Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

«Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как нес его я и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное, я принял его тринадцать лет тому назад от истекавшего кровью отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от „русских революционеров“ бомбу и смерть…

В тот трагический день встал передо мной вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое „передовое общество“, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг Государя и моя совесть. Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужественен, не проявляй никакой слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства».

После разговора с наследником государь пригласил императрицу Марию Федоровну и сообщил ей, что чувствует приближение конца.

Безвременная кончина

Вся Россия замерла в тревожном ожидании новостей из Ялты. «19 октября под впечатлением тревожных сведений, идущих из Ялты, – писал С. Ю. Витте в своих воспоминаниях, – было официальное молебствие в Казанском соборе, на котором присутствовали не только высшие административные лица города Петербурга, но и простые обыватели, в том числе и студенты. Петербург молился о даровании императору Александру III жизни…»

Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «18-го и 19-го Государь был крайне слаб, хотя и вставал с трудом, одевался и даже сам перешел с палкой к письменному столу. На нескольких докладах он в последний раз написал „В Ливадии. Читал“. Тут в кресле ему сделалось дурно. Это было 19-го утром. Ночь с 19-го на 20-ое была вовсе без сна. Вечером Лейден уговаривал его лечь в кровать, что было Государю очень трудно ввиду страшно опухших ног и живота».

Две ночи перед смертью он провел без сна. Днем его вывозили в инвалидной коляске к раскрытому окну. Мария Федоровна не отходила от него ни на шаг. «Слава Богу, в последние дни он позволял мне делать для него все, так как сам он уже ничего не мог, а позволить камердинеру ухаживать за собой не хотел, и каждый вечер он трогательно благодарил меня за помощь», – писала она матери.

В течение последних суток у постели больного вместе с Марией Федоровной находился врач Н. А. Вельяминов. «Он (Александр III. – Ю. К.)непрерывно курил и предлагал мне курить, – вспоминал позже Вельяминов. – „Мне так совестно, что вы не спите каждую ночь, я вас совсем замучил“».

Утром 20 октября в день смерти государь сказал: «Видно, профессора меня оставили, а вы, Николай Александрович, еще со мною возитесь по вашей доброте душевной».

В бюллетене от 20 октября говорилось: «Деятельность сердца продолжает падать. Одышка увеличивается. Сознание полное».

Из воспоминаний великого князя Николая Михайловича:

«В В часов утра 20-го Государыня пошла в уборную одеться, а в это время Государь оставался с Наследником и Вельяминовым.

Вдруг Ему стало очень нехорошо, и он сказал Сыну: „Ники, пойди скажи Мама́, чтобы поторопилась одеваться“. – „Отчего, Папа́?“ – „Да так будет лучше!“ Дыхание было очень затруднительное, и начали усиленно давать вдыхать кислород. Брат Александр послал за нами в Ай-Тодор. Я с отцом и братом Георгием прибыли в Ливадию в 10 часов 15 минут. Застали уже почти всех при больном, в том числе великую княгиню Марию Александровну, приехавшую на рассвете.

Вокруг Государя находилась Его семья, императрица на коленях около его кресла, а все прочие лица в другой комнате и в дверях. Тут же, рядом в комнате, находились граф Воронцов-Дашков и пять врачей: Захарьин, Лейден, Попов, Гирш и Вельяминов. До нашего приезда уже многие близкие подходили прощаться с умирающим, но слова „прощай“ Государь никому не сказал, а каждому почти одинаково: „Здравствуй, такой-то“.

Великую княгиню Елизавету Федоровну, коей было в этот день рождение, больной поздравил даже, здороваясь с ней. Итак, когда мы вошли, императрица подозвала к креслу больного отца моего, Великую Княгиню Александру Иосифовну. Обоим Царь подал руку и сказал: „Здравствуй, дядя и тетя“. В 10 часов 30 минут вошел духовник Янышев со Святыми Дарами. Все мы стали на колени, и умирающий Царь внятным, чудным голосом повторял за священником: „Верую, Господи, и исповедую, яко ты и т. д.“. Почти все рыдали навзрыд, до того сцена была умилительная и невероятная по своему величию и простоте. Думали, что Государь сейчас скончается, так как дыхание все более затруднялось, а пульс слабел, но после причастия Его Величество немного оправился и изъявил желание поспать. Притворили двери, и мы все, кроме самых ближайших, вышли из комнаты. Я же остался, как прикованный, у дверей. Между тем желанного сна не последовало. Государь лишь дремал, и дыхание все ухудшалось».

19 октября Мария Федоровна написала матери письмо, в котором подробно рассказала о последних днях своего любимого Саши. Письмо было окончено 26 октября (6 ноября), пять дней спустя после смерти государя. В нем говорилось:

«Вся семья вошла в кабинет, он поцеловал всех и при этом вспомнил, что был день рождения Эллы (Елизаветы Федоровны. – Ю. К.).Он поздравил Ангела и попросил причаститься. Пока Янышева (протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев. – Ю. К.)не было, он несколько раз спросил, скоро ли он придет. Вероятно, в тот момент он уже чувствовал приближение конца. Когда, наконец, Янышев пришел, Саша сказал: „Поскорее, я так устал“ и затем громко прочитал за Янышевым две молитвы и принял Тайную Вечерю с такой радостью и спокойствием!.. Затем вся семья вышла и я осталась одна с детьми и Аликс… Затем Саша попросил, чтобы пришел Иоанн Кронштадтский и молился за него. Это был невероятно волнующий момент, когда мы все почувствовали прекрасную благочестивую душу моего ангела Саши. Священник положил руки ему на голову, тихо про себя помолился и затем поцеловал Сашу в голову…

Детей он также отослал и только меня оставил, так что я подумала, что он хочет со мной поговорить, но он ничего мне не сказал, только то, что он очень устал и что ему хотелось бы поспать. И еще, что он чувствует себя много лучше, так что у меня вновь зародилась надежда, и я подумала, что наш Господь сейчас сотворит чудо и спасет его, моего ангела Сашу! Спать он, бедняжка, не мог, а начал тяжело дышать, так что я попросила прийти врача, того молодого, который ему очень нравился, и мы начали массировать его бедные руки, которые снова были такие холодные…

Самым страшным был момент, когда у него начались спазмы и ему не стало хватать воздуха. Он был в полном сознании вплоть до последней минуты, разговаривал с нами и смотрел на нас, пока совершенно спокойно не заснул вечным сном у меня на руках!

Ах, это было душераздирающе! Непостижимо, как можно пережить такое горе и отчаяние, и теперь бесконечная тоска и пустота везде, где я нахожусь!

Как я смогу все это перенести! И бедные дети, они тоже находятся в отчаянии. И особенно бедный милый Ники, который таким юным должен начать тяжелую жизнь!

Они все так внимательны ко мне, полны любви и теплых чувств. Алиса также проявляет так много душевного участия, которое еще больше привязывает ее к моему сердцу…

Сердце мое совершенно разбито, и я в отчаянии! Когда я увидела успокоительную улыбку и покой на его дорогом и любимом лице, это придало мне силы… Его благородная кончина была такой значительной и прекрасной, как и его жизнь, чистой и прекрасной, ничем незапятнанной, которая всегда будет для нас прекрасным примером. Об этом я сказала детям, которые поняли это!»

В акте, составленном по вскрытии тела в Бозе почившего императора Александра III присутствовавшими при его смерти врачами, говорилось: «…Государь Император Александр Александрович скончался от паралича сердца, при перерождении мышц гипертрофированного сердца, последовавшем от интерстициального нефрита (зернистой атрофии почек)».

Оба сына императора, Николай и великий князь Георгий Александрович, которому оставалось жить еще лишь четыре года, были потрясены скоропостижной смертью своего отца.

Георгий Александрович в день смерти Александра III сделал в своем дневнике следующую запись: «20 октября. Да, этого дня я никогда не забуду! Прощай, дорогой Папа́, навеки! Я до последней минуты не терял надежду; мне просто казалось невозможным, чтобы Бог взял его от нас, но, видно, Он нашел, что Папа́ сделал довольно добра, и за его праведную жизнь взял его к Себе. Видит ли бедный Папа́, как все его любили и оплакивают…»

Цесаревич Николай, для которого эта смерть была особенно тяжела, писал в дневнике: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа́. Голова кругом идет, верить не хочется, до того неправдоподобна ужасная действительность… О[тец] Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал за голову. Это была смерть Святого. Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! Бедная дорогая Мама́!.. Вечером в 9 ½ была панихида – в той же спальне!»

Младшая дочь Александра III великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Когда его голова упала на плечо моей матери, все оцепенели. Она подержала ее еще какое-то время в руках. Никто не плакал. Затем мы поднялись как можно тише, подошли к смертному одру и поцеловали отца в лоб и руку. Потом поцеловали мать. Каждый из нас затем повернулся к Ники и впервые поцеловал его руку…»

Великая княгиня Елизавета Федоровна, относившаяся к императору Александру Александровичу с большой любовью и уважением, 1 ноября (20 октября) 1894 года сообщала своей бабушке королеве Виктории в Лондон:

«Несмотря на плохие заключения врачей, мы надеялись до последнего. К нашему утешению он умер христианином, каким был всегда. <…> Как ты знаешь, был как раз мой день рождения… Саша провел очень плохую ночь и был настолько слаб, что мы с самого утра перешли к нему в дом. И ты только подумай: он велел позвать меня к себе, чтобы поздравить меня и Сергея… после чего поцеловал всех нас, одного за другим. У него был чистый голос и совершенно ясный рассудок, но мы уже видели смерть в его глазах. Его дети и Минни (Мария Федоровна. – Ю. К.)встали вокруг него на колени, также Аликс, которая пыталась всех утешить, словно маленький ангел…

Внезапно врачи нам сказали, что пульс участился, а через несколько минут стал слабым. Двери распахнули, и мы все опустились на колени, успев еще услышать его спокойное последнее дыхание. Без борьбы – с миром покинула землю эта душа».

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Мы присутствовали при кончине Колосса. Он умер, как жил, убежденным врагом звучных фраз и мелодраматических эффектов. Он пробормотал лишь краткую молитву и простился с женой.

Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в его лице ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Ники. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах. Он взял меня за руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.

– Сандро, что я буду делать? – патетически воскликнул он. – Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами…»

Иоанн Кронштадтский, находившийся около императора до его последнего дыхания, писал в своих записках: «Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно, с покорностью воле Всевышнего, преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с головы его, на которой выступил холодный пот. Мир душе твоей, Великий Государь и верный слуга Царя царствующих! Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную его жизнь, а это дороже всего!»

21 октября после завтрака была отслужена панихида, а в 9 часов вечера – другая. Цесаревич Николай Александрович в своем дневнике записывал: «Выражение лица у дорогого Папа́ чудное, улыбающееся, точно хочет рассмеяться. Целый день отвечал на телеграммы с Аликс, а также занимался делами и последним фельдъегерем. Даже погода и та изменилась: было холодно и ревело в море!»

Великая княгиня Ольга Константиновна писала великому князю Константину Константиновичу: «Надо только удивляться, что сердце человеческое может вынести подобное волнение. Императрица убита горем; с каждым днем это горе становится более тяжелым, потеря ощущается все больше, пустота ужасная! Конечно, один Господь может утешить, исцелив такую душевную боль…»

Несколько дней на море бушевал сильный шторм, лил дождь, выл ветер. Природа словно оплакивала покойного императора России. Находившийся в те дни в Ялте известный русский писатель, участник Русско-турецкой войны В. А. Гиляровский выразил всеобщее настроение в следующем стихотворении:

 
Словно как саваном, белыми тучами
Горы окутал туман;
Синее море волнами кипучими
Поднял с дождем ураган.
Стонет, волнуется море мятежное,
Нет в нем былой тишины…
Словно ты поняло, море безбрежное,
Горе родной стороны!
 

Ливадийский дворец был задрапирован черной тканью, развевавшейся на ветру. К вечеру, незадолго до захода солнца, когда море с ревом разбивало волны о прибрежные камни, а ветер гнал по небу низкие серые тучи, все присутствовавшие при кончине императора члены его семьи – похудевшая императрица Мария Федоровна, потрясенный сын Николай, наследник престола, второй сын, великий князь Георгий Александрович, великая княгиня Ксения Александровна, братья и сестры государя, а также близкие и дальние родственники, придворные, врачи, пытавшиеся спасти императора, представители духовенства собрались перед Ливадийским дворцом. Раздался траурный залп. В честь покойного императора салютовал стоявший на рейде в Ялте Российский императорский флот. Печально гудели колокола ливадийских церквей. Все собравшиеся в те скорбные часы 21 октября присягнули новому императору – Николаю.

В манифесте, возвестившем России о восшествии на престол императора Николая II, говорилось:

«…Горя наше не выразить словами, но его поймет каждое русское сердце, и Мы верим, что не будет места в обширном Государстве Нашем, где бы ни пролились горячие слезы по Государю, безвременно отошедшему в вечность и оставившему родную землю, которую Он любил всею силою Своей русской души и на благоденствие которой Он полагал все помыслы Свои, не щадя ни здоровья Своего, ни жизни».

В тот же день отцом Иоанном Кронштадтским была совершена церемония миропомазания принцессы Алисы, невесты царя. Алиса уже была ознакомлена с канонами православия, так как готовилась к миропомазанию несколько месяцев после обручения. В специальном манифесте по этому поводу говорилось: «Совершилось священное миропомазание над нареченной невестой нашей. Приняв имя Александры, она стала дочерью Православной нашей Церкви, к великому утешению нашему и всей России. Повелеваем Высоконареченную Невесту нашу, Ее Великогерцогское Высочество принцессу Алису именовать Благоверной княжной Александрой Федоровной с титулом императорского Высочества». С этого дня ее имя упоминалось в храмах в ектениях наряду с именами всех членов императорского дома.

Художник М. С. Нестеров, находившийся в те траурные дни в Москве, вспоминал:

«Из Ливадии телеграммы поджидались народом на улицах. Лица были печальны, задумчивы. Уходила яркая, национальнаяфигура прямодушного, сильного Царя…

Все стоявшие вне „политики“ тревожно смотрели на будущее России. Помню как сейчас, я проходил Красной площадью: толпы народа ожидали последних вестей. В этот момент появились телеграммы о кончине Государя. Народ читал их, снимал шапки, крестился.

Была объявлена первая панихида в Успенском соборе. Не только Собор, но весь Кремль был полон народом. Суровые лица, слезы у некоторых выражали великую печаль, и она была искренней. Государя народ так же любил, как не терпели его барство, интеллигенция, разночинцы.

В Соборе стояли тесно, что называется, яблоку негде было упасть. И вот началась панихида. Служил митрополит Сергий. Пели Чудовские певчие. Вот старый протодьякон – Шеховцов, дивный бас которого знала вся Москва, провозглашает „Вечную память новопреставленному рабу Божию Государю Императору Александру Александровичу“… – голос дрогнул у старика. Дрогнул весь собор. Послышались рыдания. Все опустились на колени.

Россия потеряла свое вековечное лицо – ушел действительно благочестивый Государь, любивший Россию больше жизни, берегший ее честь, славу, величие. Уныло разошлись из собора, из Кремля москвичи. Панихида за панихидой служились в Московских церквях. Объявлен был день, когда Москва может прийти поклониться почившему Императору в Архангельском соборе.

Все стали готовиться к этому дню. И мы – художники хотели принять участие в народном трауре. В. М. Васнецов предложил сделать рисунок большого стяга от художников. Исполнить его взялись в Абрамцеве московские дамы. Закипело дело, и к дню прибытия тела Государя в Москву стяг был готов. Вышло красиво. По черному бархату серебром, золотом и шелками на одной стороне был вышит Спас Нерукотворный, на другой – Крест с соответствующим текстом.

Выбрана была депутация от художников во главе с В. М. Васнецовым. Был в ней я, Архипов, Васнецов Аполлинарий и еще кто-то, не помню».

22 октября тело усопшего императора перенесли вниз. Утренняя и вечерняя панихиды были отслужены в Малой Ливадийской церкви. Цесаревич Николай записал в дневнике: «Слава Богу, милая Мама́ геройски переносит свое горе…

Происходит брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу; Мама́, некоторые другие и я находили, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа́ под крышей дома, а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере, после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным».

24 октября снова были отслужены утренняя и вечерняя панихиды в Малой Ливадийской церкви. Из дневника цесаревича от 24 октября 1894 года: «День простоял серый – так же было и на душе! Утром походил с дорогой Аликс, затем писал и читал. Все не решаюсь зайти в угловую комнату, где лежит тело дорогого Папа́, – оно так изменилось после бальзамирования, что тяжело разрушать дивное впечатление, которое осталось от первого дня».

25 октября тело царя было перенесено для панихиды в Большую Ливадийскую церковь. Великий князь Георгий Александрович записал в дневнике: «Ужасно было смотреть на бедного Папа́: лицо сильно переменилось и потемнело. Несли его казаки. Когда гроб был поставлен в церковь, началась панихида».

С утра 27 октября погода наконец улучшилась, море стало спокойным.

«В 8.30 утра покинули наш дом, – писал в этот день в дневнике цесаревич, – который теперь так горестно осиротел, и поехали в церковь. Там кончилась обедня. Вынесли гроб и передали его казакам, которые, чередуясь со стрелками и гребцами с катера Его Вел[ичества], донесли его до пристани в Ялте».

Тяжело больной туберкулезом великий князь Георгий Александрович также оставил в своем дневнике горестное описание этого скорбного дня, когда император покидал Ливадию, чтобы отправиться в последний путь через всю Россию в Санкт-Петербург: «Печальное было это шествие. Кто мог предполагать, что дорогой Папа́ так уедет из Ливадии. Боже, как это тяжело. Бедная Мама́ провожала гроб пешком до самого мола; несли гроб стрелки, казаки и матросы. Народу была масса, и все это плакало. Шли больше двух часов, и после литии на молу гроб был перенесен на „Память Меркурия“, и в ½12 мы пошли в Севастополь. Грустное было это пребывание в Ливадии…»

Сестра Марии Федоровны королева Англии Александра вспоминала: «Сияло солнце, и в море отражались его лучи. Вдоль дороги стояли тысячи людей. Они плакали и, опустившись на колени, набожно крестились, провожая в последний путь своего обожаемого монарха».

День 28 октября, когда прах умершего императора увозил на север, в столицу Российского государства, императорский поезд, был днем свадьбы императора Александра Александровича и императрицы Марии Федоровны. Для нее, как свидетельствует ее письмо к матери, это было особенно тяжело. Вся жизнь с любимым супругом проходила у нее перед глазами. Сын Николай записал в своем дневнике: «День свадьбы дорогих Папа́ и Мама́! Сколько страдания для нее – ужасно! Помоги Господь».

Спустя девятнадцать лет, 19 октября (2 ноября) 1923 года императрица Мария Федоровна, пережив тяжелые испытания войны и революции, уже находясь в Дании, записала в дневнике: «Сегодня в 9½ отправилась на церковную службу. Пошла к причастию. Я сделала это именно сегодня сознательно – в этот день 20 лет назад Господь забрал к себе моего благословенного Сашу! Господи, прости мне мои несчастные грехи! Помоги мне жить дальше в христианском смирении и покорности. В церкви со мной были также лишь Ксения с детьми».

Последние царские похороны в истории России

«Как ты можешь представить, – писала Мария Федоровна матери, – отъезд из Ливадии был также очень горестным. Мы следовали за ним пешком сверху от церкви вниз к пароходу, где был отслужен еще один молебен для населения. Мы шли ужасно медленно в течение 2½ часов, так что у всех после этого сильно болели ноги…

На борту парохода его гроб был установлен в середине верхней палубы, и генерал-адъютанты и адъютанты несли вахту, в то время как священники громко читали молитву. В Севастополь мы прибыли прямо перед заходом солнца, так что было достаточно холодно, там была также отслужена панихида…

Вчера был день нашей свадьбы, который мы уже больше никогда не будем праздновать вместе, но подумай только, он думал об этом за три дня до смерти и выбрал для меня чудесный браслет, который он передал камердинеру со словами, что это подарок для меня в день свадьбы! Теперь Аликс передала мне его и – можешь представить, как это тронуло меня и вместе с тем повергло в отчаяние – уже не он дал мне его! Как быстро пролетели эти годы, и теперь, когда мое счастье ушло, я должна жить дальше, без него, который был для меня всем!!! Я не знаю, как я смогу вынести эту боль и это ужасное горе!

Только наш Господь Бог сможет помочь мне вынести этот тяжелый крест, который Он возложил на меня! Представь только мое возвращение домой и приезд в Аничков дворец без него. Я действительно страшусь всего, что мне еще предстоит вынести! Я благодарна тебе от всего сердца, мой ангел Мама́, за твое благословенное письмо, которое я получила еще в Ливадии…

Но я, мой ангел Мама́, заканчиваю это скорбное горестное письмо. Пусть Господь держит над тобой свою защищающую руку и поможет нам всем! Я тебя целую от всего сердца, остаюсь твоя беспредельно любящая и благодарная, но находящаяся в отчаянии Минни».

В течение недели траурный поезд с прахом государя императора медленно, останавливаясь на всех крупных станциях для совершения панихид, двигался по российской земле. На всем протяжении от Севастополя до Петербурга вдоль железнодорожных путей были выставлены 65 тысяч солдат. Тысячи и тысячи простых людей, крестьян и служилого люда становились на колени и молились, завидев гроб покойного императора. Иностранцы с изумлением наблюдали эту картину.

30 октября 1894 года скорбный поезд достиг Москвы. В этот день молодой государь записал в дневнике: «В 9.30 поехали в салон траурного поезда и так доехали в нем до Москвы. На платформе встретили дядя Сергей (великий князь Сергей Александрович. – Ю. К.)и Элла (великая княгиня Елизавета Федоровна. – Ю. К.),дядя Миша (великий князь Михаил Николаевич. – Ю. К.).Мы вынесли гроб и поставили его на колесницу. По улицам стояли войска и тысячи народа – порядок был замечательный. Сколько светлых воспоминаний здесь в Кремле – и как тяжко мне теперь!..»

Прощание с Москвой – древней столицей Российского государства, где в мае 1883 года проходила пышная коронация Александра III, было особенным. Колесница, запряженная восьмеркой вороных лошадей, покрытых алыми попонами, проехала по древней столице десять раз, останавливаясь у старинных церквей. В течение двух дней гроб стоял в Архангельском соборе Кремля, где с императором мог проститься каждый гражданин Российской империи. Как писал историк С. А. Андриевский, «траурные декорации Москвы без всякого сравнения превосходили петербургские».

Из воспоминаний М. Нестерова:

«В назначенный день тело Государя прибыло в Москву и было перевезено в Архангельский собор. Весь день и всю ночь народ шел непрерывно попрощаться с покойным Государем. Тут в очереди я повстречал бледного, взволнованного Сурикова, Аполлинария Васнецова и других.

На следующий день были назначены торжественные проводы тела из Москвы в Петербург. Нашей художнической депутации со стягом было дано отличное место в Кремле между Чудовым монастырем и зданием Судебных установлений.

Мы выстроились. Народу была гибель. Депутаций конца не было, как и венков. Вот ударили на Иване Великом в большой колокол. Торжественно и заунывно разнесся над Москвой звон его. И как в тот час почувствовала тогдашняя Россия, простая Россия, коренная русская Россия этот страшный, как бы набатный гул большого колокола с Ивана Великого. Гул этот вещал не только о случившемся несчастье, но и о великих событиях будущего.

Вот появилась и процессия. Мы со своим стягом продвинулись вперед. Я держал его за древко. Виктор Михайлович стоял тихий, высокий, сосредоточенный за мной.

Показалось духовенство. Сотни дьяконов, священников, архимандритов, епископов, а вот и сам митрополит Сергий, такой старенький, маленький, как знаменитый Филарет, суровый и седой. Он еле идет, но это так кажется: у него огромная сила воли, и он проводит любимого Царя через всю Москву до вокзала…

За духовенством пышный, залитый золотом катафалк, на нем огромный гроб, а в нем под золотым покровом почиет богатырь – Царь. Устал Царь царствовать. Нелегкое дело ему выпало на долю…

Прощай, великий Государь. Прощай, старая Великая Россия. Теперь мы шибко заживем…

За катафалком шла группа: впереди всех – молодой Император – такой юный, скромный, небольшого роста, с прекрасным лицом, так потом превосходно переданным Серовым. Он шел такой беспомощный, и такой же беспомощной показалась мне тогда наша Родина, открытая всем ветрам.

Сзади молодого Государя шел Великий Князь Сергей Александрович, а рядом с ним будущий английский король Эдуард VII…

За этой группой близких Государю потянулись экипажи. В первой золотой карете была вдовствующая Императрица и невеста нового Государя – красавица Алиса, самая трагическая фигура будущего несчастного царствования. Дальше экипажи Великих Княгинь и прочие.

Когда процессия кончилась, мы передали свой стяг кому-то, не помню, и разошлись по домам. Это был один из самых печальных дней моей жизни…»

Знаменательный факт произошел в те дни в Москве. О нем писала в своей книге «Отец и его музей» известная поэтесса Марина Цветаева. В то время, когда в Москве звонили колокола по усопшему государю, угасала и еще одна жизнь – умирала щедрая дарительница Московского университета купчиха В. А. Алексеева. Согласно ее предсмертной воле 150 тысяч рублей были переданы новому музею в Москве – Музею изящных искусств, который должен был быть назван, согласно просьбе дарительницы, именем императора Александра III. Это был первый крупный денежный взнос для создания Музея изящных искусств на Волхонке и увековечения памяти Александра III. Так русский народ оценивал деятельность императора.

К. П. Победоносцев, откликнувшийся на смерть царя заметкой «Прощание Москвы с Государем», писал:

«С сокрушенным сердцем, с тоской и рыданием ждала Москва Царя своего. И вот, наконец, „взящася врата плачевная“, – он здесь, посреди нас, бездыханный, безмолвный, на том самом месте, где являлся нам венчанный и превознесенный во всей красе своей, и душа умилялась на него глядя, и мы плакали от умиления радостными слезами. Ныне на том же месте плачем и рыдаем, помышляя смерть…

…Не забудет Москва лучезарная день его коронации – светлый, тихий, точно день пасхальный… Благочестивый царь, облеченный всем величием сана и священия церковного, являл своему народу в церкви и все величие царственного смирения. Не забыть той минуты, когда сиял на челе его царственный венец и перед ним, коленопреклоненная, принимала от него венец царица – она, обрученная ему как залог любви на одре смертном умирающим братом… И вот явился гроб его в сердце России в Архангельском соборе посреди гробниц, под коими почиют начальные вожди земли Русской…

Проводила его Москва, проводила навеки, и железный конь унес его далеко, в новую усыпальницу царей русских. Прощай, возлюбленный царь наш! Прощай, благочестивый, милый народу, тишайший царь Александр Александрович!.. Господь даровал нам твое тринадцатилетнее царствование… и Господь отъял! Буди меня Господне благословенно отныне и до века».

Петербург встретил траурный поезд густым плотным туманом, черными сумерками, резким холодным ветром. Казалось, сама природа участвует в тяжелой церемонии прощания. Почетный караул из дворцовых гренадер, облаченных в старинную форму с огромными медвежьими шапками на голове, застыл у вокзала в скорбном молчании, только знамена в их руках развевались на ветру. За гренадерами стояли офицеры Гвардейского гарнизона и различные войсковые части Петербургского гарнизона. Вся вокзальная станция была задрапирована траурными полотнищами, а черные ковры покрывали привокзальную платформу. Зажженные фонари, окутанные траурным флером, тонули в тумане и тем еще более усиливали скорбную торжественность церемонии. Шестьдесят пажей с зажженными факелами в руках образовывали траурный коридор, через который должен был быть произведен вынос гроба. В ожидании поезда в глубоком молчании стояли на платформе члены императорской семьи во главе с великим князем Владимиром Александровичем, братом покойного императора.