Текст книги "Солнце Бессонных (СИ)"

Автор книги: Юлия Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

   Я улыбнулась, понимая, что действительно свободна. Депрессия почти прошла, я чувствовала себя хорошо. И от странного поведения Калеба я не злилась как раньше, хотя мои чувства к нему становились лишь сильнее. Я каждый день ждала его, даже зная, что он будет отмалчиваться и разговаривать лишь в редких случаях.

   – Если я захочу об этом поговорить – то ты будешь первой.

   Было видно, что Бет приятно такое слышать.

   Ну, а я сделала вид, что не слышала ее слов о Калебе. Я и так слишком часто думала о нем, и что странно, на это откликался ребенок. Срок подходил к седьмому месяцу, и мой живот увеличился (куда уже больше!).

   Я все еще не могла понять, что же меня так раздражало в Калебе в последнее время, так как теперь, я почти не злилась.

   Чтобы отвлечься, я предложила Бет:

   – Подойди к крайнему ящику и открой.

   Она живо соскочила с моей кровати, чем напомнила мне, что я еще почти три месяца не смогу повторить подобное. Она театрально открыла дверцу со звуками "ТА-ДАМ!!!". В прозрачных чехлах висело куча одежды, напоминающей мне о Чикаго и обо всем том, что следовало забыть. У меня новая жизнь и старой в ней нет места. Мое умение закрывать на прошлое глаза, можно было назвать спасительным кругом. Половина всего этого было новым, купленным мной незадолго до ТОЙ ночи. С некоторых вещей я даже не срезала бирки.

   – Не хочешь помочь мне избавиться от прошлого? Как понимаешь, я еще полгода не смогу влезть в свой нормальный размер, а одежда стоит...

   Бет просто остолбенела. Она, трепеща, прикоснулась к одной из бирок и хрюкнула:

   – Ты сдурела, это дизайнерские вещи!!!

   Я смущенно улыбнулась. Конечно же, я могла объяснить Бет свое стремление к дорогому и шикарному. Но вряд ли она выдержала бы такую правду обо мне, учитывая то, что уже знала об изнасиловании. Как я могла рассказать ей, что первый год, после того как родители нашли меня, я припрятывала еду под кроватью, боясь, что завтра ее не станет. А о чем кричала моя машина? О деньгах! Но понять меня смогут лишь те, кто голодал. Наверное, такие люди еще долго откладывали еду в погребах и объедались до тошноты. Также я до этого момента накапливала вещи, боясь, что деньги когда-нибудь исчезнут. Главное, что родители перестали из-за этого переживать. Если бы Самюель могла, она, несомненно, плакала бы, когда я десять лет назад прятала еду и спала под холодильником.

   Не раз с Фионой мы голодали, когда деньги уходили на очередную дозу. И поэтому так странно было это вспоминать теперь, будто смотришь чужие воспоминания. Возможно, так чувствует себя Калеб, когда видит чужое прошлое.

   – И что, ты позволишь этим вещам залежаться? Мне тогда придется их выкинуть, они занимают место, а я должна купить себе подходящую одежду, – удивилась я, пожимая плечами. Я видела, как Бет загорелась, разглядывая вещи сквозь полиэтилен. И содрогнулась – это почему-то напомнило мне комнату Дрю. Мне вспомнилась, что его кровать была застелена чем-то подобным, странно, почему мне вспомнилось это именно теперь. Тогда я вообще не обратила внимания.

   Наверное, она решила, что я сошла с ума, но долго ее уговаривать не пришлось. Будь я на ее месте, вообще бы не сопротивлялась.

   – Выкинуть? – она в ужасе посмотрела на меня. – Тебя Чикаго разбаловал!

   Она покачала головой и принялась вытягивать вещи из шкафа.

   – Жаль у нас с тобой размер ноги не одинаковый, отдала бы тебе несколько пар обуви, – посетовала я, распаляя ее еще больше.

   – Боюсь, такой маленькой ножки, как у тебя, нет ни у кого в нашем окружении, – завистливо вздохнула она, разглядывая свой девятый размер, будто бы равняя с моим шестым, – Даже отрежь я себе пальцы, будет только 7.

   Я кинула в нее подушкой, смеясь:

   – Ты и так слишком красива, чтобы еще и ноги иметь идеальные!

   – Спасибо, – промурлыкала она, примеряя что-то зеленое, – думаю, это ты вполне можешь носить и сейчас. И тут есть еще несколько похожих вещей, их я тоже оставлю тебе. А вот этих две кофты так и просятся для Евы. Ты просто мне скажи, для кого это ты покупала с такими длиннющими рукавами? – сокрушалась она.

   – Думаю, я эти вещи и не мерила, купила, что понравилось, – пожала плечами я.

   – Какая расточительность, нужно научить тебя распоряжаться деньгами, – строго помахала она мне пальцем, напоминая этим жестом свою маму, при этом кинув на свою горку пару джинсов.

   Она моментально оценивала, что еще смогу носить я (к счастью таких вещей было не много), так как мы были почти одного роста, только вот у меня спереди были просто ужасно огромный живот и грудь, слишком большая, чтобы выглядеть скромно девичьей.

   – Не знаю, – капризно сказала она, – я и так уже набрала больше, чем за всю жизнь было у меня, но одна мысль, что вся эта красота будет обделена твоим вниманием, просто убивает меня.

   – И меня, – согласилась я с ней, – как только меня пустят за руль, съездим в Лутон, мне нужно купить одежду на зиму.

   – Давай в пятницу, заодно, если тебе нужно, купишь палатку и спальник на выходные. Они и потом тебе понадобятся, мы часто ездим на природу, – она говорила осторожно, будто проверяя, хочу ли я ехать.

   – О, очень хорошо,– жизнерадостно воскликнула я, и впервые за долгое время поняла, что не лгу. – А магазин музыкальных инструментов там есть?

   – Конечно же, у меня даже есть дисконтная карточка в одном из них, – ухмыльнулась она, так и не подумав спросить, зачем мне такой магазин. Но я ее понимала – в руках она держала что-то из коллекции Живанши.

   А я подумала о своей старой гитаре, разбитой в щепки и сожженной ещё в Чикаго в тот день, когда я узнала о своей беременности. Как же я давно не играла. Я надеялась, что ничего не забыла. Мне хотелось показать друзьям в субботу другую себя, уже не ту, какой была, но уже и не ту, какой они узнали меня здесь.

   – Пойду попрошу у твоей мамы какие-нибудь пакеты. Как же я донесу все это до машины Теренса? – качая головой Бет, выбежала из комнаты, оставив после себя пустоту.

   Бет была так жизнерадостна, цельна, полна до краев идеями и мечтами. Неудивительно, что мои родители были от нее без ума. Мама не могла нарадоваться нашей дружбе. Я и сама не могла поверить в то, что все это происходит со мной. Беременность, друзья, новая жизнь.

   И хотя казалось, что я постепенно выхожу из депрессии, снедавшей меня, все-таки оставалась вещь, не дающая мне покоя.

   Калеб Гровер.

   Я и так слишком часто думала о нем, особенно теперь, когда он приходил каждый день. Грем развлекал родителей, Калеб же приходил ко мне и почти весь вечер молчал. Он мог ходить по комнате и разглядывать мои вещи, при этом ничего не говоря. Его глаза часто задерживались на мне, и я надеялась что вот-вот, он хоть что-нибудь скажет. Но Калеб молчал, молчала и я. Иногда у меня вырывались саркастические фразы, типа:

   – Только не ройся в моем белье! – но что поделать – таков мой характер.

   Его же такое поведение очень веселило. А я чуть не грызла себе ногти, думая, чем бы его достать. Чтобы такое сказать, чтобы он перестал веселиться.

   Особенно меня злили его замечания по поводу не разложенных вещей и коробок. Я и сама видела, что комната выглядит полупустой и дикой, совершенно не обжитой. Ну, уж простите, у меня был не тот настрой, по приезду в эту глушь.

   Нередко он брал какую-нибудь книгу из тех немногих, что выжили перед переездом, и устраивался читать. Мне это не нравилось, потому что там были отмечены места, которые я любила. Ожидания того, что он будет насмехаться над этим, просто убивали меня. Да только вот он совершенно не смеялся. Калеб все чаще задерживал свои серебристо-серые глаза на мне, заставляя забывать о дыхании, да и вообще обо всем. Смотря на него, я никогда не могла понять, что он думает в данный момент.

   Что же ему от меня надо? – путалась я в своих мыслях. – Неужели он оставил очередную пассию и ему нечем заняться? Или же все-таки права была Бет: его притягивает ко мне, потому что я недоступна.

   Вот и сегодня, проводив воодушевленную Бет, я уселась в кресло у окна, куда в последнее время садился Калеб, и решила составить список того, что нужно будет купить в Лутоне. Помня прежнюю поездку, я знала, что смогу найти все, что может мне понадобиться.

   Комната наполнилась звуками моих любимых песен, а я раздраженно прислушивалась, не слышно ли на подъездной дороге звука машины.

   Легкий стук в дверь, который я едва смогла расслышать, и в комнату проскользнул отец, и, как и Бет, совершенно бесцеремонно завалился на кровать.

   – Самюель сказала, ты хочешь в пятницу поехать в город за покупками. А на выходные, на площадку для кемпинга "У Терри"? – как бы между прочим, заговорил он.

   Я посмотрела в его глаза, которые так любила, и чуть не заплакала: там было так много беспокойства. Как же много страданий я принесла им за последнее время. Истерики, крики, равнодушие, молчание, грубость, угрозы аборта. И это еще маленькая часть того, что я натворила. Наверное, нормальные родители такого бы не пережили. Но не мои. Они всегда готовы ко всему, в том числе и поддержать меня и защищать.

   – Я себя прекрасно чувствую, а в пятницу буду как огурчик, – заверила я его, с трудом сглотнув ком слез в горле. Как хорошо, когда тебя настолько сильно любят и доверяют.

   – Ну, хорошо, – качнул головой он, испытующе смотря на меня. Я видела, Терцо готов сдаться. – Все же лучше, чтобы за руль села Бет.

   – Пап, это у меня права липовые, а у Бет их нет вообще. Ей в начале декабря исполняется шестнадцать, а мне только через пять дней после нее, – напомнила я ему о своем шестнадцатилетии. Как жаль, мне точно не позволят пить на день рождении глинтвейн, мой любимый напиток – к тому времени я буду на девятом месяце.

   – Да уж, точно, – проворчал он, видимо вспоминая, как сам заказывал поддельные права. Просто иногда было важно, чтобы я сама могла сесть за руль.

   Я улыбнулась, смотря на его порванную футболку, совершено не вяжущуюся с его прекрасным, аристократичным лицом. Сейчас ему должно было бы стукнуть лет эдак сто пятьдесят, но на вид не дашь больше тридцати. Хотя, когда его обратили, ему было столько же, сколько и Грему – немногим больше сорока. Итальянский дворянин, он так сильно отличался поведением от Грема, что казалось, сошел с киноленты. Как же я была горда, когда мне говорили о красоте моих родителей. И как же, наверное, удивлялись люди, что у такой пары родилась такая, как я.

   – Я надеюсь, ты помнишь обо всех правилах на левосторонней дороге, и о том, как себя нужно вести в незнакомом городе? – он снова заговорил, как профессор.

   – Пап, я буду не одна, нечего переживать, – успокоила я его.

   – Мне было бы спокойней, если бы с вами поехал Калеб.

   Теперь пришло время нахмуриться мне.

   – Это женское дело – ходить за покупками, и я сомневаюсь, что он захочет.

   Отец посмотрел на меня внимательным взглядом, совершенно как Самюель, и заставил почувствовать себя неловко.

   – Ты же не спрашивала. А может он захочет?

   – Тогда скажу по-другому: я не хочу, чтобы Калеб Гровер ехал с нами.

   Терцо тяжело вздохнул.

   – Когда-то дамы были сговорчивее.

   – Это было в позапрошлом веке! – подразнила я его.

   Еще один тяжелый вздох, из которого я в очередной раз поняла, что он переживает. Его глаза неодобрительно потемнели.

   Отец ушел, плотно закрыв за собою дверь, видимо подумав, что я хочу побыть наедине. Я же в душе оценивала себя, вспоминая обо всех тех красавицах, что окружали и окружают Калеба.

   Если так подумать, роста я была нормального – 165 сантиметров. С красивой кожей, которая легко загорала, а зимой не выглядела сухой и вялой. В наборе моих обязательных достоинств были и темно-синие глаза, и для кого-то, например для Бет, с интересным цветом волос, хотя да, синие волосы, здесь были редкостью. Ну а что еще? Фигура как у всех. Я любила спорт, особенно лыжи, волейбол, плавание, но занималась ими не настолько серьезно, чтобы рассчитывать на пресс, как у Лин. Зато вроде бы выглядела пропорционально. Теперь только вот грудь смотрелась чересчур броско. Но что сделать – издержки беременности. Я оглядела себя в зеркало и поморщилась – с боку я выглядела как верблюд: за горбом поменьше следовал огромный горбище живота.

   Теперь я уже и не помнила, что говорили мне парни, с которыми я встречалась в Чикаго, но кажется, они упоминали все перечисленное мною выше. Странно, но никто так и не сказал мне, что я умная, талантливая или начитанная. Но все это тоже было частью меня. Никого из них не интересовало, какую музыку я слушаю, или что рисую в своих альбомах. Почему раньше я этого не заметила?

   Звука подъезжающей машины все не было. Поэтому я вылезла на подоконник, надеясь увидеть машину раньше, чем услышать. Я как раз устраивалась как можно удобнее, выпятив свою пятую точку по направлению комнаты, когда услышала сдержанный смешок.

   "Убейте меня!" – мелькнуло в моей голове, и медленно обернувшись, я чуть не застонала. Калеб, как всегда прекрасный, стоял в дверях моей комнаты, очевидно злорадствуя от представшей картины.

   Я вздрогнула от этой щемящей сердце ситуации. Как могла я раньше жить, не познав его красоты? И какой уродиной чувствовала себя, видя его – такого поджарого, с лицом модели или кинозвезды. Мне так хотелось прикоснуться к этому гладкому, бледному лицу, с вздернутой бровью и мягкими губами. Мраморно белое лицо действовало на меня магнетически.

   – Тебе помочь? – вежливо поинтересовался Калеб, наблюдая за тем, как я, краснея, пытаюсь вернуться на кресло.

   – Посмотрите, кто заговорил, – огрызнулась я, от досады на саму себя. Зачем я только вылезла сюда!

   Но видимо мое настроение не остановило его – он вмиг оказался рядом и как перышко взял меня на руки.

   – Как благородно, – скривилась я, стараясь не обращать внимания на то, как приятны его объятия. Для удобства я обхватила его шею руками, от чего наши глаза оказались на одном уровне. Я потеряла свое дыхание на мгновение и, кажется, мое сердце пропустило несколько ударов. Он сразу же нахмурился, скидывая это на мой спуск с окна. Как же плохо, что он может так чутко реагировать на мое сердцебиение и быть таким слепцом.

   – По-моему, тебе лучше присесть, может позвать кого-нибудь из родителей? – он обеспокоено положил меня на кровать, легко проведя рукой по лбу. Я еле удержалась, чтобы не задрожать, и явно не от холода. Тяжело было держать себя в руках рядом с ним, и скрывать свои истинные чувства. Хамить – когда хочется поцеловать, отодвигаться – когда хочется попасть в кольцо его рук.

   – Нет, все хорошо, нечего паниковать, – я постаралась быть грубой, маскируя дрожь в голосе. – Хотя можешь идти вниз, к взрослым, мне надоела твоя молчанка и вообще твое поведение. Я понимаю, тебе интересно доставать меня, но, думаю, я не заслуживаю такого поведения, только потому, что не считаю тебя самым красивым в мире. И не таю, как масло, когда ты опаляешь меня своими вампирскими глазами.

   Я уже не на шутку разозлилась, подумав о еще одном проведенном в тишине вечере.

   – Ну, раз уж ты не считаешь меня самым красивым в мире, – улыбнулся Калеб, совершенно игнорируя мою злость. Но что-то в его улыбке было мрачное, от чего я совершенно не думала, что его забавляет сложившаяся ситуация и мои слова, – тогда может, пойдем, прогуляемся. Мне уже надоело сидеть дома.

   – А тебя никто и не заставляет, – вспыхнула я, стараясь скрыть, как мне хочется пойти гулять с ним. Если не считать того случая, когда он подсел ко мне в машину среди леса, мы нигде не были с ним вместе на природе.

   Он, молча, кинул мне куртку, в который раз проигнорировав мое высказывание, и без разрешения нагнулся завязать шнурки на моих ботинках, очевидно, понимая, что без посторонней помощи мне самой не справиться. Выпрямившись, он глухим голосом пробормотал, что-то типа: "Не заставляет".

   Но я не была бы столь уверена, возможно, из-за беременности меня теперь и слух подводит. Не услышала же я звука их машины.

   Хотя, чему удивляться. Только спустившись вниз, я поняла, как оглушительно грохотала в моей комнате музыка, которую я так и забыла выключить. Несомненно, это сделает кто-нибудь из родителей, как только я выйду за двери – в основном, выбор моей музыки они не одобряли, предпочитая только музыку периода своего времени. Конечно же, классику. Отступником являлся Терцо, любивший джаз и музыку 50-хх. Еще одна планка, связывающая его дружбой с Гремом.

   Странно, как Самюель еще не ревновала – они много времени проводили вместе. Постоянная картина, которую я могла застать вечером дома – это отец и Грем играющие в шахматы. Так же я знала, что нередко они втроем поигрывают в карты, тайком от меня, так как я плохо отношусь к азартным играм и наркотикам – все пристрастия Фионы. Но я, конечно же, знала и не осуждала их, во времена молодости отца и Самюель, любой дворянин был просто обязан уметь играть в карты, и проигрывать в них деньги. Странно, что сама Самюель не испытывала к ним отвращение, ведь именно они превратили ее отца, достаточно богатого и влиятельного человека, в нищего, тем самым уничтожив ее нормальную жизнь. Все, что она рассказывала хорошего о детстве, так это живописный замок на юге Франции, который с каждым годом превращался в руины, еще при ее людской жизни.

   Сегодня Грем и отец, не изменяя привычке, играли в шахматы и для Терцо ситуация складывалась сложная, так как он, подперев голову, смотрел на игральную доску. Лицо Грема не выражало никаких эмоций, но я достаточно хорошо его знала, и понимала, что он потешался. Ему очень нравилось загонять отца в сложные ситуации, на которые он сам знал ответы.

   Самюель сидела возле них со спицами в руках. Ее желание связать какие-то вещи для ребенка, приводили меня в уныние. Как она могла любить того, кто еще не родился? Как вообще она может его любить? Мне все еще тяжело было свыкнуться с мыслью, что ребенок во мне – часть меня. От этой мысли становилось неприятно, потому что в нем и часть ЕГО, а значит, я навсегда связана со своим мучителем.

   Я не испытывала никаких чувств, кроме дискомфорта и огромного желания поскорее родить, чтобы отдать его на воспитание родителям. Я мечтала лишь об одном, что смогу полюбить своего нежеланного ребенка, хотя бы как братика или сестричку. Мне хотелось надеяться, что я не буду ненавидеть ребенка, только потому, что он мне напоминает ЕГО. Сколько прошло времени, а я все еще не могла позволить себе произнести ЕГО имя вслух. Исключением за полгода, был тот раз, когда меня спросила Бет.

   – Мы идем прогуляться, – голос Калеба вывел меня из раздумий. Я увидела, как три пары серых глаз удивленно уставились на меня, и почему-то глупо улыбнулась. Наверное, им кажется, что мы с Калебом встречаемся. Вот смеху-то!

   – Гхм... – прокашлялся мой отец, обращаясь только к Калебу, словно меня здесь и не было, в который раз я отметила что ему родители доверяли больше, чем мне, – надеюсь, ты вернешь ее до того, как похолодает.

   – М-да... – прокашлялся в тон ему Грем, выглядевший смешно в своем строгом костюме около моих родителей, одетых так по-домашнему.

   Глаза мамы блеснули радостью. Ну, неужели они думают, что я влюбилась? – усмехалась я про себя. Да разве можно влюбиться в кого-то за два месяца? В кого-то, с кем только перекидываешься пикировками или по большей части молчишь? Кто раздражает тебя своей самоуверенностью, красотой и поведением? В кого-то, кто вообще не человек, и с кем у меня никогда не смогут сложиться отношения. Даже будь я так красива, как Оливье, мне не дотянуть до уровня Калеба.

   Мы шли, не разговаривая, по маленькой тропинке, что вела от моего дома в парк, который я, преувеличивая, называла лесом.

   Я совершенно не ощущала холода, в руках было плохое кровообращение, поэтому только по пару, который вырывался каждый раз из моего рота, когда я выдыхала, можно было догадаться, как же на улице похолодало, за то время, что мне пришлось просидеть в доме.

   Не сговариваясь, мы сразу же направились к беседке. Калеб сел на лавку, я же осталась на ногах – простудить почки, было бы полнейшей глупостью в моем положении. Тогда Калеб посмотрел на меня странным взглядом, почти порицая, и я вдруг оказалась у него на коленях.

   Его пьянящий запах, и близость губ заставили меня потерять дар речи. Но прошла минута и конечно я стала вырываться, пускай и вяло.

   – Ты знаешь, по-моему, приставать к беременным, это какая-то разновидность извращения!

   От волнения я начинала городить чушь.

   – Да, ты уже что-то такое говорила, – ухмыльнулся Калеб, и его дыхание обожгло мне шею, не только своей прохладой, но и близостью. – Если не можешь придумать что-нибудь остроумнее, лучше помолчи.

   Я со смятением почувствовала, как он уткнулся лицом в мои волосы, и ляпнула:

   – Я не буду с тобой спать!

   Ну и дура! – добавила я про себя.

   Калеб сдержано хохотнул, внезапно прижав меня крепче. Я вздрогнула от этой сладостной муки.

   – Я сделал тебе больно? – он тотчас почти скинул меня с колен.

   – Нет...– пролепетала я, желая вернуться в его объятья.

   ...И он вновь притянул меня к себе, так, как будто мы уже вечность были близки.

   Кажется, в этот момент, оглядываясь назад в прошлое, до меня наконец-то дошло, почему Калеб так раздражал меня, и почему я так часто думала о нем. Почему меня бросало то в дрожь, то в холод от его считанных прикосновений, голоса, вида. И зачем я так боролась в душе с непонятными чувствами к нему.

   Вот кому, как-то не заметно для себя, я отдала свое сердце. Свое глупое, израненное сердце. Тому, кто вряд ли его оценит.

   Мне стало так больно от его желанных объятий, что горячие слезы выступили на глазах. Как-то я читала, что больше всего чувствуешь потерю человека тогда, когда он сидит рядом, но ты знаешь, что он никогда не будет твоим.

   Как последняя дура, я уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Калеб напрягся, но спустя мгновение начал гладить мои волосы, делая все еще только хуже.

   – Это все гормоны, я читал такой раздел в Энциклопедии для беременных...

   Слезы прекратились. Я на секунду оторопела и затихла, чтобы посмотреть на него. Икнув, я разразилась хохотом.

   – Что ты читал? – я еле смогла выдохнуть слова – хохот было невозможно остановить.

   – Энциклопедию... для беременных, – сухо повторил он, очевидно не понимая причины моего веселья.

   Я вырвалась из его объятий, которые внезапно стали не такими желанными, как прежде, но все же, как и раньше, я не могла смотреть на него без трепета. Отдышавшись, я обратилась к нему, ощутив себя ужасно разочарованной:

   – Знаешь, Калеб, твое поведение не нормально, – я грустно покачала головой. – Бет рассказала мне, что ты любишь получать то, что не досягаемо. Но не в этот раз. Я не буду в списках твоих удач, как бы ты не старался достать меня молчанием или подкупить заботливостью. Я не поддамся на твои фокусы и тому подобное. Да посмотри же на меня – Я БЕ-РЕ-МЕ-ННА!!! Это противоестественно хотеть иметь в своих пассиях беременную!

   Я не была зла, я хотела, чтобы он прекратил свои игры в кошки-мышки, чтобы оставил меня в покое, пока еще не поздно, пока еще я смогу забыть его и жить дальше. Смогла же пережить я изнасилование и известие о том, что беременна? Так почему не переживу глупую любовь к вампиру?! Я смогу, и знаю это. Но мне нужно было, чтобы он оставил меня в покое. Вот так просто взял, и ушел. Прекратил эту пытку своими глазами, запахом, лицом, голосом, своей притягательностью!

   – Просто пойми, нельзя быть таким эгоистом и всегда иметь то, что хочешь!

   Калеб молчал, всматриваясь в мое лицо, словно желая найти там что-то. Я машинально закуталась в куртку под этим тяжелым взглядом. Он не имел права так смотреть на меня и колебать мою уверенность. Я уже ничего не понимала.

   – Бет ошибается относительно меня, она не знает обо мне всего. И ты тоже ошибаешься, совершенно ничего не видишь и не понимаешь, – его голос совсем не звучал насмешливо, как привыкла я, скорее с горечью.

   – Ну, прости, просто я не могу понять, что может тебе понадобиться от меня. Хотя конечно... – вдруг призадумалась я, стараясь сделать следующие слова больнее – тебя может привлекать запах моей крови...

   Я не успела договорить, как он сгреб меня в охапку, и в следующее мгновение мы стояли у меня на крыльце, а я смотрела в его глаза, полыхавшие злобой. Еще чересчур ошеломленная, чтобы испугаться.

   – Никогда больше не говори того, чего не понимаешь, – прохрипел он, с болью сжимая мою руку.

   – Ты делаешь мне больно! – я вырвала руку.

   – Извини, – процедил Калеб.

   Мои губы дрожали, а глаза сверкали.

   – Ты ужасный хам. Не знаю, почему все находят тебя привлекательным. Ведешь себя, как негодяй с девушками, пользуешься их слабостью, зная, что они не могут перед тобой устоять! Только и можешь, что подчинять и властвовать. А по-другому ты себя с девушками и вести не умеешь!

   Калеб сощурился:

   – Мне нет дела до того, что ты думаешь обо мне, Рейн Туорб.

   – Ты это ясно даешь понять, – я отвернулась, не желая видеть, как его лицо поразительно меняет свою структуру – теперь он не был так бледен, как раньше.

   Но Калеб резко повернул меня к себе. Я еле удержалась, чтобы не ударить его, так как понимала, что причиню вред больше себе, чем ему. Он секунду смотрел в мои глаза, а я, как могла, пыталась не поддаваться магнетизму его взгляда, стараясь смотреть на него так же свирепо.

   Мои руки резко откинулись, когда он растворился в наступившей темноте, которой я не замечала, пока он был рядом.

   Я заплакала. Мне стало так плохо, только вот почему, понять не могла. Казалось, ну вот, он оставил тебя в покое, живи и радуйся! Ан нет – я реву!

   Несколько минут мне пришлось подождать, чтобы прийти в чувства, прежде чем я вошла в дом. Несколько неуверенных шагов и только теперь я поняла, как замерзала. В доме было светло, тепло, уютно и радостно. Все то, что мне сейчас было необходимо. Я словно из ночи попала в день. Таким разными казались мне эти два мира: один здесь, без Калеба, такой умиротворенный, и тот другой, за дверью, где остался он, и где я не получила счастья, а только горестное раскаяние.

   Казалось Грем и отец, сидели все в тех же позах, в которых я видела их, выходя из дома (я старалась не думать о том, что вместе со мной был и Калеб), но фигур на доске стало меньше. Мама в руках держала уже довольно длинное полотно с красивыми, аккуратными рядочками. Рыже-багровые полоски в некоторых местах пересекал холодно голубой.

   – Я подумала, может связать тебе шарф? – Самюель оценивающе вытянула его на руках.

   Я тоже зажмурилась, стараясь сделать вид, что мне действительно очень интересно. И одобрительно кивнула. Слезы стояли в горле, и вряд ли я смогла бы сказать что-нибудь хорошее сейчас, да и вообще заговорить.

   Прошло минут пятнадцать, прежде чем до меня дошло, что никто так и не спросил о Калебе. Меня это лишь порадовало, ведь я не знала что ответить. Они трое, так давно и умело лгут, что сразу бы поняли, скажи я им неправду, это тебе не людей обводить вокруг пальца. Их простыми, честными взглядами не проймешь.

   Я сидела возле Самюель и бесцельно переключала каналы, пока не наткнулась (наконец-то за два месяца) на матч по хоккею, как ни странно, такая грубая игра действовала на меня успокоительно. В Чикаго мы часто ходили на хоккейные игры все вместе. Тогда еще с нами жил Ричард. Я безумно скучала по брату, но меня радовало то, что он нашел свою половинку.

   Я старалась думать о чем угодно, даже о предстоящей контрольной по физике, лишь бы не думать о Калебе, и сдержать слезы. Не выходило – в голове засели его горящие глаза, и мои глупые, обвинительные слова.

   Какими же теперь счастливыми казались мне те молчаливые вечера, когда я могла изучать Калеба, смотреть на него, наслаждаться его пребыванием рядом. Вот теперь, когда здесь не было Калеба и его глухого присутствия, которое я не могла не заметить, я поняла, как одинока. Как я хотела быть с ним, но этому уже не суждено случиться.

   Глава 9. Союзники

   Если бы мог, я бы изменился,

   Я бы избавился от терзающей меня боли,

   Я бы не повторил ни одного неверного шага.

   Если бы я мог стать сильнее и взять на себя вину, я бы сделал это.

   Если бы я мог взять весь позор с собой в могилу, я бы сделал это

   Если бы я мог, я бы изменился,

   Я бы избавился от терзающей меня боли,

   Я бы не повторил ни одного неверного шага.

   (Linkin Park "Еasier to run")

   Со скандалом в среду я наконец-то вырвалась в школу. Родители, понятное дело, были обеспокоены моим физическим состоянием, но по уверениям врача, относительно, я была здорова. Конечно же, мою полку в ванне пополнили новые успокоительные лекарства, которые я все равно не принимала, боясь совершенно от них отупеть. Терцо и Самюель не могли понять моего рвения, так как подростки редко любят школу, но препятствовать не стали.

   Только вот как я могла объяснить им, что не любовь к знаниям тянет меня в школу. К тому же, так было легче коротать время до выходных, когда с компанией мы собирались отдохнуть.

   После вечернего разговора в воскресенье, Калеб больше не приходил. Я ждала его в понедельник вместе с Гремом, но тот появился один. Печально было видеть его без Калеба, казалось, я утратила что-то ценное. Во вторник все та же картина в гостиной навевала на меня тоску. И я сдалась – если Магомет не идет к горе, тогда гора идет к Магомету. Тоска была непередаваемая, и о гордости нужно забыть.

   Стоял октябрь, точнее говоря, он уже подходил к концу. Часто лил мелкий дождь, туман и сырость не оставляли никаких сомнений, что я в Англии, а не в Чикаго, теперь вся схожесть с моим городом стерлась. Почти полное отсутствие солнца и сухих дней. А значит, у Калеба никаких причин прогуливать школу.

   Да, это было низко, но я собиралась хоть издалека и во время ланча, наслаждаться его компанией. Я начинала чувствовать себя маньяком. Даже хуже Сеттервин.

   Перерыв весь шкаф, я убедилась в полном отсутствии подходящих вещей, которые я могла бы натянуть на мой живот и, скомкав, швырнула все назад, заталкивая, как попало. Дверку шкафа удалось закрыть с трудом, но так было легче не видеть все вещи. Как напоминание о том, на кого я теперь похожа. Скоро специально для меня придется расширять ванну.

   Все было не так плохо, я сама себя убеждала в худшем. Просто мне срочно нужно купить одежду посвободнее, но поездка в город намечалась только на пятницу. А значит, целых два дня еще в чем-то нужно ходить. Недолго думая, я порылась в рубашках Терцо, выкопав там, что-то черное и одела. Живот скрывало хорошо и даже не давило, а вполне свободно свисало. Закатав рукава, я осталась довольна своим видом. Мой любимый батник все еще был мне свободен, и я спокойно застегнула его до самого горла. Что и говорить, на модный этот наряд не тянул, да только мне было все равно. В школе меня и так считали немного чокнутой, что в сумме с беременностью, приравнивало меня к странным. Проще говоря, мне уже не удивлялись.