Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

Во время царствования Александра III императорская семья часто посещала Финляндию, являвшуюся тогда северной окраиной Российской империи. С. Ю. Витте в своих воспоминаниях отмечал, что финны всегда очень радушно встречали императора Александра III и весьма почитали его и императрицу Марию Федоровну. В 1889 году в Восточной Финляндии, близ Котки, в Лангинкоски по распоряжению императора для царской семьи был выстроен специальный летний дом, где Александр III и Мария Федоровна жили во время их поездок в Финляндию.

В отличие от других окраин, где проводилась политика русификации, Финляндия сохраняла свое особое положение. «Мне финляндская конституция не по душе, – сказал как-то Александр III Витте. – Я не допущу ее дальнейшего расширения… Но то, что дано Финляндии моими предками, для меня так же обязательно, как если бы это я сам дал. И незыблемость управления Финляндией на особых основаниях подтверждена моим словом при вступлении на престол. И Мария Федоровна всегда с большой сердечностью относилась к финнам».

Великий князь Георгий Александрович

В это время большую тревогу у родителей вызывал их второй сын, великий князь Георгий Александрович. Как отмечали современники, он был незаурядной личностью. Умный, великодушный, умевший располагать к себе людей, он обладал глубоким чувством юмора.

Когда великому князю было 25 лет, он направился вместе с цесаревичем Николаем на Восток на судне «Память Азова». Доплыв до Индии, он заболел и оставался на судне, пока Николай и сопровождавшие его лица совершали поездку по стране. Врачи долго не могли поставить диагноз. Слабые легкие, легочное недомогание, лихорадка – так характеризовали они болезненное состояние великого князя. На Цейлоне болезнь осложнилась, и впервые врачи поставили диагноз – симптомы туберкулеза.

По возвращении Георгия Александровича в Россию были приняты меры, чтобы пресечь развивавшийся недуг. По рекомендации врачей он был направлен на Средиземное море, где на собственной яхте находился довольно продолжительное время. Некоторое время Георгий Александрович гостил в Греции у великой княгини Ольги Константиновны, затем в Алжире. Его состояние то улучшалось, то ухудшалось.

Мария Федоровна, предвидя, что ждет сына, пыталась поддержать его. Ежедневно писала письма, полные материнской любви и нежности. «Я так счастлива видеть, что ты чувствуешь себя хорошо, вообще привык к пребыванию там и наслаждаешься настоящим солнцем. Фельдъегерь много мне рассказал о тебе и сказал с веселым видом: цесаревич совсем розовый и веселый; это сделало меня совсем счастливою и было как маслом по сердцу. Фельдъегерь меня воистину покорил, видно было, что он счастлив тем, что смог привезти мне такие хорошие новости о тебе…» И далее предупреждала: «Надеюсь только, что ты берешь с собою какого-либо опытного провожатого, так как говорят, что там бывают очень сильные шквалы, крайне опасные для тех, кто не знаком с ними». Как мать она давала сыну советы, с кем ему надо увидеться, кому нанести визит: «Однако я очень сожалею, что ты не встретился с австрийской императрицей. Это крайне досадно, мне очень хотелось, чтобы вы увиделись. Очень мило, что она сама пришла спросить о тебе, это неимоверно много для нее, обычно никого не желающей видеть.

Также очень приятно внимание принца Монако, предложившего тебе для прогулок свой прекрасный парк… Если ты еще увидишь принца, передай ему мое приветствие…»

В другом письме: «Я надеюсь, что когда австрийский император придет на Кап Мартэн, то сразу же ты представишься ему. Он всегда был вежлив и добр с нами, и я считаю необходимым, чтобы ты оказал ему эту учтивость. Думаю, что императрица Евгения теперь уже там, и ей тоже нужно нанести визит, ибо я ни за что на свете не хочу, чтобы о тебе могли сказать, что ты невежлив и не умеешь себя держать… Я, наверно, надоела тебе со всем этим, но кто даст тебе хороший совет, если не я».

Мария Федоровна постоянно испытывала большую тревогу в связи с болезнью сына.

Врачи отправили цесаревича на Кавказ, в Абастуман, в горное Абастуманское ущелье, расположенное на четыре тысячи футов выше уровня моря. Они надеялись, что мягкая зима, нежаркое лето, горный воздух, сосновый лес окажут свое благотворное воздействие.

Лечение строилось на том, что холодный горный воздух сможет победить туберкулез. Весь день цесаревич проводил на воздухе. Спал при открытых окнах круглый год. Завтраки и обеды проходили также на воздухе на террасе в любую погоду. Рассказывали, что приезжавшие в Абастуман военные, не знавшие о таком режиме, простужались и заболевали.

Великий князь Александр Михайлович, посетивший вместе с Ксенией Александровной Абастуман, вспоминал: «Мы спали в комнате при температуре десять градусов ниже нуля под грудой теплых одеял».

В Абастумане Георгий Александрович проходил специальный курс наук, среди его педагогов был известный профессор истории В. О. Ключевский, который прибыл в Абастуман в октябре 1893 года. Великий князь, по оценке Ключевского, был к тому времени сложившимся, взрослым человеком. В официальном сообщении, посланном С. А. Белокурову из Абастумана, Ключевский писал: «Живу хорошо, веду свое дело по мере сил и умения и чувствую себя хорошо в обществе превосходного хозяина и добрых товарищей». Рассказывая об условиях жизни в Абастумане, Ключевский в письме к историку М. С. Корелину сообщал: «Всего труднее привыкнуть к здешней комнатной температуре. Руки, избалованные московскими печами, особенно страдают, перо невозможно твердо держать в руке. Комнаты так выстывают, что писать можно только так, как рисуют живописцы, выводя каждую часть буквы с особыми усилиями и по наперед обдуманному плану».

Однако подобный режим не дал положительных результатов.

Мать и отец очень тосковали по сыну и регулярно направляли ему теплые родительские письма, стараясь поддержать его и скрасить его одинокую жизнь вне семьи и родных. Мария Федоровна часто навешала больного сына на Кавказе. Ее письма мужу оттуда наполнены горестными раздумьями о судьбе сына и его болезни. В 1892 году она писала:

«Как должно быть Георгию скучно здесь осенью и зимой, когда он остается один, страшно подумать! Мне кажется, я бы через некоторое время сошла с ума, а он никогда не жалуется. На него иногда страшно смотреть. Так было, например, зимой, во время твоей болезни, он сказал, что состояние, в котором он находился, было ужасным, бедный малыш!

Мысль о том, что придется снова оставить его одного в этой обстановке, надрывает мне душу, особенно после той, пусть маленькой, надежды, что его можно будет увезти отсюда! Это более чем грустно, и я думаю об этом с ужасом и страхом. Главное, оттого, что никогда не знаешь, на какое время с ним расстаешься. Но я еще раз убедилась, что не следует его так долго оставлять одного. Год – это слишком долго, это грех и для него, и для меня, если не что-то больше. Я говорила с Захарьиным о Спаде как о здоровом и сухом месте. Он нашел это возможным. Но я все вверяю в руки милосердного Бога, я уверена, что Он все устроит к лучшему…»

Мария Федоровна, посетившая сына во второй раз в 1894 году, с горечью отмечала в письме мужу, что общество, находившееся рядом с Георгием, было ему противопоказано. Веселая шумная компания с выпивкой и шумными забавами были губительны для больного.

Художник Нестеров, посетивший Абастуман в 1899 году, незадолго до смерти цесаревича, вспоминал: «Узнал, что еще недавно жизнь в Абастумане была иной, веселой, шумной… что окружавшие Цесаревича лица не очень были озабочены его здоровьем. Частые пикники с возлияниями, непрерывные смены гостей из Тифлиса и Кутаиса, наплыв дам и девиц, назначение которых было весьма недвусмысленно. Все это изнуряло потрясенный злым недугом организм Цесаревича…

Его особа, жизнь и здоровье были вверены попечению генерал-адъютанта графа Олсуфьева (Олсуфьев Александр Васильевич, граф, флигель-адъютант, помощник командующего Императорской главной квартирой, заведующий двором великого князя Георгия Александровича. – Ю. К.),благие намерения которого были парализованы частыми наездами принца Константина Петровича Ольденбургского, проводившего тогда веселые дни на южном Кавказе. Этому, однако, наступил конец. Граф Олсуфьев был отозван в Петербург, посещения принца должны были прекратиться, около Цесаревича образовалась та атмосфера, которую я нашел по своем приезде туда».

Из Петербурга были присланы новые доктора – Айканов и Закопанский. Холодный режим был отменен.

Русское общество очень сочувственно относилось к трагической судьбе цесаревича Георгия Александровича. Известный ювелир Карл Фаберже, который сам подбирал сюжеты для своих гениальных произведений, подготовил в 1893 году в качестве пасхального подарка царской семье прекрасное яйцо, носившее название «Кавказ». На его создание ушло не менее года работы нескольких мастеров.

Малиновое яйцо на подставке было покрыто эмалью по гилвошированному фону. Сверху был помещен миниатюрный портрет великого князя Георгия Александровича, который помещался под плоскогранным алмазом. Банты и гирлянды, украшавшие поверхность яйца, были выполнены из бриллианта и из золота четырех цветов.

Внутри яйца находился «сюрприз». За четырьмя овальными створками с цифрами из бриллиантов «1893» – миниатюры художника Константина Крыжицкого с видами Абастумана.

В годы Гражданской войны этот шедевр ювелирного искусства был вывезен из России в США и в настоящее время демонстрируется в Музее изобразительных искусств Нового Орлеана.

Последние годы царствования Александра III

В период царствования Александра III была предпринята попытка противопоставить западноевропейскому парламентаризму новый курс «народного самодержавия» как более совершенную форму государственного управления, «а буржуазной модернизации экономики – ускоренное развитие национальной промышленности на основе активного государственного вмешательства при сохранении строгого правительственного контроля в промышленности и финансовых сферах». Вопросы промышленности и торговли становятся приоритетными. Чтобы покрыть постоянный дефицит бюджета, нужно было серьезно заниматься экономикой. Царь срочно принимает меры для развития кредита и стабилизации государственных финансов. Открывается Дворянский банк, строятся фабрики и заводы, увеличивается добыча нефти. Были пущены в эксплуатацию Сибирская и Западно-Кавказская железные дороги. Неслучайно на петербургском памятнике создатель Великого сибирского пути Александр изображен не в порфире, а в форме кондуктора железной дороги.

В 1892 году при Министерстве финансов создается специальная фабричная инспекция для контроля за исполнением владельцами-работодателями законодательства. Это было крайне необходимо, так как число рабочих на российских фабриках и заводах в 1893 году по сравнению с 1881 годом увеличилось с 770 842 до 1 406 792 человек.

В 1886 году принимаются важные нормативные акты: «Правила о найме рабочих на фабрики, заводы и мануфактуры», «Особенные правила о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих», регулирующие взаимные обязательства рабочих и предпринимателей. Были повышены ставки старых налогов и введены новые прямые налоги, что затрагивало прежде всего состоятельные слои населения. В 1882 году введен налог на имущество, в 1885 году повышены налоги на промышленные предприятия, налоги на недвижимое имущество в городах.

Именно в царствование Александра III появилась и оформилась идея перевести железные дороги из собственности частных компаний в государственное владение. Александр III произвел полный переворот в железнодорожном деле как с точки зрения практической, так и теоретической. При нем был издан закон о несовместимости государственной и банковской службы, было запрещено высшим чиновникам участвовать в коммерческих предприятиях.

В последние годы жизни царя впервые был сбалансирован бюджет страны, не стало дефицита. А начал царь, собственно, с себя, сразу наполовину сократив численность своей свиты: с пятисот до двухсот пятидесяти человек, и продолжал сокращения в дальнейшем. С. Ю. Витте в своих воспоминаниях писал: «Не только в царской семье, но и у сановников я никогда не встречал того чувства уважения к государственному рублю, государственной копейке, которым обладал император Александр III. Он каждую копейку русского народа, русского государства берег, как самый лучший хозяин не мог бы беречь… Если бы не могучее слово императора Александра III, который сдерживал все натиски на государственную казну, ни я, ни Вышнеградский не могли бы удержать всех порывов к бросанию зря направо и налево денег, добытых кровью и потом русского народа».

Было снижено налогообложение крестьянства. В 1882 году снижен на 12 миллионов рублей размер ежегодных выкупных платежей. В 1883 году была отменена подушная подать, то есть подать с каждой души на крестьянском дворе. По личному распоряжению царя были запрещены ночные работы женщин и подростков в возрасте до 17 лет. В этом же году последовал указ императора о создании сельскохозяйственных школ, в 1884-м – принят закон о расширении сети церковно-приходских школ.

В 1892 году Александр III вводит так называемый покровительственный тариф, что дало возможность оградить отечественный рынок от притока дешевых иностранных товаров. Это встретило сильное противодействие со стороны правящих кругов. С. Ю. Витте по этому поводу замечал: «Нужно было, чтобы явились большие люди, которые могли бы пойти против государственного настроения, против господствующего мнения и сломали бы его. У нас в России это мог сделать один император, столь твердый, столь мудрый, каким был император Александр III».

В годы царствования Александра III в значительной степени была восстановлена российская армия после дезорганизации вследствие Русско-турецкой войны конца семидесятых годов. В царском рескрипте военному министру П. С. Банковскому от 1890 года говорилось: «Отечеству нашему несомненно нужна армия сильная, стоящая на высоте современного развития военного дела, но не для агрессивных целей, а единственно для ограждения целостности и государственной чести России… Охраняя неоценимые блага мира, кои, я уповаю, с Божьей помощью еще надолго смогу продлить для России; вооруженные силы ее должны развиваться и совершенствоваться наравне с другими отраслями государственной жизни, не выходя из пределов тех средств, кои доставляются им увеличивающимся народонаселением и улучшающимися экономическими условиями».

Многие либерально настроенные российские политические и общественные деятели ставили в упрек Александру III, например, перемену университетского Устава шестидесятых годов на Устав 1884 года, более жесткий, произведенный под влиянием министра просвещения графа Д. А. Толстого. Но в период царствования Александра III не было никаких эксцессов, университетская жизнь шла довольно спокойно. Исключением, правда, был эпизод в первые годы его царствования, сразу после убийства Александра II, когда несколько профессоров, в том числе известный И. И. Мечников, потеряли свои кафедры, так как министр народного просвещения граф И. Д. Делянов счел их слишком либерально настроенными.

Авторитарный курс на установление в стране спокойствия и порядка выразился также в некоторых ограничениях прав местного самоуправления и упорядочения системы судопроизводства, финансов, кредита.

«Император Александр III, – пишет С. Ю. Витте, – был великий император… он обладал благороднейшим – мало сказать благороднейшим, – он обладал именно царским сердцем. Такое благородство, какое было у царя, могло быть только, с одной стороны, врожденным, а с другой стороны – не испорченным жизнью».

Как свидетельствовал О. Б. Рихтер – главноуправляющий собственной его величества канцелярией, пользовавшийся большим доверием императора, однажды Александр III попросил его откровенно высказать свое мнение о внутреннем положении России.

«„Я чувствую, – сказал царь, – что дела в России идут не так, как следует; я знаю, что вы мне скажете правду; скажите, в чем дело?“ – „Государь, вы правы; дело в том, что у нас есть страшное зло – отсутствие законности“. – „Но я всегда стою за соблюдение законов и никогда их не нарушаю“. – „Я говорю не о вас, а о нашей администрации, которая слишком часто злоупотребляет властью, не считаясь с законами“. – „Но как же вы себе представляете положение России?“ – „Я много думал об этом и представляю себе теперешнюю Россию в виде колоссального котла, в котором происходит брожение; кругом котла ходят люди с молотками, и, когда в стенах котла образуется малейшее отверстие, они тотчас его заклепывают, но когда-нибудь газы вырвут такой кусок, что заклепать его будет невозможно, и мы все задохнемся“. Государь застонал от страдания…»

Император страстно желал знать правду о положении дел в стране и, как писал генерал Н. А. Епанчин, «Александр III мучительно страдал от сознания, что этой правды нет на Руси».

Председатель гражданского департамента судебной палаты А. Ф. Кони, рассказывая о своем представлении Александру III в июне 1891 года по случаю назначения вторично обер-прокурором и о приеме в тот же день у императрицы Марии Федоровны, приводит содержание разговора, состоявшегося в тот день между ними. Речь шла об эпизоде, имевшем место в Хвалынске во время холерных беспорядков, возникших, по мнению Кони, вследствие полного отсутствия заботы о разъяснении невежественной толпе значения постигшего ее бедствия и условий борьбы с ним. Тогда погибло много самоотверженных врачей и сестер милосердия. Был зверски растерзан толпою врач Молчанов.

«…Она (Мария Федоровна. – Ю. К.), – пишет Кони, – начала беседу с вопроса о том, в чем состоит моя вновь принятая на себя обязанность. Получив надлежащее объяснение, Мария Федоровна спросила меня, попадают ли в мои руки дела по всей России или только из одного Петербурга, и, получив утвердительный в первом смысле ответ, поинтересовалась узнать, знаком ли я с делами, касающимися беспорядков, вызванных холерой. Получив вновь утвердительный ответ, она воскликнула: „Какой ужас! В особенности дело этого доктора, которого даже труп был изуродован. Где это было, и как его звали?“ – „Было в Хвалынске, – ответил я, – а звали Молчановым“. – „Да, да, Молчанов, – как это ужасно! Особенно если знаешь, что все это политические происки нигилистов!“ – „Могу уверить Ваше Величество, что в печальных делах и холерных беспорядках нет никаких следов политических преступлений. Я получил целый ряд таких дел и снова утверждаю, что в них нет ни малейшего следа политических злоумышлений. Иван Николаевич (И. Н. Дурново. – Ю. К.)ошибается или введен в заблуждение“. – „Нет, как же, он мне положительно сказал (он утверждал), что все эти беспорядки – дело рук нигилистов. Вы увидите, что это так“. И ласковые глаза посмотрели на меня недоброжелательно. Было очевидно, что представительный выездной лакей, попавший в силу злосчастной судьбы в министры внутренних дел и участвовавший вместе со всей бюрократией в умышленном держании народа в глубоком невежестве, желал закрыть вину своей непредусмотрительности отводом по неподсудности на нигилистов. „Я снова позволяю себе утверждать, что взгляд Ивана Николаевича не соответствует истине“. – „Чем же вы объясните эти беспорядки?“ – недовольным голосом спросила императрица. „Мадам, эта дикость – результат невежества народа, который в своей жизни, полной страданий, не руководится ни церковью, ни школой“». В заключение разговора, пишет Кони, императрица Мария Федоровна вновь несколько раз повторяла: «Иван Николаевич мне сказал…»

Главная заслуга Александра III состояла в том, что Россия за тринадцать лет не была втянута ни в одну войну. Александр III, по словам С. Ю. Витте, с одной стороны, сумел внушить за границей уверенность в том, что «он не поступит несправедливо по отношению к кому бы то ни было, не пожелает никаких захватов; все были покойны, что он не затеет никакой авантюры. Его царствование не нуждалось в лаврах, у него не было самолюбия правителей, желающих побед посредством горя своих подданных, для того, чтобы украсить страницы своего царствования», но, с другой стороны, «об императоре все знали, что, не желая никаких завоеваний, приобретений, император никогда, ни в коем случае не поступится честью и достоинством вверенной ему Богом России».

Известный русский ученый Д. И. Менделеев после смерти Александра III скажет: «Мир во всем мире создан покойным Императором как высшее общее благо и действительно укреплен Его доброю волею в среде народов, участвующих в прогрессе. Всеобщее признание этого ляжет неувядаемым венком на Его могилу и, смеем думать, даст благие плоды повсюду…»

Государственное служение, которому император отдавал все свое время, из года в год подтачивало его здоровье. С конца 80-х годов государь стал страдать частыми простудными заболеваниями.

Потеря любимого брата – великого князя Николая Александровича, убийство отца – императора Александра II, тяжелая ответственность за Россию, возложенная на него, потребовали напряжения всех его физических и нравственных сил. Серьезные травмы, полученные во время крушения в Борках, также не могли не сказаться на его здоровье.

В середине ноября 1889 года после очередного простудного заболевания Александр III писал К. П. Победоносцеву: «Чувствую еще себя отвратительно; четыре ночи не спал и не ложился от боли в спине. Сегодня, наконец, спал, но глупейшая слабость».

В начале 1892 года Мария Федоровна, вынужденная тогда навещать в Абастумане больного туберкулезом сына Георгия, писала мужу: «Но как же я расстроилась, что ты опять простудился… А теперь без меня ты, естественно, не сможешь нормально вылечиться, и кашель будет продолжаться до бесконечности. Я тебя прошу позаботиться о себе ради меня и никогда не одеваться перед открытым окном, тем более при холоде. А когда ты возвращаешься с прогулки мокрый от испарины, это очень опасно. Можно запросто схватить воспаление легких…»

Царь глубоко переживал болезнь сына Георгия. В апреле 1892 года он писал жене:

«Бедный Жоржи, много думал о нем сегодня, какой грустный для него день разлуки с тобой и Ксенией, а завтра возвращение в пустой Абас-Туман после столь весело и счастливо проведенных дней с вами! Что за горе и испытание послал нам Господь, быть столько времени в разлуке с дорогим сыном и именно теперь, в его лучшие годы жизни, молодости, веселости, свободы! Как мне его недостает, выразить не могу, да и говорить об этом слишком тяжело, поэтому я и молчу, а в душе ноет, слишком тяжело!»

Мария Федоровна очень жалела своего сына и делилась с мужем в письмах своими опасениями по поводу его состояния: «Несчастный Георгий, какой же у него ангельский характер, он никогда не жалуется на такую, по сути, ужасную жизнь, которую ему приходится здесь вести. Я уверена, что никогда бы не смогла такого вынести в его возрасте!! И вместе с этим никакой системы, никакого режима, только сквозняки и холод зимой».

Письма Александра Александровича к жене, часто уезжавшей на Кавказ навестить Георгия, полны грусти. «Теперь я много бываю один, – писал он 28 апреля 1892 года, – поневоле много думаешь, а кругом все невеселые вещи, радости почти никакой! Конечно, огромное утешение дети, только с ними и радуешься, глядя на них». И далее: «Не могу выразить, как меня все это мучает и приводит в отчаяние, все нужные люди уходят…»

С начала 90-х годов у императрицы были уже два больных – сын и муж. Находясь в Абастумане, Мария Федоровна особенно остро чувствовала это и настойчиво просила мужа поберечь себя, внимательно прислушиваться к своему здоровью.

В 1893 году у императора, находившегося с Марией Федоровной в Дании, открылось сильное носовое кровотечение и возникло лихорадочное состояние. Князь В. П. Мещерский, близко знавший императора, в своих воспоминаниях писал:

«Смертельный недуг таился в его организме уже в 1893 году. Драматизм же этой преждевременной кончины заключался прежде всего в том, что, подобно Петру Великому, подобно Николаю Первому, только тогда признал для себя возможным обращаться к врачебной помощи, когда борьба науки с недугом являлась почти бессильной. Сила его духа была так велика, что страдания телесные долгое время не могли ее ослаблять под влиянием того необыкновенного сознания долга работать для своего отечества, которое делало его подвижником и мучеником этого долга.

Несколько месяцев длилось, так сказать, состояние пролога роковой болезни, когда первые признаки ее были известны только камердинеру Государя и его врачу, покойному Гиршу; и так как, к сожалению, этот врач не имел достаточного авторитета в глазах своего державного пациента и признаки болезни не были еще угрожающими, то роковым образом лечение болезни в ее начале под руководством авторитетного врача не имело места. Государь лечился урывками, паллиативными средствами, не меняя своего обычного режима, не уменьшая своей умственной работы, не задумываясь над угрожающими его здоровью опасностями. Все близкие к нему видели в лице его признаки недуга, но в то же время видели Государя таким же светлым, как всегда, таким же исполнителем всех малейших своих обязанностей».

С Рождества 1894 года царь вновь почувствовал себя нездоровым: мучил сильный бронхит. Его с трудом уложили в постель с диагнозом «плеврит правого легкого».

Сын Николай 17 января 1894 года записал в дневнике:

«Благодарение Богу, нам можно было вздохнуть сегодня. Папа́ стало легче! Утром температура была та же, что и вчера вечером! Глаза и лицо имели более нормальное выражение. Днем Папа́ засыпал два раза. Я мог отлучиться на полтора часа: съездил в полк и в Государственный Совет.

День был солнечный. Прочел по желанию Папа́ доклад и приказы военного министерства. После прогулки пили чай наверху и потом сидели довольно долго у Папа́. По временам у него являлись сильные приступы кашля; при этом выделялось много мокроты. Температура была 38,1».

Из Москвы был вызван врач Г. А. Захарьин – тогдашняя знаменитость. Император заметно похудел, выглядел усталым, цвет его лица стал землистым. Захарьин утверждал, что причина сильного ослабления объяснялась чрезмерным носовым кровотечением. Тогда же в моче был обнаружен белок, но без «угрожающих цилиндров», свидетельствовавших о воспалении почек – нефрите.

В январе 1894 года состоялась помолвка старшей дочери – великой княжны Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича. Ксения объявила родителям, что «любит Сандро». Александр III, не питавший расположения к сыновьям своего дяди великого князя Михаила Николаевича, не смог отказать дочери и вместе с Марией Федоровной дал согласие на брак, «…ему было особенно тяжело решиться на этот брак Ксении Александровны именно с в[еликим] к[нязем] Александром Михайловичем, которому не особенно сочувствовал, – писал в своих воспоминаниях граф С. Д. Шереметев. – Но из двух зол это было лучше, все же не отъезд за границу, все же она оставалась в России… Разлука с дочерью была для него особенно тяжела уже по личному свойству характера Государя и по личным отношениям его к дочери. Он был человек вечных привязанностей и крепких привычек».

В апреле 1894 года в Кобурге состоялась помолвка цесаревича Николая Александровича с немецкой принцессой Алисой-Викторией-Еленой-Луизой-Беатрисой Гессен-Дармштадтской, которая после долгих размышлений дала согласие на брак. Воспитанная в протестантстве, немецкая принцесса была глубоко религиозна и искренне убеждена в истинности своего вероисповедания, ей трудно было нарушить обеты, данные при конфирмации. В течение пяти лет Алиса отказывалась поменять религию. «Говорили до 12 часов, – писал Николай Александрович матери из Кобурга, куда он приехал для официального предложения, – но безуспешно, она все противится перемене религии. Она, бедная, много плакала. Она плакала все время и только от времени до времени произносила шепотом: „Нет, я не могу…“» И наконец под напором цесаревича Николая Александровича она сдалась.

8/21 апреля цесаревич Николай Александрович писал Марии Федоровне: «Милая, дорогая, бесценная Мама́! Ты не можешь себе представить, как я несказанно счастлив. Свершилось, я жених Аликс… Сегодня утром нас оставили одних, и тут с первых же слов она согласилась. Одному Богу известно, что произошло со мной. Я плакал, как ребенок, и она тоже. Но лицо ее выражало полное довольство. Нет, дорогая Мама́, я не могу выразить Вам, как я счастлив, и в то же время как мне жаль, что я не могу прижать к своему сердцу Вас и моего дорогого Папа́. Весь мир сразу изменился для меня: природа, люди, все; и все мне кажутся добрыми, милыми и счастливыми. Она совсем стала другой: веселою, и забавной, и разговорчивой, и нежной. Я не знаю, как отблагодарить Бога за такое благодеяние».

10 апреля 1894 года Мария Федоровна написала сыну ответное письмо: «Милый, дорогой мой Ники! Слов нет тебе выразить, с каким восторгом и великой радостью я получила это счастливое известие! Мне почти дурно сделалось – до того я обрадовалась».

Отец, для которого счастье детей было самым главным в жизни, также выразил сыну радость и одобрение. 14 апреля 1894 года он писал ему: «Мой милый, дорогой Ники, ты можешь себе представить, с каким чувством радости и с какой благодарностью к Господу мы узнали о твоей помолвке! Признаюсь, что я не верил в возможность такого исхода и был уверен в полной неудаче твоей попытки, но Господь наставил тебя, подкрепил и благословил и великая Ему благодарность за Его милости. Если бы ты видел, с какою радостью и ликованием мы сейчас же начали получать массу телеграмм и завалены ими до сих пор.

…Передай твоей милейшей невесте от меня, как я ее благодарю, что она, наконец, согласилась, и как бы я желал бы ее расцеловать за ту радость, утешение и спокойствие, которые она нам дала, решилась согласиться быть твоей женой… Мы счастливы твоим счастьем», – заканчивал он письмо.

В начале мая 1894 года Мария Федоровна вынуждена была снова выехать в Абастуман, так как состояние Георгия в очередной раз осложнилось. 10 мая 1894 года сразу после отъезда она писала мужу из поезда: «Мой дорогой и любимый душка Саша. Это ужасно, что мы опять с тобой расстались. Я так расстроена и не понимаю, почему ты не захотел поехать со мной! Это настоящий грех, потому что для меня покидать тебя просто нестерпимо. Это омрачает все мое счастье пребывания рядом с Георгием. Я очень опечалена и обеспокоена именно в этот раз, потому что ты неважно себя чувствовал. Твою дорогую телеграмму я получила вчера вечером, когда уже ложилась спать. Я была очень тронута и мысленно обнимаю тебя от всего сердца. Разлука с тобой мучительна для меня, мой любимый Саша. Я смотрела на тебя, стоящего у коляски, в момент, когда поезд трогался. Нужно было еще приветствовать массу людей, стоять и улыбаться. А на сердце у меня было так тяжело, так тяжело! Я так и не смогла заснуть этой ночью…»