Текст книги "По ту сторону стаи"

Автор книги: Ядвига Войцеховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

   Я оборачиваюсь. Шерифу кто-то принёс стул, и он сидит на почётном месте – почти в центре полукруга. А рядом с ним, кстати, тот самый старик, который водил нас до "нехорошего места".

   – И вот люди вроде бы как живые, а на самом деле – нет, – доносится до меня его голос. – И ведь непонятно, как их убили-то. Двери и окна изнутри закрыты, это что ж получается, что кокнул их не пойми кто, не пойми, как, и не пойми, куда делся? В дымоход, что ли, улетел?

   – Ну, а от чего умерли-то? – переспрашивает кто-то.

   – Да ведь я ж говорю – не пойми от чего. Всё вроде бы в порядке, а человек – мертвее мёртвого.

   – Да быть такого не может, – не унимается всё тот же оппонент. – Следствие-то хоть было? И это, как его... доктора смотрели?

   – Наверное, уж смотрели, раз в городе дело было, – язвит старик. – Это тебе не у нас тут, где один доктор, да и тот нарасхват, куда ему до покойников! Вот, Джим, ты скажи!

   Робертс разводит руками, и я понимаю, что старик обращался к нему. Дурацкое имя. Ну, надо же, Джим! Как проклятый черномазый.

   – Были случаи подобные, – наконец, неохотно говорит он. – Но то, что причина смерти не обнаружена, не значит, что её нет.

   – Ну, как – на колдовство ведь похоже! – выпытывает у него старик.

   – Может, яд какой неизвестный, – пожимает плечами Робертс, – который следов не оставляет. Может, ещё что.

   Несколько человек согласно кивают.

   – Наизобретали сейчас кучу всего, – подтверждает кто-то.

   – Эх! – старик в сердцах машет рукой. – Верно говорю – колдовство! Я вот помню, случай был...

   Я перестаю слушать. Хватит, наслушалась уже. А уж грёбаных историй, начинающихся этими словами, столько, что впору книжку писать.

   Я знаю, про что он говорит. Действительно, были такие случаи: окна и двери на замке, причина смерти не ясна, а человек, а то и вся семья – покойники. Лица спокойные, как будто спят. И ни одно это чёртово дело не было раскрыто, поэтому убойщики в последнее время завели моду сваливать всё на газовую компанию и мифическую ядовитую фракцию, пытаясь привлечь на свою сторону экспертов. Газовая компания в свою очередь отбрыкивалась, как могла, проводила независимую экспертизу, но результат оставался тот же: виновник, и, главное, причина смерти, найдены не были, если не считать причиной инфаркт или инсульт сразу у нескольких человек.

   – ...А она вдоль дороги идёт, и волосы развеваются от ветра, длинные такие, – в этот момент доносится до меня. – Посмотрел – а у неё глаза словно бы без зрачков, как в колодец заглянул. Одна чернота сплошная.

   – Вот это вампир и есть, – собравшиеся дружно кивают головами. На этот раз в их рядах единодушие. По поводу Женщины в Зелёном – а я не сомневаюсь, что речь идёт о ней – мнения не расходятся.

   Алкоголь и недосып расплющивают меня по стулу. Я хочу было крикнуть бармену, чтобы принёс лайма со льдом – на сегодня спиртного хватит, – как взгляд мой падает на окно. Я тут же смаргиваю и понимаю, что с алкоголем пора завязывать совсем, иначе я свихнусь, сидя в этой заднице и литрами поглощая виски. Потому что мне кажется, что какое-то короткое мгновение я вижу женщину в зелёном платье, ТУ женщину, мою женщину – в платье цвета клевера и накинутом поверх сером пальто; женщину с чёрными с проседью волосами, и с глазами, блестящими нездоровым, лихорадочным, голодным блеском...

   Джои допивает остатки виски и отодвигает стакан.

   – Дай немного, – он берёт у Райс её бокал с лаймом, и, гремя кубиками льда, прямо так, без соломинки, делает пару глотков. Приятно. Освежает. Особенно, если во рту настоящая помойка после целого дня торчания в прокуренном баре с сигаретой и виски.

   – Всё, Джои, пошли, – Райс несколькими торопливыми глотками приканчивает бокал и ставит на несколько сложенных купюр.

   Джои делает то же самое. На дворе совсем уже ночь. Даже компания у камина притихла; кто-то клюёт носом, кто-то просто тупо смотрит в огонь, пытаясь держать глаза открытыми.

   Джои бросает взгляд на Райс. Её опять что-то беспокоит. Вот ведь проблему нашла, тоже мне, – думает он. В этом она женщина, одно слово. До мозга костей.

   Они поднимаются в свой номер. Райс нехотя плетётся в душ, а Джои заваливается на кровать. По потолку скользят полосы света – разъезжаются все эти фермеры, мясники, молочники, которые провели у гостиничного камина пугающую их ночь. На востоке алеет тонкая полоска зари, горы кажутся чёрными и зловещими. Не слышно ни звука.

   Щёлкает задвижка, Райс выходит из ванной. На ней только большое полотенце, но и его она снимает, быстро вытирается и надевает длинную майку. Его она не стесняется, ей вообще не свойственно стесняться кого бы то ни было.

   Она ложится рядом, и он ощущает запах свежести – без всяких цветов, духов и прочего; он знает, что Райс терпеть не может отдушки. А у неё красивое тело, вспоминает он, особенно для почти сорокалетней женщины, и если особо не приглядываться ко всем этим старым шрамам, когда-то вдоль и поперёк исполосовавшим её.

   – Что ты дёргалась опять? – он начинает гладить её по руке.

   – Не поверишь, Джои, – он чувствует, что она улыбается, только улыбка эта невесёлая, скорее, горькая. – Показалось, что эту долбаную Женщину в Зелёном видела.

   – Это где? – он поднимается выше и проводит пальцами по её шее, уху, виску.

   – В окне. Пить меньше надо, – с горечью говорит Райс.

   Джои знает, что она догадывается, чем бы ему хотелось заняться. Сейчас она сама чуть раздвинет ноги, и не скажет ни слова. Он целует её в ухо и уже намеревается продолжить дальше, как она говорит:

   – Это была та баба. То есть, наверное, это был дурацкий скотч.

   И тут он понимает, что между ними словно встаёт какая-то стена. Не потому что она сообщает о некой мифической женщине, и не потому, что сам он не женщина, какая бы то ни было. Просто до него вдруг доходит, что он не в состоянии до конца дать ей то, что нужно. Ни как мужчина, ни как женщина. Она ничего не скажет, даже получит какое-то удовольствие. Но настоящего удовольствия, такого, как, например, то, которое они вдвоём получают в участке, он ей дать не сможет. Не потому, что он плох, или она хороша, или наоборот. Просто она – Райс. А пошло всё к чёрту, – равнодушно думает Джои, и просто сильно обнимает её.

   – Я хочу тебе сказать страшную тайну, – говорит вдруг Райс. – Ты ведь мне сказал про "нехорошее место".

   – Никому никогда, – шутит Джои, положив голову ей на плечо.

   – Помнишь того чувака, который отъехал? – спрашивает она.

   Ещё бы ему не помнить! В ушах до сих пор звенит то того, как орал шеф. Джои кивает, елозя подбородком по плечу Райс.

   – Ты знаешь, что я чувствовала, когда всё это произошло? – продолжает она. – Удовольствие. И ничего больше. Удовлетворение.

   – И это тайна? – удивляется Джои. – Ты думала, я не знаю?

   – А ты знал? – спрашивает она.

   – Успокойся, старуха, – он с силой гладит её по плечу. – Это нормально. Я же сказал, что всё всегда знаю. Ты, конечно, монстр, но я тебя люблю, – ухмыляется он.

   Райс рывком переворачивается и закидывает ногу ему на бок.

   – Хорошо, что я встретила тебя, – серьёзно говорит она. И понимает, что он улыбается.

   ...– Пся крев, – высокий седой старик презрительно цедит сквозь зубы. – Вон отсюда.

   Кормилица, шурша накрахмаленным передником, выбегает. Глаза у неё наверняка ничего не видят от слёз и страха.

   Я стою возле большого, во весь рост зеркала в деревянной раме – из-за искусно вырезанных виноградных гроздьев и листьев выглядывают пухлощёкие амуры. Эти гроздья так приятно трогать пальцем, они выпуклые, гладкие и чуть тёплые на ощупь. Но сейчас меня одолевает ужасный стыд, и мне кажется, что лучше бы было провалиться сквозь землю.

   – Боль, девочка, – обращается ко мне старик, пристукнув палкой. – Только боль будет держать их в узде. Ты причиняешь боль – или боль причинят тебе. Я ведь учил тебя.

   – Простите, дедушка, – еле слышно говорю я. – Простите меня.

   – У тебя не получилось, Ядзя? – пристальный взгляд серых глаз.

   – Не знаю, – едва выговариваю я.

   – Что ж тогда, дитя?

   – Кормилица, дедушка... она... – от слёз я не могу говорить, но плакать нельзя, плакать стыдно.

   – Что ж, что кормилица?

   – Не хотела... ей больно, – я больше не могу вынести его взгляда из-под прищуренных век.

   Воцаряется тишина. Сквозь набегающие слёзы я смотрю на пухлощёкого амура, которого трогаю пальцем – а вдруг поможет? – и вижу в зеркале себя. Белое платье, перетянутое в талии атласной лентой, и белый бант в волосах. Мне лет тринадцать-четырнадцать, и платье ещё не очень длинное, что меня иногда расстраивает, ведь я же не маленькая, а все подумают, что маленькая... Нет, только не плакать, плакать нельзя. Старик подходит и кладёт мне руку на плечо. Бедный дедушка, как он может вообще прикасаться ко мне, ведь я ослушалась его, как я посмела?!

   – Ей ДОЛЖНО быть больно, Ядзя, – говорит он. – Должно. Ты понимаешь?

   – Да, дедушка, – и как я могла испытывать жалость к только лишь человеку?

   – Ты больше не подведёшь меня, девочка? – я смаргиваю слёзы и решительно смотрю ему в глаза; плакать нельзя, и слёз уже нет, слава Создателю.

   – Вот и хорошо, – говорит он.

   И меня накрывает стеной беспросветной боли...

   Я вздрагиваю и просыпаюсь. В окнах по-прежнему темно, лишь полоска зари стала чуть-чуть ярче. Значит, всего ничего времени прошло с тех пор, как мы легли. И что за бред мне снится?!

   Джои громко сопит под боком. Я поворачиваюсь к нему, кладу на него и ногу, и руку – он не реагирует – и снова погружаюсь в тревожный сон.

   ...– Мисс Войцеховская! – внутри у меня всё замирает, когда ко мне подходит высокий шляхтич с чётко очерченным лицом и длинными русыми волосами, перевязанными шёлковой лентой. Я знала, заранее знала, что он подойдёт, но ведь это такой важный день в моей жизни, такой момент бывает только раз, и, поэтому, как бы я ни старалась, щёки мои заливает предательский румянец. Проклятье! Вот проклятье!

   Он тем временем коротко кивает и говорит:

   – Я хотел бы сразу поговорить с вами о деле. Прошу вас оказать мне честь и стать моей супругой. Я не тороплю с ответом, потому что понимаю, что вопросы брака суеты не терпят.

   – Да, – тут же отвечаю я. Теперь положено протянуть руку. – Моё согласие вы получили, лорд Близзард.

   Мимолётная улыбка, он целует мне пальцы, снова коротко кивает и уходит. Наверное, к отцу и дедушке, потому что их в зале нет. Мне хочется улыбнуться, покружиться на месте, но нельзя. Кроме того, я вспоминаю, что вскоре навсегда покину родной дом, и мне становится немного грустно. Но только немного. В конце концов, так положено. Так надо.

   Мне просто необходимо записать всё это в дневник. Я вбегаю в спальню; там кормилица. Неуклюжая оборачивается поглазеть, кто вошёл, и я тотчас слышу звон. Поднос с чайной посудой на полу и цела, конечно, только серебряная ложечка. Вот мерзавка.

   – Убираюсь у ясновельможной панны, – она вздрагивает, опускается на колени и начинает сгребать черепки в кучу. Что с неё взять? Всего лишь человечья дура.

   – Ты ведь знаешь, что будет, – говорю я. Совершенно равнодушно. Просто бестолковая крестьянка, вот и всё, и нет повода расстраиваться в такой день. Я заставляю её свалиться на пол и наблюдаю, как она орёт – захлёбываясь криком, в судорогах боли извиваясь возле моих ног. Наказания без вины не бывает. Или ты – или тебя...

   Джои громко всхрапывает, и сон прерывается. А жаль, интересный такой сон, как фильм про старинную жизнь. Если всё это не закончится кошмаром, то будет вполне приличный сон, в отличие от предыдущего. Как орала эта тётка в фартуке. Интересно, почему? Я закрываю глаза и снова засыпаю.

   ...Дедушка, дедушка, дедушка, дедушка...

   Я бегу напрямик через вересковую пустошь, через лес, и ветки хлещут меня по лицу, и цепляются за мех, которым оторочена накидка. Исчезнувшая опёка владетеля и треск, который раздаётся на весь лес. Дедушка, дедушка, дедушка... Я бегу, как не бежала никогда в жизни, если только в детстве, удирая от кормилицы из шалости. Но деревья и кусты не были тогда такими враждебными. Винсента нет, он в Британии, по каким-то своим делам, связанным с управлением поместьем под Нью-Кастлом, куда мы вскоре должны вернуться.

   С неба начинает падать снег. Я вижу зловещие багровые отсветы, пляшущие на стволах деревьев. Треск пожара, вот что это было. Я добегаю до края леса и вижу языки пламени над тем, что осталось от имения. Огонь бушует так, что слышно за несколько миль. Вокруг этого огромного костра стоит толпа, но далеко, потому что пламя с шипением плюётся искрами, и жар настолько силён, что снег растаял почти до самого леса. Крыша с ужасающим грохотом обрушивается внутрь, и огонь с новой силой принимается лизать почерневшие стены.

   Я, задыхаясь, сгибаюсь к самой земле, потому что у меня болит внутри, и сердце, того и гляди, выпрыгнет вон, а потом без сил сажусь на пожухлую траву, не обращая внимания на холод. Наверное, я теряю сознание, потому что, открыв глаза, вижу чёрные развалины на месте того, что когда-то было моим домом, и шевелящиеся кое-где там и сям фигурки этой человечьей мрази. И я вспоминаю зеркало в деревянной раме, виноград и пухлощёких амуров. Я не подведу вас, дедушка. Никогда больше. Вы ведь научили меня всему, что умели сами, дедушка, правда?

   Я улыбаюсь, подбираю юбку и иду к тому, что было имением. С неба продолжает падать проклятый снег. Но он быстро тает, ведь кровь этой мрази такая горячая...

   – Райс! – я просыпаюсь оттого, что Джои трясёт меня за плечо.

   – Что ещё? – спрашиваю хриплым со сна голосом.

   – Какой дьявол тебе там снится? – бурчит он. – Ты хохочешь так, что кровать трясётся.

   – Как я убиваю кучу народу, – честно отвечаю я.

   – На другой бок повернись, – советует он, снова ложась. Думает, я пошутила. Ну и хрен с ним. Я следую его совету и вновь закрываю глаза.

   ...– Руку, сучка, ну! – чёртов полукровый боров пыхтит, но я не дамся им, не дамся... Запах пота и чеснока – грязные скоты, полукровые твари. Я чувствую, как кровь отливает от лица, и белеют губы. Нет, никогда – но они не узнают об этом, я не доставлю им такого удовольствия, ни за что. – Смотри-ка, сама протянула. Любишь боль, красотка? Я когда-то купил шикарную плётку, хочешь, я назначу тебе свидание – скотину охаживают именно плёткой, тебе понравится. Хотя, думаю, теперь мы обойдёмся без такой формальности, как свидание.

   Подходит палач с тавром – у меня была такая белая кожа – сволочи, полукровые свиньи... Боль, отвратительная вонь горелой плоти и снова боль...

   И я не издаю ни звука – а ночью раздираю руку в кровь, но клеймо так и остаётся, жаром раскалённого металла вплавленное в плоть – и кровь уже течёт по коже, так же, как слёзы по лицу. А потом всё это воспаляется – я заматываю тряпками руку, но она ещё долго не желает заживать в этом ледяном кошмаре, где есть только ужас, холод и ненависть...

   – Пойдём, Ядвига, – Затопеч – и я, не сопротивляясь, иду – мне всё равно, куда.

   Освещённая пламенем камина комната. В кресле красивый, властный человек, вот только глаза у него... глаза... Меня словно затягивает в водоворот, и я чувствую, что он видит меня насквозь, как проклятое стекло... Создатель, проклятое стекло... Я чувствую исходящие от него силу, уверенность, вечность... много чего. Но вот он отворачивается, и всё кончается, но я снова до невозможности хочу, чтобы он посмотрел на меня. Почему-то я сразу вспоминаю зеркало, и тот день, когда я стояла перед дедушкой, сгорая со стыда, и вспотевшими пальцами нажимала на резного деревянного амура.

   Хрустальная ледяная нить, просто разговор без слов. "Подойди, Ядвига Близзард" – "Милорд?" "Месть – это так... вкусно, правда?" – "Милорд... Что я должна сделать?" – он долго смотрит на меня, не мигая. А потом усмехается. "Ты – ничего", – и я до тошноты пугаюсь этого. "Клятву верности, вслух – и всё. Не думаю, чтобы ты не знала о пожизненной ссылке в Межзеркалье", – я киваю. "Вот видишь. Знаешь. Но ты в итоге здесь, потому что умеешь и хочешь только... что, Ядвига?" – "Убивать, Милорд" – "Иди и делай свою работу. Ты голодна"...

   "Я не подведу вас, Милорд. Никогда. И дедушка будет мною гордиться..."

   – Падам до нужек шановной пани, – Затопеч с двумя бокалами Божоле, один протягивает мне. Бокал выскальзывает и бьётся, и красные брызги – всего только Божоле.

   Как кровь.

   И как отзвук – непонятно откуда – хрусталь? Или лёд? Слова Милорда: "Я знаю".

   Я просыпаюсь и автоматически хватаюсь за наколку на левом плече. Приснится же! Что за ночь такая?!

   А сейчас всё ещё ночь, полоска зари нисколько не увеличилась с того момента, как я смотрела на неё последний раз. Значит, вся эта муть привиделась мне за считанные мгновения.

   На проклятых часах шесть. Джои мирно сопит на своей половине кровати, подложив ладонь под щёку. Я вздыхаю и укладываюсь рядом.

   ...Огромный зал, в котором полукругом кресла. И – лица, лица, лица. Наручники врезаются в руки, стянутые за спиной.

   – Пошевеливайся, ты, высокородная! – меня пинком вталкивают внутрь.

   На весь чёртов зал – моё имя и фамилию, даже девичью. Всё тело болит, и я едва не теряю сознание от слабости и потери крови. Но я не доставлю им такого удовольствия, нет, никогда. Голоса доносятся, словно сквозь слой ваты. Да какая, в самом деле, разница, главное – молчать.

   – Признаёте ли вы себя виновной...

   Я усмехаюсь. Признаю – не признаю... Я не для того приносила Клятву верности моему сюзерену, чтобы, чёрт подери, признавать себя виновной. Я плевать хотела на их долбаный закон; у меня есть хозяин, которого я не подведу. Никогда. Молчу, но здесь не бьют. Этого добра я уже накушалась раньше. И накушаюсь позже. А здесь – нет.

   – Ядвига Близзард, в девичестве Войцеховская обвиняется в поддержке... многочисленных убийствах... приговаривается к пожизненной ссылке в Межзеркалье...

   Я вскакиваю, как ошпаренная. Классно! Я просто счастлива! Отличный сказочный сон, всю жизнь о таком мечтала!

   На проклятых часах шесть двадцать, и полоска зари не увеличилась ни на йоту. Ну, нет, дудки, с меня хватит! Я сажусь к окну и закуриваю сигарету с твёрдой решимостью больше в кровать не ложиться. Табачный дым плывёт по комнате, видоизменяясь и создавая иллюзию, что кто-то или что-то перемещается в пространстве, принимая различные формы. Чёртова ночь! Чёртовы фермеры с их россказнями! И чёртова Женщина в Зелёном!

   Я упорно начинаю таращиться на светлеющее небо, куря сигареты – одну за другой. Наплевать и забыть. Скоро я разбужу Джои, и мы займёмся своим делом. А пока у меня ещё до черта сигарет.

   Однако... Как приятно было, когда я видела, как снег таял, падая в дымящиеся кровавые лужи...

   Огонёк тлеющей сигареты яркой точкой отражается в оконном стекле. За ним ничего не видно, кроме темноты и прядей тумана, который вдруг начинают прорастать внутрь комнаты, и я вижу, что это уже не туман, а виноградная лоза; она ползёт по подоконнику, цепляясь за старое некрашеное дерево наличника, взбирается вверх, заключая окно в раму, и я тотчас вижу, что это уже не окно, а то самое, большое, в человеческий рост, зеркало.

   ...Зеркало. Чёртово стекло беззвучно разлетается от удара чем-то тяжёлым, а потом все осколки поднимаются, словно в вихре, и, сверкая, встают на свои места, и вот уже проклятое зеркало снова цело, отливает свинцовым туманом, как будто дразнит меня, что ему всё нипочём. По краям рамы вьются виноградные листья, амуры высовывают пухлые рожицы и пристально глядят на меня, а затем снова прячутся. Я вижу их краем глаза, а когда поворачиваюсь, их уже нет. Но они на самом деле там, уж я-то знаю! Чёртовы мерзкие существа, только и делают, что подглядывают. Думают, я не вижу, что они на самом деле там. Они всегда там, просто успевают спрятаться. Я раз за разом разношу проклятущее стекло вдребезги, но оно опять цело. Я заглядываю в свинцовую глубину. Чёрное платье, отороченное горностаем. Одна прядь волос выбилась из причёски и упала на глаза. Глаза, боящиеся увидеть красный туман в мерзком стекле. Голодные глаза. Настороженные глаза. Глаза цвета тёмного янтаря с горящим огнём зрачком. Это уже не я, это моя Метель. Что она тут делает? Ведь она должна быть в Лондоне. Маленькая моя, хорошая, любимая, девочка моя! Я оглядываюсь в поисках, но её нет, а когда снова устремляю взор в зеркало, там опять я, но стекло вдруг мутнеет и заволакивается красной дымкой. Проклятые амуры! Мерзкие отродья! Попрятались за раму и думают, что я не достану их! В руке оказывается что-то тяжёлое, я размахиваюсь, и ненавистное зеркало с оглушительным звоном взрывается фонтаном свинцово-красных стеклянных брызг...