Текст книги "Отчий дом"
Автор книги: Ян Винецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Сложные теоретические выкладки уводили все дальше и дальше Петра Николаевича от цели. По утрам он работал дома, на аэродроме оставался после полетов и чертил, считал, пересчитывал… Наконец Нестеров решил сделать ряд упрощений и притом в невыгодную для него сторону…
Однажды утром летчики застали своего командира у аэроплана, который Нелидов готовил к полету. По взволнованному черноусому лицу моториста офицеры поняли, что Нестеров закончил свои расчеты.
– Ну, что, Петр? – не выдержав официального тона, метнулся к нему Передков. Офицеры обступили командира.
– Я нашел, что мертвую петлю вполне безопасно можно описать по кругу радиусом в двадцать пять-тридцать метров, – сказал Петр Николаевич.
– Вы только послушайте: «Вполне безопасно…» Сумасшедший! – шепнул штабс-капитан Самойло одному из летчиков.
– При б ольшем радиусе, – продолжал Нестеров, – отталкивающая центробежная сила окажется меньше силы тяжести, и аппарат должен будет упасть вниз и не выполнит полного круга.
– Вот-вот-вот! – воскликнул Самойло.
Все рассмеялись.
– При меньшем чем в двадцать пять метров радиусе центробежная сила окажется больше силы тяжести, и опрокинутый аппарат вполне надежно может оставаться некоторое время в воздухе и затем перейти в нормальное положение.
Миша Передков слушал Нестерова и думал: «Все-таки надо быть одержимым, чтобы столько усилий тратить на это рискованное дело…» Он вспомнил Вачнадзе и его восторженный возглас на аэродроме в Варшаве: «Прекрасно быть одержимым!»
– В состоянии ли вообще аэроплан описать в воздухе такой небольшой круг? – озабоченно спросил Передков.
– А это мы и должны будем проверить! – улыбнулся Петр Николаевич.
Нелидов установил на летном поле два пилона на расстоянии сорока пяти метров один от другого. Петр Николаевич взлетел на «Ньюпоре» и стал описывать круг между пилонами.
Он летал долго. Аэроплан кренился все круче, радиус круга становился все короче. Нелидов и Передков по тени аэроплана производили замеры.
После посадки Нестеров вместе с друзьями занялся подсчетами. Результат оказался превосходным: вместо требуемого радиуса в двадцать пять метров описанный круг имел радиус всего в двадцать два с половиною метра…
13
Наденька подошла к окну и замерла от изумления: во дворе на старой, разбитой вчерашней грозой акации стоял аист.
Большая белая птица долго с любопытством глядела в окно, и Наденька не посмела ни пошевельнуться, ни оторваться от ее загадочного взгляда: в нем было что-то неправдоподобное, фантастическое.
Срывающимся голосом Наденька позвала:
– Петрусь!.. Вставай! Иди сюда… Быстрее!
– Что ты там увидала, Дина?
– Аист! – громким шепотом отозвалась она, не отрываясь от загадочно-волнующего птичьего взгляда.
Петр Николаевич поднялся с постели, прильнул к Наденькиному плечу.
– Аист… Верно! Добрая птица. Она приносит счастье… – сказал он с ласковой задумчивостью. – И удачу… – добавил он, помолчав.
– А вдруг она… он улетит? – испуганно промолвила Наденька.
– Нет уж! – с веселой уверенностью ответил Петр Николаевич. – Раз аист облюбовал себе место, он не расстанется с ним. Верная птица, Дина!..
С тех пор каждое утро, просыпаясь, Наденька кидалась к окну. Аист стоял либо сидел, положив красивую желтоклювую голову на крыло.
Иногда аист кивал головой, будто здороваясь. Наденька уже привыкла к нему. Петр Николаевич смастерил блок и подвесил его на верхушку акации. Наденька тянула за один конец веревки, а на другом было подвешено выдолбленное из липы корытце с зерном, мелко накрошенной булкой и даже с жестяной банкой, наполненной водой.
Корытце плыло вверх, затем у самой верхушки останавливалось, и аист деловито и спокойно завтракал, глухо постукивая клювом.
Петр Николаевич звал аиста «Александром Ивановичем» и все справлялся у жены, когда поутру она подходила к окну:
– Александр Иванович уже проснулся?
«Счастье! – думала Наденька, завороженно глядя в глаза аиста. – Да, я счастлива, милая, добрая птица. Я люблю Петруся, и он меня любит. Я люблю Маргаритку и Петеньку. Ничего мне больше не надо! Только… Только не улетай, Александр Иванович!..»
Она шептала эти слова страстно и самозабвенно, как молитву.
– Только не улетай, Александр Иванович!
Аист прилетел в те дни, когда Петр Николаевич закончил все приготовления к своему эксперименту. «Странно, – думал он, – эта птица прибавила во мне уверенности. Вероятно, все, кто решается на отчаянный шаг, становятся немножко суеверными. Аист кажется мне добрым предзнаменованием. Да… Но „Ньюпор“ мой в таком состоянии, что… Нелидов советует полететь только на одном из новеньких „Ньюпоров“, прибывших с завода „Дукс“, где их осматривали и регулировали.
Милый Геннаша! Он боится, что во время мертвой петли моя старая машина сложит крылья. И Миша не отходит от поручика Есипова, уговаривая его „дать Нестерову новый „Ньюпор“ для совершения его опасного опыта“.
Милые, верные друзья!.. На миру, говорят, и смерть красна, а с вами мне ничего не страшно.»
Петр Николаевич вспомнил бледное, строгое лицо Георгия Вачнадзе и его слова за минуту до того, как его увели жандармы:
«Я хочу взять с вас слово, что вы совершите свой подвиг… Я надеюсь, что и в тюрьме услышу о вас и буду рассказывать людям…»
– Услышишь, Георгий! Услышишь… – шептал Нестеров, задумчиво и строго сдвигая брови.
«Как нужно любить Россию, чтобы, идя в застенок и будучи отверженным ею, так заботиться о ней: „Это очень нужно Отчизне нашей!“ Впрочем, Георгий прав, жандармы – это не Россия!..»
Третьего дня в «Киевской мысли» появилось пространное сообщение: «Французский летчик-испытатель Адольф Пегу испытывал парашют. Он решил не брать на борт второго пилота, так как полет был очень рискованным. Выбросившись на парашюте, Пегу с изумлением увидел, что его никем не управляемый аэроплан продолжал лететь, иногда перевертываясь вверх колесами и снова выравниваясь. Потом выпрямился у самой земли и сел на три точки с такой безукоризненной точностью, что Пегу не поверил своим собственным глазам…
Отважный француз решил проделать в воздухе те же пируэты – перевернуться вниз головой, потом выровняться в нормальное положение.
Конструктор Блерио уменьшил угол крыльев, усилил верхние поддерживающие растяжки.
20 августа 1913 года Пегу, привязавшись поясным и плечевыми ремнями к аэроплану, взлетел. Набрал высоту. Переведя аппарат в отвесное пикирование, он полетел вниз носом, затем перевернул аэроплан вверх колесами и повис на ремнях вниз головой.
Затем Пегу стал тянуть рычаг руля высоты на себя. Этим он снова перевел аэроплан в отвесное падение и, наконец, вышел в нормальный горизонтальный полет.
В воздухе была проделана фигура в виде латинской буквы „S“».
Петр Николаевич прочел заметку с пристальным любопытством.
«Француз наблюдателен. И храбр. Но бедняга лишен дара теоретической мысли. Он летал вниз головой – и только!.. А я докажу, что в воздухе везде опора…»
И вот, наконец, Нестерову выделили новенький «Ньюпор». Петр Николаевич сам руководил сборкой и регулировкой аэроплана, потом испытал его в воздухе. Он остался доволен. Новый мотор был на двадцать лошадиных сил мощнее старого «Гнома».
Ночь была бессонной. Она напоминала ту, гатчинскую, незабываемую ночь перед его первым самостоятельным полетом. Тогда было страшно. Но теперь страшней.
Мертвая петля… Никто еще не совершал ее. Никто не знает, что произойдет с аэропланом. А вдруг сложатся крылья? Петр Николаевич задумчиво прислушивался к своим чувствам, приглядывался словно бы со стороны к собственным мыслям.
Предстоял полет необыкновенный. Воздушный океан загадочен, своенравен, и никогда не знаешь точно, откуда нанесет тебе удар стихия…
Петр Николаевич думал о матери. Изморозью блестели виски ее, и в глазах, как ни искрились они былым задором, уже проглядывала непроходящая усталость.
Мама, мама…
Он шумно вздохнул и испуганно замер: Дина могла проснуться. Прислушался. Наденька дышала ровно, покойно. Волна нежности и жалости накатила на Петра Николаевича. «Мертвая петля» извела и ее. Лицо вытянулось, под глазами синева. Не захворала ли? Надо пойти с ней к доктору. Кстати, и у него болит грудь при кашле…
Петенька сучил ногами, причмокивал губами – младенческие повадки еще оставались в двухлетнем мальчугане. А Маргаритка во сне с кем-то повздорила и обиженно тянула:
– От-да-ай!..
Все это бесконечно родное и милое обступило его сейчас. «Если… не дай бог… Что с ними станется без меня? Пенсии не хватит и на квартиру…»
Петру Николаевичу становилось душно. Жарко пылало лицо. И странно, он при этом был неколебимо уверен, что «Мертвую петлю» совершит сегодня же.
Светало. Шли на работу мастеровые, хрипло и весело перебрасывались словами. Ревели гудки на Подоле, звали долго, настойчиво. Петр Николаевич встал, подошел к окну. Аист стоял на одной ноге и глядел своими добрыми и – хотелось верить – мудрыми глазами.
– Ну, Александр Иванович, пожелай мне удачи, – неслышно произнес Петр Николаевич. – Пожелай мне удачи, милая птица!..
Завтракали весело. Маргаритка строила уморительные гримасы. Петр Николаевич хохотал и приговаривал:
– Будет актрисой, помянешь мое слово, Дина!
Петенька сидел в своем высоком плетеном креслице и глубокомысленно сосал пальчик.
– А сей муж – дегустатором вина в Массандре. Все сосет и причмокивает!..
Прицепив кортик и надев фуражку, Петр Николаевич на мгновение стал серьезным. Оглядел комнату, поцеловал детей, потом приник губами к дрожащим губам Наденьки.
Она проводила его до калитки. Он шел не оглядываясь, все быстрее, все тверже.
Он ничего не сказал ей.
Есипов и Передков летали над селом Святошино. Глубокие крены, красивые, плавные развороты. Петр Николаевич залюбовался ими. Давно ли его, Нестерова, считали безумцем, когда он первый летал с глубокими кренами? Давно ли смеялись над ним?..
Петр Николаевич осмотрел «Ньюпор». Нелидов налил в бак свежей касторки, промыл бензиновый бак и налил бензин, процедив его через воронку с двойным слоем замши… Механик хмурился, вздыхал и все время искоса поглядывал на Нестерова.
«Волнуется Геннаша. Добрая душа!..» – с нежностью думал Петр Николаевич, не показывая виду, что догадывается о переживаниях Нелидова.
После посадки Есипов и Передков весело болтали о разных пустяках, но пристально следили за Петром Николаевичем и переглядывались с тревогою.
– Бледней обычного Петр наш, – шепнул Передков Есипову. – Я полагаю, он сделает это сегодня…
– Ветер, – сказал Есипов громко. – Болтает изрядно. После обеда полетим вдоль Днепра. Углубимся верст на семьдесят.
Петр Николаевич знал, что никуда они не полетят, и эти слова следует понимать как осторожный совет ему полететь вечером, когда в воздухе будет спокойно.
Он спрятал улыбку и промолчал.
Штабс-капитан Самойло принес пачку свежих газет.
– Господа! Слава Пегу разгорается, как костер на ветру, и как ни далек отсюда Париж, а от дыма даже у меня щекочет в ноздрях.
Летчики разобрали газеты. И «Россия», и «Русский инвалид», и «Киевская мысль» помещали туманные снимки лихого усача Пегу, стоящего в кабине аэроплана. Какой-то репортер писал в своем бойком фельетоне:
«Этот кавалерийский унтер-офицер вчера еще был знаком лишь риффам в Африке своими лихими набегами на их жалкие селенья, а сегодня крылатый конь фирмы Блерио вознес его на арену, которая видна всему миру».
Пегу демонстрировал полеты вниз головой на аэродромах в Жювизи и в Бюке. Каждый брошенный им каламбур появлялся на страницах вечерних газет. В «Киевской мысли» под фотографией Пегу Петр Николаевич прочитал:
«При полете вниз головой передо мной открывался чудесный вид на землю… Такой полет можно смело рекомендовать каждому: он полезен для легких, очень освежает и вполне может заменить недельное пребывание на мороком берегу…
Бензин, капавший сверху, опрыскивал меня с приятной прохладой. Я чувствовал себя прекрасно, как в кресле парикмахера при освежении лица одеколоном…»
– Зачем он паясничает? Ведь авиация не балаган, – заметил Петр Николаевич. – И Блерио, и Пегу – отважные, умные люди, но вдвойне обидно, когда они каждый шаг превращают в представление…
– За плату! – добавил Есипов.
– А у нас? – спросил Передков. – В прошлом году Сергей Уточкин летал над Московским ипподромом. Устроители потребовали, чтобы он ни в коем случае не поднимался выше забора, так как зайцы, находившиеся за забором, могли смотреть полеты бесплатно.
– Чего доброго, еще введут небесную полицию, – засмеялся Есипов.
– Такая идея не нова, поручик, – проговорил штабс-капитан Самойло, сверкнув стеклами пенсне. – Я как-то прочел в одном французском журнале… Еще в восемнадцатом веке начальник парижской полиции д’Аржансон, услыхав предположение ученого, что человек научится летать по воздуху, воскликнул:
«Ужасно! Охрана имущества, честь женщин и девушек подвергнутся большой опасности!» При этих словах с несколькими дамами случился обморок. Тогда бравый начальник полиции успокоил их:
«Не волнуйтесь, медамес [1]1
Так в тексте. (Примечание верстальщика).
[Закрыть]! Мы учредим воздушные патрули, которые обрежут крылья нахалам и разбойникам!»
Все громко захохотали.
– Хорошо, что вы вовремя прочли этот журнал, капитан, – проговорил Петр Николаевич, вызвав новый взрыв смеха: все знали о неравнодушии штабс-капитана Самойло к прекрасному полу.
Самойло обиженно надулся, и от этого летчикам стало еще веселее…
Вечером на Сырецкий аэродром приехали летчики других отрядов: это было лучшее время для полетов.
На черном фаэтоне прикатил комиссар Всероссийского аэроклуба Орлов. Увидав его, Петр Николаевич вздохнул с облегчением: «Слава богу, что Орлов здесь… Если петля удастся, – будет официальный свидетель».
Нестеров никому не оказал, что сделает мертвую петлю, но, когда он взлетел, все, кто был на аэродроме, стали неотрывно следить за аэропланом.
Друзья Петра Николаевича слишком хорошо знали его, чтобы позволить оставить этот необыкновенный полет неизвестным. Петр Николаевич не догадывался, что прибытие на аэродром Орлова было делом забот чуткого и наблюдательного поручика Есипова.
Летчики стояли тесной толпой и, перебрасываясь короткими фразами, смотрели, как Нестеров набирал высоту. Нелидов зажал в кулаке тяжелый гаечный ключ и все время, пока продолжался полет Петра Николаевича, сжимал пальцами шершавую сталь.
Мотор журчал ровно и привычно, это успокаивало. Но пылало лицо. Ручка управления аэропланом казалась раскаленной.
Петр Николаевич облизал горячие губы, с грустной нежностью поглядел на землю – такую красивую, в мозаике теней и вечернего света, в мечтательной синеватой дымке, одетую в осеннее разноцветье садов и перелесков, подпоясанную широким серебряным поясом Днепра.
Далеко за рекой, в степи, как облако, озаренное закатом, красовалась одинокая береза в изжелта-красноватом оперении. Она казалась воздушной, узорчатой и… живой. Петр Николаевич кивнул ей и улыбнулся.
В памяти мелькнул обрывок гатчинского стихотворения:
Одного хочу лишь я,
Свою мечту осуществляя:
Чтобы «мертвая петля»
Была бы в воздухе живая!..
С тех пор, как написал он эти упрямые, задорные строки, прошло немногим более года, но если бы можно было измерить мерой времени его мысли, тревоги, сомнения, догадки и технические расчеты!
Петр Николаевич достал из кармана куртки анероид. Прибор показывал семьсот метров высоты. Ветром нахлынули мысли о Наденьке, о детях. У него не проходило ощущение теплоты ее вздрагивавших губ.
«Хорошо, что я не сказал ей. Так лучше. Так, конечно, лучше…»
И еще одно ощущение возникло с необыкновенной остротой. Когда он обнимался с Маргариткой и Петенькой, они источали такую неуловимую свежесть молодых побегов, что-то еще хранившее молоко матери, что-то безмерно юное, хрупкое и прекрасное, что он с удовольствием отдался милому воспоминанию.
Петр Николаевич поднял голову. Заря окрасила мелкие перистые облака в золотисто-желтый цвет, и они теперь напоминали косяки уток, летящих на юг…
Он развернул машину и полетел к облакам. Стрелка анероида показывала тысячу метров.
Наступила минута, венчающая долгие искания и надежды. А если «Ньюпор» не выдержит перегрузки и сложит крылья?.. Петр Николаевич не был слишком суеверен, но сейчас он перекрестился. И вся его жизнь промелькнула перед ним необычайной синематографической лентой.
Было жутко. Не хватало воздуха. Сердце стучало гулко и часто. Так в цирке бьют в барабан, когда под куполом исполняют трудный и опасный номер…
Эта мысль обидела его, и он резко закрыл бензин. Сразу стало легче. «Теперь все… Теперь уже отступать некуда, – шептал он. – Час добрый!..»
Любовь чутка и обмануть ее трудно.
Когда Петр ушел, Наденька отвела к соседям детей и птицей понеслась на аэродром. Она весь день простояла за оградой, несказанно волнуясь и не смея пройти к ангарам.
«Он полетит. Он непременно полетит сегодня», – твердила она себе и не уходила. По необычному блеску его глаз, по веселому балагурству с детьми, в котором почуялось ей скрытое волненье, по тому, как дрогнули его губы, когда поцеловал он ее, поняла Наденька, что наступил решительный день.
«Он сделает сегодня мертвую петлю!..» У Наденьки подкашивались ноги, больно стучало в висках. Были мгновенья, когда она хотела побежать к ангарам, повиснуть на шее у Петра и молить его не делать петли, мертвой петли…
Она крепко сдавила горло руками, точно боролась с криком, который готов был вырваться, и стояла не шелохнувшись. Так стояла она весь день, забыв про детей и про все, что окружало ее. Она молилась своими страстными и наивными словами.
Потом взлетел аэроплан. Наденька узнала манеру Петра долго лететь у земли и затем круто взвиваться в небо. Она не обрывала взгляда от маленького черного аэроплана, уходившего все выше и выше.
Багровый закат наливался багрянцем. И вдруг солнце потемнело. Аэроплан камнем ринулся вниз. Наденька глядела широко раскрытыми, безумными глазами…
Набегала земля, качаясь и дрожа. Стонали расчалки. Свистел воздух, рассекаемый машиной. Петр Николаевич следил за высотой. Девятьсот… Семьсот пятьдесят… Шестьсот… Нестеров начал выравнивать аэроплан и, когда он стал переходить горизонт, открыл бензин.
Мотор затрещал весело и гулко, напрягая все свои семьдесят лошадиных сил. «Ньюпор» полез в небо, показывая свое светло-голубое брюхо, словно встав на дыбы, и вдруг лег на спину над огромной шестисотметровой пропастью…
Левая рука Петра Николаевича была все время на бензиновом кране. Мгновенья, которые он висел вниз головой, показались слишком долгими. Перед глазами стояло небо – то голубое, то алое от пылающего заката…
Где же земля? Почему не видно земли?..
Он чуть больше потянул за ручку и наконец увидел землю, вдвойне теперь милую и добрую, в робких тенях зачинавшихся сумерек, в синем вечернем дыму…
Вон купола Киево-Печерской Лавры, прямой, как стрела, Бибиковский бульвар, высокие кручи над Днепром…
Это продолжалось десять секунд. Петр Николаевич выключил бензин и начал планировать к ангарам. Как легко и радостно было ему сейчас! «Мертвая петля» стала живою. Первая мертвая петля. И как хорошо, что она ожила в русском небе!..
Вдруг Петру Николаевичу пришла мысль, что петлю не заметили. Он хотел повторить ее. Но большая толпа у ангаров рассеяла его сомнения…
Еще работал мотор после посадки аэроплана и винт на малых оборотах ворковал добродушно и устало, а Нелидов, Миша Передков и Есипов вскочили на крылья «Ньюпора», целовали и мяли в объятьях Петра Николаевича.
Толпа людей окружила аэроплан.
– Ура Нестерову! Ура витязю русского неба! – кричал старенький ротный врач Морозов, бегая вокруг аэроплана и не зная, как добраться до Нестерова.
– Браво, Петр Николаевич!
– Слава герою!
Толпа неистовствовала – кричала, хлопала в ладоши, смеялась и плакала от волненья.
– Ну что вы так… Что вы… – бормотал Петр Николаевич, потрясенный, счастливый и смущенный.
Комиссар Всероссийского общества воздухоплавания Орлов тут же, на аэродроме, составил протокол. Командир отряда Есипов, Миша Передков и другие летчики поставили свои подписи.
Потом коллективно писали телеграмму в Петербург.
– Я предлагаю начать так: «Открыта новая эра в завоевании воздушного океана».
– Громко. Надо проще, – сказал Петр Николаевич и покраснел.
– Ничего не громко! – не отступал Морозов.
– Доктор прав. Мертвая петля и впрямь открывает новую эру в авиации, – проговорил Орлов.
– С вас бы сейчас картину писать: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»! – сказал Передков возбужденно. – Пишите, как предлагает доктор – и баста!
– Нет, нет! – запротестовал Петр Николаевич. – Никаких «эр», «завоеваний» и прочих украшений!..
Наконец телеграмма была составлена:
«Киев, 27 августа 1913 года. Сегодня в шесть часов вечера военный летчик Третьей авиароты поручик Нестеров в присутствии офицеров, летчиков, врача и посторонней публики сделал на „Ньюпоре“ на высоте шестьсот метров мертвую петлю, то есть описал полный круг в вертикальной плоскости, после чего спланировал к ангарам».
Наденька расталкивала толпу, пробираясь к аэроплану. И вот она уже в объятьях Петра Николаевича. Молча целует его в губы, подбородок, щеки и плачет счастливыми, выстраданными слезами.
– Диночка! Ты была здесь? Ты все видала?..
Наденька вздохнула – горестно и вместе с облегчением, так вздыхают маленькие дети, когда обида улеглась, тучи прошли и солнце, яркое солнце снова проглянуло в юной душе.
– Ты помнишь последний наш вечер в Нижнем перед отъездом на Дальний Восток? – спросил Петр Николаевич. – Откос. Звезды. Девичья песня на том берегу… Ты помнишь, о чем мы говорили тогда?
– Помню. Ты звал меня с собою на… Луну, – улыбнулась Наденька с прежней доверчивостью.
– Да! Сегодня я убедился, что ты пойдешь со мной в самые трудные дали…
14
Слава бывает подобна пожару в лесной чащобе. Сначала лишь на мгновенье вспыхнет огонек, блеснет смело, но едва приметно. И кажется, не пробиться ему сквозь густой бурелом, не окрепнуть, не озарить густую тьму леса. Но пройдет немного времени, и жаркое пламя взметнется к высоким вершинам, забушует, выкрасит небо алым заревом и станет видным далеко окрест.
Так случилось и с Петром Николаевичем. Двадцать восьмого августа только одна «Санкт-Петербургская газета» дала информацию о «смелом опыте поручика Нестерова» и напечатала телеграмму, составленную на Сырецком аэродроме в Киеве.
А на другой день в Париже газета «Матэн» поместила телеграмму своего петербургского корреспондента о мертвой петле, совершенной в воздухе военным летчиком поручиком Нестеровым.
Потом запестрели на первых страницах всех столичных и провинциальных газет кричащие заголовки: «Головоломный трюк на высоте шестисот метров!», «„Мертвая петля“ вознесла к зениту славы вчера еще безвестного поручика!», «Бесстрашие или безумие?», «Русский Пегу».
– Боюсь, что я стану знаменит, как Сергей Уточкин, – говорил Петр Николаевич Наденьке. – Мне запомнилась его шутка:
«Я очень популярен в Одессе. Когда я еду по улице на машине, мальчишки бегут за мной и дразнятся: „Уточкин, рыжий пес!“»
Наденька звонко смеялась. Гордое удовлетворение звучало в ее смехе.
«Петюша прославился на всю Россию. В Нижнем Новгороде сейчас, должно быть, поздравляют Маргариту Викторовну все соседи и показывают ей газеты…»
Петр Николаевич все больше мрачнел. Черт знает, что еще наплетут эти брехуны! «Русский Пегу!..» Стоило все юные годы отдать изнурительным исканиям, рисковать всем самым дорогим, чтобы тебя потом сравнивали с предприимчивым французом, превратившим аэроплан в платную забаву для зевак.
Дом Нестеровых осаждали репортеры, фотографы, какие-то дамы из благотворительных обществ, иностранные туристы, желавшие поглядеть на автора «мертвой петли», представители фирм.
Петр Николаевич никого не принимал. Наденька неизменно отвечала, что «поручика нет дома». Только одного человека принял Петр Николаевич на третий день после петли – корреспондента парижской газеты «Матэн».
Быстроглазый господин в котелке и с короткими бакенбардами вошел подпрыгивающей походкой. Он говорил торопливо, то прикладывая руки к сердцу, то выбрасывая их над головой.
– На каком языке будем говорить? – спросил корреспондент. – Я просил бы вас на французском, так как я русским владею плохо…
– Извольте.
Корреспондент повеселел и быстро зачастил по-французски:
– Я благодарю вас, месье, за то, что вы согласились на рандеву. Парижская газета «Матэн» приглашает вас рассказать на ее страницах о вашем необычайной храбрости полете.
– Спасибо, месье, – ответил Петр Николаевич. – С удовольствием приму любезное приглашение. Удивительно, в моей мертвой петле видят лишь храбрость. Но я позволю себе утверждать, что мертвая петля открывает новые горизонты в летании. И честь этого открытия принадлежит России!
– Как вам будет угодно, месье Нестеров. Я передам текст вашей статьи по телеграфу.
– Господин Пегу читает «Матэн»? – улыбнувшись, спросил вдруг Петр Николаевич.
– Уж эту-то статью, можете быть уверены, Адольф Пегу прочитает! – засмеялся француз.
– Мы должны обогащать друг друга. Слишком много гибнет нас, чтобы мы были скрягами и не держались за руки.
То ли Петр Николаевич ошибся, сказав по-французски не то слово, то ли корреспондент понял его по-своему, но он еще оживленней заработал руками и задергался, точно был весь на пружинах.
– О, да! Адольф Пегу сколотил своими показательными полетами весьма приличное состояние.
Он вкрадчиво понизил голос:
– Кстати, месье Нестероф… Компания французских предпринимателей поручила мне сделать вам одно, полагаю, заманчивое для вас предложение… Условия баснословно легкие для вас… Один месяц поездки по Франции и десять тысяч франков в кармане!.. Вы станете богатым человеком, месье Нестероф!
Петр Николаевич покраснел, обиженно поджал губы.
– Я не канатоходец и не факир… Есть вещи, которых не измерить деньгами!..
– Извините, месье Нестероф. Я вас, кажется, не так понял…
«И никогда не поймешь!» – мысленно воскликнул Петр Николаевич. Он тяжело задышал и сказал как можно сдержанней:
– Вечером приходите за статьей. До свидания, месье!..
В дверях француз встретился с Есиповым и Евграфом Крутенем, чуть не сбив их с ног.
– Ого! – проговорил Есипов. – Ты провожаешь гостей довольно энергично!
Петр Николаевич молча махнул рукой. У него еще не улеглось раздражение.
Крутень глядел на Нестерова влюбленными глазами. Этот молодой коренастый поручик недавно был прикомандирован в Одиннадцатому отряду в качестве наблюдателя на предстоящих маневрах Киевского военного округа.
Маленький, с гордой осанкой, в лихо заломленной фуражке, он напоминал чем-то петуха, и летчики, сойдясь с ним ближе, стали ласково звать его «Петушком».
Петр Николаевич пожал руку Есипову, но тот не выпускал его руки и улыбался все щедрее и радостнее:
– Петр Николаевич! Пришел приказ… Вам присвоен чин штабс-капитана. Поздравляю!
– Поздравляю, господин штабс-капитан! – звонко сказал поручик Крутень. – От всей души!
Лицо Петра Николаевича зарумянилось. Весело заблестели глаза.
– Спасибо, господа! Диночка! Собирай на стол!
Появилась Наденька в новом темно-бордовом платье, в рубиновых сережках, как всегда красивая и одновременно простая…
– Да, да, штабс-капитанша! – засмеялся Есипов, целуя руку Наденьке. – И побольше бутылок! Уж ежели стрелять, так стрелять батареей!
Крутень звякнул шпорами и приложился к руке Наденьки горячими губами.
Капитанша! Давно ли они с Петром гоняли голубей и он учил ее затейливой мудрости голубятников? Давно ли отзвучала та необыкновенная «Лунная соната», когда Наденька не словами, а звуками рояля рассказала Пете о своей первой любви. И он понял тогда ее, все понял…
Наденька ставила на стол посуду, нарезала тонкими ломтями тушеное мясо, украшала селедку луковыми кружочками…
Кружилась голова – от счастья, от волненья, и… смутного страха. Так бывает в непогодное лето. После хмурых, дождливых дней засияет вдруг солнце, и над землей заголубеет высокое, чистое, как стеклышко, небо. Но еще не рассеялись воспоминания, и каждое облачко заставляет зябко поеживаться.
Наденька радовалась счастью и… боялась его. Опыт Петра с мертвой петлей прошел удачно. Но он на этом не остановится. Он будет делать новые мертвые петли, и кто знает, чем это все кончится…
Пришел Миша Передков, очень похожий на Евграфа Крутеня – юношеским порывом, непосредственностью, влюбленностью в Петра Николаевича. Он, как охапку дров, нес объемистую пачку газет и писем.
– И еще столько же у почтальона! – объявил он. – Радуйся, Петр! Ты стал знаменитей Кина и Веры Холодной!
Все засмеялись и принялись разбирать почту…
– Я всю жизнь боялся двух вещей: щекотки и знаменитости, – сказал Петр Николаевич. – Этим чувством я обязан гатчинцам: после некоторых полетов они так мяли мне бока, что я долго потом ходил с синяками.
– Послушайте телеграмму из Гатчино! – воскликнул Передков и стал читать:
«Приветствуем отважного товарища с мировым рекордом и убедительно просим не искушать судьбы вторично!..» Помнишь, Петр, гатчинскую эпиграмму:
Полупризнанный герой,
Ненавидящий банальность,
Бьет он на оригинальность
Своею «Мертвою петлей».
Где теперь этот злой писака?
– Зарайский? – спросил Петр Николаевич и ответил: – Адъютантом у полковника Найденова.
– Найденова… Найденова… – нахмурясь, повторял Есипов. – Почитайте, что пишет сей господин!
Петр Николаевич взял у него газету «Биржевые ведомости» и начал молча читать:
«Первое впечатление ошеломляющее: полет поручика Нестерова обнаружил отвагу, но в нем больше акробатизма, чем здравого смысла… Мертвая петля Нестерова бессмысленна и не логична. Он был на волосок от смерти и с этой стороны заслуживает порицания и даже наказания… Рисковать жизнью только для того, чтобы оспаривать лавры Пегу, это недостойно военного летчика. Мне лично кажется справедливым, если Нестерова, поблагодарив за храбрость, посадят на тридцать суток под арест».
Кровь прилила к лицу и била, стучала в виски. Буквы запрыгали перед глазами.
– Казенные, бумажные души! – негодующе бросил Евграф Крутень, пробежав глазами заметку. – Что понимают они в авиации!
Петр Николаевич поглядел на разгневанного Евграфа Крутеня, на притихшего Мишу Передкова, задумчиво-грустного Есипова и, подавив приступ обиды, произнес спокойно и убежденно:
– Бог с ними, с газетами. Найденовы – это еще не Россия.
– Верно! – пробасил Есипов. – Наливайте, други, бокалы. Я хочу произнести несколько слов… Последних слов, может быть… Меня переводят в Очаков.
Петр Николаевич вскинул голову, ошеломленно уставился на командира отряда.
– Не может быть…
– Извольте выслушать меня, господа… Не много прослужил я вместе с Петром Николаевичем, но след останется в моей памяти на всю жизнь. Поглядите, и года нет, как приехал из Варшавы молодой летчик поручик Нестеров, а теперь в небе Киева летчики летают только по-нестеровски!
