Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

17 мая 1894 года после двухнедельного пребывания в Абастумане Мария Федоровна писала мужу: «Если бы только Абас-Туман не находился так далеко, это было бы менее мучительно. Мы могли бы видеть его (Георгия. – Ю. К.)чаще».

И далее: «Я надеюсь, что ты чувствуешь себя лучше, и очень рада, что ты, наконец, стал пить горячее молоко с Эмсом (минеральная вода. – Ю. К.).Умоляю тебя, не запускай на этот раз свою простуду, как зимой. Ты сам видел, к чему это привело».

Как видно из переписки, Мария Федоровна поистине «разрывалась между больным сыном Георгием и мужем»:

«Я нахожусь между двух огней, это настоящее мучение!» Понимая, что болезнь Александра Александровича связана с его большой занятостью делами и постоянным недосыпанием, Мария Федоровна в письме замечала: «Я надеюсь, что ты хотя бы работаешь меньше и не ложишься так поздно. Ведь это так плохо для твоего здоровья! Ты видишь, что я огорчаю тебя и когда нахожусь рядом, и когда далеко. Но ты должен меня простить, я говорю тебе это только из-за любви к тебе, это для твоего же блага и для моего счастья!»

7 июня 1894 года накануне отъезда из Абастумана императрица писала: «И как я тронута, что ты ни единственного раза не поторопил меня с отъездом. Я тебе за это так признательна. В то же время иногда мне так мучительно было осознавать, что тебе так одиноко. Это омрачало наполовину мою радость, несмотря на то, что я чувствовала, что мой святой долг находиться рядом с нашим Георгием. Похоже, что такова моя судьба находиться все время между двух огней, настоящий кошмар, который никогда не оставляет в покое!»

Профессор медицины Н. А. Вельяминов в своих воспоминаниях рассказал о том сложном положении, в котором находились врачи, приписанные к императорской семье: «Медицина и врачи при Государе Александре III не были в „фаворе“, и в этом, мне кажется, последние были сами виноваты. Государь, будучи, как он думал, всегда здоров, не нуждался во врачебной помощи, не любил лечиться, не особенно верил в могущество врачебной науки и считал медицину „бабьим делом“ – уделом спальни и детской, предоставляя все, касавшееся медицины, главным образом императрице. Государыня тоже не жаловала врачей и предпочитала по возможности обходиться домашними средствами и советами опытной английской „нерс“ (медсестры. – Ю. К.)».

Почетный лейб-хирург, доктор медицины Густав Иванович Гирш (1828–1907) – один из тех врачей, кто был приближен к государю Александру Александровичу еще со времен его молодости. Князь В. П. Мещерский вспоминал: «С юных лет его (Гирша. – Ю. К.)царственный пациент принимал доктора как человека всегда любезного, но как от доктора он всегда от него отворачивался, как в случае с сильным ушибом плеча, вследствие которого у Государя сделалось воспаление надкостницы, он героически выносил самые нестерпимые страдания, ни на минуту не прерывая занятий и даже шутя с собеседниками, но к доктору обратиться для него было мучительнее и тяжелее всякой сильнейшей боли».

5 июля 1894 года Мария Федоровна и Александр III отправились в Финляндию на корабле «Царевна». Первой остановкой был Лангинкоски – любимое место императорской семьи, затем Хёгсора – место у берегов Финляндии, где за год до того затонул российский военный корабль «Русалка», на борту которого находились 179 человек. Несмотря на нездоровье, царь хотел своими глазами посмотреть на проводимые там поисковые работы.

По дороге в Корно Мария Федоровна писала Николаю: «С прошлого четверга мы на любимой „Царевне“. Поездка доставляет мне много радости, в особенности потому, что твой отец чувствует себя здесь хорошо. Он страстно желал отдохнуть и сменить обстановку. Перед отъездом он выглядел очень несчастным и усталым. Отец страдал от бессонницы, которая вероятно объясняется переутомлением и тем, что он ложится спать очень поздно. Я надеюсь, что эта поездка пойдет ему на пользу».

Четыре дня императорская чета провела на Аландских островах. Царь совершал неторопливые прогулки и с удовольствием сидел с удочкой на берегу и вместе с Марией Федоровной наслаждался прекрасными песнями местного хора. На обратном пути царь и царица вновь посетили Хёгсора и провели здесь два дня, так как стояла прекрасная погода. Александр Александрович и Мария Федоровна встречались с простыми людьми, смотрели, как финские рыбаки ловят неводом рыбу. Узнавая о бедах и несчастьях простых людей, они каждый раз оказывали им помощь деньгами или подарками. Так, во время одной из встреч потерявший обе ноги финн по имени Хэгерт получил от царя значительную сумму денег, а финский лоцман Ф. Веннерквист, организовавший показательную ловлю неводом рыбы, – серебряные часы.

Последние дни отпуска императорская чета провела в Лангинкоски. Прощальный вечер на финской земле прошел великолепно. Ужин готовила сама царица вместе с дочерью Ксенией. Праздничный стол также был накрыт Марией Федоровной. Царь и царица получили в подарок от финского ювелирных дел мастера X. Фагерроса прекрасный серебряный столовый сервиз, украшенный финским гербом. Государь был в хорошем радостном настроении и за столом произнес трогательную речь в честь своей супруги. Оркестр сыграл сначала «Марш города Пори», а затем по просьбе императора – «Марш города Васе». Смотритель усадьбы Форм получил от царской семьи денежный подарок.

23 июля 1894 года августейшая чета отбыла в Санкт-Петербург, где 25 июля состоялась свадьба великой княжны Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича. «Сам Государь Император вел к венцу Ксению, – писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович. – Я следовал под руку с императрицей, а за нами вся остальная царская фамилия в порядке старшинства… Все мы видели, каким утомленным выглядел Государь, но даже он сам не мог прервать ранее положенного часа утомительный свадебный обед».

Из воспоминаний графа С. Д. Шереметева: «День свадьбы Ксении Александровны – тяжелый день для Государя. После церковного обряда парадный обед, а для него это пытка. За обедом куртаг, превращенный в музыкальный вечер для облегчения. Я стоял в ряду, когда все было кончено и возвращались выходом во внутренние покои Большого Петергофского дворца. Государь шел под руку с Императрицей. Он был бледен, страшно бледен и словно переваливался, тяжело выступал. У него был вид полного изнеможения».

Вопреки всем советам и рекомендациям врачей, в Петергофе Александр III продолжал заниматься делами.

Государю было представлено письменное заключение консилиума врачей, где был указан диагноз, но скрыто его роковое значение. Было сказано лишь, что «болезнь иногда проходит, но в высшей степени редко». Все врачи указывали на необходимость изменить режим. Однако государь в недостаточной мере прислушался к этим рекомендациям и продолжал много работать, мало спал, к тому же его спальня располагалась на первом этаже – в помещении холодном и сыром, так как он, не вынося жары, всегда искал прохладное помещение. Несмотря на предупреждения врачей, император не покинул Петергоф, продолжал усиленно работать, часто даже по ночам, а 7 августа 1894 года в Красносельском лагере проскакал галопом двенадцать верст, что при состоянии его почек было просто недопустимо.

Климат Санкт-Петербурга давал себя знать, и вскоре по настоянию врачей супруги отправились в Беловеж – лесной заповедник, занимавший четверть миллиона десятин в Гродненской губернии, в прошлом – традиционное место охоты польских королей, а с 1888 года – личную собственность русского царя. Здесь было строжайше запрещено рубить деревья, подлесок был непроходимым, а передвигаться можно было по специально проделанным лесниками длинным прямым просекам. Ветер не проникал в гущу леса, и дубы и березы росли совершенно прямо, как свечи. Как писал цесаревич королеве Виктории, бабушке своей невесты, «леса здесь великолепны, не видно даже макушек деревьев. Некоторые участки леса напоминают индийские джунгли, только нет лиан».

Вопреки советам и требованиям врачей государь, любивший природу, в первые дни пребывания в Беловеже пытался даже принимать участие в охоте. Его тянуло на свежий воздух, он хотел восстановить силы, надеялся на скорое выздоровление. Однако эти выезды в лес в сырую погоду не давали ожидаемого результата, состояние государя лишь ненадолго улучшалось, но затем опять ухудшалось. Так как погода в Беловеже в основном стояла холодная и дождливая, было решено переехать в Спалу.

В Беловеже государь и государыня пробыли около двух недель. Больного наблюдал доктор Захарьин, однако его диагноз был более благоприятным, нежели других врачей, отсюда и лечение государя в этот период, как стало ясно позже, было недостаточным. Из дневника цесаревича от 11 августа 1894 года: «…Захарьин долго сидел у Папа́, но ничего серьезного, слава Богу, у него не нашел: ему необходим отдых и сухой воздух! Но Папа́ сам пал духом при мысли о необходимости лечения».

Как подчеркивали близкие государя, несмотря на нездоровье Александр Александрович относился к своим врачам и своему самочувствию легкомысленно. «В Спале, – писал великий князь Константин Константинович, – он не желал их даже принимать каждый день, и нельзя было даже думать о том, чтобы заставить его на время лежать в постели. Осложняющим явлением было и продолжительное нарушение питания. Бывали дни, что Е. В. [Его Величество] довольствовался двумя устрицами в день и таким же отсутствием правильного сна».

«С тех пор, что приехали сюда, чувствую себя немного лучше и бодрее, но сна никакого, и это меня мучает и утомляет ужасно до отчаяния… – писал государь 8 сентября из Спады своей дочери Ксении. – Сегодня катались с Мама́ и Беби… Мама́ и Беби набрали много грибов, а я больше сидел в экипаже, так как очень слаб сегодня и ходить мне трудно. К сожалению, я не обедаю и не завтракаю со всеми, а один у себя, так как сижу на строгой диете и ничего мясного, даже рыбы, не позволяют, а в добавок у меня такой ужасный вкус, что мне все противно, что я ем или пью… Твой старый и пока никуда негодный Папа́».

Из Германии в Спалу был вызван известный немецкий врач Лейден. 15 сентября 1894 года цесаревич записал в дневнике: «Мама́ объявила Папа́ о приезде Лейдена и просила ему позволить сделать осмотр, на что Папа́ сначала не согласился, но под конец он сдал убедительным доводам дяди Владимира… Лейден нашел у Папа́ воспаление почек в том состоянии, в котором их увидел Захарьин, но, кроме того, и нервное расстройство – переутомление от громадной и неустанной умственной работы. Слава Богу, что Папа́ подчинился всем его требованиям и намерен слушаться его советов! Пришлось изменить свои планы и написать обо всем Аликс!»

Несмотря на договоренность о поездке в Англию, где его ждала невеста – принцесса Гессенская Алиса, цесаревич Николай вынужден был изменить свои планы, о чем свидетельствует запись в его дневнике: «Целый день во мне происходила борьба между чувством долга остаться при дорогих родителях и поехать с ними в Крым и страшным желанием полететь в Вольфсгартен к милой Аликс. Первое чувство восторжествовало, и, высказав его Мама́, я сразу успокоился!» Николай писал Алисе из Спалы: «Как преданный сын и первый верный слуга моего отца, я должен быть с ним, когда я ему нужен. И потом, как я могу оставить дорогую Мама́ в такое время».

Мария Федоровна, надеявшаяся на выздоровление своего Саши, в письме от 17 сентября сообщала отцу в Данию: «Саша и я сожалели, что не смогли приехать и навестить Вас в этом году. Я так надеялась на это, но поскольку бедному Саше все лето совсем нездоровилось, думаю, у него не было желания приехать к Вам, чтобы стать потенциальным пациентом, да и такого удовольствия от пребывания у Вас, как в прошлые годы, он тоже не смог бы получить!.. Дай, Господи, придет выздоровление. Так мучительно видеть бедного милого Сашу таким изменившимся, всегда уставшим и печальным и не быть в состоянии помочь ему… Мы все время думаем о Вас и завидуем счастью моих милых братьев и сестер, находившихся рядом с Вами в нашем любимом старом Бернсторфе, дорогом всем нам доме нашего детства».

18 сентября 1894 года в газетах появилось краткое официальное известие: «Здоровье Его Величества со времени перенесенной Им в прошлом январе тяжелой инфлюэнцы не поправилось совершенно, летом же обнаружилась болезнь почек (нефрит), требующая для более успешного лечения в холодное время года пребывания Его Величества в теплом климате». По совету профессоров Захарьина и Лейдена государь выехал из Спалы в Крым.

По настоянию Александра III Лейден сообщил ему диагноз: водянка. Прогнозы Лейдена были малоутешительными. Понимая всю серьезность ситуации и чувствуя с каждым днем ухудшение своего состояния, государь попросил вызвать из Абастумана в Крым сына Георгия.

Из Спады царь направился в Ливадию. Были планы провести зиму на острове Корфу в резиденции греческих королей, куда усиленно приглашала двоюродная сестра царя великая княгиня Ольга Константиновна.

21 сентября Александр III и Мария Федоровна с сыном Николаем прибыли в Севастополь. Стояла чудесная солнечная погода, настроение у всех было приподнятое. Николай в письме Алисе описывал день их приезда: «Мы приехали сюда в 11, нас встретил чудесный солнечный день. В хорошую погоду Севастополь действительно выглядит прелестно, посреди залива Черноморский флот в кильватерном строю, две огромные колонны. Церкви и дома также белые, напоминают юг Италии, и надо всем этим прекрасное синее небо».

В сердце императора Севастополь занимал особое место. Изучая историю Крымской войны, он высоко оценивал мужество и героизм русских солдат и офицеров, погибших в те годы. Будучи цесаревичем, он вложил много труда в создание Севастопольского музея. Оценка и понимание значения для России тех героических дней передались и его сыну Николаю, будущему императору России. В письме своей невесте из Севастополя в день приезда туда с родителями Николай писал: «Особенно мне нравится здесь одно место – кладбище погибших во время Крымской войны, так называемое Братское кладбище, где вместе похоронены 100 тысяч наших бедных матросов и солдат… Я уверен, моя любимая, когда ты посетишь это место, ты поймешь чувства, которые испытываешь (особенно мы русские), когда попадаешь в Севастополь».

Император и императрица прибыли в открытой коляске, несмотря на то, что погода была сырая. Начальник московского охранного отделения П. П. Заварзин вспоминал: «Первый взгляд на это открытое, с ярко выраженной волей лицо, обнаруживал, тем не менее, что внутренний недуг подрывает могучий организм. Необычными для Государя были его бледность и синева губ. При виде войск первым движением царя было снять пальто, как этого требовал устав… Мы видели, как в тревоге за состояние своего супруга императрица хотела его остановить, но послышался твердый ответ: „Неловко“ – и государь в одном сюртуке подошел к роте… „Здорово, стрелки!“ – прозвучал громкий низкий голос, за которым последовал дружный ответ солдат. Медленным шагом государь обошел фронт… Ни у кого из нас, конечно, не зародилось мысли, что это был последний привет царя стрелковой части…»

Несмотря на то, что силы императора с каждым днем угасали, он продолжал заниматься государственными делами, из коих последними были письменные доклады по дальневосточным делам, а именно по Корее. 27 сентября Николай писал принцессе Алисе: «Состояние отца не лучше; если ночь проводит хорошо, то чувствует себя гораздо веселее и бодрее, но если не спит, то на следующий день он совсем другой человек. Конечно, такие перемены не могут произойти быстро, но я так надеюсь, что тепло и укрепляющий морской воздух хоть сколько-нибудь помогут дорогому Папа́».

Первые дни октября не принесли ожидаемого улучшения. Император слабел день ото дня. Постоянная сонливость и общее утомление одолевали его целыми днями, а ночи были бессонные. Состояние его ухудшалось. 3 и 4 октября государь уже не мог выходить из дворца. Доктора констатировали резкое ухудшение работы сердца, увеличилась слабость.

5 октября в газетах появилось краткое официальное сообщение о состоянии больного государя: «Болезнь почек не улучшилась, силы уменьшились. Врачи надеются, что климат южного берега Крыма повлияет на состояние здоровья Августейшего больного». Около государя находились несколько врачей: профессор Захарьин с ассистентом Поповым, профессор Лейден из Германии и по просьбе самого государя из Петербурга был вызван почетный лейб-хирург Вельяминов, который с момента приезда ухаживал за больным как сестра милосердия.

Совместно с Марией Федоровной государь принял решение о приглашении в Крым невесты Николая принцессы Алисы. «Папа́ и Мама́ позволили мне выписать мою дорогую Аликс из Дармштадта. Сюда ее привезут Элла (великая княгиня Елизавета Федоровна. – Ю. К.)и дядя Сергей (великий князь Сергей Александрович. – Ю. К.), – записал Николай в дневнике 5 октября. – Какое счастье снова так неожиданно встретиться – грустно только, что при таких обстоятельствах». «Целый день получал и отвечал на телеграммы от родных со всех концов. Погода была хорошая. Папа́ утром был на ногах, но лег после завтрака, его одолевала сонливость. Читал за него бумаги» – из дневника цесаревича от 6 октября. 7 октября: «Сегодня было как будто маленькое улучшение».

8 октября Николай получил от Аликс, которая была уже на пути в Крым, телеграмму, в которой она сообщала, что по приезде хотела бы пройти обряд миропомазания. «Это меня тронуло и поразило до того, что я ничего долго сообразить не мог», – записал Николай в дневнике.

9 октября государь чувствовал себя немного бодрее. Накануне в Крым приехала великая княгиня Александра Иосифовна с дочерьми – королевой Греческой и королевой Марией. В этот день император приказал, чтобы за завтраком играли два оркестра (52-го пехотного Виленского полка и 16-го стрелкового батальона) и чтобы великая княгиня Ксения Александровна председательствовала за общим столом со всеми лицами свиты. Однако уже при первых звуках музыки великая княгиня Ксения Александровна расплакалась и вышла из-за стола, более не возвращаясь обратно.

В этот день государь исповедался у своего духовника протопресвитера Янышева. «О возможности близкой кончины Государь Император помышлял еще 9 октября и весьма определенно говорил об этом, когда принимал меня в этот день после обедни, – писал Янышев позже в своих дневниках. – Когда я позволил себе при этом просить Его Величество совершенно успокоиться от государственных дел и забот и, предав себя всецело в волю Божию, приобщиться Св. Тайн, он с радостью и неоднократно повторенной благодарностью принял это предложение и сожалел только, что не мог так приготовиться к этому великому таинству, как он вместе с Августейшей Семьей своей делал это, когда был здоров, в Великом посту.

Среди молитв, к которым я тотчас же приступил, Государь, одетый по-обыкновенному, как здоровый, преклонил колена и делал земные поклоны. В таком положении он оставался до окончания исповеди». После исповеди император был бодрее и веселее и старался передать это настроение окружающим.

В эти дни в Крым прибыл настоятель Андреевского собора в Кронштадте, проповедник Иоанн Кронштадтский. Государь встретил его стоя, в шинели, хотя сильно отекшие ноги не позволяли ему долго стоять. Он сказал: «Не смел я сам приглашать вас в такой далекий путь, но, когда великая княгиня Александра Иосифовна предложила мне пригласить вас в Ливадию, я с радостью согласился на то и благодарю, что вы прибыли. Прошу помолиться за меня: я очень недомогаю».

В своем дневнике отец Иоанн Кронштадтский оставил подробное описание встречи с государем: «Идучи к Высокому Больному, я думал, как бы мне лучше, сердечнее приветствовать Царя, тяжело больного. А незадолго пред тем я читал послание святого апостола Павла к ученику его Тимофею, и в нем особенно мне показались пригодными в моем положении для первого привета Царю слова, выражающие величие Господа, Царя царей, от которого все цари получают свою державу и власть над народом. Я и запомнил эти слова. Вхожу в кабинет Его Величества. И я так приветствовал его: „Государь! Да благословит тебя Всеблагословенный Бог, блаженный и единый сильный Царь царствующих и Господь господствующих. Единый, имеющий бессмертие, который обитает в неприступном свете, которого никто из человеков не видел и видеть не может, которому честь и держава вечная. Аминь“, – так я приветствовал Государя».

По свидетельству отца Иоанна, государь перешел в другую комнату и попросил священника помолиться вместе с ним. «Больной стоял на коленях, а я стал читать молитвы; Его Величество молился с глубоким чувством, склонив голову и углубившись в себя. Когда я кончил, он встал и просил меня впредь молиться».

Великий князь Николай Михайлович, историк по образованию, приехавший в Крым 9 октября, в своей книге «Последние дни жизни нашего возлюбленного Государя Императора Александра III» рассказывал: «Десятого к двум часам дня я прибыл в Ливадию во дворец, где находился Больной Государь… Вскоре я был принят Императрицей, которая около часа ходила со мной по саду вдвоем, а потом мы посидели на той скамейке под дворцом, на которой в последние дни Больной сидел, выходя прогуливаться. Несчастную Царицу я нашел крайне исхудалой и видимо делающей невероятные усилия, чтобы не давать хода своим расстроенным нервам. Но в этот день она была как-то оживлена и нравственно успокоена после принятия Святых Тайн Больным и даже начинала иметь луч надежды на выздоровление.

Она мне во всех подробностях рассказала все, что она перенесла в Беловеже и Спале и как ужасно невероятно быстро Больной таял на ее глазах, несмотря на всевозможные средства, которые уже были испытаны. Особенно утомительными были ночи, в которые почти напролет Больной Государь не смыкал глаз и все стремился куда-либо подальше, то есть из Беловежа в Спалу, а оттуда в Крым и Грецию».

10 октября в Ливадию приехала невеста наследника цесаревича немецкая принцесса Алиса. Ее сопровождали сестра, великая княгиня Елизавета Федоровна, и ее муж, великий князь Сергей Александрович. Из дневника Николая от 10 октября 1894 года: «В 9.30 отправился с дядей Сергеем в Алушту, куда приехали в час дня. Десять минут спустя из Симферополя подъехала моя ненаглядная Аликс с Эллой. После завтрака сел с Аликс в коляску и вдвоем поехали в Ливадию. Боже мой! Какая радость встретиться с ней на родине и иметь близко от себя – половина забот и скорби как будто бы спала с плеч. Мною овладело страшное волнение, когда мы вошли к дорогим родителям!..»

Александр Александрович повелел устроить Алисе торжественный прием. Он был искренне рад ее приезду. Невеста с женихом поднялись в комнату императора в сопровождении Марии Федоровны. Несмотря на тяжелый недуг, государь надел парадный мундир и с бодрым видом вышел навстречу Алисе.

Принцесса стояла с букетом белых роз. Появление государя, столь сильно изменившегося за последние месяцы, привело ее в смятение. В первую минуту она даже не узнала его, и в ее глазах был виден испуг. Император обнял и поцеловал Алису. Когда она вышла из комнаты, на ее глазах были слезы. Букет белых роз остался лежать на столе в комнате императора.

Много лет спустя подруга императрицы Александры Федоровны А. А. Вырубова в своих воспоминаниях напишет: «Императрица с любовью вспоминала, как встретил ее Император Александр III, как он надел мундир, когда она пришла к нему, показав этим свою ласку и уважение…»

Потом была церковная служба в Ливадийской церкви. Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «Государь благословил молодых до входа в Ливадийскую церковь, где должно было совершиться краткое многолетие. Сколько трогательного и печального в этой встрече! Чего-либо более грустного, как это последующее богослужение, я не помню. Все были озабочены, хмуры, унылы, и лишь парадные мундиры военных и гражданских придворных как-то напоминали, что приезд сей должен был бы стать высокорадостным и торжественным событием…»

Как сообщал начальник дворцовой канцелярии при императоре Николае II Александр Мосолов, «искренняя во всем, что делала, она резко запротестовала против той части обряда обращения в православие, во время которого неофит должен был публично осудить свое прошлое вероисповедание… Духовенство попросило исключить этот обряд из церемонии миропомазания…».

Согласно телеграфным бюллетеням, шедшим из Крыма в Петербург, 11 октября у государя усилился отек обеих ног. 12 и 13 октября больной чувствовал себя как будто лучше. В бюллетене от 14 октября говорилось о хорошем сне и аппетите, но вместе с тем и об увеличении слабости и отеков. 15 октября бюллетень констатировал удовлетворительное состояние сердца, уменьшение слабости, а 16 октября сообщал об отсутствии перемен.

«Лейден, Вельяминов и даже Захарьин, – пишет в своей книге великий князь Николай Михайлович, – начали говорить о возможности поправления здоровья Больного, если такое же состояние продолжалось бы еще несколько дней. Только доктор Попов, а также генерал-адъютант Черевнин и гофмаршал граф Бенкендорф продолжали смотреть очень мрачно на мнимое улучшение и, по моему мнению, их взгляд был основателен.

Попов говорил, что аппетит есть, да только кажущийся, сердце не перестает быть очень дряблым, хотя пульс несколько поправился от усиленного кормления больного, отеки ног перешли в полость живота, и легко можно ожидать всяких новых осложнений болезни. Вы увидите, что этот врач был прав. Еще в день моего приезда он мне по секрету сказал, что никакой надежды не имеется и что болезнь продолжится не более двух недель. Он ошибся только на три дня.

Генерал-адъютант Черевнин, находясь безотлучно при Государе с августа месяца, основывал свой образ мыслей на том простом соображении, что организм больного настолько расшатан, что едва ли можно надеяться на поправление уже хотя по этой одной причине. Кроме того, у него были сведения от городовых, стоящих у дворца на постах, а у графа Бенкендорфа – от камердинера Государя, что хороший сон был лишь мнимый, так как ночью 14 и 15 числа был заметен свет в Царской комнате в 3 и 4 часа утра.

Наконец, в ночь с 15-го на 16-е Государь заперся в своем кабинете на всю ночь и говорил на другой день, что спал прекрасно и чувствует себя бодро. Между тем в эту самую ночь был виден очень долго свет в его кабинете. Камердинер, вошедший 16 утром, застал Царя, сидящего в кресле перед письменным столом и тяжело дышащего, но на вопрос о здравии, сделанный слугою, Государь ответил, что чувствует себя отлично. Все это вместе взятое доказывает, что Государь, уже уставший, изнеможенный от ряда всяких страданий, советов докторов и т. п., просто хотел как-то обмануть самого себя и казаться бодрым во что бы то ни стало, лишь бы Его оставили в покое».

17 октября состоялось второе причащение государя отцом Иоанном Кронштадтским. Цесаревич Николай в дневнике отмечал, что в этот день императора сильно мучил горловой кашель. В 7 часов вечера он стал жаловаться на боль в боку, ночью снова был сильный кашель, и он выплюнул пять платков крови. В медицинском бюллетене говорилось об ухудшении состояния больного государя.

Врачей особенно беспокоили увеличивавшиеся с каждым днем отеки ног. Из дневника цесаревича: «18 октября. Тяжелый грустный день! Дорогой Папа́ вовсе не спал и почувствовал себя худо утром, так что нас разбудили, позвали наверх. Что за испытание! Потом Папа́ немного успокоился и дремал днем с перерывами».

Прибывшая в Ливадию немецкая принцесса Алиса в обстановке все ухудшавшегося здоровья императора, естественно, не получала того внимания членов императорской семьи, на которое рассчитывала. Правительственные чиновники, прибывавшие во дворец, врачи, находившиеся при больном, сначала докладывали обо всем императрице Марии Федоровне, а затем уже цесаревичу.

Алиса могла остаться наедине и поговорить лишь со своей сестрой – великой княгиней Елизаветой Федоровной, ее возмущала ситуация, при которой цесаревич как наследник престола не был на первом месте. Об этом говорит и запись, сделанная ею в дневнике цесаревича в эти скорбные октябрьские дни 1894 года: «Дорогой мой, молись Богу. Он поможет тебе не пасть духом. Он утешит тебя в горе. Твое солнышко молится за тебя и за любимого больного… Будь стойким и прикажи докторам приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят. Тогда ты обо всем всегда будешь знать первым. Не позволяй другим быть первыми и спрашивать и тебе говорить обо всем. Прояви свою волю и не позволяй другим забывать, кто ты». Однако Николай не мог и не хотел обходить в этой тяжелой ситуации мать, и советы Алисы оставались без внимания.

18 октября около 11 часов у великого князя Владимира Александровича, брата государя, состоялся консилиум в составе профессоров Лейдена, Захарьина, Попова, лейб-хирургов Гирша и профессора Вельяминова. Немецкий профессор Лейден в качестве паллиативной меры предложил ввести под кожу ног больного через маленькие разрезы серебряные трубочки для оттока жидкости. Это предложение было отвергнуто профессором хирургической клиники Военно-медицинской академии Н. А. Вельяминовым и харьковским профессором Грубе. Объясняя свою позицию, Грубе сказал: «Непонимающая публика несомненно скажет, что Государь погиб от неудачной операции, хотя эту манипуляцию даже нельзя назвать операцией, а виновниками смерти сочтут хирургов… Не беспокойтесь. Мы не так просты, чтобы дать себя провести: это прием терапевтов, нам хорошо известный: когда они предвидят наступление конца и чувствуют свою беспомощность, они любят передавать активную роль нам, хирургам, чтобы на нас свалить всю ответственность. Хорошо зная, что невежественная публика при смерти больного после малейшего оперативного вмешательства всегда склонна объяснять смерть не болезнью и беспомощностью терапевтов, а неудачной операцией, в чем несомненно виноваты хирурги».

18 октября в опубликованном бюллетене говорилось: «В состоянии здоровья Государя Императора произошло значительное ухудшение. Кровохарканье, имевшееся вчера при усиленном кашле, ночью увеличилось, и появились признаки ограниченного воспалительного состояния (инфаркта) в левом легком. Положение опасное».

В этот день в последний раз фельдъегерь вез в Петербург бумаги с резолюцией императора Александра III.

Ночь на 19 октября государь провел без сна, в 7 часов утра вызвал к себе наследника и около часа наедине беседовал с ним. Он сказал своему сыну следующее: