр лорд Холден. Вильгельм II и после этого никакой «склонности к примирению» не проявил. Во время беседы Андерсена с рейхсканцлером Т. Бетман-Гольвегом датчанин подчеркнул, что его миссия была «санкционирована королем Дании с целью достижения общего блага».

После Германии Андерсен отправился в Петроград и был принят Николаем II, с матерью которого, Марией Федоровной, был лично знаком. Во время беседы Андерсен, в частности, заметил, что «хотя в Германии и не наблюдается недостатка в съестных припасах и других предметах первой необходимости, сильно развитая система кредита достигла крайнего напряжения, грозя большими осложнениями». Николай II, в свою очередь, сказал, что военные успехи России не допускают мысли о мире, однако «некоторое время спустя он, Андерсен, может вновь приехать».

Вопрос о сепаратном мире волновал и Александру Федоровну. В своем письме от 14 июня 1915 года, передавая Николаю II содержание разговора с великим князем Павлом Александровичем, она давала собственную оценку этой проблеме: «Павел пил со мною чай и просидел 1 ¼ [часа]. Он был очень мил, говорил откровенно и просто, благожелательно, без желания вмешаться в дела, которые его не касаются, – только расспрашивая о разных вещах. С его ведома я о них и рассказываю. Ну, во-первых, – недавно у него обедал Палеолог и имел с ним долгую интимную беседу, во время которой он очень хитро старался выведать у Павла, не имеешь ли ты намерения заключить сепаратный мир с Германией, так как он слыхал об этом здесь, и во Франции распространился об этом слух; – они же будут сражаться до конца. Павел отвечал, что он уверен, что это неправда, тем более, что при начале войны мы решили с нашими союзниками, что мир может быть подписан только вместе, ни в коем случае сепаратно. Затем я сказала Павлу, что до тебя дошли такие же слухи насчет Франции. Он перекрестился, когда я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию у нас, – потому-то немцы и стараются раздувать эти слухи. Я предупредила его, что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира».

Отношения между Данией и Россией во время войны, естественно, нашли отражение в переписке Марии Федоровны с сыном. Так, в декабре 1916 года она обращала внимание сына на то, что «Дания уже год тому назад предлагала переправить к себе больных военнопленных, чтобы они были, по крайней мере, хорошо накормлены и остались в живых. К сожалению, однако, им так и не дали никакого ответа… Мне непонятно – почему, ведь это делается из чувства христианского милосердия и не будет ничего стоить, так как датчане подготовили все за свой счет. Я надеюсь, что после твоего приказа военному министру, дело, наконец, сдвинется с места».

Особое внимание уделяла Мария Федоровна и деятельности в России датского Большого Северного телеграфного общества. «Посылаю тебе одну бумагу, – сообщала она сыну, – которую Вальдемар просил показать тебе. Это по поводу Det Store Nordiske Telegrafselskab, которое существует уже почти 50 лет и никогда не вызывало нареканий. Теперь датчан после их лояльной службы в течение всех этих лет совершенно несправедливо одним махом изгоняют из России, как если бы они были разрушителями. Словом, ты увидишь сам, что надо сделать».

В начале 1917 года на аудиенции у Марии Федоровны побывали два датских представителя Трансатлантической компании, учрежденной в России в годы войны, которые информировали императрицу о ее деятельности. Вдовствующая императрица обещала поддержать их интересы. Она хотела написать письмо в русские министерства, с которыми компания намеревалась иметь дело.

Министр иностранных дел Дании Густав Расмуссен, состоявший в 1917–1918 годах на службе в датском посольстве в Петрограде, позже говорил о «всепроникающей протекции датской принцессы». Мария Федоровна активно содействовала продвижению датских прошений, покровительствовала датским предпринимательским интересам, «часто замолвливая словечко» за датских предпринимателей, подвизавшихся в России. Эрик Скавениус охарактеризовал как-то могущественного директора Восточно-Азиатской компании, рыцаря ордена Слона X. Н. Андерсена как «особого представителя двора и вдовствующей императрицы».

«Все это приведет нас к революции…»

Государственная дума возобновила свои заседания. 8 февраля 1916 года император лично явился в Таврический дворец на открытие сессии. Французский посол Морис Палеолог так описывает атмосферу в зале заседаний, когда был отслужен молебен в честь открытия Думы: «Большой подъем настроения в зале. Реакционеры, поборники неограниченного самодержавия обмениваются взглядами, полными раздражения и отчаяния, – как будто Царь, Избранник и Помазанник Божий совершает святотатство. Левые, напротив, исполнены бурной ликующей радостью. У многих слезы на глазах».

Ситуация в стране принимала крайне опасный характер. Императрица-мать переживала за сына и династию.

1 ноября 1916 года в Ставку приехал великий князь Николай Михайлович с письмом, в котором содержалась просьба великих князей убрать Г. Распутина. В тот же день в Думе на первом заседании пятой сессии четвертого созыва с разоблачениями в адрес императрицы Александры Федоровны выступил П. Н. Милюков. Речь была размножена на машинке и разошлась по всей стране. Сам инцидент описан Милюковым в его «Воспоминаниях». «За моей речью, – вспоминал Милюков, – установилась репутация штурмового сигнала к революции». 7 ноября с этой же просьбой – избавиться от Распутина – в Ставку приезжал великий князь Николай Николаевич.

Генерал В. И. Гурко в своей книге «Царь и Царица» писал: «Да, вред, нанесенный Распутиным, огромный, но старался он работать на пользу России и династии, а не в ущерб им. Внимательное чтение писем Императрицы, заключающих множество преподанных Распутиным советов, приводит к убеждению, что среди этих советов, в большинстве случаев азбучных и наивных, не было ни одного, в котором можно усмотреть что-либо мало-мальски вредное для России. Действительно, что советовал Распутин? „Не ссориться с Государственной думой“, „Заботиться о народном продовольствии“, „Беречь людской состав армии до достаточного снабжения войска оружием“».

Великий князь Николай Михайлович, поддерживавший регулярную переписку с императрицей Марией Федоровной, в письме от 30 октября (5 ноября) 1916 года писал ей: «Я не только удовлетворен, но просто на седьмом небе от счастья от того, что выполнил свой долг по отношению к моему Государю и Отечеству; теперь моя совесть спокойна, потому что 1 ноября Ваш сын позволил мне высказать Ему все – в течение двух часов, с 9 до 11 часов вечера. Я, насколько это возможно, щадил Его самолюбие и чувства к Ней (императрице Александре Федоровне. – Ю. К.),однако ничего не утаил и открыл Ему глаза на все безобразия, творящиеся за Его спиной. Он выслушал меня очень внимательно, не перебивая, и, когда мы обсудили все насущные вопросы, Ники трижды с величайшей нежностью обнял меня и поблагодарил за мою откровенность и чрезвычайную смелость».

Великая княгиня Елизавета Федоровна незадолго до убийства Распутина посетила свою сестру императрицу Александру Федоровну. Она попыталась убедить ее удалить от двора Распутина, но в ответ услышала: «Мы знаем, что святых славословили и раньше» и прервала разговор. В ответ Елизавета Федоровна сказала императрице: «Помни судьбу Людовика XVI и Марии-Антуанетты». Слова оказались пророческими.

Как явствует из дневниковых записей Марии Федоровны от 9 (22) ноября 1916 года, в эти осенние месяцы с Николаем II имели беседы великий князь Николай Михайлович, генерал М. В. Алексеев, протопресвитер армии и флота Г. И. Шавельский, великий князь, главнокомандующий войсками Николай Николаевич (младший). Императрица-мать писала: «…Был Георгий (великий князь Георгий Михайлович. – Ю. К.),обсуждали с ним многое до полудня. Надеюсь, что он видит ситуацию в слишком черном свете. Говорил, что мы на пороге революции, поскольку умы взбудоражены, а доверие исчезло. Надеется, что беседы с Ники четырех разных людей откроют ему глаза и принесут свои плоды. Алексеев, Шавельский, Николай (великий князь Николай Михайлович. – Ю. К.)и, наконец, Николаша (великий князь Николай Николаевич. – Ю. К.),которого, по-видимому, было тяжелее и неприятнее всего слушать, сказали ему (Ники) всю правду. Господи, помоги же ему! На Него единственного мы только и можем уповать!»

10 (23) ноября: «…Георгий пробыл у меня до 12. Известия интересные, но печальные. В 2½ часа дня приехали Николаша, Петюша (великий князь Петр Николаевич. – Ю. К.)и их жены, которые, правда, вышли из комнаты, когда Николаша заговорил начистоту. Ужасно было слушать все то, что он сказал моему бед[ному] Ники».

Императрица Мария Федоровна принимала у себя всех – людей самых различных политических взглядов и настроений. Она понимала важность единения всей императорской семьи в столь сложное для страны и династии время. Даже те великие князья, которые позже окажутся открытыми противниками императора и императрицы и будут состоять в заговоре против них, могли прийти к ней в любое время и изложить ей свою точку зрения. Она разделяла отрицательные оценки поведения императрицы и ее отношения к Распутину, осуждала ее, учитывая то негативное влияние, которое она оказывала на мужа прежде всего в вопросе смены министров.

Великий князь Александр Михайлович, муж сестры императора Ксении Александровны, писал: «Я ездил в Ставку, был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным и все меньше слушал советов, да и вообще кого-либо другого… Когда я затронул политическую жизнь в С.-Петербурге, в его глазах появилось недоверие и холодность. Этого выражения за всю нашу сорокалетнюю дружбу я еще у него никогда не видел».

К началу 1917 года обстановка стала еще более напряженной. 14 февраля Феликс Юсупов писал великому князю Николаю Михайловичу: «Как не хотят понять, что если не сделают то, что нужно, свыше, то это будет сделано снизу, сколько прольется невинной крови…» Он предлагал, «если не поздно», принять решительные меры. Воспользовавшись отъездом императора в Ставку, с помощью императрицы Марии Федоровны, «с людьми, которые ей могут помочь и поддержать, отправиться в Петроград вместе с Алексеевым и Гурко, арестовать Протопопова и Щегловитого… отправить в Ливадию Александру Федоровну и Анну Вырубову…». «Только такая мера, – по мнению Ф. Юсупова, – могла, возможно, еще спасти положение».

Заговор против царя, находившегося в Ставке и занимавшегося разработкой военной операции на фронтах войны, принимал все более широкий размах. Его участники действовали активно и даже открыто. В их рядах были люди, принадлежавшие к самым разным слоям общества, – представители буржуазии, армии и даже зарубежные дипломаты.

Из воспоминаний бывшего французского посла в России Мориса Палеолога:

«5 января 1917 г. Вечером крупный промышленник Богданов давал обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист (Б. М. Капнист в 1919 году состоял при французской военной миссии. – Ю. К.),адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов.

За обедом, который прошел очень оживленно, говорили исключительно о внутреннем положении… Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов изложили единственное, по их мнению, средство спасти царствующую династию и монархический режим – созвать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного] совета и Государственной] Думы, а также представителей дворянства и армии и торжественно объявить императора слабоумным, неспособным для лежащей на нем задачи, неспособным дальше царствовать и объявить царем наследника под регентством одного из в[еликих] к[нязей].

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился формулировкой некоторых возражений практического характера, он все же обещал передать сказанное ему своим дядям и двоюродным братьям. Вечер закончился тостом за „царя умного“, сознающего свой долг и достойного своего народа.

Вечером я узнал, что в семье Романовых сильное возбуждение и волнение. Несколько в[еликих] к[нязей], в числе которых мне называют трех сыновей в[еликой] к[нягини] Марии Павловны Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше ни меньше, как о перевороте. С помощью четырех гвардейских полков, лояльность которых будто бы поколеблена, ночью пойдут на Царское Село, захватят царя и царицу, царю докажут необходимость отречения, царицу заточат в монастырь, затем объявят царем наследника Алексея, под регентством в[еликого] к[нязя] Николая Николаевича.

Инициаторы этого плана полагают, что в[еликий] к[нязь] Дмитрий, его участие в убийстве Распутина, делается самым подходящим руководителем заговора, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, отправились к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его „продолжить до конца дело национального освобождения“. После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович решительно отказался „поднять руку на императора“; его последнее слово было: „Я не нарушу своей присяги и верности“».

В этот период Николай II осуществил ряд важных перестановок в руководстве страной. В июне был освобожден от своей должности И. П. Щегловитов, смещен В. Ф. Джунковский, отослан В. Н. Орлов. В основе тех или иных новых назначений министров, на которых в своих письмах к царю настаивала царица Александра Федоровна, лежал, к сожалению, прежде всего главный принцип – принцип лояльности государю и даже в большей степени – государыне. Так умный и способный Поливанов, деятельный Кривошеин, высоко образованный Сазонов были уволены Николаем II только потому, что они не были лояльными в первую очередь к Александре Федоровне и критиковали действия Распутина, осуждая и тот факт, что Александра Федоровна принимала Распутина во дворце. Штюрмер действительно не считался ни способным, ни умным министром. Протопопов также не имел административных способностей. Но все перечисленные министры были далеки от интриг против государя и государыни и в силу этого могли быть поддержкой им. Но как раз в этом и заключалась своего рода трагедия императорской четы. Мария Федоровна видела эту ситуацию и оценивала все происходящее со своей позиции. Она считала, что у сына не было необходимых советчиков. В связи с этим она любила повторять, что у сына не было тех, кто говорил ему правду. Однако во многом винила императрицу Александру Федоровну, что видно из ее дневниковых записей.

Все, кто в те осенние месяцы 1916 года и позже встречался с царем, были потрясены теми изменениями, которые произошли в его внешности. Французский посол в России М. Палеолог отмечал, то «его поразил вид императора, напряженное и озабоченное выражение его лица». Председатель Совета министров В. Коковцов после январской встречи с Николаем II писал: «За целый год, что я не видел Его, Он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет. Белки имели желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, почти безжизненными.

Принужденная грустная улыбка не сходила с лица, и несколько раз Он сказал мне только: „Я совсем здоров и бодр. Мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю Вам, Владимир Николаевич, что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид“».

Царь скрывал свое нездоровье, но в письмах к жене дважды серьезно жаловался на боли в сердце. 12 июня 1915 года он писал: «Да, моя родная, я начинаю ощущать свое старое сердце. Первый раз это было в августе прошлого года после Самсоновской катастрофы, а теперь опять – так тяжело с левой стороны, когда дышу. Ну, что ж делать!»

Великая княгиня Ольга Александровна, встречавшаяся с Николаем II по его прибытии в Киев, вспоминала: «Я была потрясена, увидев Ники таким бледным, исхудавшим и измученным. Маму встревожила его необычайная молчаливость».

Французский посол в Петрограде М. Палеолог писал о плохом впечатлении, которое производил царь: «У него глухой голос, впалые щеки». Наставник цесаревича Пьер Жильяр, находившийся при нем в Киеве, отмечал: «Никогда он (Николай II. – Ю. К.)мне не казался таким смущенным. Несмотря на свое самообладание, он был нервнее, раздражителен и два или три раза ему случалось оборвать Алексея Николаевича».

В последних числах октября исполнилось 50 лет со дня свадьбы императора Александра III и императрицы Марии Федоровны. Царь вместе с сыном приехал в Киев. Это был последний визит Николая в материнский дом и последнее свидание Марии Федоровны с ним и цесаревичем Алексеем. Тимофей Ящик – лейб-казак, находившийся при Марии Федоровне все последние годы ее жизни в России, а затем и в Дании, позже вспоминал, что при прощании с сыном и внуком императрица выглядела подавленной, но пыталась скрыть это и быть общительной и даже веселой.

В ночь на 17 (30) декабря в результате заговора, в котором участвовали высшие сановники государства и члены императорской семьи, был убит Г. Распутин. Главными заговорщиками, решившимися на убийство, были Ф. Ф. Юсупов – муж Ирины – дочери сестры царя великой княгини Ксении Александровны, великий князь Дмитрий Павлович, В. М. Пуришкевич. В заговоре также принимали участие поручик Г. М. Сухотин и военный врач С. С. Лазаверт.

2 января 1917 года в письме из Ракитного на имя великой княгини Ксении Александровны, дочери Марии Федоровны, Феликс Юсупов писал:

«Меня ужасно мучает мысль, что императрица Мария Федоровна и ты будешь считать того человека, который это сделал, за убийцу и преступника и что это чувство у вас возьмет верх над всеми другими. Как бы вы ни сознавали правоту этого поступка и причины, побудившие совершить его, у вас в глубине души будет чувство – „а все-таки он убийца!“

Зная хорошо все то, что этот человек чувствовал до, во время и после, и то, что он продолжает чувствовать, я могу совершенно определенно сказать, что он не убийца, а был только орудием Провидения, которое дало ему и спокойствие духа, которое помогло ему исполнить свой долг перед родиной и Царем, уничтожить ту злую дьявольскую силу, бывшую позором для России и всего мира, и перед которой до сих пор все были бессильны».

По свидетельству великого князя Александра Михайловича, известие об убийстве Распутина потрясло Марию Федоровну. «Нет? Нет?» – воскликнула она. Когда она слышала что-нибудь тревожное, она всегда выражала страх и опасение этим полувопросительным, полувосклицательным «Нет?». «Слава Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья…» Мысль о том, что муж ее внучки и ее племянник обагрили руки кровью, причиняла ей большие страдания. Как императрица она сочувствовала, но как христианка не могла не быть против пролития крови, «как бы ни были доблестны побуждения виновников».

В последнем письме Григория Распутина Николаю И, написанном им в декабре 1916 года, содержалось пророческое предупреждение о будущем, которое ожидало императора России и его семью: «Русский царь! Знай, если убийство совершат твои родственники, то ни один из твоей семьи, родных и детей не проживет дольше двух лет… Их убьет русский народ… Меня убьют. Я уже не жилец. Молись. Молись. Будь сильным. Заботься о своем избранном роде».

Феликс Юсупов был выслан в свое имение в Курской губернии. Пуришкевич был оставлен на свободе, но отправлен на фронт, где за ним должна была наблюдать военная полиция.

Великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Персию, в Казвин, где он должен был состоять при Главном штабе одной из действующих армий. Члены царской семьи, узнав о грозящей Дмитрию Павловичу высылке в Персию, 29 декабря составили коллективное обращение к царю, так называемое «Письмо шестнадцати», с просьбой заменить ссылку в Персию на жизнь под домашним арестом в одном из подмосковных имений ввиду его слабого здоровья. Ответ Николая был краток: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай». С этого момента конфронтация между великими князьями и Николаем II стала резко нарастать.

Насколько велик был среди семьи Романовых авторитет Марии Федоровны свидетельствует письмо, которое великий князь Александр Михайлович (зять Марии Федоровны. – Ю. К.)направил 2 января 1917 года великому князю Николаю Михайловичу после того, как Николай II решил применить санкции по отношению к великим князьям, подписавшим письмо о снисхождении к убийцам Распутина. В письме говорилось: «Дошли слухи, что будто бы Государь желает во чтобы то ни стало выслать меня из Киева, но этому противятся окружающие и даже А. (Александра Федоровна. – Ю. К.),не особенно в это верю, но возможно, поживем, увидим. Существующее положение требует лично выступления М. Ф. (Марии Федоровны. – Ю. К.),другого выхода я не вижу, или все это провалится, что более чем вероятно, придется ожидать нормального и постепенного развития событий».

Мария Федоровна, осведомленная о происходящем, не разделяла позиции сына. 17 февраля Мария Федоровна, обеспокоенная развитием событий после убийства Распутина, писала сыну Николаю: «Так много случилось с тех пор, что мы не виделись, но мои мысли тебя не покидают, и я понимаю, что эти последние месяцы были очень тяжелыми для тебя. Это меня страшно мучает и беспокоит… Я только могу молиться за тебя и просить Бога подкрепить тебя и подвигнуть на то, чтобы ты мог сделать все, что в твоей власти, для блага нашей дорогой России… Я уверена, что ты сам чувствуешь, что твой резкий ответ семейству (великим князьям. – Ю. К.)глубоко их оскорбил, т. к. ты бросил в их адрес ужасные незаслуженные обвинения. Я надеюсь всем сердцем, что ты облегчишь участь Дмитрия (великого князя Дмитрия Павловича. – Ю. К.),не пустив его в Персию, где климат летом столь отвратителен, что ему с его слабым здоровьем просто не выдержать… Это так не похоже на тебя с твоим добрым сердцем поступать подобным образом…»

Мария Федоровна подвергалась усиленному давлению со стороны великих князей, которые постоянно выступали с резкой критикой действий Николая и особенно Александры Федоровны. Наиболее активным корреспондентом и визитером был великий князь Николай Михайлович, который регулярно сообщал Марии Федоровне обо всем, что происходило в Думе и правительстве и что, по его мнению, нужно было предпринять по отношению к Александре Федоровне, чтобы лишить ее власти. Великий князь давал Марии Федоровне «свои советы».

В письме, написанном после убийства Распутина и датированном 17–24 декабря 1916 года, он писал:

«К сожалению, царит полное смятение не только среди министров, но и среди великих князей. Имели место семейные собрания вместе с М[арией] П[авловной] (какой позор!). Составлено письмо, которое Павел послал Ники, а потом Сандро отправился к Нему сам и говорил в том же духе. Разумеется, я не принимал участия(здесь и далее выделено великим князем. – Ю. К.)в этих собраниях, но добрый Сандро позволил себя увлечь, и Сергей, который тоже вернулся, будет участвовать в этих беседах, на которых не будет сказано ничего, кроме глупостей. Наверно, Ваш зять даст Вам отчет о них. Я бы еще понял, если бы устроили собрание во главе с Вами, а то с М[арией] П[авловной]. Что за убожество! Государыня упрямится все больше и больше, давит на Ники с помощью Протопопова, который приближен (уже!) к Ним и представляет собой в эти минуты Григория II. Вместо того чтобы отпустить Феликса и Д[митрия] П[авловича], бесконечно обсуждают, не принимая никакого решения. А время идет, слухи растут, как и всеобщее возбуждение. Все этопугает.

…Я ставлю перед Вами все ту же дилемму. Покончив с гипнотизером, нужно постараться обезвредить А[лександру] Ф[едоровну], то есть загипнотизированную. Во что бы то ни стало надо отправить ее как можно дальше – или в санаторий, или в монастырь. Речь идет о спасении трона– не династии, которая пока прочна, но царствования нынешнего Государя. Иначе будет поздно. Макаров, Трепов, Игнатьев подали в отставку, но пока принята отставка только первого. Его заменил „Добровольный взяточник“ и мот – другим не дали ответа. Однако они всё высказали, не затрагивая единственного вопроса – удаления Александры] Ф[едоровны]. Так же говорили и писали Государю Павел, Сандро, Трепов, Игнатьев и другие – не касаясь главного, так как вся Россия знает, что конец Распутина означает конец и А[лександры] Ф[едоровны]. Ежели первый убитый, то другая должна быть удалена. Общее спокойствие возможно только такой ценой».

6 (19) января 1917 года Мария Федоровна сделала в своем дневнике следующую запись: «Очень обеспокоена положением в столице. Если бы только Господь открыл глаза моему бедному Ники и он перестал следовать ее (Александры Федоровны. – Ю. К.)ужасным советам. Какое отчаяние! Все это приведет нас к несчастью».

Однако среди членов царской семьи были и другие мнения о роли императрицы Александры Федоровны. Так, великая княгиня Ольга Александровна считала, что

«она (Александра Федоровна. – Ю. К.)была прекрасной женой для Ники, особенно в те дни, когда на него обрушилось столь тяжкое бремя. Несомненно, его спасало ее мужество. Неудивительно, что Ники всегда называл ее „Солнышком“ – ее детским именем. Без всякого сомнения, она оставалась единственным солнечным лучом во всем сгущавшемся мраке его жизни… Я довольно часто приходила к ним на чай. Помню, каким появлялся Ники усталым, подчас раздраженным – после бесчисленных приемов и аудиенций. Аликс ни разу не сказала ни одного лишнего слова и не допустила ни единой оплошности. Мне нравились ее спокойные движения. Она никогда не высказывала неудовольствия моим присутствием».