Текст книги "Солнце Бессонных (СИ)"

Автор книги: Юлия Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

   Когда я вошла в дом и села, лишь тогда поняла, насколько устала. Немалых сил мне стоило встать и сделать все то, о чем сказал Калеб, и даже кофе для себя, чтобы дождаться его приезда. Но, вернувшись в кресло с кофе, я так и не сделала ни одного глотка. Через мгновение меня будили прохладные руки Калеба, вновь изменившие свою температуру. Значит, после солнечного дня он снова приходил в себя. Приду ли в себя и я хоть когда-то? Маловероятно, если его глаза будут все также испытующе и очаровывающе смотреть на меня!

   – Прости, но я не могу быть с ней в ванне, мне нужна твоя помощь.

   Калеб присел передо мной и, придерживая мою голову, таким же жестом, как и с утра, внимательно смотрел на меня.

   – Ты проснулась?

   Я утвердительно кивнула и нагнулась к столику за кофе, бесцеремонно вырываясь из его рук. На диване полулежала Бет и пила из кружки, видимо приготовленный мной настой ромашки, ее трясло, и вид у нее был болезненный. Я сделала два глотка и сразу же почувствовала себя лучше, хотя, возможно, это присутствие Калеба так повлияло на меня.

   – Пошли.

   Я поднялась на ноги и двинулась вперед, показывая Калебу дорогу в ванну. Но, зайдя во внутрь, удивленно застыла. Что-то я не помнила, что набирала ванну, хотя должна была, по просьбе Калеба. Значит, я проспала достаточно долго, чтобы он успел заняться этим. Калеб зашел следом и, усадив Бет на стул, вышел. Я присела перед ней и радостно отметила осознанный взгляд.

   – Ты должна мне помочь, а то я сама не смогу.

   Бет лишь кивнула. Вдвоем мы быстро избавили ее от одежды, оставив лишь белье, и она залезла в ванну. Так как Бет все четко начала соображать, главное было следить за тем, чтобы она не заснула. Мы не говорили, но я немного напевала, так лучше было заставить ее бодрствовать. Минут через десять, когда ее перестало трясти, я помогла ей вылезти и, закутав в огромнейшее полотенце, позвала Калеба.

   Он появился почти мгновенно.

   – Отнеси ее в комнату рядом с моей, – попросила я, и только потом подумала – откуда он знает, где находиться моя комната, но он безошибочно пошел туда, куда я ему сказала.

   Пока Калеб относил Бет, я сбегала к себе за комплектом совершенно нового белья, купленного еще в Чикаго, но одеть его я не могла – все стало мне малым (а что еще не стало мне малым?). Мы оставили Бет переодеваться, но чтобы не оставаться с Калебом наедине, я пошла вниз на кухню за тазиком. Жизнь рядом с Пратом многому меня научила, и жаль, что в таком состоянии, как Бет, я оказывалась слишком много раз. Я так же налила еще кружку настойки – от нее Бет должно становиться лучше.

   Калеб, увидев меня с тазиком и кружкой, немало удивился, видимо такое ему в голову не приходило. Когда мы вошли, Бет уже лежала под одеялом. На мой взгляд, Бет под одеялом снова начала бить дрожь. Оставался, конечно, вариант, что дрожь бьет одеяло, а не Бет, но такая ерунда могла прийти только моему паникующему мозгу, при мысли, что скоро мы останемся с Калебом почти наедине!

   На миг ее глаза открылись и она, тяжело ворочая языком, спросила:

   – Ты звонила маме?

   – Да, тебя укачало, и ты заснула в моей машине, так что ночуешь у меня. А с утра мы обязательно должны быть на службе.

   Ее веки задрожали и она улыбнулась:

   – Спасибо... за все...

   – Скажешь завтра, когда будешь будить меня на службе.

   – Непременно.

   Не знаю, заснула ли Бет, но выглядела она намного лучше, чем прежде. Дрожь все еще оставалась. Даже в таком ужасном состоянии, Бет все равно выглядела красиво. Может у нее какой-то особый ген, отвечающий за красоту? Да... меня явно обделили.

   Я поставила рядом с кроватью тазик, а на тумбочку чай и вышла следом за Калебом. Дверь мы закрывать не стали – мало ли чего.

   – Ей уже не так плохо, – отметил Калеб, как только мы спустились вниз.

   – Думаешь? – усмехнулась я, – завтра ей будет намного хуже.

   – Откуда ты столько знаешь? Например, про тазик? – его интерес был неподдельным. Он не стал садиться в кресло, так как я, а взялся растапливать камин, за что я была очень благодарна. Дом, нечего говорить, красивый, и наверняка летом в нем очень хорошо, но не сейчас. Только начался октябрь, и в доме было холодно вечерами, и навряд об этом подумали Самюель и Терцо, уезжая. Холод им был не страшен, в отличие от меня.

   – Брат отца, Прат, часто жил с нами, – нехотя отозвалась я, поджимая под себя ноги. Мне не хотелось рассказывать о том, чем я не гордилась, – Он человек своеобразный,... если не сказать иначе...

   – Говори, как есть, – Калеб все свое внимание обратил на камин, так как с огнем ему нужно было быть осторожным. Все-таки есть справедливость! На свете существуют вещи, которых боится Калеб. Огонь не грозит ему смертью, а вот оставить ожоги и принести боль может. Мелочно с моей стороны, зато приятно.

   Я как зачарованная смотрела на его широкую спину, не понимая, что рассказываю то, о чем никогда, никому не говорила.

   – Эгоист, который не знает мер, хотя и обладает совестью, и способен любить, но не уживаться с теми, кто ему близок, – как могла точней, охарактеризовала Прата я.

   – Ты так же думаешь и обо мне? – на миг мелькнул веселый взгляд.

   – Нет, – протяжно отозвалась я, – по крайней мере, уже нет.

   Разве могла я так думать, видя его действия в отношении друзей? Он мог любить и мог быть верным, и не был законченным эгоистом, хотя все-таки эгоистом он был.

   – Продолжай, – будто извиняясь за то, что перебил меня, Калеб сделал величественный поклон в мою сторону, его глаза блестели странным светом. Могла ли я поверить, что этому юноше вовсе не девятнадцать, а восемьдесят три года? Каким веселым он был теперь, ничего похожего на того Калеба, с каким я познакомилась недавно, и только его магнетизм оставался неизменным.

   – Так вот, напоил он меня в первый раз, лет эдак в двенадцать, вот тогда мне действительно было плохо, он так испугался, – я не могла вспоминать это без улыбки, особенно Терцо мечущегося по комнате, словно тигр и обещающего убить брата, если тот, для начала, вернется. – В четырнадцать он снова несколько раз меня напоил, но уже достаточно в меру, эксцессов не происходило, и мне, безусловно, было плохо также, как теперь Бет. Тогда его это очень веселило. Еще он первый, кто дал мне попробовать сигареты. Я не воспринимала все всерьез, тоже думала, что это смешно, пока не поняла какой же он безответственный. Ричард еще один пример его эгоизма, – я с нежностью вспомнила брата, – он его незаконнорожденный сын, которому все время помогал Терцо. Ричард был счастлив, стал бухгалтером в поместье моего отца, но когда Терцо встретил Самюель, Прат заскучал и обратил Ричарда, в качестве компании для себя. Как он оправдывался – не мог представить себе, что будет жить с какой-нибудь кудахтающей курицей, как брат.

   Я затихла на миг, во всей красе представив себе, что Прат ведет себя так постоянно.

   – Страшно, но Ричард только собирался жениться. Свою невесту Ричард не хотел обращать, по крайней мере, тогда ему это казалось кощунственно, – мой нервный смешок не вызвал никаких эмоций на лице Калеба. – Тогда Терцо и Самюель стали его семьей. Они всегда были с ним, и Прат не был доволен, но потом тоже поселился с Терцо и Самюель. Время от времени он уходит из нашего "курятника", отдохнуть от нас, и, по-моему, с каждым возвращением становится более чокнутым. Будь он жив, давно скончался бы в объятиях проститутки, зараженный СПИДом или от передозировки. По крайней мере, так говорит Терцо, и я склонна ему верить, – я улыбнулась, с печалью вспоминая все, что натворил Прат. – Зачем только он саморазрушает себя?

   – Он ненавидит себя, вот почему, – отозвался Калеб и я, чуть не подпрыгнула на месте, совершенно забыв о нем. Мои глаза против моей воли обратились к нему. Точеное лицо, на котором странным светом горели серебристые глаза... Губы плотно сжаты, и все же это не стирало их линий, а скорее только подчеркивало совершенство. Он во всем оставался идеален. Как можно выглядеть столь безупречным в простых джинсах и серой водолазке? Нет, честно говоря, и задумываться не хочу. Или хочу?

   Я нервно усмехнулась. Давно со мной такого не было, чтобы я кого-то смущалась.

   – Но зачем ему себя ненавидеть?

   – ... Тьма сгущается. Восточный

   Горизонт в огне.

   Я иду навстречу ночи,

   Чтоб сразиться с ней. (*прим. автора: М. Авдонина Тревога)

   Продекламировал Калеб.

   – С какой ночью он сражается? – не поняла я. Калеб стихотворением ничего не объяснил мне, а только добавил загадок. Видимо, для него все было понятно, как и родителям, возможно поэтому они ничего не старались сделать, чтобы изменить Прата.

   Как всегда Калеб в своих познаниях и рассуждениях был впереди меня. Да, неприятное чувство ощущать себя тупой.

   – Внутри себя, – тихо прошелестел его голос, но я расслышала.

   – А ты?

   – Что я?

   – Ты тоже сражаешься с ночью внутри себя? – я ждала ответа, затаив дыхание.

   Калеб уже лежал на диване, не двигаясь, его грудь равномерно вздымалась, но сам он не шевелился, словно изваяние из камня, и даже со своего места я видела, что такая неподвижность дается ему с трудом. Чем больше времени проходило с момента последнего потребления крови, тем больше вампиры становились уязвимыми. Теперь до меня больше доходил смысл шутки Ричарда про родителей и себя, что они Человечные. Это могло относиться и к их уважению к людям и их крови, а также и к тому, что сами обрекали себя на слабость, в отличие от Бесстрастных, пьющих исключительно человеческую кровь. Именно она давала им силу и полную неприступность.

   – Нет.

   – Почему?

   Снова тишина. Мгновение, и короткий взгляд в мою сторону, но что это – удивление или злость, я не поняла, от камина шло не так уж много света.

   – Я давно уже проиграл свою битву, и смирился с тем, кем я стал, – коротко ответил он.

   – Тогда ты выиграл, если смирился, – не согласилась я с ним.

   – Значит, ты считаешь, я заслуживаю того, чтобы продолжать жить, быть красивым, влюбляться, мечтать, когда мною убито так много людей? – горечь в голосе Калеба заставила меня содрогнуться. Как я могла считать его поверхностным?

   Следя за ним, я позволила себе на один короткий миг посмотреть в его глаза.

   – Я считаю, что не мне тебя судить.

   Весь этот разговор заходил слишком далеко, и я чрезмерно устала, чтобы разбираться в этом сейчас. Еще минут пять таких разговоров, и я полезу успокаивать его. Причем поцелуями.

   Сверху не доносилось ни звука и, поднявшись, я обратилась к Калебу:

   – Ты же сможешь справиться без меня?

   Калеб не открывал глаз, а только кивнул. Секунду, смотря на него, я подумала, а не обидела ли я его? Возможно разговор задел слишком личное, как с моей, так и с его стороны.

   – Тогда я иду спать, и проверю Бет перед сном.

   Снова кивок. Может нам теперь и не разговаривать? Так и будем кивать друг другу. Надо найти словарь жестов, станет еще проще.

   Я поднялась наверх, слишком злая, чтобы пожелать Калебу спокойной ночи. Наверно только усталость спасла меня от долгих размышлений над этим, и, вернувшись от Бет, меня хватило лишь на то, чтобы снять обувь и носки.

   Глава 7. Лекции

   Мне смерть представляется ныне

   Исцеленьем больного,

   Исходом из плена страданья.

   Мне смерть представляется ныне

   Благовонною миррой,

   Сиденьем в тени паруса, полного ветром...

   Мне смерть представляется ныне

   Домом родным

   После долгих лет заточенья.

   (Перевод В. Потаповой)

   ( Папирус относится ко времени Среднего царства)

   В последующие дни я не видела Калеба. Я слышала краем уха, что он уехал в Чикаго, к друзьям, но не могла понять или представить, зачем ему ехать именно сейчас. Грем об этом ничего не рассказывал, и каждый вечер повторялась одна и та же картина – отец, играющий с ним в шахматы. Кроме одного вечера, когда в нашем доме собирался церковный комитет.

   Я готовила на кухне, Самюель прихорашивалась перед приходом подруг, среди которых была и Мишель, мама Бет, когда в двери позвонили. Я ожидала, что откроет отец, но никаких звуков на лестнице не появилось.

   – Милая, открой, наверное, это кто-то из них.

   Я поспешила к двери, на ходу вытирая руки о передник и открыв дверь, удивленно замерла – на пороге стоял Грем, одетый с ног до головы, как простой рыбак. На нем была аляповатая шляпа, безрукавка с многочисленными карманами, странные сапоги почти до колен и удочка. За плечами висел портфель. Мое молчание, было настолько красноречивым, что вслух слова удивления и не стоило произносить. Грем широко улыбнулся, проходя мимо меня в дом.

   – Мы на охоту, – гордо провозгласил он, улыбаясь такой знакомой мальчишеской улыбкой, что я видела только на одном лице. Сердце болезненно сжалось, когда я вспомнила Калеба. Выдавив улыбку, я поправила Грема:

   – По-моему, вы идете на рыбалку.

   – Для всех подруг Самюель мы, конечно же, идем на рыбалку, – ничуть не смутился он, – а на самом деле на охоту. Нужно чтобы нас видели за каким-нибудь нормальным занятием. Думаю, уже начинаются разговоры, что новый профессор ни с кем не общается из местных. И понятное дело, не занимается простыми мужскими делами.

   – Простые мужские дела, в понятие дяди Прата – это поход по стриптиз барам, – хихикнула я, позволяя себе с Гремом некоторую фамильярность, которая не разрешалась многим подросткам.

   – Тоже хороший вариант, – призадумался Грем, – но не думаю, что его одобрит Самюель или церковный комитет.

   Сверху донесся странный шум, и по ступенькам слетел Терцо, одетый столь же смешно, как и Грем, только на нем одежда выглядела как-то неестественно. Наверное, дело было в том, что одежда Грема выглядела уже поношенной и обжитой, на отце же все было новым, несомненно, купленным недавно. Хорошо, что хоть бирки обрезал.

   – Ты что, погладил панаму и штаны? – удивилась я, разглядывая отца. Стрелки на его штанах, военного покроя, выглядели глупо.

   – А что, не нужно было?

   Минут пять я и Грем ухахатывались от вида Терцо.

   – Ты собираешься в этом очаровывать жаб? – Грем, как никогда, был сегодня далек от той серьезности, которую я привыкла видеть в нем. Почему такая смена настроения?

   Я смотрела на него удивленная, и впервые заметила, что он захватывающе красив. Ему давно нужно перестать искать свою жену и найти себе новую любовь. Странно, но я так спокойно представляла себе то, что для этого ему придется обратить живого человека в вампира.

   Калеб прав, я совершенно неправильно воспринимаю мир вампиров, живя с ними так близко. Разве можно так спокойно думать о том, что кому-то придется расстаться со своей жизнью, чтобы стать вампиром? Все дело было в том, что я была готова поступить так. Но будет ли готова та девушка? Меня передернуло от своего равнодушия.

   – Каких жаб? – раздраженно бросил Терцо, видимо чувствовавший себя неловко в непривычной одежде. – Мы же идем на охоту.

   – Ну, я то знаю, но не переживай, некоторые дамы оценят твой стиль для рыбалки.

   Терцо выглядел расстроенным.

   – Думаешь, это слишком? – он расставил руки в сторону, рассматривая себя.

   Я покачала головой, улыбаясь про себя, и вернулась на кухню. Отец и Грем вели себя словно дети. Даже не смотря на свой возраст и постоянные напутствия, Калеб отличался от них, трудно было поверить, что ему не 19.

   Самюель ворвалась в кухню, благоухая и выглядя, как цветок. Кажется, она тоже немного перестаралась, кто, смотря на нее, даст ей 32 года? Выглядела она не старше Калеба.

   – Твой отец и Грем, сущие дети, теперь они решают у кого лучше удочка. Ну, какая им разница, они же и так не идут на рыбалку?

   Я смотрела на взволнованную Самюель и понимала ее тревогу. В Чикаго к нам никогда не приходили гости или друзья люди, но маленький городок несет в себе такие вот изменения, и ей, конечно же, хотелось, чтобы все было на высшем уровне. Все-таки сказывалось благородное воспитание Самюель. Но, слушая ее, и смотря на отца с Гремом, у меня появлялось ощущение, что они ничем не отличаются от людей. Суета Самюель напомнила мне, как проходили званые ужины в доме родителей Фионы, моей родной матери, все и всегда должно было быть на высшем уровне.

   – Думаю, это очень по-мужски – выхваляться своими игрушками, – констатировала я философски. Смотреть на родителей таких счастливых, как никогда прежде, было так приятно. – Главное, чтобы они не начали спорить у кого более человеческий вид.

   Самюель мимолетно улыбнулась, очевидно, не вслушиваясь в мою болтовню.

   – Дорогая, как ты думаешь, может стоит все-таки надеть футболку, что-то я давно не рыбачил, может это будет нормальней? – В кухне появился отец. Увидев лукаво блестящие глаза Грема, притаившегося за его спиной, я поняла, кому принадлежит такая идея.

   Точно дети. Я, пряча улыбку, покачала головой. Вопрос Терцо привел Самюель в замешательство, ей тоже хотелось, чтобы все было очень по-человечески.

   – Честно говоря, впервые слышу, чтобы ты когда-либо рыбачил, – удивилась она, ее глаза придирчиво оббежали наряд мужа. – Может не стоит? Для простого человека в октябре рыбачить на речке только в футболке – будет слишком холодно.

   Грем, который, безусловно, это знал и, наверное, использовал свой талант, чтобы убедить отца, стоял, совершенно не скрывая смеха.

   – Да, интересно, почему такая идея вообще пришла мне в голову? – наконец до Терцо дошло, что это проделки Грема. Отец покосился на него, улыбаясь. – Хитро придумал.

   – Так, идите дети в гостиную, и нечего тут топтаться. И, пожалуйста, ведите себя серьезней, не хочу, чтобы дамы из комитета плохо о вас подумали, – проворчала Самюель, стараясь сдержать улыбку. Мне пришлось отвернуться, когда она страстно поцеловала Терцо, перед тем как настойчиво вытолкнуть его и Грема из кухни.

   – Может тебе чем-нибудь помочь? – обернувшись ко мне, спросила Самюель. Ее глаза пробежались по тарелкам с готовыми закусками.

   – Все уже готово, и я сейчас тоже ухожу, – сообщила я, снимая передник, – не забудь вытащить из духовки пирог с яблоками, он уже готов, просто не хочу, чтобы быстро остыл.

   – Ты не останешься с нами? – нахмурилась мама, ее глаза пытливо рассматривали меня.

   – Нет, все веселье уйдет вместе с Гремом и отцом, – усмехнулась я, – не думаю, что мне будет интересно послушать местные сплетни.

   Самюель обижено поджала губы:

   – Ну, мы не только сплетничаем.

   Я примирительно обняла ее за талию. Она была столь прекрасна сегодня, что я ощутила себя, странным подобием девушки – некрасивой и распухшей.

   – Конечно же нет, прости, я не то имела в виду, – извинилась я, не желая ее расстраивать, – просто такие посиделки не для меня.

   – О, ужас, неужели ты считаешь меня провинциальной матроной?!– всерьез испугалась Самюель, напомнив мне Оливье.

   – Нет, но я лучше проведу время с Бет, Евой и Теренсом просматривая старые фильмы, чем стану выслушивать методы борьбы с сорняками в цветниках.

   Самюель понимающе качнула головой. Она знала, как я не любила цветы и все что связано с огородом, а в прошлый раз мать Оливье почти час рассказывала, как она укрепляет корни рододендронов. Пытка цветами продолжилась, когда эстафету перехватили сестры Стоутон, рассказывая о своих кустах роз, и стало просто невмоготу, когда их поддержала миссис Фослер. Даже не будь у меня планов на сегодняшний вечер, я бы все равно подалась куда-нибудь подальше от этого КЛЗ – Клуба Любителей Зелени. Дядя Прат в шутку называл их травоманами. И считал, что на них стоит натравить отдел по борьбе с наркотиками.

   – С чего бы они так радовались цветочкам, если не выращивают их, чтобы курить? Не могу представить себе, для чего еще им нужна вся эта зелень, – говорил он, насмехаясь над нашими соседями в Чикаго.

   Конечно же, я не была согласна с Пратом, понимая, что вряд ли цветы могут быть наркотическим средством, но, так же как и он, не разделяла радости по поводу садоводства. И хотя Самюель невозможно было назвать любительницей цветников, она мечтала разбить маленький в нашем садике, чтобы он напоминал ей дом во Франции, где она выросла. Когда она родилась, в каждом доме уважающего себя дворянина обязательно должен был быть цветник. Она вспоминала цветы, которые высаживала ее мать и тетя и, я догадывалась – грустила.

   Странно, что та жизнь не принесла ей ничего хорошего. Все, что я знала о детстве Самюель, что прошло оно на юге Франции, в обедневшем и красивом замке, в большой семье отца-графа, просадившего свое состояние. Как позже она оказалась в Париже, и стала сначала куртизанкой, а потом, и вообще танцовщицей кабаре, я не знала, и скорее всего, знать не хотела. Мне хватало воспоминаний о пяти первых годах своей жизни, когда я жила с Фионой, пребывающей в постоянной наркотической неге.

   Мне не хотелось думать об этом.

   Я отпустила Самюель, с неохотой отрываясь от ее надежных рук, и поплелась наверх, чтобы переодеться. В отличие от Самюель у меня это заняло не больше пяти минут, я мельком глянула в зеркало и, собрав волосы в хвост, поспешила вниз, хотелось успеть избежать встречи с кем-либо из комитета, даже с Лив, матерью Теренса, самой приятной из них всех.

   В гостиной Терцо и Грем все еще спорили, но уже по поводу сапог, которые, как оказалось, одевают охотники, а не рыбаки. Жаль, что комичность этой ситуации никто кроме меня не мог оценить. Обязательно нужно будет позвонить Ричарду, уж он-то поймет.

   Поцеловав родителей, я как можно скорее ретировалась из дому, и к моему счастью, первых гостей встретила уже на выезде со двора. Просигналив сестрам Стоутон, как можно скорее погнала прочь, сделав вид, что не замечаю их жеста остановиться и поговорить.

   Сегодня мы собирались у Евы. Ее родители большую часть недели жили в Лондоне, и она оставалась на попечении бабушки, мисс Серафимы Бойл, довольно эксцентричной особы, в которой я узнала администратора, что встретилась мне в первый учебный день. Мне было интересно увидеть родителей Евы, актеров театра. Если они хоть на половину такие, как Серафима, с ними должно быть очень весело. Ева, очевидно, ощущала дискомфорт в ее присутствии, и я понимала почему – сама она слишком отличалась характером от бабушки, так же, как и я внешне от Самюель.

   – Чего-нибудь съешь, Пончик? – так меня Серафима начала называть с первого раза, как я гостила у них.

   Ева покраснела до самых ушей и слабо запротестовала, но я не обижалась.

   – Если вас не затруднит, – есть мне хотелось регулярно, и не надо было гадать, куда же все это лезет.

   – Конечно же, не затруднит. Когда я была беременна мамой Евы, Ив, то ела постоянно, мой тогдашний муж боялся, что я лопну, – отмахнулась она, усаживая меня за стол на маленькой, почти в два раза меньшей, чем у меня дома, кухне. Передо мной сразу же появился кусок пирога с мясом и стакан молока. – Евелин не ест мяса, так что хоть ты мне составишь компанию.

   Через минут пять к нам присоединились Бет и Теренс, столь же бесцеремонно затянутые на кухню. Ева нервничала и с кислой миной наблюдала за тем, как мы поедаем пирог. Она была вегетарианкой, и неодобрение, сквозившее в ее глазах, скрыть было не возможно.

   – Бедная девочка, – качала головой мисс Серафима, – что это за глупости? Человеку неестественно не есть мясо. Вот во время второй мировой, у нас нормального мяса то и не было, мы ели то, что было в магазинах. Но ведь теперь есть все, что душе угодно, так зачем же так ограничивать себя.

   Я на миг перестала жевать. Я лишь теперь поняла, что бабушка Евы ровесница Калеба, и не стань он вампиром, был бы сейчас таким же, как она. Я смотрела в ее изборожденное морщинами лицо, и не могла себе представить его таким же. Мне стало страшно.

   – Я не ем мяса не потому, что ограничиваю себя в чем-то, – терпеливо объяснила ей Ева, несомненно, уже не впервые. – А потому что мне жалко животных, которых убивают ради этого.

   На ее слова мисс Серафима промолчала, видимо оставаясь при своей точке зрения. И я была больше согласна с ней, чем с Евой, не знавшей, что такое голод. Бывали такие дни в моей прошлой жизни с Фионой, когда мы не ели с ней по несколько дней, потому что все деньги уходили на очередную дозу или же проигрывались в карты. Тогда мы, как последние попрошайки, шли к дому родителей Фионы, чтобы поесть. Дед и бабушка, конечно же, принимали нас в своем роскошном особняке, и, словно подавая милостыню незнакомому человеку, разрешали поесть на кухне. Я была маленькой, но мне запомнилось выражение лица Фионы, с ненавистью поедавшей почти отходы со стола родителей. Мне не было ее теперь жалко, она сама дошла до этого, но и простить их я не могла, ведь сама я была не виновата.

   – Знаешь, Ева, в жизни не все так просто, иногда нужно убивать, чтобы выжить, просто ты еще никогда не оказывалась в такой ситуации, – задумчиво сказала я, перемешивая в стакане остатки молока.

   – Не думаю, что, даже попав в такую ситуацию, смогу убить, – горячо возразила она, я же улыбнулась. Ева была старше меня почти на два года, но я казалась себе намного взрослее. Со мной произошло столько всего, что казалось, будто бы я прожила целую жизнь.

   Я перехватила сожалеющий взгляд мисс Серафимы и, устыдившись, отвернулась. Она все поняла по выражению моего лица, увидела боль и испытания выпавшие мне. Несомненно, ей за жизнь досталось не меньше, но ведь мне еще не было и шестнадцати. Я разозлилась. Почему так получилось? Чем я заслужила все, что со мной случилось?

   Еще недавно, читая книги и видя, сколько нужно пройти испытаний главным героям, чтобы получить счастье, как награду, я надеялась, что и со мной будет также. Но не теперь. Больше я не верила глупым сказкам. Просто каждому человеку везет по-разному. В чем-то мне повезло – теперь у меня есть Самюель и Терцо, а где-то далеко Прат, и, конечно же, Ричард. Они моя семья и этого уже ничто не изменит. Вряд ли всем везет в этом так же, как и мне. А со всем остальным можно примириться.

   Наконец-то мы были готовы смотреть фильм. Теренс захватил целую стопку дисков с фильмами Хичкока, и мы сразу же разошлись во мнениях, какой будем смотреть. Я и Теренс настаивали на "Психо", Ева и Бет хотели посмотреть "Птицы". Вопрос решился сам собой, когда оказалось, что в коробке от "Птиц", не хватает одного диска.

   Старая версия "Психо" мне нравилась больше, чем вариант с Джулианной Мур, хотя он тоже был снят интересно, но что может быть сравнимо с классикой?

   Возвращалась я домой затемно, развезя по домам Теренса и Бет, в надежде, что церковный комитет мамы уже покинул наш дом. Мне хотелось покоя и не видеть никаких чужых лиц – не было сил натянуто улыбаться. Но, приехав домой, я вообще никого не застала. Самюель оставила мне записку, что пошла отнести кофе отцу и Грему на речку. Значит, писала она ее, когда в доме оставался кто-то из гостей. И мне не надо было объяснять, куда на самом деле отправилась Самюель. Охота, как необходимость.

   Было еще не поздно, а я ужасно устала, помогая Самюель с угощениями. Но мне нужно было сделать домашнее задание. Справившись с ним довольно быстро, я даже не знала, чем себя занять. Мой взгляд упал на коробки с не распакованными вещами. Подумав минуту другу, я отказалась от этой мысли. Возможно, я не была готова к тому, чтобы снова вернуть в свою жизнь часть того, что было в Чикаго. Я все еще не могла рисовать или подумать о гитаре, потому что не считала себя заслужившей такие дары природы. Чем я заслужила их?

   Не желая расстраиваться более, я, как и прежде, достала снотворное. Мне не хотелось видеть сны или мучиться не нужными мыслями перед сном. Зачем? Все они ни к чему не ведут. Я целый вечер старалась избегать думать о Калебе, но думала постоянно. Когда он был здесь, мне казалось, что это трудно – видеть его постоянно. Но уехав, он просто отравил мою жизнь. Где же ты, и о чем думаешь? Я сомневалась, что обо мне.

   Выключив лампу, я подумала о сестрах Стоутон и их военном бинокле. Может все же подарить им телескоп? И таблетки наконец-то подействовали.

   Четверг. Я, как и все, ожидаю возвращения Калеба. Наверно поэтому день с самого утра начался неудачно. Совершенно случайно в спешке я разбила вазу, подаренную мне Доминик. Поплакав над ней минут пять (я отчаянно уверяла себя, что слезы именно из-за вазы), я спустилась вниз. Самюель и Терцо, у которого сегодня был выходной, никак не озвучили мое опухшее лицо. Наспех поев, как обычно угрюмо и молчаливо, я побежала заводить машину и на выезде пробила колесо. Отвезти меня взялся Терцо на своей Ауди А6 серебристо белого цвета. Родители молча переглянулись, когда я бурчала, что опаздываю в школу. Я естественно заметила заботливый взгляд Самюель и поняла, какой разговор меня ожидает в машине с Терцо, а потом и по приезду из школы, несомненно, уже с Самюель.

   Он недолго ждал, чтобы заговорить. Только дом скрылся за деревьями, Терцо развернул ко мне лицо с тревожными глазами.

   – Рейн, мы с мамой понимаем, все, что случилось за последние полгода слишком тяжело, чтобы вынести одной. Ты не можешь вечно молчать о том, что тебя тревожит. Мы переживаем, я не могу сказать, что понимаю все, что твориться в твоей душе. Но и молчать, видя твое ухудшающееся настроение, становиться все труднее.

   Я наклонилась вперед, будто бы ищу упавшую на пол ручку, сама же старалась незаметно вытереть подступившие к глазам слезы. Как ему объяснить тревожащие меня обстоятельства? Разве я могла рассказать о Калебе? О том, как тяжело чувствовать себя чужой среди них и ужасно одинокой. Понимать, как прекрасны они, и какой я чувствую себя рядом с ними. Все вокруг живут и наслаждаются жизнью, мне же приходится быть заточенной в собственном теле, которым управляю не я, а маленькое существо, не способное мыслить. Как объяснить ему, что я не могу дождаться времени, когда наконец-то смогу избавиться от ребенка, отдав его им, и забыть эту страничку в своей жизни, так же, как постаралась забыть все связанное с Фионой? Как ему объяснить все то, что гложет меня, если я и сама не могу во всем разобраться?

   – Я не готова говорить об этом, пока.

   Мне пришлось отвернуться, чтобы не видеть какой болью наполнились глаза отца. Все что случилось со мной, не в меньшей мере отражалось и на них. Самюель и Терцо страдали вместе со мной, только не каждый день, а лишь в те дни, когда скрывать все те чувства, желающие вырваться наружу, я просто не могла.

   – Тогда поговорим о Калебе, – предложил он, спустя несколько минут.

   Я удивленно и насторожено обернулась к нему.