Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

«Цесаревич, – пишет в своих воспоминаниях А. П. Боголюбов, – часто заходил в рабочую нашу комнату в Аничковом дворце… Наследник цесаревич следил за успехами Ее Высочества. Работы цесаревны были весьма разнообразны: один раз она рисовала сепией, в другой раз акварелью, а также писала и масляными красками. Достойны удивления две капитальные копии Ее Высочества с Мэйсонье… Над первой цесаревна провела с удивительным терпением год и два месяца, а над второю – семь месяцев, причем я должен сказать, что надо быть очень тонким знатоком, чтобы, бросив на них взгляд, не признать за оригиналы, – так они близки, по краскам и по тонкости исполнения, к настоящему Мэйсонье. Вскоре альбом Ее Высочества стал наполняться всевозможными рисунками и чертежами».

Цесаревной был также написан прекрасный пейзаж под названием «Вид Коттеджа в Петергофе», который в течение долгого времени висел в Аничковом дворце в кабинете Александра III.

Большой интерес у современников вызвал исполненный цесаревной в 1870 году портрет Ивана Любушкина. Называлась картина «Этюд мужской головы». Много лет спустя эта картина была включена в состав экспозиции Русского музея. Кисти Марии Федоровны принадлежат и другие живописные полотна, дошедшие до нашего времени. Среди них три картины, находящиеся в настоящее время в Государственном музее изобразительных искусств Республики Карелия. Это два великолепных натюрморта, написанных Марией Федоровной вскоре после приезда ее в Россию. Картины исполнены в стиле старой голландской живописи. Любопытен тот факт, что на одной из них среди предметов, составляющих натюрморт, зритель обнаруживает православную пасху. Третья картина, которая, пожалуй, вызывает наибольший интерес, носит название «Скряга» и была выполнена Марией Федоровной в 1890 году. Хотя картина называется «Скряга», старик, изображенный автором полотна, не производит отталкивающего впечатления. Не алчность, а скорее прозорливость и мудрость отмечены на его лице.

В коллекцию Русского музея попала и картина Марии Федоровны «Портрет кучера Григория», написанная ею в 1870 году, которая свидетельствует о том, что цесаревна хорошо владела техникой масляной живописи. Полотно сделано очень тщательно, в стиле школы старинной европейской портретной живописи. Как свидетельствуют современники, императрица работала над каждым своим произведением долго, добиваясь высокого технического совершенства.

Что касается цесаревича Александра Александровича, то его усердие в области рисования было не столь настойчивым, нежели у цесаревны. Однако он хорошо разбирался в живописи и особенно любил русскую живопись. Любовь к искусству была привита ему в детстве матерью – императрицей Марией Александровной. Император Александр II также был тонким ценителем прекрасного. Как известно, уроки августейшим детям Николая I давали известные баталисты А. И. Зауервейд и Б. П. Виллевальде, а среди наставников Александра II был известный поэт В. А. Жуковский. Все сыновья императора Александра II и императрицы Марии Александровны получили хорошее художественное образование и были талантливы в этом искусстве. Рано ушедший из жизни цесаревич Николай Александрович, первый жених Дагмар, прекрасно рисовал, а великий князь Владимир, будущий президент Академии художеств, также был высоко образован в области искусства.

Из дошедших до нас работ великого князя Александра Александровича, императора Александра III, стоит назвать «Римский пейзаж» (картина осталась, однако, незаконченной), а также рисунки, находившиеся после революции в Саратовском музее. Графические пейзажи, датированные 4 января и 24 февраля 1866 года, носят любительский характер.

Художник А. П. Боголюбов отмечал, что «любовь к искусству» в наследнике цесаревиче и развитие вкуса ко всему изящному он относил к благодатному влиянию цесаревны и ее августейшей семьи, в которой великий князь впервые познал наглядно, что такое старина и искусство вообще, проводя первое время своего супружества в Копенгагене. Здесь их величества постоянно посещали замечательные дворцовые и музейные коллекции всех видов искусства, а также столь знаменитые до сих пор фабрики фаянса, фарфора и стекла.

Посещение мастерских датских художников во время визитов в королевство было традиционным и всегда сопровождалось покупками наиболее понравившихся картин. Цесаревич кратко описывал эти визиты в своих дневниках: «22 августа 1870 г. Из музея (этнографического. – Ю. К.)отправились в мастерскую художника Йоргенсена, который живет на берегу моря в собственной даче. Осмотрели у него пропасть эскизов и начатых картин, но законченных было очень мало. Я купил большую картину, бурный вид у берегов Скагена, прелесть как хорошо сделанная. Минни тоже купила маленькую, и, кроме того, мы заказали еще две картины».

«27 августа 1870 г. поехали в мастерские двух художников: Блоха и Неймана, где я заказал две картины; в особенности мне понравились картины Неймана, молодого художника с большим талантом. Минни также заказала себе картину у него. Он рисует только морские виды».

В середине 70-х годов цесаревич и цесаревна приобрели коллекцию разорившегося предпринимателя В. А. Кокорева, в которой были полотна К. Брюллова, В. Боровиковского, Ф. Бруни, М. Клодта, П. Басина, Н. Сверчкова и других художников. Позже, уже после восшествия Александра III на престол, для Эрмитажа было куплено парижское собрание древних раритетов – русское и западноевропейское оружие, изделия из серебра и слоновой кости – известного коллекционера А. П. Базилевского.

А. П. Боголюбов стал главным экспертом императора и императрицы в области создания коллекции будущего Русского музея. Вкусу А. П. Боголюбова цесаревич доверял, и с его помощью были сделаны заказы на полотна известных немецких и французских мастеров, куплены картины и на европейских аукционах, в том числе А. Ахенбаха «Вечерний вид моря», О. Ахенбаха «Вид Неаполя», Л. Кнауса «Семейное гнездышко», Ш. Жака «Овчарня», А. Невиля «Эпизод франко-прусской войны 1870 г.», Ф. Зима «Гавань в Константинополе».

Как пишет в воспоминаниях А. П. Боголюбов, императрица Мария Федоровна «в день Тезоименитства Великого князя постоянно приказывала мне за несколько дней принести ей разные художественные предметы, тщательно их осматривала и приобретала, чтобы подарить дорогому новорожденному или имениннику». 26 февраля 1872 года цесаревич сообщал Боголюбову, что в день своего рождения получил от цесаревны две чудные вазы клаузоне, от государыни императрицы тоже два больших блюда клаузоне и две вазы кракле, «так что моя коллекция прибавляется понемногу».

В коллекции Александра III картины самого А. П. Боголюбова, главным образом его морские пейзажи, украшали столовую Александровского дворца, которая позже даже получила название «Боголюбовский зал».

Желая поддержать русских художников морально и материально, цесаревич Александр Александрович выступил в роли мецената и вместе с супругой заказал ряд картин: И. Е. Репину – «Садко»; К. А. Савицкому – «Путешественники в Оверни»; В. Д. Поленову – «Арест гугенотки Жакобин де Монтебель, графини д’Этремон»; В. М. Васнецову – «Балаганы в окрестностях Парижа»; Н. Д. Дмитриеву-Оренбургскому – «Водосвятие в деревне» и виды яхт А. К. Беггрову.

«Нас здесь собралась веселая компания, – писал 23 августа 1874 года И. Е. Репин И. Н. Крамскому, – Савицкий с женой… Поленов, приехал А. П. Боголюбов и привез мне очень хороший заказ от наследника».

Цесаревич позировал И. Н. Крамскому, его большой портрет кисти знаменитого мастера экспонировался на Выставке Товарищества художников-передвижников в 1876 году. В 1875 году Крамскому был заказан портрет цесаревны Марии Федоровны, который тот исполнил с большим мастерством. Были заказаны и два поясных портрета цесаревича, которые после революции были утеряны.

Во время поездок за границу, в частности в Данию, Англию, Францию, Германию, Австрию, августейшие супруги покупали картины знаменитых художников. Так, в 1879 году в Париже молодые супруги приобрели новые картины для своей коллекции.

Русская колония, существовавшая в Париже с 1870 года, состояла из молодых и очень даровитых художников. В 1877 голу в честь взятия Плевны русскими войсками в Париже было основано «Общество взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже». Среди его учредителей были художники и скульпторы: М. М. Антокольский, А. К. Беггров, А. П. Боголюбов, Ю. А. Ленан, А. А. Харламов, писатель И. С. Тургенев, посол России в Париже Н. А. Орлов. В 1879 году будущий император принял звание почетного попечителя этого общества, великая княгиня Мария Федоровна также была выбрана его почетным членом.

В Париже цесаревич и цесаревна дважды посетили мастерскую скульптора М. М. Антокольского и приобрели его работу «Христос перед судом народа». Антокольский тепло отозвался о их визите, который произвел на него очень благоприятное впечатление. Позже он сделал прекрасную скульптуру императрицы Марии Федоровны, которая до сих пор украшает собрание Русского музея, а копия ее стоит в Копенгагене во дворе русской церкви Благоверного князя Александра Невского.

Августейшая пара посетила и мастерские В. Д. Поленова и Е. И. Репина, которые были членами Парижской академии художеств. Репин об этом посещении высказался следующим образом: «Наследник очень любил живопись, был человеком далеко не суровым. Простой в обращении, с удивительно мягким, располагающим тембром голоса. Наследник сам занимался живописью. В Париже, в сопровождении Боголюбова, наследник запросто на простом извозчике приехал ко мне в мастерскую. Расспрашивая о работах, наследник остановил мое внимание на эскизах Садко и заказал мне написать картину».

В письме И. Н. Крамскому из Парижа 15 (27) ноября 1874 года И. Е. Репин писал: «А наследник, вчера посетивший, в числе других, и мою мастерскую, показался мне чудесным, добрым, простым без аффектации, семейным человеком. Настоящий позитивист, подумалось мне, не выражает энергии понапрасну…»

Во время поездок в Париж цесаревич и цесаревна детально изучили многие музеи: Лувр, Люксембургский музей, Клюни, фабрику гобеленов, Академию художеств, Севр.

Так постепенно великий князь Александр Александрович и великая княгиня Мария Федоровна формировали музей Аничкова дворца. В двух залах дворца были размещены различные предметы искусства, картины висели на всех стенах, стояли на мольбертах и даже на стульях. Столы бьши завалены драгоценными мелочами, альбомами, бюстами из бисквита и кости.

Стены рабочего кабинета цесаревича украшали картины и портреты, много было современной живописи – работ русских, французских, датских художников. В Угловой гостиной Аничкова дворца находились так называемые «Морские пейзажи». Значительная часть была размешена в Александровском дворце Царского Села.

Очень часто цесаревич и цесаревна вместе сами проводили и различные реставрационные работы – сами вновь покрывали картины лаком… Супруги вместе также решали вопросы о необходимости приобретения новых рам.

В коллекции Александра III и Марии Федоровны было много прекрасных изделий из стекла и фарфора. С приездом Марии Федоровны в России укрепилась уже получившая признание и в Европе мода на изделия из фарфора Датского Королевского фарфорового завода.

Во время визитов в Данию супруги посещали Датский Королевский фарфоровый завод и очень интересовались его изделиями. Об этом свидетельствуют записи в дневниках великого князя Александра Александровича: «22 августа 1870 г. Понедельник. Бернсторф. Копенгаген. Встали с Минни и отправились с королевой, Минни и Тюрой в four-in hand в Копенгаген во дворец, где мы смотрели старинный фарфор королевы и прочие вещи»; «27 августа. Суббота. Бернсторф. Копенгаген. В 1 час отправились целой компанией с дамами и мужчинами на фарфоровый Королевский завод… видели много интересных вещей».

Вазы и вазочки, сервизы, декоративные тарелки, фигурки животных и людей украшали интерьеры личных покоев Марии Федоровны в Аничковом дворце. Они отличались совершенством формы, тонким исполнением, оригинальностью орнаментов и сюжетов.

Кроме датских произведений искусства в Аничковом дворце можно было увидеть прекрасные произведения английских, французских и русских мастеров. Особым вниманием пользовались изделия из многослойного стекла.

Во второй половине 70-х годов цесаревич и цесаревна стали интересоваться картинами Товарищества передвижников. «Передвижники, – писал в своих воспоминаниях Я. Д. Минченков, – с их интересом к российской природе, истории, жанровым сценкам, обличительным, или, напротив, развлекательным, ироничным, – были симпатичны Александру III и своей национальной проблематикой, и понятной ему реалистичной манерой».

После создания Товарищества передвижных художественных выставок царская чета регулярно посещала выставки передвижников и покупала наиболее понравившиеся картины Члены товарищества А. М. Васнецов, И. Маковский, В И. Суриков, В. Д. Поленов, В. В. Верещагин, В. А. Серов получали регулярные заказы царской семьи, и их картины также вошли в коллекцию Аничкова дворца, а позже стали достойным вкладом в коллекцию Русского музея.

В 60-х годах XIX века Товарищество передвижников бросило вызов академическому искусству. Между Академией художеств и передвижниками сложились сложные взаимоотношения. Академию художеств возглавлял тогда брат цесаревича великий князь Владимир Александрович.

Хотя цесаревич и цесаревна регулярно посещали художественные выставки, устраиваемые членами Академии художеств, и покупали для своей коллекции наиболее понравившиеся картины, это не мешало цесаревичу уже в те годы выступать с критикой ряда произведений академической школы. Так, в 1872 году он писал А. П. Боголюбову: «…выставка в Академии порядочная, и между большой дрянью есть порядочные картины».

Русский историк, искусствовед, археолог и художественный критик А. В. Прахов в своей статье, посвященной императору Александру III, отмечал, «что государь лично стал настаивать на реформе Академии художеств. При многократных представлениях графа И. И. Толстого, – тогда конференц-секретаря Академии, государь возвращался к мысли о реформе (1890–1891 гг.)…».

В Дневниках А. В. Жиркевича содержалась любопытная информация, которую он получил от своего близкого друга И. Е. Репина по вопросу реформирования Академии художеств и участия в нем Александра III. «Репин, – пишет Жиркевич, – рассказал мне подробности представления государю конференц-секретаря Академии художеств графа И. И. Толстого вчера на Академической выставке. Согласно рассказу Репина государь на этой встрече начал разговор так: „Вам предстоит трудная задача поднять Академию. Ваш предшественник был мошенник, в Академии все было основано на мошенничестве, почему я и не любил посещать выставки в Академии, где приходилось сталкиваться с этой личностью, которую я давно бы выгнал из Академии, если бы не великий князь Владимир“. (Речь идет о бывшем конференц-секретаре Академии художеств П. Ф. Исаеве, сосланном в Сибирь за хищения.) По словам И. Е. Репина, государь долго беседовал с Толстым об устройстве Академии и выразил твердое желание уничтожить раздвоение, рознь между академистами и передвижниками. „Я не могу выносить этого раскола и прошу вас уничтожить его. Да и какой раскол может быть в сфере искусства!“»

2 октября 1878 года И. Н. Крамской в письме И. Е. Репину писал: «…Но если мы не на шутку делаем дело, если мы не лицемерим в том, что идея Товарищества есть симпатичная идея, мы должны неизбежно идти по той тернистой дорожке, куда нас толкают обстоятельства и условия дела. А именно: мы должны иметь собственное помещение… Вы все мало обратили внимание на то, как дело теперь обставлено: во-первых, если Дума даже откажется, то наследник сказал Боголюбову: пусть, когда нужно, Крамской придет и скажет мне, я позову голову и переговорю с ним…»

А. П. Боголюбов в своих «Записках моряка-художника» приводит разговор, который состоялся в 1883 году между ним и Александром III: «Его Величество сам вдруг сказал мне: „А ваши товарищи-передвижники все перекочевывают из одного городского зала в другой с тех пор, как Исаев их выжил из Академии. А потому я часто и серьезно думаю о необходимости создания в Петербурге музея русского искусства. Москва имеет, положим, частную, но прекрасную галерею Третьякова, которую, я слышал, он завещает городу. А у нас ничего нет“».

Так родилась идея создания музея, в стенах которого могли бы демонстрироваться картины талантливых русских художников и вместе с тем соединиться два направления в русском изобразительном искусстве – работы как мастеров Императорской Академии, так и новых, так называемых «оппозиционных» художников. Александр III понимал всю сложность ситуации, сложившейся в изобразительном искусстве: пришедшая в упадок Академия художеств и набиравшее силу новое народное искусство художников-передвижников. Он стал активно проводить политику поддержки художников. По его распоряжению, от его имени и от имени императрицы передвижникам делались крупные заказы общенационального значения, императорская семья покупала полотна наиболее выдающихся художников.

Александр III говорил, однако, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Именно на передвижников царь и возлагал эту задачу общероссийского масштаба.

«Симпатии к новой русской школе, – пишет в своей статье „Император Александр III как деятель русского художественного просвещения“ русский историк искусства, археолог и художественный критик А. В. Прахов, – наконец привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону „передвижников“, в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму.

В 1882 году Государь с императрицей Марией Федоровной приехал впервые на выставку передвижников в доме Бенардаки. У входа их встретило правление „Товарищества“ в полном составе во главе с Крамским. Государь очаровал „товарищей“ своим крайне простым, милостивым отношением и необычайною своею деликатностью. Для „передвижников“, которым в некоторых отношениях не сладко жилось, это было целое событие. Только что устроена была для усмирения „непокорных“ цензура картин (впервые в России), и вдруг такое милостивое монаршее внимание».

И. Н. Крамской вспоминал: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: „Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?“ – „На первой неделе поста, в воскресенье…“ – „Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…“

Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…»

Покушения на царя

1879–1880-й – годы «охоты на царя». Первое покушение было совершено 4 апреля 1866 года: когда император в сопровождении племянника – герцога Н. М. Лейхтенбергского и племянницы – принцессы М. М. Баденской выходил из Летнего сада, в него стрелял Дмитрий Каракозов. От смерти императора спас находившийся в толпе крестьянин Осип Комиссаров, который увидел, как Каракозов целится в государя, и ударил покушавшегося по руке как раз в тот самый момент, когда он спускал курок.

Вся Россия ужаснулась этому выстрелу. Ф. И. Достоевский вбежал к поэту А. Н. Майкову с безумным криком: «В царя стреляли!» – «Убили!» – закричал Майков каким-то нечеловеческим диким голосом. «Нет… спасли… благополучно… но стреляли, стреляли, стреляли!» Майков откликнулся на этот акт стихотворением «4-е апреля 1866 г.»:

 
Все, что в груди есть русского у нас, —
Оскорблено!.. Уста молчат, немея
От ужаса! Рукой безвестного злодея
Едва святая кровь царя не пролилась.
Царя – блюстителя строжайшего закона!
И где же? Между нас, среди своей семьи…
Царя – строителя Земли,
Освободителя мильонов!..
 

Во всех театрах публика требовала исполнения гимна «Боже, Царя храни». В Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском – до шести раз. 6 апреля в Петербурге Александр II вынужден был назначить парад в своем присутствии. 1 мая 1866 года Герцен в «Колоколе» так отозвался о происшедшем: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик… Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».

Каракозов, бывший студент Казанского и Московского университетов, сын дворянина Саратовской губернии, был исключен из университета за участие в беспорядках. Он состоял в подпольном кружке, который ставил своей целью осуществление государственного переворота. Как выяснилось, Каракозов страдал психическим расстройством. Когда 31 августа он был приговорен к смерти, то в своем обращении к царю каялся и просил прощения: «Преступление мое так ужасно, что я, Государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания. Но клянусь в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина, как человек у человека».

25 мая 1867 года во время посещения Всемирной выставки в Париже произошло очередное покушение на Александра II. На сей раз попытка была предпринята поляком-фанатиком Антоном Березовским, который дважды выстрелил в царя, ехавшего в карете вместе с императором Наполеоном III, великими князьями Александром и Владимиром. Как заявил А. Березовский, он мстил русскому императору за подавление польского освободительного восстания 1863 года. Террорист был приговорен к пожизненной каторге, но пришедшая к тому времени к власти Парижская коммуна освободила его от имени французских социалистов и даже наградила «почетным револьвером».

2 апреля 1879 года имело место третье покушение, совершенное Александром Соловьевым. В 9 часов утра, когда император после прогулки возвращался в Зимний дворец, убийца – тридцатилетний студент юридического факультета – выпустил в него пять пуль из револьвера, но, к счастью, неудачно, и лишь шинель императора оказалась прострелена в нескольких местах. «Бог спас Папа́ удивительным образом, и он вернулся домой невредимым… – записал цесаревич Александр Александрович в дневнике. – Папа́ взошел, раздалось такое „ура“, что просто страшно было… Папа́ вышел на балкон, и вся масса народа приветствовала его единодушным „ура“! Вся площадь была наполнена народом целый день. Вечером была иллюминация… Благодарю Господа за чудесное спасение дорогого Папа́ от всего нашего сердца. Слава тебе Господи, слава тебе».

Все террористы были людьми безнравственными и антирелигиозными. «Я окрещен в православную веру, заявил после ареста следователям Александр Соловьев, но в действительности никакой веры не признаю. Еще будучи в гимназии, я отказался от веры в святых»… «Под влиянием размышлений по поводу многих прочитанных мною книг, чисто научного содержания и, между прочим Бокля и Дрэпера, я отрекся даже и от верований в бога как в существо сверхъестественное».

Вскоре в том же 1879 году недалеко от Москвы был взорван железнодорожный путь в месте предполагаемого прохождения царского поезда.

5 февраля 1880 года произошел очередной террористический акт, жертвой которого мог стать не только царь, но и вся царская семья. Организаторы рассчитывали, что, когда царская семья во время обеда сядет за стол, прогремит взрыв. Мощное взрывное устройство было заложено в нижнем этаже Зимнего дворца.

5 (17) февраля 1880 года цесаревич, постоянно ведущий дневник, записал: «В ½ 6 отправился на Варшавскую дорогу встречать вместе с братьями Д[ядю] Александра и Людвига. Со станции все отправились в Зимний дв[орец] к обеду, и только что мы успели дойти до начала большого коридора Папа́, и он вышел навстречу Д. Александра, как раздался страшный гул и под ногами все заходило и в один миг зал потух. Мы все побежали в желтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна перелопнувшими, стены дали трещины в нескольких местах, люстры почти все затушены, и все покрыто густым слоем пыли и извести. На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались страшные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул, что было нелегко, так как все потухало и везде воздух был так густ, что трудно было дышать. Прибежав на главный караул, мы нашли страшную сцену: вся большая караульная, где помещались люди, была взорвана, и все провалилось более чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, извести, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, большей частью израненных, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!

В карауле стояли несчастные финляндцы, и когда успели привести все в известность, оказалось 10 человек убитых и 47 раненых… Описать нельзя и слов не найдешь выразить весь ужас этого вечера и этого гнуснейшего и неслыханного преступления. Взрыв был устроен в комнатах под караульной в подвальном этаже, где жили столяры. Что происходило в Зимнем дв[орце], это себе представить нельзя…

В ¼ 12 вернулись с Минни домой и долго не могли заснуть, так нагружены были все нервы и такое страшное чувство овладело всеми нами. Господи, благодарим Тебя за новую Твою милость и чудо, но дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!»

Спустя три дня состоялись похороны солдат Финляндского полка, погибших при охране Зимнего дворца. Император Александр II, подойдя к длинному ряду гробов, обнажил голову и тихо произнес: «Кажется, что мы еще на войне, под Плевной…»

«Год подходит к концу, страшный год, который неизгладимыми чертами врезался в сердце каждого русского», – писал в 12-м номере «Отечественных записок» за 1879 год М. Е. Салтыков-Щедрин. Три дерзких покушения на особу императора и шестнадцать смертных казней – это была новая статистика для России.

Летом 1879 года военный министр Д. А. Милютин, вернувшись с императорской семьей из Крыма, записал: «Я нашел в Петербурге странное настроение: даже в высших правительственных сферах толкуют о необходимости радикальных реформ, произносится даже слово „конституция“; никто не верует в прочность существующего порядка вещей».

Смерть императрицы Марии Александровны

22 мая (3 июня) 1880 года после долгих страданий в возрасте 56 лет скончалась императрица Мария Александровна. Ее болезнь – туберкулез – прогрессировала быстро, и весьма возможно, что одной из причин этого были переживания, связанные с увлечением ее супруга княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой. Двадцать шесть лет счастливого супружества и измена мужа в конце жизни. «Никто не был при ней в самый момент смерти, – писал граф Д. А. Милютин, – неотлучная ее камер-фрау Макушкина, войдя в спальню в девятом часу утра, нашла уже бездыханный труп. Можно полагать, что больная кончила жизнь спокойно, без агонии, как бы заснула».

По свидетельству фрейлины А. Толстой, после смерти императрицы в ее бумагах было найдено письмо к мужу, написанное когда-то давно. В нем Мария Александровна трогательно благодарила супруга за счастливо прожитую рядом с ним жизнь. В ее столе были также найдены разрозненные листки, в которых была выражена последняя воля императрицы:

«1) Я желаю быть похоронена в простом белом платье, прошу не возлагать мне на голову царскую корону. Желаю также, если это возможно, не производить вскрытия.

2) Прошу моих милых детей поминать меня сорок дней после смерти и по возможности присутствовать на обедне, молиться за меня, особенно в момент освящения Святых Даров. Это самое большое мое желание».

Императрица Мария Александровна была глубоко верующим православным человеком, многие годы активно занималась благотворительной деятельностью, помогала больным и обездоленным людям. Благодаря ее трудам двинулось женское образование в России. Она была одной из основательниц Общества попечительства о больных воинах, явившегося прообразом Российского общества Красного Креста. Мария Александровна была любима многими, лучшие поэты посвятили ей прекрасные стихи. Так, Ф. И. Тютчев писал:

 
Кто б ни был ты, но, встретясь с ней,
душою чистой иль греховной,
ты вдруг почувствуешь живей,
что есть мир лучший, мир духовный.
 

«Святыня дома рухнула вместе с ней», – сказала после ее кончины ее фрейлина А. А. Толстая – воспитательница царских детей Сергея, Павла и Марии. Близкие глубоко переживали смерть Марии Александровны. Сыновья любили и почитали мать. После смерти матери Александр Александрович писал Марии Федоровне: «Если бы зашла речь о канонизации моей матери, я был бы счастлив, потому что знаю, что она была святая». Мария Александровна оказала большое влияние на формирование своих сыновей, много сделала для их религиозного воспитания, духовного и культурного развития. «Если есть что-либо доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан, естественно, дорогой милой Мама́».

27 мая состоялись торжественные похороны императрицы. Как отмечал в своих воспоминаниях граф С. Д. Шереметев, «царь Александр II в последний раз был перед нами в венце своем новом, в венце мученичества, ниспосланного ему как искупление. Императрица Мария Александровна своей жизнью словно служила ему щитом».

Четыре года спустя в день смерти матери император Александр III напишет Марии Федоровне: «Вот уже 4 года, что не стало дорогой милой Мама́. Как время летит, но все-таки никогда не забуду это ужасное утро, когда мы на Елагине получили эту страшную новость и так неожиданно. С ее смертью началось все это страшное смутное время, этот живой кошмар, через который мы прошли и который навсегда испортил все хорошее, дорогое воспоминание о семейной жизни; все иллюзии пропали, все пошло кругом, разобраться нельзя было в этом омуте, и друг друга не понимали! Вся грязь, все дрянное вылезло наружу и поглотило все хорошее, все святое! Ах, зачем привелось увидеть все это, слышать и самому принимать участие во всем этом хаосе. Ангел-хранитель улетел, и все пошло кругом, чем дальше, тем хуже, и, наконец, увенчалось этим страшным, кошмарным, непостижимым 1 марта!» (1 марта 1881 года был убит император Александр II. – Ю. К.)