Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Граф Шереметев отмечал: «…не было ему лучше удовольствия, как возиться с детьми, можно сказать, что дети вообще были его друзьями. Чего только не выкидывал он с ними, и сам играл с ними, как ребенок. Детские воспоминания должны сохранить не одну черту его неисчерпаемого добродушия, его неизменной ласки, его сердечного привета».

Великий князь Александр Михайлович в своих мемуарах писал, что монарх, сумевший обуздать темперамент императора Вильгельма II, не мог удержаться от смеха, слушая бойкие ответы своих детей. Ему доставляло большое удовольствие, что называется, окатить «ушатом холодной воды юного Михаила Александровича, но великий князь не остался в долгу и уже за обедом готовил отцу новый сюрприз».

Старший сын Николай как наследник престола, естественно, вызывал особо пристальное внимание родителей.

«С гувернером дела обстоят замечательно, и, надеюсь, так будет и дальше. По его словам, он уже всем рассказал, [что] очарован Ники, его прекрасной открытой натурой и добрым характером, что он весьма и весьма развит (чему во многом споспешествовала моя добрая г-жа Флотов). Можешь поверить, мне было весьма приятно слышать это и теперь я возлагаю большие надежды на то, что все, даст Бог, будет хорошо! Я присутствовала на первых уроках Ники с учителями – по русскому языку, по арифметике, по чистописанию и по рисованию, как видишь, мальчик начал серьезно заниматься, и говорю с печалью в сердце, что самое прекрасное время осталось в прошлом; сам он весьма доволен и, к моей радости, любит читать и учиться с огромным желанием».

В десятилетнем возрасте еженедельно у Николая было 24 урока, а когда ему исполнилось 15 лет, их количество выросло до 30. Домашняя подготовка к занятиям также занимала значительное количество времени.

Главное, что пытались привить родители детям, была доброта, доброе отношение к сверстникам и к окружающим их людям. В одном из писем к Марии Федоровне Александр замечал:

«То, что ты мне пишешь про Ники, когда он получил мое письмо, меня правда очень тронуло, и даже слезы показались у меня на глазах, это так мило с его стороны и, конечно, уже совершенно натурально и еще раз показывает, какое у него хорошее и доброе сердце. Дай Бог, чтобы это всегда так было; обними его от меня крепко и благодари за его второе письмо, которое я тоже получил вчера». Мать, говоря о сыне, замечала: «Он такой чистый, что не допускает и мысли, что есть люди совершенно иного нрава».

Когда сын уже стал взрослым, Мария Федоровна по-прежнему продолжала внушать Николаю главные правила поведения: вежливость, деликатность, дружелюбие, внимание к людям. «Никогда не забывай, – писала она сыну, когда тот уже служил офицером в лейб-гвардии Преображенском полку, – что все глаза обращены на тебя, ожидая, каковы будут твои первые самостоятельные шаги в жизни. Всегда будь воспитанным и вежливым с каждым так, чтобы у тебя были хорошие отношения со всеми товарищами без исключения, и в то же время без налета фамильярности или интимности, и никогда не слушай сплетников».

В 1891 году, во время пребывания цесаревича в Индии, Мария Федоровна продолжала наставлять:

«Я хочу думать, что балы и другие официальные дела не очень занимательны, особенно в такую жару, но ты должен понять, что твое положение тебя обязывает к этому. Отставь свой личный комфорт в сторону, будь вдвойне вежлив и дружелюбен и, более того, никогда не показывай, что тебе скучно. Будешь ли ты так делать, мой Ники? На балах ты должен считать своим долгом больше танцевать и меньше курить в саду с офицерами, хотя это и более приятно. Иначе просто нельзя, мой милый, но я знаю, ты понимаешь все это прекрасно, и ты знаешь только одно мое желание, чтобы ничего нельзя было сказать против тебя и чтобы ты оставил о себе самое лучшее впечатление у всех и всюду».

Императрица уделяла особое внимание воспитанию всех детей, уважение к дворцовому ритуалу и светским церемониям. Как вспоминала Ольга Александровна, во время пребывания царской семьи в Гатчине, традиционный пятичасовой чай дети пили в обществе матери. «Иногда в гости к императрице приезжала компания дам из Петербурга, и тогда семейное чаепитие превращалось в нечто напоминающее официальный прием. Дамы садились полукругом вокруг государыни, которая разливала чай из красивого серебряного чайника, поставленного перед нею безупречно вышколенным лакеем». По мнению Ольги Александровны, мать всегда «страшно боялась, что кто-то может перейти границы этикета и благопристойности».

В своих воспоминаниях Александр Бенуа даже ставит в упрек императрице Марии Федоровне то воспитание, которое они дали своим детям и особенно своему наследнику. По его мнению, «слишком настойчиво учили их быть, прежде всего, людьми и слишком мало подготовляли к их трудной сверхчеловеческой роли».

Покушение на цесаревича Николая Александровича в 1891 году во время его пребывания в Японии явилось для императорской четы полной неожиданностью. В своих письмах к сыну они сочувствовали ему, приняли его спасение как Божью благодать. Позже, делясь с женой своими воспоминаниями, Александр III назвал спасение сына «великим чудом»: «Завтра знаменательный день в Оцу (город, где произошло покушение. – Ю. К.)год назад! Не знаешь, как благодарить достаточно Господа за Его великое чудо и милость к нам, молитвы наши, конечно, будут завтра общими с тобою, моя душка Минни, а теперь от всего сердца обнимаю и целую тебя…»

Дети относились к своим родителям с большим уважением и почтением и были к ним очень привязаны. В 1891 году с Желтого моря великий князь Николай Александрович писал родителям:

«Когда думаешь о своем доме и о том, что вы в эту минуту делаете, то сердце невольно сжимается при мысли о том громадном пространстве, которое разделяет нас еще. Несколько раз я впадал в безотчетную тоску и проклинал себя за то, что задумал идти в плавание и на такой долгий срок расстаться с вами. Понятно, что эта грусть проходила через некоторое время, но иногда случалось, в особенности вначале, она длилась дня три-четыре подряд…»

19 апреля в письме к отцу Николай восклицал:

«Сегодня вечером я исповедуюсь и хотя поздно это делаю, но прошу тебя, моя дорогой Папа́, простить меня во всем, в чем я перед тобой виноват!!! Благодарю за дорогое письмо». И далее: «Мой милый дорогой Папа́, не знаю, как мне тебя благодарить за твою ангельскую доброту писать ко мне с каждым фельдъегерем, когда я знаю, что у тебя и без того совсем свободной минуты нет. Они меня укрепили духом и заставили смотреть смело и с любовью на трудный путь, четверть которого я уже проехал. Сегодня ровно месяц, что я в нашей дорогой России. Тебе понятна, милый Пап£, та безграничная радость, которую я испытал 11 мая утром, когда „Память Азова“ бросил якорь во Владивостоке. Трудно передать то чувство».

28 октября 1891 года в Ливадии императорская чета торжественно отметила серебряный юбилей – 25-летие своей свадьбы. Из Дании прибыли родители Марии Федоровны, из Англии – сестра, королева Александра с дочерьми Викторией и Мод. «Радостный день, 25-летие свадьбы дорогих Папа́ и Мама́, – записал в своем дневнике цесаревич Николай Александрович, – дай Бог, чтобы они еще много раз праздновали подобный юбилей. Все были оживлены, да и погода поправилась. Утром они получили подарки от семейства: мы, пятеро, подарили Папа́ золотые ширмочки с нашими миниатюрами, а Мама́ – брошку с цифрою! Кроме подарков было поднесено много замечательно красивых образов; самый удачный по-моему – это складень от всех служивших в Аничкове до 1881 г. А. Н. Стюрлер обратился от имени всех с кратким приветствием. Главное, что было приятно в этом торжестве, то, что не было ничего официального, все были в сюртуках, вышло совершенно патриархально! После молебна был завтрак… гуляли у берега моря, день был хороший».

Крушение императорского поезда. Борки, 1888 год

Спасение царской семьи во время крушения императорского поезда на Харьковско-Орловской дороге между станциями Тарановка и Борки 17 октября 1888 года было расценено как Божественный промысел. Погиб 21 человек, 35 были ранены. Среди погибших были командир казачьего конвоя и личный друг императора; императорский подлекарь Чекувер; сильно пострадали Владимир Шереметев и фрейлина Кутузова. Погибла и любимица Александра III – белая сибирская лайка по кличке Камчатка.

Катастрофа под Борками глубоко потрясла Марию Федоровну. По воспоминаниям очевидцев, находившихся с царской семьей во время крушения, крик императрицы «Что с детьми?!» нельзя было забыть.

6 ноября 1888 года Мария Федоровна писала своему брату, греческому королю Георгу I:

«Невозможно представить, что это был за ужасающий момент, когда мы вдруг почувствовали рядом с собой дыхание смерти, но и в тот же момент ощутили величие и силу Господа, когда Он простер над нами Свою благодатную руку…

Это было такое чудесное чувство, которое я никогда не забуду, как и то чувство блаженства, которое я испытала, увидав, наконец, моего любимого Сашу и всех детей целыми и невредимыми, появлявшимися из руин друг за другом.

Действительно, это было как воскрешение из мертвых. В тот момент, когда я поднималась, я никого из них не видела, и такое чувство страха и отчаяния овладело мною, что это трудно передать. Наш вагон был полностью разрушен. Ты, наверное, помнишь последний наш вагон-ресторан, подобный тому, в котором мы вместе ездили в Вильну?

Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого все мы оказались на полу и все вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Все падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который затем рухнул вниз вместе с обрушившимся столом. В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду.

Был еще третий толчок и много других прямо под нами, под колесами вагона, которые возникали в результате столкновения с другими вагонами, которые наталкивались на наш вагон и тащили еще дальше. Все грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось.

Все это я помню очень отчетливо. Единственное, чего я не помню, это то, как я поднялась, из какого положения. Я просто ощутила, что стою на ногах, без всякой крыши над головой и никого не вижу, так как крыша свисала вниз как перегородка и не давала никакой возможности ничего видеть вокруг: ни Сашу, ни тех, кто находился на противоположной стороне, так как самый большой вагон оказался вплотную с нашим.

Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда, можешь себе представить, я поняла, что я жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно! Единственно кого я увидела, были военный министр и бедный кондуктор, молящий о помощи!

Потом я вдруг увидела мою милую маленькую Ксению, появившуюся из-под крыши немножко поодаль с моей стороны. Затем появился Георгий, который уже с крыши кричал мне: „Миша тоже здесь!“ и, наконец, появился Саша, которого я заключила в мои объятья. Мы находились в таком месте вагона, где стоял стол, но ничего, что раньше стояло в вагоне, не уцелело, все было разрушено. За Сашей появился Ники, и кто-то крикнул мне, что baby целый и невредимый, так что я от всей души и от всего сердца могла поблагодарить Нашего Господа за Его щедрую милость и милосердие, за то, что он сохранил мне всех живыми, не потеряв с их голов ни единого волоса!

Подумай только, лишь одна бедная маленькая Ольга была выброшена из своего вагона, и она упала вниз с высокой насыпи, но не получила никаких повреждений, также как и ее бедная толстая няня. Но мой несчастный официант получил повреждения ноги в результате падения на него изразцовой печи.

Но какую скорбь и ужас испытали мы, увидев множество убитых и раненых, наших дорогих и преданных нам людей. Душераздирающе было слышать крики и стоны и не быть в состоянии помочь им или просто укрыть их от холода, так как у нас самих ничего не осталось! Все они были очень трогательны, особенно когда, несмотря на все свои страдания, они прежде всего спрашивали: „Спасен ли Государь?“ и потом, крестясь, говорили: „Слава Богу, тогда все в порядке!“ Я никогда не видела ничего более трогательного. Эта любовь и всепоглощающая вера в Бога действительно поражала и являлась примером для всех.

Мой дорогой пожилой казак, который был около меня в течение 22 лет, был раздавлен и совершенно неузнаваем, так как у него не было половины головы. Также погибли и Сашины юные егеря, которых ты, наверное, помнишь, как и все те бедняги, кто находился в вагоне, который ехал перед вагоном-рестораном. Этот вагон был полностью разбит в щепки, и остался только маленький кусочек стены!

Это было ужасное зрелище! Подумай только, видеть перед собой разбитые вагоны и посреди них – самый ужасный – наш, и осознавать, что мы остались живы! Это совершенно непостижимо! Это чудо, которое сотворил наш Господь!

Чувство вновь обретения жизни, дорогой Вилли, непередаваемо, и особенно после этих страшных мгновений, когда я с замиранием сердца звала своего мужа и пятерых детей. Нет, это было ужасно. Можно было сойти с ума от горя и отчаяния, но Господь Бог дал мне силы и спокойствие перенести это и своим милосердием вернул мне их всех, за что я никогда не смогу отблагодарить Его должным образом.

Но как мы выглядели – это было ужасно! Когда мы выбрались из этого ада, все мы были с окровавленными лицами и руками, частично это была кровь от ран из-за осколков стекла, но в основном это была кровь тех бедных людей, которая попала на нас, так что в первую минуту мы думали, что мы все были тоже серьезно ранены. Мы были также в земле и пыли и так сильно, что отмыться окончательно смогли только через несколько дней, настолько прочно она прилипла к нам…

Саша сильно защемил ногу, да так, что ее удалось вытащить не сразу, а только через некоторое время. Потом он несколько дней хромал, и нога его была совершенно черная от бедра до колена.

Я тоже довольно сильно защемила левую руку, так что несколько дней не могла до нее дотронуться. Она тоже была совершенно черная, и ее необходимо было массировать, а из раны на правой руке шла сильно кровь. Кроме того, мы все были в синяках.

Маленькая Ксения и Георгий также поранили руки. У бедной старой жены Зиновьева была открытая рана, из которой очень сильно шла кровь. Адъютант детей также поранил пальцы и получил сильный удар по голове, но самое ужасное произошло с Шереметевым, который был наполовину придавлен. Бедняга получил повреждение груди, и еще до сих пор он окончательно не поправился; один палец у него был сломан, так что болтался, и он сильно поранил нос.

Все это было ужасно, но это, однако, ничто в сравнении с тем, что случилось с теми бедными людьми, которые были в таком плачевном состоянии, что их пришлось отправить в Харьков, где они еще до сих пор находятся в госпиталях, в которых мы их навещали через 2 дня после происшествия… Один мой бедный официант пролежал два с половиной часа под вагоном, непрерывно взывая о помощи, так что никто не мог вытащить его, несчастного; у него было сломано 5 ребер, но теперь, слава Богу, он, как и многие другие, поправляется.

Бедная Камчатка также погибла, что было большим горем для бедного Саши, любившего эту собаку и которому ее теперь ужасно недостает.

Теперь прошло уже три недели со дня происшедшего, но мы все еще думаем и говорим только об этом, и ты представь себе, что каждую ночь мне все снится, что я нахожусь на железной дороге…»

Много лет спустя Александр III в письме к жене вспоминал: «Я вполне понимаю и разделяю все, что ты испытывала на месте крушения в Борках, и как это место должно быть нам всем дорого и памятно. Надеюсь, когда-нибудь нам удастся всем вместе со всеми детьми побывать там и еще раз возблагодарить Господа за чудесное счастье и что Он нас сохранил». Любопытен тот факт, что икона Спаса Нерукотворного, принадлежавшая царской семье, была найдена неповрежденной.

Как отмечали современники, в частности известный юрист А. Ф. Кони, в тяжелейшей ситуации «Александр III выказал удивительное самообладание и почти тотчас после своего спасения всецело отдался заботам о подании помощи стонавшим и мучившимся раненым, некоторые из которых умерли у него на глазах, выражая при этом радость о его спасении». Граф С. Д. Шереметев, очевидец трагедии, в своих мемуарах писал: «Помню, как все были поражены и восхищены тем, что Государь, когда подали обед на большой железнодорожной станции, после совершенного молебствования позвал всех присутствовавших и пострадавших и всех и все сели за один стол».

А. Ф. Кони, на следующий день после катастрофы побывавший на месте крушения, вспоминал:

«Оба паровоза, глубоко врезавшиеся в землю, стояли наклонившись набок, на высокой насыпи, с одной стороны которой шла в необозримую даль степь, а с другой – стояло небольшое озеро и виднелись отдаленные деревни. Место пустынное и безлюдное. Паровозы были украшены дубовыми гирляндами и небольшими флагами. Тотчас за ними начиналась картина ужасного разрушения: остатки вагонов, исковерканные железные фермы, вырванные двери, куски дерева и щепы самых разнообразных размеров с клочками материи и осколками зеркальных стекол, битая посуда и кухонные принадлежности, мебель, разбитые шпалы, согнутые рельсы и масса железных и медных предметов, назначение которых сразу определить было невозможно, – все это возвышалось грудами и густо усыпало обе стороны откоса, на одной из которых стоял, в круто наклоненном положении, с выбитыми поперечными стенками, „детский“ вагон, из которого была невредимо извлечена великая княжна Ольга Александровна. На другой стороне откоса видное место занимали жалкие остатки зеленого вагона министра путей сообщения. Здесь, на этом месте, погибло 19 человек, ранено 14. Хотя трупы уже были убраны, но из-под груды обломков еще слышался запах гниющего человеческого тела, и в течение первых дней раскопок несколько раз приходилось отрывать отдельные части тел, сдавленные и прищемленные обломками. Последней из таких ужасных находок была часть верхней челюсти, сохранившаяся с мясом и густым черным усом. Все эти останки были собраны вместе и с молитвою зарыты под небольшим черным крестом, внизу насыпи, со стороны степи. Тотчас за описанной грудой начинались сошедшие с рельсов, но не упавшие вагоны в самых невероятных положениях, один на другом, вошедшие друг в друга, как в футляр, упершиеся в землю под острым углом и зиявшие продольными и поперечными выбоинами».

В момент крушения императрицей был потерян фамильный крест с гранатами, который она постоянно носила на шее. Мария Федоровна обратилась к дворцовой полиции с просьбой разыскать фамильную реликвию, но найти крест не удалось. И вот через пару дней из ближайшей деревни два крестьянина принесли крест. Они случайно нашли его на месте катастрофы среди мусора и обломков внизу у насыпи.

По случаю чудесного спасения царская семья получила много поздравительных адресов и писем. Глубоко сочувствовали царской семье и члены датской королевской семьи. «Ты, конечно, знаешь, что все мои мысли всегда с вами, – писала великому князю Александру Александровичу из Вены сестра Марии Федоровны Тюра, – и что я непрестанно молюсь за вас в такое тяжелое и страшное время. Какое счастье, что милосердный Бог спас вас при этой ужасной катастрофе, при мыслях о ней я всякий раз содрогаюсь».

В одном из адресов, отправленных в те дни Марии Федоровне женщинами из Варшавы, говорилось: «Невзирая на страшные потрясения и оставив заботу о себе, Вы всецело отдались утешению и облегчению страждущих и тем преподали нам, женщинам, высший пример самоотверженности и любви, да будет он нам святым заветом…

Нераздельно со всею Россией объятые ужасом при страшной вести и бесконечно обрадованные чудесным спасением Ваших Императорских Величеств, мы, обитательницы города Варшавы, благоговейно соорудили икону сию, Пресвятой Богородицы, непрестанной заступницы и молитвенницы за всех в радости и горе, в Державный Ее покров прибегающих, и благоволите, Всемилостивейшая Государыня, принять это верноподданническое приношение встревоженных и обрадованных женских сердец».

Когда царь с семьей после крушения возвратился в Санкт-Петербург и посетил Казанский собор, «учащаяся, вечно волнующаяся, – по выражению С. Ю. Витте, – молодежь со свойственным молодым сердцам благородным энтузиазмом сделала ему шумную овацию на Казанской площади, никем и ни от кого не охраняемой». С тех пор, подчеркивал в своих воспоминаниях Витте, Александр III «душевно примирился с этой молодежью и всегда относился к заблуждениям ее снисходительно».

Когда первые лица государства собрались в Зимнем дворце, чтобы приветствовать Александра III, он, поблагодарив всех, сказал: «Бог спас меня. Доколе я Ему буду нужен, Он будет меня охранять. Если Его воле угодно будет меня взять, это свершится».

Катастрофа в Борках роковым образом сказалась на здоровье государя. «Болезнь почек, которая у него развилась с такой быстротой, по мнению профессора Вильяминова, могла быть последствием ушибов при падении и крайнего напряжения сил, когда он из-под обломков вагона показался спасенным, приподняв части вагона после мучительного исчезновения».

Возвышенно-трепетное отношение к императору и его семье было присуще всем русским православным людям и русскому воинству. Об этом в своих воспоминаниях писал Александр Иванович Куприн. В конце октября 1888 года Москва ждала в гости царя и царицу, которые вместе с детьми собирались поклониться древним русским святыням после происшествия в Борках. Войска московского гарнизона были выведены для встречи царя на московские улицы и стояли шпалерами от Курского вокзала до Кремля. Четыре роты юнкеров Третьего военного Александровского училища – четыреста юношей в возрасте от восемнадцати – двадцати лет стояли в Кремле от Золотой решетки до Красного крыльца, вдоль длинного и широкого дубового помоста, крытого красным сукном. Среди них в первой шеренге стоял молодой юнкер Александр Куприн…

«Вся Москва кричит и звонит от радости, – вспоминал он позже, – вся огромная, многолюдная, крепкая, старая, царевна Москва!..

Но вот заиграл на правом фланге и наш знаменитый училищный оркестр, первый в Москве. В эту же минуту в растворенных сквозных воротах, высясь над толпой, показывается царь. Он в светлом офицерском пальто, на голове круглая низкая барашковая шапка. Он величественен. Он заслоняет собою все окружающее. Он весь до такой степени исполнен нечеловеческой мощи, что я чувствую, как гнется под его ногами массивный дуб помоста.

Царь все ближе ко мне. Сладкий острый восторг охватывает мою душу и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Я с чудесной ясностью вижу лицо Государя, его рыжеватую густую бородку, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Вижу его глаза, прямо и ласково устремленные в мои. Мне кажется, что в течение минуты наши взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как сияющий золотой поток, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки не забываемые секунды! Меня точно нет. Я стал невесомым, я растворился, как пылинка, в одном общем многомиллионном чувстве. И в то же время я постигаю, что вся моя жизнь и воля моей многомиллионной родины собралась точно в фокусе, в одном этом человеке, до которого я мог бы дотянуться рукою, собралась и получила непоколебимое, единственное железное утверждение, и оттого рядом с воздушностью всего моего существа я ощущаю волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного жертвенного подвига».

Императорская чета и русская общественность

В императорский период продолжалась работа по собиранию лучших работ русских художников для нового национального музея, который после смерти императора получит его имя и станет называться «Русский музей императора Александра III».

О подъеме в России «национального духа и творчества» в период царствования Александра III писали многие его современники, в частности известный русский философ, бывший народник Лев Тихомиров в книге «Монархическая государственность»: «Некоторое время этот процесс ослабления государства был задержан редкими личными управленческими качествами императора Александра III. Его способность надзора за бюрократическим механизмом, его замечательно русская личная натура достигла возможности не только парализовать вредные стороны „пореформенного“ положения, а даже вызвать подъем национального духа и творчества».

Александр III высоко оценивал деятельность П. М. Третьякова по созданию картинной галереи. Весной 1893 года в Москве открылась первая публичная городская галерея братьев Третьяковых. Об этом событии позже писала дочь П. М. Третьякова А. Боткина: «Открытие приурочили к посещению галереи Александром III и его семьей. Павел Михайлович был вполне удовлетворен простотой обстановки и обращением царской семьи… Своим обхождением Александр III как будто хотел подчеркнуть, что он в гостях у Павла Михайловича Третьякова в обстановке его галереи. Когда пришли в зал с лестницей, где тогда висели портреты Васнецова и где был устроен буфет, Александр III взял бокал шампанского и, обращаясь к Павлу Михайловичу, сказал: „За здоровье хозяина!“ Помню, какую радость это мне доставило…» Этим посещением ознаменовалась официальная передача галереи Москве, и она была открыта для посетителей.

Мария Федоровна во время посещения выставок была чрезвычайно внимательна ко всем работам. Будучи художником по натуре, она могла вполне профессионально оценить ту или иную картину, а ее супруг при выборе картин для своей коллекции в Аничковом дворце всегда интересовался ее мнением.

А. Бенуа в своих воспоминаниях особенно подчеркивал необыкновенное обаяние императрицы: «…Я вообще был очарован императрицей. Даже ее маленький рост, ее легкое шепелявенье и не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, как раз тот легкий дефект в произношении вместе с ее совершенно явным смущением придавал ей нечто трогательное, в чем, правда, было мало царственного, но что за то особенно располагало к ней сердца.

Одета государыня всегда была очень скромно, без какой-либо модной вычурности, и лишь то, что ее лицо сильно нарумянено (чего не могла скрыть и черная вуаль), выдавало известное кокетство – das ewig Weibliche (вечно женственное)».

Известный искусствовед А. Прахов, сопровождавший императорскую чету на одной из московских выставок, писал: «…Государыня очаровывала своей добротой. Проходя мимо картины Ланского „Сцена из римской жизни“, я доложил, что это пенсионер Его Величества, в настоящее время он в Риме и болен ревматизмом. Ее Величество, услышав это, сейчас же приказала оставить за ней эту картину».

Александр III и Мария Федоровна часто встречались с художниками. И. Н. Крамской и К. В. Лемох преподавали рисование членам царской семьи, в поездках императорскую чету часто сопровождали А. Н. Бенуа и М. А. Зичи, П. В. Жуковский, художник и архитектор, сын поэта В. А. Жуковского, был одним из близких друзей.

В коллекции картин Александра III, собранной к 1894 году, насчитывалось около девятисот полотен. Из них около пятисот восьмидесяти – произведения русских художников и около трехсот двадцати – художников Западной Европы.

И после смерти Александра III императрица продолжала покупать картины русских художников для «Русского музея». Как свидетельствовал художник Нестеров, часть эскизов к Владимирскому собору в Киеве на петербургской Акварельной выставке 1896 года была приобретена императрицей Марией Федоровной.

Царская чета принимала у себя в Гатчине и в Аничковом дворце множество различных лиц, представлявших российскую общественность: писателей, ученых, деятелей науки и культуры. Сохранились воспоминания, в которых рассказывается о том впечатлении, которое производили на визитеров царь и царица.

Жена Л. Н. Толстого, графиня С. А. Толстая, вспоминала:

«Государь встретил меня у самой двери, подал руку, я ему поклонилась, слегка присев, и он начал словами:

– Извините меня, графиня, что я так долго заставлял вас ждать, но обстоятельства так сложились, что я раньше не мог.

…Государь говорит робко, очень приятным, певучим голосом. Глаза у него ласковые и очень добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Рост очень большой. Государь скорее толст, но крепок и, видимо, силен. Волос почти нет; от одного виска до другого скорее слишком узко, точно немного сдавлено».

Психолог и юрист А. Ф. Кони, которого обвиняли в скрытой или даже явной оппозиции правительству, нарисовал следующий психологический портрет царя после встречи с ним:

«Александр III, подпирая по временам голову рукою, не сводил с меня глаз… В его глазах, глубоких и почти трогательных, светилась душа, испуганная в своем доверии к людям и беспомощная против лжи, к коей сама была неспособна. Они произвели на меня глубокое впечатление…

Вся его фигура, с немного наклоненной набок головою, со лбом, покрытым глубокими морщинами – следом тяжких дум и горьких разочарований, – вызывала в душе прежде всего чувство искренней жалости к человеку, поднявшему на плечи „бремена неудобоносимые“…

От него веяло такой беспомощностью по отношению к обману и лукавству окружающих, что солгать ему казалось мне равносильным нанесению удара дряхлому старику или малому, слабому ребенку».

Четырежды посетил Гатчину осенью 1882 года известный русский путешественник и этнограф Н. Н. Миклухо-Маклай. Позже, находясь уже на Новой Гвинее, он писал Александру III: «Глубоко тронутый милостивым и просвещенным вниманием, оказанным моим 12-летним трудам, предпринятым исключительно в интересах науки, я не умею иначе выразить мою глубокую верноподданническую признательность, как просить Всемилостивейшего Вашего Императорского Величества разрешения посвятить мое сочинение имени Вашего Величества.

Со своей стороны я употреблю все усилия, чтобы труд мой оказался достойным высокого внимания Вашего Величества и принес бы пользу отечественной науке и просвещению, заботы о которых всегда были близки вашему сердцу».

Миклухо-Маклай из Сиднея направил Марии Федоровне письмо, в котором сообщал, что хочет прислать ей ожерелье из тасманийских раковин. «Не полагаясь на мой вкус, – писал он, – я бы выбрал нарочно несколько ниток раковин разной величины, разного цвета и оттенков и позволил себе прибавить весьма подходящую к любому из ожерелий брошку из также специально австралийских раковин. Очень надеюсь, что выбор мой понравится Вашему Величеству и что эти безделки напомнят благодарность странника в дальних странах, который никогда не забудет тот милостивый и приветливый прием, который он встретил в Гатчине (18, 23 октября, 8 и 9 ноября 1882 г.), возвращаясь на родину после двадцатилетнего отсутствия».