Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Юлия Кудрина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Глава пятая
ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ

Вскоре после вступления Николая II на престол Мария Федоровна в своих письмах родственникам в Данию к имени Ники все чаще стала прибавлять слово «stakkels» (в переводе с датского – «бедный», «бедняга»). Что вкладывала мать в это определение, было понятно лишь ей одной, но создается впечатление, будто она уже тогда хорошо понимала: груз управления государством слишком тяжел для ее сына. Он же, император России, хозяин шестой части Земли, свои письма к матери часто заканчивал словами: «Ты молишься о твоем бедном Ники, Христос с тобой».

Позже Мария Федоровна постоянно сетовала на то, что его окружали люди, которые не были преданны ни ему, ни государству. В дневнике А. А. Половцова, знатока дворцовых интриг, мы читаем следующее: «Чей же голос раздается около Государя? Исключительно министерский; а между тем весьма понятно, что Государю хочется слышать голос, проверить то, что жужжат министры в постоянном концерте самохваления. Он и обращается к втирающимся к нему ничтожествам, думая услышать независимый голос. Все это очень грустно и, скажем более: опасно».

«Бедный мой сын, как мало у него удачи в людях… У моего бедного сына так мало людей, которым он верит, а Вы всегда говорили ему то, что думаете», – неоднократно говорила она министру финансов В. Н. Коковцову. «Все остальные (кроме П. Святополк-Мирского. – Ю. К.)не говорят Государю правду…» – заявляла она Е. Святополк-Мирской. Во время приема у себя А. Оболенского, как свидетельствует Половцов, императрица упрекала его за то, что «он мог бы представлять Государю дела в настоящем их виде, тогда как Д. Сипягин по чрезвычайной ограниченности ума своего не в состоянии того сделать… Оболенский тщетно доказывал ей, что по положению своему „товарища“ он доступа к государю не имел…». Императрица в заключение сказала: «Идите, идите к моему сыну, скажите ему правду» («Allez, allez chez mon fils el dites lui toute la vérité»).

Многие современники высоко оценивали способности молодого императора. С. Ю. Витте писал: «Я должен сказать, что когда наследник стал председателем комитета, то уже через несколько заседаний было заметно, что он овладел положением председателя, что, впрочем, нисколько не удивительно, так как император Николай II – человек, несомненно, очень быстрого ума и быстрых способностей; он вообще все быстро схватывает и все быстро понимает». Такие качества царя, как доброта и отзывчивость, отмечали многие его современники. Передавая мнение о царе Л. Н. Толстого, великий князь Николай Михайлович, историк, дядя царя, писал: «Толстой начал говорить о нынешнем государе Николае II. Очень его жалеет, так бы хотелось ему помочь, он, видимо, добрый, отзывчивый и благонамеренный человек, но окружавшие его люди – вот где беда!»

Когда в конце 1902 года Николай внезапно заболел брюшным тифом и встал вопрос о возможной передаче власти великому князю Михаилу Александровичу, состоялась беседа вдовствующей императрицы и С. Ю. Витте. В своих воспоминаниях последний приводит ее содержание: «Вы хотите сказать, что Государь не имеет характера императора? – Это верно, – отвечает Мария Федоровна, – но ведь в случае чего его должен заменить Миша, а он имеет еще меньше воли и характера». Во время болезни Николая II Александра Федоровна отказала Марии Федоровне в возможности ухаживать за больным, заявив, что она со всем справится сама. Мария Федоровна так и не приехала к ним.

Обладая, как отмечали современники, политическим чутьем и интуицией, Мария Федоровна пыталась воздействовать на Николая в вопросах назначения на ответственные государственные посты того или иного политического деятеля. Когда в 1903 году усилиями министра внутренних дел В. К. Плеве и его единомышленников была подготовлена отставка с поста министра финансов С. Ю. Витте (составлен указ и назначена дата – 1 января 1903 года), только из-за вмешательства Марии Федоровны и великого князя Михаила Александровича Николай II отменил свое решение. Мария Федоровна поддерживала Витте и его политику и накануне конфликта с Японией пыталась повлиять на сына в нужном направлении. С. Ю. Витте по этому поводу писал: «Его величество вполне ее (Марию Федоровну. – Ю. К.)успокоил, заявив, что он войны не хочет».

Царские министры в своих мемуарах и дневниках отмечали хорошую ориентированность и осведомленность императрицы Марии Федоровны в вопросах внешней политики. Так, в дневниках военного министра А. Н. Куропаткина мы встречаем следующую запись: «Ранее, после обеда на „Штандарте“ 22 августа, я долго разговаривал на ту же тему с государыней Марией Федоровной. Тут я встретил полное сочувствие и полное представление об опасности, которая угрожает России, если политика ее станет чрезмерно одностороннею и все интересы внутренние и внешние будут принесены в жертву новому молоху – Дальнему Востоку и предприятиям на Ялу».

«В Петербурге грустно, тускло, грязно, – читаем мы в дневниках Половцова. – Разумеется, только и разговоров, что государь и его семейство. О государе вечные сетования о том, что он плохо окружен, о царском семействе, что в нем ежедневно умножаются скандалы». В качестве примера Половцов указывает на историю с великим князем Алексеем Александровичем, у которого во время домашнего приема после спектакля, на котором присутствовали государь и другие члены царской семьи, роль хозяйки дома выполняла французская актриса, находившаяся у князя на содержании.

Многим царским сановникам, представителям двора, которые пытались в свою очередь оказывать влияние на царя, естественно, не нравилось, что императрица-мать находилась рядом с сыном. Любопытные записи находим мы в дневниках А. В. Богданович от 11 января 1902 года и 25 апреля 1905 года.

Запись от 11 января 1902 года: «Сегодня Плеве зашел прямо от царицы-матери. Рассказывал, что сначала она приняла его очень холодно. Пришлось ему развернуть целый словарь льстивых выражений, возгласов, чтобы ее смягчить, положить ее гнев на милость, пришлось вспомнить Данию и т. д., пока она не стала ручной. Она сказала, что при его назначении на пост министра Финляндии она успокоилась и думала, что он поведет дело иначе, но в этом вполне ошиблась и т. д. Плеве, не отвечая на ее слова, старался ласковыми словами ее успокоить. По рассказу Плеве видно было, что царицу-мать он не любит, что она часто имеет дурное влияние на царя, который поддается этому влиянию». Запись от 25 апреля 1905 года: «Сегодня прочитала в „Figaro“ статью, в которой идеализируют царицу Марию Федоровну, что у нее либеральные гуманные стремления и проч. На самом же деле она много портит царю, вмешиваясь в назначения министров и проч. Про молодую царицу недавно кто-то сказал, Палтов (адмирал) или Путятин Н. С., что только ее одну царь слушает. Это печально, так как она Россию и русских не любит и им не симпатизирует».

После убийства В. К. Плеве в 1904 году Мария Федоровна активно поддержала кандидата на этот пост либерального политика П. Д. Святополк-Мирского.

Россия была накануне революции, и Мария Федоровна, через которую, по словам П. Н. Милюкова, «просачивались кое-какие либеральные воздействия Фреденсборга» (королевский дворец в Дании), хорошо понимала необходимость государственных преобразований. Часто посещая Данию, Мария Федоровна видела результаты тех демократических преобразований, которые уже тогда проводились в этой стране. На рубеже веков Дания представляла собой конституционную ограниченную монархию. Законодательная власть согласно Конституции 1866 года принадлежала парламенту (риксдагу), который имел две палаты – нижнюю (фолькетинг) и верхнюю (ландстинг). Король имел право назначать и увольнять министров, а также всех чиновников, мог распускать и созывать парламент, издавать в промежутках между сессиями парламента временные законы. Он по-прежнему оставался Верховным главнокомандующим армией и флотом. Без его согласия не мог вступить в силу ни один закон. Однако теперь подпись короля на любом правительственном документе действовала лишь при наличии на нем подписи премьер-министра.

В начале XX века в Дании сформировалась та социальная модель, которую позже назвали «гражданским обществом». Процесс этот шел как сверху, так и снизу, в него были включены все граждане, где бы они ни жили – в столице или маленькой деревне, он затронул все стороны общественной и частной жизни – производство, семью, досуг.

Совсем не то было в России…

Генерал-губернатор Н. И. Бобриков и финский вопрос

Задолго до событий 1905 года Мария Федоровна, выросшая в эпоху скандинавского патриотизма, неоднократно обращала внимание Николая II на характер развития политической ситуации в Финляндии. По свидетельству посла Австро-Венгрии в Петербурге Эренталя, «благодаря часто повторяющимся визитам в Копенгаген, императрица, как известно, в определенной мере подвержена влиянию скандинавского мнения. Она считает политику русификации (Финляндии. – Ю. К.)ошибкой и даже, может быть, несчастьем для всего государства».

Датский король Кристиан IX в 1900 году в беседе с французским консулом в Копенгагене Фернаном Прадера-Нике заявлял, что «его дочь от всей души защищает финляндцев и считает Бобрикова „солдафоном“, не обладающим необходимой для исполняемых им обязанностей дипломатической гибкостью».

Финские политики-конституционалисты – Лео Мехелин, Карл Маннергейм, Отто Доннер и Йонас Кастрем на протяжении довольно продолжительного времени использовали так называемый «копенгагенский канал», чтобы при посредстве датского королевского двора информировать вдовствующую императрицу о событиях, происходящих в Финляндии. Им в этом помогал посол России в Копенгагене граф А. К. Бенкендорф. Так, осенью 1899 года, в период пребывания Марии Федоровны в Дании, Л. Мехелин во время встречи с императрицей изложил ей подробности развития ситуации в Финляндии и передал записку по этому вопросу. Мария Федоровна вспоминала о прекрасных поездках с семьей в Финляндию в годы царствования своего мужа и пообещала, что передаст полученную информацию сыну. В заключение беседы она подчеркнула: «Мне сказали, что все будет опять по-прежнему, если только Финляндия пойдет на необходимые уступки в военных делах. Меня уверяли, что внутренние порядки страны не будут задеты».

Мария Федоровна получала много писем, в которых рассказывалось о положении дел в Финляндии. В ее архивах хранятся, например, письма неизвестного автора о провокационных действиях финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова с целью введения военного положения и записки неизвестных лиц о необходимости удовлетворения требований финского сейма за 1901 год.

19 октября 1902 года она направила Николаю II страстное письмо, в котором выступала с резкой критикой политики генерал-губернатора Бобрикова и просила сына о его незамедлительной отставке. В письме, в частности, говорилось:

«Я пишу тебе, чтобы сказать, как я обрадовалась сообщению о том, что Бобриков должен уйти. Но теперь, когда я с отчаянием и гневом прочитала о новых мерах, которые он собирается провести в жизнь, мое сердце полно разочарования и боли. Для меня совершеннейшая загадка, как ты, мой дорогой, милый Ники, для которого чувство справедливости всегда было так сильно, позволяешь обманывать себя такому лжецу, как Бобриков? И мое разочарование еще сильнее потому, что в беседе со мной в прошлый раз об этом деле в марте в твоем кабинете в Зимнем дворце ты сам обещал мне написать ему и унять его слишком большое рвение. Наверное, помнишь и то, что я встала и в благодарность за это обещание поцеловала тебя. Но после того он сам приехал в Петербург, и ему удалось полностью изменить твои мысли… Ты неоднократно объяснял, что твоим твердым намерением было ничего не менять в этой стране, а теперь все происходит именно наоборот. Там, где дела всегда шли хорошо и где народ был совершенно счастливым и довольным, теперь все разбито вдребезги и изменено, и посеяны вражда и ненависть, – и все это во имя так называемого патриотизма! Какой отменный пример значения этого слова!

Все, что сделано и делается в Финляндии, основано на лжи и обмане и ведет прямо к революции. Ты никогда не слушал никого, кто мог рассказать тебе всю правду о положении страны, кроме Бьернберга (губернатора провинции Васа. – Ю. К.),и его, конечно, объявили лжецом, и ты его не защитил.

Те несколько сенаторов, с которыми Бобриков позволил тебе встретиться, были его приспешниками, которые лгали тебе, говоря, что все счастливы и что лишь малая часть протестует против нынешней политики. Те же, кто говорил тебе, что политика подавления страны станет самой яркой страницей в истории твоего правления, – настоящие подлецы. Здесь и во всей Европе, действительно повсюду, слышны негодующие голоса.

Меня заставляет страдать прежде всего то, что я люблю Финляндию точно так же, как я люблю всю Россию, и меня приводит в отчаяние то, что тебя, сын мой, который мне так дорог, принудили совершить все те несправедливости, всё, что ты никогда не сделал бы по собственной инициативе. Мое сердце обливается кровью, что мне приходится писать тебе о всех этих мучительных вещах, но если не скажу тебе правды я, то кто скажет? Только моя огромная любовь и преданность руководят мною.

Особо я хочу предостеречь тебя относительно последних планов Бобрикова. В настоящее время он намеревается создать особый Военный суд, хочет объявить чрезвычайное положение, чтобы затем расширить свои полномочия генерал-губернатора. В результате этих мер он сможет арестовывать, допрашивать, отправлять в тюрьмы и ссылки без представления дел в суд.

Заклинаю тебя, чтобы ты не соглашался на это – подумай только, какую ответственность тебе придется взвалить на свои плечи… И если позволительно спросить, ради чего все это должно происходить, в чем эти бедняги-финляндцы провинились, что заслужили такое обращение? Ради Бога, подумай обо всем этом еще раз и попытайся остановить деяния Бобрикова. Я вижу только один выход: ты должен немедленно отозвать его обратно – все население ненавидит его и не может даже слышать его имени. Я убеждена, что это лучший выход из создавшегося положения…

Плеве рассказал мне, что еще до моего приезда он также советовал тебе то же. Ты видишь, что не только я одна считаю это необходимым.

Монумент Элиасу Лёнруту будет открыт в ближайшие дни, и я уверена, что эти торжественные минуты соберут множество людей. Бобриков уже запретил петь финнам их национальный гимн „Наша страна“. Но ведь они всегда пели его, даже когда присутствовал Папа́, и мы имели обыкновение просить их об этом. Этот запрет может стать поводом к тому или другому несчастью, и тогда Бобриков устроит все по своей воле и использует эти события как свидетельство того, что большинство выступает против тебя.

Мой дорогой, милый Ники, молю Бога, чтобы он открыл глаза твои и наставил тебя. Поверь мне – и дай отставку Бобрикову – этому злому духу, отдай его место другому человеку, к которому ты питаешь доверие, честному, самостоятельному, который не будет бояться сказать тебе правду. Дай ему время изучить ситуацию и условия. Я убеждена, что это лучший выход из создавшегося положения. Я очень переживаю и боюсь сделать тебе больно, но я не могу не писать тебе об этом. Я чувствую свой священный долг сказать тебе правду, я очень огорчена всем происходящим. Я обеспокоена невыразимо, думала два дня и провела целую бессонную ночь, но это неважно, лишь бы я могла помочь тебе!»

Однако Николай II в этом случае не счел нужным прислушаться к советам матери. Он видел события в Финляндии в совершенно ином свете. В письме из Ливадии 20 октября 1902 года царь писал:

«Теперь, милая Мама́, я перехожу к тоже больному вопросу, к содержанию твоего последнего письма. Дня два-три после его получения я узнал, что в Ялту приехал сам Бобриков с женою в короткий отпуск. Я тотчас же послал за ним и начал его исповедовать на основании того, как ты мне писала. Он на все мои трудные вопросы отвечал обстоятельно, подробно и спокойно. Я не могу допустить, что он говорил мне неправду. Относительно пения „Vårt Land“ („Наша страна“, финский национальный гимн. – Ю. К).Он заверил меня, что никогда не запрещал его; при нем, когда его поют, он встает, как и должно делать, но что действительно он не позволяет повторять его 10 или 15 раз подряд или играть в скверных кабаках, где бы он запретил и наш гимн тоже, потому что место не подобает.

С открытием памятника поэта, о котором ты писала, случился неожиданный и глупый инцидент. Ночью, накануне его открытия, покрывало было сорвано с бюста. Финны показывают, что это было нарочно сделано кем-то из шведской партии, как я сам видел из писем, полученных от некоторых из них Плеве и Бобриковым.

В Сенате давно уже существовали две эти партии вследствие введения финского языка в судах и других учреждениях. Теперь там огромное большинство финнов, чем шведы очень недовольны. Последние стараются удержаться в своем господствующем прежнем положении, но это им все менее удается. Это ясно видно из переводов разных финских газет, которые мне Плеве представляет. Вообще смута в Финляндии пошла со времени издания манифеста 3 февраля 1899 г. К счастью, она не идет из народа, а наоборот – сверху. Разные служащие, журналисты и др. начали распространять в народе всякие неверные толки и слухи, в особенности о законе о воинской повинности, и, разумеется, успели сбить с толку часть простых людей. Против таких господ, понятно, надо было принять решительные меры. Правительство не может смотреть сквозь пальцы на то, как его чиновники и служащие позволяют себе критиковать и не подчиняться распоряжениям власти. Я вполне сознаю, что мы переживаем тяжелое время, но, даст Бог, через два-три года мы достигнем успокоения в Финляндии.

Вспомни, милая Мама́, как кричали и шумели при дорогом Папа́ немцы в Прибалтийских провинциях. Однако при настойчивом и хладнокровном отношении к делу все окончилось через несколько лет, и даже теперь об этом забыли. Гораздо опасней остановиться на полпути, потому что остановка принимается за перемену политики; нет ничего хуже таких поворотов внутренней политики для самого государства. Поэтому, милая Мама́, мне, как горячо любящему тебя сыну, и тяжело говорить это, но я не могу по совести разделить твое мнение про то, что делается в Финляндии.

Я несу страшную ответственность перед Богом и готов дать Ему отчет ежеминутно, но пока я жив, я буду поступать убежденно, как велит моя совесть. Я не говорю, что я прав, ибо всякий человек ошибается, но мой разум говорит мне, что я должен так вести дело. Не правда ли, дорогая Мама́, было бы несравненно легче сказать Бобрикову – оставьте их делать, что хотят, пускай все идет по-старому! Сразу восстановилось бы спокойствие и моя популярность возросла бы выше, чем она теперь. Очень заманчивый призрак, но не для меня!

Я предпочитаю принести это в жертву теперешнему невеселому положению вещей, потому что считаю, что иначе я поступить не могу.

Прости меня и мою откровенность, милая дорогая Мама́, я чувствую, что эти строки не принесут тебе радости и успокоения, которых ты, может быть, ожидала. Я писал их, думая все время о горячо любимом Папа́ и о тебе.

Пожалуйста, не сердись на меня, а только пожалей и предоставь невидимой руке Господа направлять мой тяжелый земной путь! Да благословит Он меня и да пошлет успокоение и утешение твоему чудному и самому доброму в мире сердцу. Всей душой любящий тебя и преданный до последнего дыхания жизни твой старый Ники».

Как видно из ответа царя, влияние Марии Федоровны на него в это время имело уже свои пределы.

Как явствует из документов архива Марии Федоровны, в 1903 году она обращалась к министру внутренних дел Плеве с просьбой взять под свой контроль дело арестованных по распоряжению Бобрикова финских граждан – председателя Перносской общинной управы Мейнандера и коллежского асессора Сегерстроля, обвиненных «в противоправительственной деятельности» и доставленных в Петербург для водворения затем «под полицейский надзор в Новгородскую губернию».

Позже Мария Федоровна жаловалась князю Святополк-Мирскому, что ее сын не может критически подойти к выбору своих советников: «Эти свиньи вынуждают сына делать Бог знает что и говорят, что муж мой желал этого».

Видя тщетность своих попыток повлиять на Николая II в так называемом финляндском вопросе, Мария Федоровна выражала свое недовольство царским министрам. Так, в дневнике А. Н. Куропаткина от 26 декабря 1902 года читаем: «Сегодня был в Гатчине. Государыня императрица Мария Федоровна более 40 минут вела со мною разговор о финляндских делах. Горячилась и волновалась. Раза два выступали на глазах ее слезы… Оправдывался, сколько мог, но, кажется, прежнего расположения все еще возвратить не мог».

По свидетельству того же Куропаткина, Николай II жаловался ему на постоянное вмешательство Марии Федоровны, защищавшей финляндцев. Ежегодные визиты Николая II в Копенгаген, к деду Кристиану IX, становились реже. Одной из причин были разногласия, касающиеся финляндского вопроса.

30 июля 1904 года родился цесаревич Алексей, которого так долго ждали. Радостный отец записал в дневнике: «Незабвенный великий день для нас, в который так явно посетила нас милость Божья. У Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем… Утром побывал как всегда у Мама́, затем принял доклад Коковцова и раненного при Вафангоу арт[иллерийского] офицера Клепикова… Дорогая Аликс чувствовала себя очень хорошо. Мама́ приехала в 2 часа и долго просидела со мною до первого свидания с новым внуком…»

Цесаревича крестили в Петергофском соборе Петра и Павла в присутствии многочисленной родни. «Кристиан (племянник Марии Федоровны, позже король Кристиан X. – Ю. К.)рассказал тебе о крещении и обо всем, свидетелем чего он был в эти дни, – писала Мария Федоровна своему отцу королю Кристиану IX, – о том, как счастливы мой дорогой Ники и Аликс рождению долгожданного сына. Это неслыханная радость и восторг, первое светлое пятно в долгом печальном времени, и мы все от всего сердца благодарим нашего Господа за это. Маленький такой прекрасный сильный ребенок, громадный и никогда не плачет».

Однако уже в конце сентября произошло неприятное событие, взволновавшее царя и царицу. У маленького Алексея неожиданно началось кровотечение. Николай II в письме матери с тревогой сообщал: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера, из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова: около 7 часов наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства».

Шли месяцы, синяки и шишки, возникавшие у малыша в местах ушибов и быстро превращавшиеся в синеватые опухоли, подтвердили догадку врачей. Цесаревич был болен неизлечимой болезнью – гемофилией.

В один из дней маленький Алексей слег. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Бедный малыш лежал в страшных мучениях, с темными кругами под глазами, весь скрюченный, со страшно распухшей ножкой. Доктора просто ничем не могли помочь. Они выглядели более напуганными, чем любой из нас, и все время перешептывались. Врачи не знали, что делать, проходил час за часом, и они потеряли всякую надежду. Время было позднее, и меня уговорили пойти к себе. Затем Аликс послала в Петербург за Распутиным. Он прибыл во дворец около полуночи или даже позднее… Рано утром Аликс позвала меня в комнату Алексея. Я просто не поверила своим глазам. Малыш был не просто жив, он был здоров. Он сидел в кроватке, лихорадка прошла, опухоли на ноге не было и в помине… Позднее я узнала от Аликс, что Распутин даже не дотронулся до ребенка, он просто стоял в ногах постели и просто молился».

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала и другие сцены, когда влияние «старца» на царских детей было беспредельным. Однажды вечером княгиню позвали в детскую. Там она увидела, как Распутин ведет задушевную беседу с детьми. «Я почувствовала, – вспоминала великая княгиня, – что от него исходит теплота и мягкость. Видно было, что детям он нравится, и сейчас помню, как они смеялись, когда маленький Алексей решил, что он зайчик, и запрыгал по комнате. И вдруг, совсем неожиданно, Распутин схватил малыша за руку и повел его в спальню. Мы втроем последовали за ними. Там была такая тишина, словно мы очутились в церкви. В спальне Алексея не была зажжена ни одна лампа, свет шел лишь от свечей, горевших перед прекрасными иконами. Ребенок стоял очень тихо рядом с этим гигантом, голова которого была склонена. Я поняла, что он молится. Это производило очень сильное впечатление. Я также поняла, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я просто не могу этого описать, но тогда я почувствовала, что верю в искренность этого человека».

Царская чета пыталась скрыть страшную новость о неизлечимой болезни наследника, и первое время даже Мария Федоровна была в полном неведении. Все хранилось в секрете, как государственная тайна.