Текст книги "Солнце Бессонных (СИ)"

Автор книги: Юлия Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

   – Почему с тобой все так сложно, – устало покачал головой он. – Я вовсе не это хотел сказать.

   Калеб потер лицо. Такой простой человеческий жест о многом мне сказал. Неужели он боится моего отказа? Впервые за сегодня я принялась тщательнее прислушиваться к тому, что он сейчас скажет.

   – Я хотел сказать тебе, что ты нужна мне, и совершенно не так, как остальные девушки. Но теперь я действительно понял, как много есть парней, более достойных тебя. Мне жаль, что все так вышло, что я навязывал тебе свое внимание, и я пойму, и приму твой выбор. Я смогу жить со всем, что произошло. И не буду больше тебя тревожить.

   Он замолчал. Я тоже молчала. Все его слова никак не могли сложиться в четкую картинку.

   – Мой выбор? Какой выбор? Что я должна выбирать? Дружбу с тобой, или что?

   Калеб посмотрел на меня очень странно, и легким движением, почти как полет тени, оказался около меня. Его ладони взяли мое лицо, и это было так неожиданно приятно. От его аромата и холода мои нервы начинали сдавать. Это было почти болезненно – чувствовать его рядом.

   – Ну разве я говорил о дружбе?

   Он с легкостью притянул меня ближе, и наши глаза оказались на одном уровне. Я увидела, точнее говоря, впервые Калеб показал мне все свои чувства, о которых я так давно мечтала.

   – Я, хочу, чтобы мы были вместе. Чтобы ты всегда была моей. Просто ты не понимаешь, какую цену тебе придется для этого заплатить. А я понимаю, и выходит, что ты пожертвуешь ради меня многим, а я ничем. Ничего не сделав, я получу сокровище. За эти четыре дня я понял, что такое – жить без тебя, но видеть тебя нечастной, будет еще хуже. Я все пойму и отпущу тебя. Ты не должна любить сильнее, чем я, так зачем мне тебя мучить?

   Я все еще не могла поверить в то, что он говорит. Я нужна ему? Но почему? Почему он хочет, чтобы я всегда была только его? Зачем ему я?

   – Ну зачем тебе я?

   – Какая же ты глупенькая, – Калеб нежно прикоснулся лбом к моему лбу. – А зачем тебе я?

   Я грустно улыбнулась.

   – Потому что, ты мое счастье.

   Мне было стыдно признаваться ему. Я боялась быть отвергнутой, но боялась промолчать, потому что тогда, Калеб никогда не узнает о моих чувствах.

   Он с глухим стоном обнял меня.

   – Подумай, о чем ты говоришь? Я же вампир, я ошибка эволюции. Представь, какова твоя жизнь будет без меня – там всегда будет солнце!

   – Но зачем мне жизнь без тебя, – сглатывая слезы, созналась я. – Всю эту неделю я не жила, я существовала, потому что тебя не было рядом. Зачем мне солнце, я же дождь?!

   – Ты будешь жалеть потом, – гнул свое Калеб, но радостно слушая его, я чувствовала, что он сдается.

   – Это ты будешь жалеть, когда я стану самым некрасивым вампиром, – мягко сказала я.

   – Какая же ты глупая, прекрасней тебя нет, – глухо сказал Калеб и его объятия стали намного тверже.

   – Только ты должна пообещать мне – если у тебя появится возможность полюбить кого-то нормального и жить как все, то ты оставишь меня, даже если я буду умолять тебя не делать этого.

   Калеб внимательно смотрел на меня, затаив дыхание и ожидая ответа. А я не могла себе представить Калеба, который мог бы меня умолять.

   – Я по пятницам и на голодный желудок обещаний не даю.

   Ощутив его цепкие пальцы на своих руках, я почувствовала боль и знала, что завтра там будут синяки. Да только что с того. Я нужна ему! Я нужна!

   Калеб смотрел на меня, не отрываясь, не зная, что и думать, но я не дала ему возможности снова что-то решить за нас двоих, как в ночь на понедельник. Я впилась в его губы поцелуем, и этого хватило, чтобы его руки вернулись к моему лицу.

   На миг я оторвалась от него, и Калеб, не сопротивляясь, замер.

   – И только посмей меня бросить еще раз! И никогда не отдаляйся. Поверь, я этого не переживу.

   Как тяжело было признаваться в своих мучениях ему. Он же смотрел ласково и виновато.

   – Кстати, – чтобы разрядить обстановку добавила я, – я стащила твой спальник.

   – Что? – непонимающе уставился он на меня. – Но зачем?

   – Я думала, что сегодня наш последний с тобой разговор. Я хотела, чтобы отец стер все воспоминания о тебе, но спальник я не желала отдавать. С ним связана самая прекрасная ночь в моей жизни.

   – Ты хотела забыть меня?

   Калеб болезненно сжимал мои плечи, но я молчала. Пусть он сам все поймет.

   – Неужели я настолько нужен тебе?

   – Больше, чем ты можешь себе представить. Еще с самого первого дня.

   Всего лишь мгновение он смотрел на меня, прежде, чем я решилась поцеловать его снова. Жгуче, страстно, как никогда раньше никого не целовала. Я никогда не думала, что беременные могут чувствовать такое.

   – Стоп, нужно остановиться, – Калеб насилу оторвался от меня, – ты даже и не знаешь, что делаешь со мной своей невинной решительностью.

   – То есть, – мой затуманенный взгляд обратился к нему. Я просто не могла заставить себя оторваться от Калеба.

   – Во мне больше от мужчины, чем ты можешь подумать. Я хочу тебя, и это чувство приобретает силу.

   – Ты хочешь сказать, что вампиры, так же как и люди?... – обалдела я.

   Калеб мягко рассмеялся и прошелся по моей щеке носом. Он нежно втянул в себя воздух, и я затрепетала от такого простого движения.

   – Так же, как и люди, – подтвердил он, – только я не думал, что ты можешь чего-то не знать о вампирах.

   Я смутилась.

   – Ну, знаешь, такого я с родителями не обсуждала, хотя по рассказам Прата, должна была догадаться. По крайней мере, теперь знаю, как они коротают ночь, когда не бывает Грема.

   Калеб фыркнул мне в шею, и я поняла, что он смеется.

   – Ты и не представляешь, что я видел в их воспоминаниях.

   – Не надо, – застонала я, и уткнулась в ворот его футболки, холод его кожи остудил вспыхнувший румянец. – Тоже мне, романтик. Рассказываешь мне о том, что ЭТИМ занимаются мои родители.

   Мы рассмеялись, и чувственное напряжение, сковавшее наши тела, немного спало.

   – Да, глупо получилось.

   Мы немного полежали молча, и я с наслаждением поняла, как уютно мне около Калеба, словно так и должно быть. И, понимая, что он, наконец, мой, я чувствовала не просто торжество – я понимала, что впервые не одинока.

   – Да, я хочу быть твоей, – тихо сказала я, и, задумавшись на миг, добавила, – всегда.

   – Я знал, ты передо мной не устоишь, – прошептал мне Калеб, нежно прикоснулся шершавыми губами ко лбу и вновь зарылся лицом в волосы, словно боясь меня отпускать.

   – Ты с ума сошел, – фыркнула я, – отказаться от парня с такой попкой.

   Калеб рассмеялся и приподнялся надо мной на локте.

   – С тобой мне никогда не будет скучно. К тому же твои несдержанные поцелуи заставляют думать меня о многом.

   Я зарделась. Мне думалось о том же. Неужели я так развратна? Или все же именно он вызывал во мне бурю таких эмоций?

   Спустя час, Калеб нехотя выпустил меня из своих объятий. Нужно было ехать домой, и он это понимал.

   – Я тебя отвезу, – тоном, не терпящим пререканий, сказал он, – когда ты паркуешь машину, у меня волосы дыбом встают на затылке.

   – Впервые с того момента, как села за руль, я во что-то врезалась и это – сегодня, – гордо ответила я. – Некоторое время Ричард брал меня с собой на картинг.

   – Ричард? – насторожился Калеб. Неужели в его голосе прозвучала ревность?

   – Ричард, сын Прата. Он мой сводный брат, так как жил с Самюель и Терцо, пока полгода назад не женился. Его жену зовут Мизери. Она молодой вампир, потому они теперь не живут с нами,– я пожала плечами, не желая выдавать, насколько эта тема для меня болезненна. – Самюель вам рассказывала. Они решили некоторое время пожить в среде главной семьи Человечных.

   – Не помню, – смутился Калеб, – я все время слушал только то, что касалось тебя.

   – Я тоже, – несмело ответила я.

   Мы вновь припали друг к другу, и я удивлялась и гадала, думая, пройдет ли эта патологическая страстность. И надеялась, что нет.

   Мягко отстранившись, Калеб помог одеть мне куртку и вынес из дома на руках. Я почувствовала себя смущенной, но не стала протестовать. Хотя бы в этот раз, пообещала себе я.

   Расстались мы у моего дома, еле оторвавшись друг от друга. Это было как наркотик – чем дольше мы целовались, тем больше мне хотелось не отрываться от него.

   Засыпая, я боялась, чтобы завтра все это снова не пропало. Для вампира Калеб был слишком неуверен в себе. Или во мне. В любом случае, ответов я не знала, и не хотела знать. С этого дня самым важным в моей жизни стал Калеб.

   Глава 15. Вместе

   Ваши души горят ярко, и есть мечты в светлое будущее

   За горизонтом лежит мрачный мир

   (Same Old Song, Pain)

   Я проснулась и, с утра, первой моей мыслью было позвонить Калебу, чтобы узнать: вместе ли мы еще сегодня или вчера это было повторение воскресенья? Но мне не пришлось никуда звонить.

   Я резко выпрямилась на кровати, услышав кроме смеха родителей внизу, и его голос. Он что-то возбужденно и громко говорил, но что именно, понять было не возможно. Не знаю, когда в последний раз собиралась так быстро.

   Я со стоном посмотрела на себя в зеркало – минувшая тревожная неделя оставила на моем облике свой след. Единственным улучшением после нормального сна, был цвет кожи. Синяки под глазами почти прошли, скулы остались все так же остро очерчены, зато глаза... глаза сияли. Потому что внизу сидел Калеб, и он ждал меня!

   Видя свое отражение, я думала, что вчера я должна была отговаривать его от себя, а не наоборот. Глупец, как бы я смогла без него прожить, зная, что и он любит меня? Все, о чем я могла думать – был он, и если не было его, то и ничего не было.

   Безуспешно попытавшись замаскировать синеву под глазами, я поспешила вниз. Мне было немного стыдно от мысли, что они слышали, как я металась наверху, в попытках привести себя в более или менее нормальный вид. Но все мысли вылетели из моей головы, только я увидела Калеба.

   Как всегда в простых футболке и джинсах, Калеб стоял, небрежно прислонившись к стойке – выглядело это, конечно же, как реклама кухонной утвари. Как тут не почувствуешь себя пустышкой? Мне стало больно дышать, ведь я понимала, как проста по сравнению с ним. Зачем я ему? В очередной раз задавалась вопросом я.

   Совершенно забыв о родителях, я бросилась в его раскрытые, ожидающие руки, чтобы насладиться долгожданным сладким поцелуем.

   Деликатное покашливание Самюель и грозное молчание Терцо, отрезвили меня. Мои щеки пылали, когда я посмотрела на отца.

   – Милая, я все понимаю, сейчас другие нравы, но пожалей старика, – Терцо был одновременно смущен и удивлен. Он не ожидал, что его дочь выросла уже настолько, чтобы целоваться с мужчиной.

   Смех Самюель прозвучал, как дуновение свежего ветерка в грозящей тишине.

   – Любимый, только не надо о пестиках и тычинках, у них в школе про все подробно рассказывали на курсе биологии, еще три года назад.

   – Я не о том, – Терцо, привычным жестом пригладил свои волнистые волосы, – она слишком быстро выросла. Мне всегда будет казаться, что она слишком молода для любви. Вчера были куклы, сегодня она уже завела себе друга.

   – Нет, пап, – поправила я его, – совершенно недавно я забеременела, а в куклы я не играю еще с двенадцати лет.

   Я улыбнулась его реакции на наши отношения с Калебом. Еще недавно он сам меня расспрашивал обо всем, а теперь говорит так, будто бы я завела себе домашнего любимца. Поискав руку Калеба, я прикоснулась к ней, и он ободряюще сжал мою. Как, оказывается, хорошо иметь поддержку. Больше я не одна.

   – К тому же, у меня в Чикаго тоже были парни, – осторожно напомнила я отцу, при этом заметив, как поморщился Калеб. Он ревновал, догадалась я.

   – Но они же были сопляками, – иронично заметил Терцо. Я знала, что отец любит Калеба, и все же понимала его отцовские чувства. Как мой отец, он будет считать, что на свете нет мужчины достойного меня. – Хотя, возможно, все к лучшему.

   Услышав это, Калеб заметно расслабился.

   Я улыбнулась. Слишком спокойно они об этом говорили, значит, эта тема уже обсуждалась, и кандидатура Калеба давно была утверждена. А почему бы и не Калеб? С ним я никогда не буду одна. Причем никогда ассоциируется с всегда. Вечно. Бесконечно мы будем вместе. Через несколько лет, я выберу другую жизнь, и в ней будет только Калеб. А родители будут слишком заняты воспитанием детей. Они будут любить меня, как и прежде, только времени для меня у них поубавится.

   – Я так понимаю, родительский совет уже состоялся, и ты, так, чисто из родительского обязательства, решил меня немного помучить, – стараясь не рассмеяться, строго спросила я.

   – Ну, уж прости, – вмешалась в разговор Самюель, – трудно было не заметить, что между вами творится. А уж всю эту неделю...Мы, как и все родители, надеялись, что ты встретишь кого-нибудь немного поздней, но все же, я рада, что это Калеб.

   – О, прошу, – закатала я глаза, – все потому, что отцу нравится играть с Гремом в шахматы, вот вы и решили нас сосватать.

   – Замуж я тебя пока что не гоню, – фыркнула Самюель, и ее серебристые волосы, немного выбившиеся из идеальной прически, заколыхались в такт, глаза, светлые и прекрасные, искрились. – Можешь с ним пару лет повстречаться, все же шестнадцать лет слишком юный возраст.

   Мне пришлось нарочито беззаботно рассмеяться, ведь я поняла – она говорила не о свадьбе, а о времени, до моего превращения. Но им не о чем беспокоиться. Меня устраивало быть человеком еще несколько лет. На это у меня было много причин. Наверное, я бы горько разочаровала родителей, узнай они, что дети в этом списке были на последнем месте.

   Калеб болезненно сжал мои плечи, и я невольно обернулась к нему. В глазах Калеба было так много любви и тревоги. Я вернула ему взгляд, и говорил он только о любви. Вчера мы так об этом и не говорили. Мы ничего не знали о планах друг друга на будущее. Видимо такая мысль только что пришла и к нему.

   Как много еще мне о нем нужно узнать. Обо всех тех годах, прожитых без меня. И о многом поговорить. Из того, что он вчера рассказывал, мне почти ничего не довелось узнать о нем. Картинка, созданная им, передавала лишь часть того, что я хотела бы знать. Все выглядело как-то разрознено, порезано на части. Его прошлое и настоящее все еще оставались загадкой.

   Я глянула на часы и ужаснулась.

   – Мы опоздаем в школу!

   Родители и Калеб, к моему неудовольствию, расхохотались. Что было смешного в том, что я сказала?

   – Милая, с Калебом ты теряешь счет времени, – улыбнулась нежно мне Самюель, – сегодня суббота.

   – Ничего, дорогая, кажется, не одна ты у нас с ума сошла – твоя мама тащит меня в Лутон, покупать детские вещи!

   Я натянуто улыбнулась. Видимо планировалось и меня сегодня взять с собой в город. Могли бы хоть что-то сказать. Благо теперь у меня была причина не ехать.

   – Удачно вам побродить по магазинам, – я не смогла скрыть напряжения, но даже если они и заметили что-то, то не стали говорить.

   Я решила поскорее убраться из дома, пока они не передумали, и не начали говорить об именах для детей. Мне не хотелось при Калебе выказать все свое отчуждение, связанное с ними.

   – Мы гулять, – неуверенно сказала я, но улыбка Калеба сказала мне, что он согласен. Видимо не только я считала, что нам нужно побыть наедине.

   – Надеюсь, мне не надо напоминать об уроках, – вдогонку бросил Терцо, и Калеба рассмешили его слова. Мне же такая шутка показалась неудачной. Иногда я чувствовала себя взрослее своих неполных шестнадцати лет, и напоминание о школе было даже каким-то болезненным.

   Мы выбрались из дома и, не сговариваясь, пошли к беседке.

   – Это так интересно, наблюдать за вами. У тебя чудесные родители, когда-то такими были и Грем с Патрицией.

   Я робко улыбнулась, подумав о том, что мне не нужно больше вырывать свою ладонь, или отворачиваться от его объятий. Теперь все было по-другому. Я даже как-то странно себя чувствовала рядом с Калебом. Раньше мне постоянно приходилось занимать оборонительную стойку, теперь же я даже толком и не знала, как себя вести с ним. Не понимала, могу ли я просто взять и обнять его, или же поцеловать. Мы словно только встретили друг друга.

   – Они – идеальные родители, – отозвалась я, – всегда заботятся обо мне. У меня ни в чем нет нужды, и я не боюсь, что однажды, кто-нибудь из них станет наркоманом или алкоголиком. И я уж точно знаю, что в моей семье не будет развода.

   Калеб остановился, чтобы поправить мой шарф. Завязав его, он провел костяшками пальцев по щеке, и, когда я потянулась к нему, не разочаровал меня – поцелуй был таким долгим и сладостным, что я даже не сразу же поняла, что он меня спросил.

   – Расскажи о том, как они тебя нашли?

   В парке было свежо и прохладно, но даже в его сильных, прохладных объятиях мне не было холодно. Свет был тусклым, и все же я с наслаждением смотрела на деревья вокруг, клочки синего неба пробирались сквозь серость облаков, и можно было надеяться на солнце к концу дня.

   Я несколько минут помолчала, собираясь с мыслями. Калеб меня не торопил, просто обняв, он усадил меня к себе на колени. И я смогла уютно устроить свою голову у него на плече.

   – Может, будет лучше, если ты увидишь все события в моих воспоминаниях? – понадеялась я, заглядывая несмело ему в глаза. Мне хотелось думать, что я могу влиять на него, так же, как и его глаза на меня.

   – Не могу, – вздохнул Калеб, стараясь увернуться от моего взгляда. Так значит, он уже пробовал узнать все через воспоминания. – Эти воспоминания тоже блокируются тобой.

   – Это странно? – поинтересовалась я.

   – Не совсем. Большинство вампиров владеют достаточно иллюзорными способностями. Кто-то может влиять на людей и других вампиров больше, кто-то меньше. Я, например, получаю воспоминания только когда могу прикоснуться к человеку, значит, мне нужен надежный контакт. В первое время такие ощущения были неприятны, почти физически неприятны. Это значит, что я не влияю на эмоции или сознание человека. Скорее я как сосуд, в который поступает доступная информация, и сознание человека само сортирует, что отдавать, а что нет. Слишком сильные эмоции могут сделать некоторые воспоминания настолько ясными, словно я проживал их тоже. Другие же эмоции, делают воспоминания серыми и размытыми, концентрируясь лишь на некоторых деталях. А уж если человек не хочет что-то вспоминать и прячет это от себя, мне тоже нет доступа.

   Калеб говорил об этом так спокойно, почти без каких-либо изменений в лице, но почему-то, вслушиваясь в его голос, я все думала, как же хочу его поцеловать. Мне все еще казалось, что я не имею права проявлять к нему такие чувства.

   – Что за эмоции?

   Не смотря на то, что он сводил меня с ума близостью своего тела и лица, я все еще не утратила способность слышать и рассуждать. Его рассказ очень меня заинтересовал.

   – Разные люди, разные ситуации, – бесстрастно отозвался он, и я поняла, что он что-то умалчивает.

   – Эта эмоция у меня... страх? – неуверенно спросила я.

   Калеб отвел глаза, и мне вдруг перехотелось знать, что двигало моим сознанием, когда оно отказалось давать Калебу воспоминания.

   – Скорее боль... и отвращение, – нехотя сказал он.

   – Ясно, – прошептала я. Со страхом я умела бороться, но не с болью.

   – Ну, хорошо, – сдалась я, морщась про себя, что мне приходиться делиться чем-то слишком личным. Но зато потом я тоже смогу потребовать взамен что-то равноценное.

   – Условие, – улыбнулась я. – Баш на баш. Моя история на какую-нибудь твою, столь же личную.

   – У меня от тебя никогда не будет тайн, по-моему, худшее ты и так уже знаешь, – вздохнул Калеб и на один короткий миг прижался к моим губам в легком поцелуе.

   Конечно же, мысли о шантаже сразу же вылетели у меня из головы. Я задрожала и прильнула к нему. Раньше я ни к кому не чувствовала такой тяги. Сродни дикому голоду, когда мое дыхание, казалось, не было возможно без его губ.

   Наверное, нам не хватило бы и вечности, насладится друг другом, но Калеб первый мягко отстранился и снова просто обнял, видимо все еще ожидая моего рассказа.

   Мой тяжелый вздох не поколебал его решения, и я уступила, постаравшись сосредоточиться, но легче это было сделать, выбравшись из его объятий. Я без трудностей сделала, как хотела, и Калеб не остановил меня, хотя взгляд его не был радостным. Проигнорировав свою ответную реакцию, я отошла подальше.

   – Наверное, нужно начать с самого начала. Я родилась 8 декабря 1993 года, в семье Фионы Сторк, в Нью-Йорке, кто был отец, не знаю, и вряд ли знала и сама Фиона. Насколько знаю из ее дневников, пока она была беременна мною, то наркотиков не принимала, вплоть до того, как мне исполнилось 2 года. Мне жаль, что я не помню ее такой, какой она была тогда. Зато я помню, очень смутно, то время, когда она изменилась. С нами начал жить какой-то парень, и когда это закончилось, в поисках утешения Фиона начала принимать наркотики. Это я тоже узнала в ее дневнике. Она была слабая и бесхарактерная, и именно потому кинулась к простому средству. Сначала, как она писала, ей была просто необходима передышка, но она не заметила, когда все стало привычкой, зависимостью. Она подсела...

   Я стояла спиной к Калебу и не хотела, чтобы он видел, как мне тяжело рассказывать ту свою часть жизни, о которой я и не хотела знать, или помнить.

   – Мне исполнилось три, когда Фиона попала в больницу из-за первой передозировки, – я была маленькой, но помнила теперь, когда рассказывала ему, все так четко, с ужасающей реальностью. – Тогда родители Фионы, мои распрекрасные дедушка и бабушка, решили совершить акт милосердия и отправили ее в частную лечебницу, а меня в приватный интернат. Именно тогда я впервые узнала, что кровать может не вонять, а еда быть неиспорченной. К сожалению, Фиона действительно любила меня, она ушла из лечебницы, так и не пройдя до конца курс, и забрала меня из пансионата. Продержалась она 4 месяца,... хотя, может и больше, я не помню, в ее дневнике даты зачастую отсутствовали. На этот раз Фиона сорвалась из-за смерти своего брата, жаль я не помню, как его звали, – удивилась я сама себе, ведь только он, кажется, любил нас. Приходил время от времени убрать, принести чистую одежду и продукты, и это еще до того, как Фиона лечилась. А также он играл со мной. Как-то нечестно не помнить его имени. – Фиона называла его Чаки, но я не знаю, настоящее это имя или прозвище, данное в детстве ею. Что именно случилось с ним, я тоже не знаю, просто однажды Фиона начала снова. Но тогда я еще не понимала, что все будет снова плохо. На протяжении двух лет она время от времени снова попадала в лечебницу, я в интернат. Те времена вспоминаются мне светлыми днями, среди череды постоянных ночей. Фиона со своей вечной депрессией и веренице кавалеров, зачастую таких же опустившихся наркоманов, как и она, перестала быть для меня матерью и хоть какой-то опорой. Интерес родителей к Фионе, становился все меньшим, меня они вообще почти не признавали. И хоть казалось, все хуже некуда, но Фиона смогла сделать нашу жизнь куда более ужасной. Она решилась продавать наркотики. У нее ведь была своя квартира, и наркоманы часто ночевали и даже питались у нас, могли оставить свои вещи, эти так называемые друзья. Она связалась с какими-то бандитами, только так их и называла мать Фионы, время от времени появляясь в нашей квартире, чтобы убедиться, не умерла ли ее дочь.

   Сначала Фиона действительно неплохо зарабатывала на этом, но она стала воровать наркотики. Когда бандиты об этом узнали, ей пришлось расплачиваться кое-чем другим. Но и это продлилось недолго. С каждой неделей она принимала все больше, продавала все меньше, стала похожа на зомби. Даже и не помню, ели ли мы тогда, хотя, думаю, да. К тому времени я уже могла приготовить себе яичницу поджарить хлеб, понятное дело, ни в какой детский садик или школу я не ходила. И каждый день видела одну и ту же картину. Чтобы избегать встреч с этими ужасными типами, я пряталась в каморке и игралась теми игрушками, что мне покупал когда-то давно брат Фионы.

   Я закрыла глаза, и словно все это произошло вчера, перед моим внутренним взором встала та каморка, и те грязные, замызганные игрушки, давно поломанные и утратившие цвет. А за этой картинкой другая – последний день, когда я видела Фиону живой.

   – Помню, в тот день Фиона была напугана, настолько сильно, что даже доза не успокоила ее. Думаю, когда она собиралась на встречу со своими поставщиками, то подозревала что-то. Раньше они сами приезжали к нам, а теперь потребовали, чтобы она приехала к ним. Видимо потому и взяла меня с собой, – я горько улыбнулась, прежде чем сказать следующее. – Думала, что они не станут трогать ее, если с ней буду я. Как же она ошибалась.

   Вспоминая теперь тот вечер, я была благодарна, что Калеб не делает попыток обнять меня или пожалеть. Мельком глянув на Калеба, я увидела, что он задумался и вовсе не шевелится, но я понимала, как ему должно быть тяжело. Его глаза были закрыты, поза свидетельствовала о расслабленности, но желваки на скулах совершенно не говорили о его спокойствии. Он был так прекрасен и органичен среди этой увядающей осенней красоты. Смотря на него, я все еще тяжело воспринимала, что он пока что не полностью мой. А только какая-то его часть. Потому что пока я не знаю о его прошлом, а он о моем, мы не можем считать, что полностью знаем друг друга.

   – От криков и громких голосов, – продолжила я, стараясь не выдать в голосе напряженности, – я испугалась и начала плакать. Кто-то из них, этих людей в темной одежде, ударил меня, не помню было ли больно, но вдруг я оказалась на полу, вся в крови, испуганная еще больше, и понятное дело, голосящая во все горло. Фиона, наконец, поняв свою оплошность, бросилась защищать меня. Сначала раздался чей-то грубый смех, такой неприятный и скрежещущий, а потом несколько выстрелов,... а в следующий миг, вынырнув, будто из темноты, я поняла, что лежу на улице, среди мусора, залитая кровью сильнее, чем раньше, и думаю, что это, большей частью, была кровью Фионы. Знаю, что не могла пошевелиться или встать, а только лежала и гадала – когда же появятся ангелы. Потому что они должны забрать меня на небо, если со мной что-то случится – так говорила нам одна из монахинь в интернате.

   И тут появились они. Двое людей, или точнее ангелов, как решила я. Двигались они слишком быстро и говорили хоть и на знакомом языке, но опять же, слишком быстро, чтобы я могла все разобрать. Прекрасное лицо Самюель зависло надо мной, и тогда я полностью уверилась, что ангелы пришли за мной. Она светилась для меня ярким белым пятном в этом темном закоулке. Тогда я уже понимала, что такое смерть, но еще не боялась ее. Я думала лишь о том, что стану скоро такой же красивой. Как теперь помню, о чем они говорили:

   "– Ты сошла с ума! – в ужасе выкрикнул Терцо, удерживая ее за плечи. – Она ребенок.

   – Но ее кровь... – застонала Самюель, – я не могу сопротивляться этому запаху! Она особенная. Мне тяжело просто даже смотреть на нее..."

   – Самюель нетерпеливо принялась откидывать с меня мусор и, дрожа, опустилась на колени возле меня. Ее руки схватили меня слишком грубо, что я даже на миг испугалась, но она замерла, и ее дыхание стало прерывистым.

   Я улыбнулась деревьям, вспоминая это. Не было чему радоваться, тот вечер был ужасен, но все же, я нашла их. Мой оплот, мою крепость – своих родителей. Разве кто-нибудь мог, так же как и я, всегда и во всем надеяться на родителей? Для них не было ничего недосягаемого. И я не могла сделать ни одного ужасающего поступка, который бы вверг их в ужас или в исступление. Они могли простить мне все.

   – Самюель после рассказывала мне, что в тот момент боль, куда сильнее жажды и желания, проникла в нее, когда она увидела меня, окровавленную, худющую, замученную, одетую в грязную, почти нищенскую одежду и шепчущую ей, что она ангел. Она сказала, что так много перевернулось тогда в ее душе, и именно меня она так давно искала и ждала.

   А Терцо сначала так ничего и не понял. Его тоже мучило желание, но страх перед наказанием за убийство Особенной, напугал его. Он подумал, что я, видимо, уже умираю, потому как ничего больше, по его мнению, не могло остановить Самюель. Он просто не мог поверить, что ей удалось взять под контроль порыв и жажду. А когда Самюель попросила удивленного Терцо взять меня на руки, так как она еще не до конца была уверена в себе, он понял ее. Как он уже потом доверился мне, для них жизнь, оказывается, была только ожиданием меня.

   Они не могли поверить тому, что так негаданно стали родителями. Прат, конечно же, возмущался первое время, ведь я просто человек, и не должна знать о них, но Самюель и Терцо были непреклонны. Потом и он меня полюбил, намного больше, чем сам в этом признается.

   Я задумалась, не зная, что именно ему еще рассказать. Но о чем тут думать, мне теперь действительно хотелось, чтобы Калеб знал, почему я именно такая, как есть.

   – После похорон Фионы, оплаченных, кстати, ими, Терцо сделал все, чтобы меня удочерить. Первый год нам всем было тяжело...

   Я задумчиво пожевала губу, думая, стоит ли рассказывать Калебу обо всех подробностях. Я хотела, чтобы он знал меня, а не жалел. Все то, что произошло, теперь уже казалось чужим прошлым, которого я не боялась и не сожалела о котором.

   – Они привыкали к новому образу жизни. Хотя и до этого им приходилось оседать на одном месте – отец не мог избавиться от желания учиться, но новый рацион повлиял на всех. Ричард принял его куда охотнее, чем все остальные, сложнее всего было Прату. И все же, они все старались. Я в этот год плохо спала, прятала еду, боялась незнакомых людей. Но постепенно все забылось, я все-таки была слишком маленькой, чтобы многое принять всерьез. Постепенно, я пошла в школу, наверстав все упущенное дома с Терцо и Ричардом. К тому времени, он решил пойти учиться в Университет, и жил с нами постоянно в Чикаго, куда Терцо и Самюель решили переехать. Все мало-помалу вошло в русло, только последние полгода выпадают из счастливой картинки.

   Я развернулась, чтобы посмотреть на Калеба, но его не было на месте. Оглядевшись вокруг, я поняла, что он стоял возле меня. Молчал, и его глаза были грустны. Я улыбнулась, чтобы рассеять его тревогу за меня, и положила руку на его щеку, а он с наслаждением закрыл глаза. Мы несколько минут стояли так. И я знала, что теперь он может видеть ту мою часть прошлого, о которой я и сама не любила вспоминать. Было просто довериться.

   Я поняла, что теперь могу позволить не только ему видеть свои воспоминания, но и сама вспоминать. Вдруг перед моими глазами начали мелькать вспышки из прошлого, и я начала видеть такие подробности, каких раньше не помнила. Например, в чем были одеты Самюель и Терцо, или какими мне казались горячими руки Самюель. Что заказали мне поесть в гостинице, и как я заснула, почти в тарелке, и руки Терцо, ласковые и незнакомые, когда он укладывал меня в кровать. А также грозу на следующий день.