Текст книги "По ту сторону стаи"

Автор книги: Ядвига Войцеховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11

   Долорес еле успевает за хозяйкой. Ей совсем не хочется в Кастл Макрайан, мало того, она жутко боится, что хозяйка из прихоти отдаст её милорду Уолдену в жёны. Долорес понимает, что это, скорее всего, только кошмар, придуманный ей самой, потому что член Внутреннего Круга никогда не возьмёт в Семью человека, но её страхов это не умаляет ни на йоту. Впереди, за изнанкой зеркала с непривычки темно. Наконец, прямо перед ними выступают из мрака каменные стены и освещённая факелами арка.

   Всё остальное время Долорес сидит, сжавшись в комок и заткнув уши. Но не дышать она не может, и поэтому еле сдерживается, чтобы её не стошнило, настолько плотно воздух пропитан удушающим ароматом крови.

   И ни она, ни её хозяйка, ни леди Лена не знают, что такими их и видит в этот момент в Зеркале Мира их хозяин.

   Он частенько смотрит туда, в Зеркало Мира. Иногда с радостью, иногда со злостью – и тогда это значит, что кто-то очень скоро будет лежать у его ног, скрученный болевым спазмом.

   Он видит их всех вместе не так уж часто. Два раза в год на официальных приёмах, которые устраиваются Кругом. Люди, бывшие вне закона, а ныне ленные лорды, в эти дни покидающие свои заново отделанные усадьбы. Родовая знать страны, тщательно скрывающая утгардские татуировки.

   Хейс. Молодая жена. Ужин при свечах. Поместье.

   Фэрли. С тяжёлой роскошью обставленный кабинет. Какие-то служебные бумаги. Бокал вина в изящных пальцах. Канцелярия Круга.

   Картер. Реторты, колбы и странного вида предметы. На столе вперемешку бумаги, какие-то металлические инструменты и тарелки с остывшим обедом. Башня Наук.

   И ещё много, много лиц.

   И те, кто интересует его больше всего.

   Близзард. Верхняя юбка подоткнута, нижняя в тёмных брызгах. Рукава закатаны. В глазах – безумный блеск.

   Легран. Такая же картина. Никто и не сомневался. Где?

   Макрайан. Ссадины на костяшках пальцев. Окровавленные перстни, которые он вытирает носовым платком. Шотландия. Кастл Макрайан.

   И змеятся на коже чёрные зигзаги "волчьего крюка", навечно вплавленные в плоть.

   Всё, что ты хочешь, – наручники, сковывающие лучше любых кандалов и казематов. Дарующие власть, но отнимающие свободу.

   Ах, да, самое главное. Монфор. Сидит у окна, на коленях свёрнутая газета. Трепещущее пламя свечи. За стеклом падает снег. Близзард-Холл.

   Он тоже вряд ли откажется от того, чего хочет. Никто не откажется. А снег всё идёт...

   Крючконосая старуха сидит и вертит в руках, похожих на виноградные плети, хрустальный шар. "...Раз после долгой зимы голодная стая затеет охоту. Но вырастет мальчик-пастух, отмеченный руной Победы на левой руке, и стадо волкам не отдаст – убьёт вожака. Мать принесёт его вместе с луною, войдёт что в земли тень, и будет он точно тогда же с той силой, что в десять раз больше обычной... Всего только часа не много – но и не мало, чтоб стяг водрузить с шкурой зверя, как руна о том говорит..." Старуха смеётся хриплым, каркающим смехом, как ворона, усевшаяся на кладбищенском вязе, – хрустальный шар выскальзывает из её пальцев и разбивается на тысячу осколков, сверкая искрами граней, и рассыпая белые крупинки... Вихрем взвивается метель и скрывает картинку за непроницаемой пеленой времени.

   Фигура блекнет, становится почти прозрачной и вновь уходит в небытие. А в Зеркале Мира падает призрачный снег...

   Он постарался нарушить одно из условий. Он отметил его совершенно другим, не простым знаком – как своего слугу, как раба. Связав волка "волчьим крюком". Но может ли быть, чтобы он не знал всей его силы?

   Конечно, может. Потому что в этом подлунном заснеженном мире может быть всё, что угодно. Зачем превращать в потенциального врага человека, который может уничтожить его, если сделать неверный шаг? Особенно если неизвестно, какой шаг окажется неверным? Зачем создавать самому себе смертельного противника, когда можно создать союзника? И зачем рисковать всем, до конца не зная, что будет впереди и чем обернётся попытка уничтожить второго человека, возможно, обозначенного в проклятом Прорицании? Милорд ударяет кулаком по простой деревянной раме зеркала. Оно содрогается и отражает его самого: чёрные длинные волосы, стянутые сзади, и серо-голубые глаза... сейчас серо-голубые. Как когда-то, давным-давно. В те времена, когда самым серьёзным беспокойством было, как избежать головомойки у начальства и пригласить на свидание хорошенькую девушку. Почему его никто и никогда не спрашивал, чего хочет он сам, а не некто, заставляющий мир вертеться по туманным законам таких вот прорицаний и пророчеств? Не спрашивал, хочет ли он быть на этом месте, на котором кто-то, как оказалось, будет всегда? Чуть добрее, чуть злее или чуть равнодушнее. И теперь он даже, смешно подумать, немного завидует Монфору, потому что тот ничего не знает о Прорицании и пока не принимает участия в этой дурацкой игре, непонятно кем и когда начатой. Но, так или иначе, каждый из них сейчас на своём месте, и его задача сделать так, чтобы параллельные линии их жизней не пересеклись в какой-то роковой точке пространства-времени, ибо, чем это может закончиться, он и сам не знает.

   Он дал ему всё: любовь, богатство и власть. Кто по доброй воле откажется от награды, ради которой преступил когда-то всё, во что верил? Произнеся вслух слова Клятвы, подставив руку под клеймо преступника, хотя преступником тогда не был? Добровольно признав его своим сюзереном?

   Милорд ещё раз бросает взгляд в туманные глубины магического стекла. Близзард вытирает пальцы о юбку и убирает за ухо растрепавшиеся волосы. Леди Монфор хорошо держит лорда Монфора. Совершенно безумная усмешка, и взгляд – острый, как кинжал. Подвалы Кастл Макрайан – а вот это то, от чего не откажется она.

   Гостиная Близзард-Холла. Он будет ждать её, даже когда свеча потухнет, и так и не попросит принести новую. Просто ждать, не играя ни в какие игры. Ведь он НЕ знает о Прорицании...

   Долорес кажется, что она успела уже тысячу раз умереть в этой каменной келье, освещённой чадящим пламенем факелов, где ей велено покорно дожидаться хозяйку вместе с важным челядинцем миледи Легран.

   Кастл Макрайан небогат на убранство: один голый камень и вереница чадящих факелов под потолком, над которыми по камню расползаются чёрные пятна копоти. Может быть, на других этажах всё выглядит иначе – Долорес не знает, да и знать не хочет. Будь бы её воля, она и близко не подошла бы к замку, не говоря уже о том, чтобы обследовать его, даже если б ей сказали, что полы там вымощены золотыми слитками и в окна вместо стёкол вставлено по огромному бриллианту.

   Их оставляют в маленьком помещении, где холодно, как в могиле, – как, впрочем, и во всём замке. Но здесь, слава Создателю, хотя бы есть какое-то подобие лавки, и не придётся сидеть на корточках или вообще стоять: пол ледяной.

   Карлик-подменыш Лены Легран не произносит ни слова. Долорес догадывается, что ему запрещено говорить без специального на то соизволения хозяйки. Но Долорес всё равно – сейчас она в любом случае не смогла бы говорить ни с кем и ни о чём, даже если бы захотела. Все её силы направлены на то, чтобы ничего не видеть, не слышать, и, по возможности, не дышать. Кроме того, она боится ненароком разозлить милорда Уолдена. Кто знает, как поступит тогда её хозяйка? Да и подменыш уже порядком растерял свою важность, и Долорес сомневается, что, даже захоти он ослушаться, смог бы сказать хоть слово.

   Наконец, на лестнице, ведущей из подземелий, раздаются шаги, и Долорес, дрожа всем телом не столько от холода, сколько от страха, решается поднять взгляд.

   Похоже, Близзард довольна. На её лице нет раздраженного выражения, которое очень беспокоит Долорес. Не очень-то хочется, чтобы тебя, за здорово живешь, угостили чем-нибудь малоприятным, особенно когда ты ничего такого не сделала.

   Верхняя юбка Близзард подобрана и заткнута за пояс. Нижняя юбка сплошь в потёках и мокрых пятнах, словно кляксах, и пропиталась она далеко не водой, как догадывается Долорес. Близзард стягивает её вниз и бросает в угол, куда та падает с неприятным шлепком. "Как бельё в таз", – думает Долорес. "Я буду думать про бельё в тазу, всего лишь про бельё в тазу", – твердит она про себя, как мантру, напрасно стараясь не вдыхать насыщенный тяжёлым запахом металла воздух.

   Лорд Уолден вытирает руки носовым платком, который быстро становится красным. Точнее, не руки, а перстни, старинные массивные перстни, которыми унизаны его пальцы. Костяшки пальцев содраны до крови, это видно даже при свете факелов. Он бросает скомканный платок в тот же угол, и тот падает поверх окровавленных тряпок легко и бесшумно, как осенний лист.

   Леди Лена поправляет причёску. Потом она вспоминает, что с ней её слуга, кивком велит ему помочь, и присаживается на лавку. Подменыш несмело суетится вокруг, опасаясь мгновенного возмездия за неловкость, но она, видимо, устала, ей не до него, и тучи над головой неуклюжего прислужника расходятся.

   Одежда у всех троих в беспорядке. Дорогая ткань помята, драгоценные меха торчат клочьями, местами слипнувшись с бурой массой. Рукава засучены. Долорес от страха буквально прирастает к тому месту, где стоит. Её внимание почему-то фокусируется на хозяйкиных пальцах – ухоженных тонких пальцах с поразительной красоты овальными длинными ногтями. Наверное, потому что они тоже испачканы красным, и, тем не менее, хозяйка закуривает сигарету, с наслаждением выпуская дым в потолок, – а Долорес думает, что её бы точно стошнило, если бы ей надо было подносить так близко к лицу окровавленные пальцы. Но это ведь она, а не хозяйка, которая курит и странно смотрит куда-то сквозь неё – точно Долорес стеклянная, – а взгляд её подёрнут пеленой. Долорес становится так страшно, что она едва не теряет сознание.

   – Ну, Долорес, шевелись же! – голос Близзард выводит её из оцепенения. Оказывается, всё это время Долорес было поручено держать хозяйкино манто, и теперь Близзард торопит её. Она помогает хозяйке одеться, и все поднимаются выше. Площадка на верху башни завалена снегом, и холод мгновенно охватывает тело. Пока Долорес держала манто, руки у неё оказались в чём-то мокром. Она с ужасом смотрит на них, ожидая увидеть то самое, красное, с запахом металла, но Создатель миловал, ладони всего лишь в холодном поту от страха и напряжения последних часов.

   Снегопад прекратился. Над шотландскими горами светит луна, заливая мир призрачным сиянием. Леди Лена отказывается от приглашения хозяйки и спешит вниз, к зеркалу, прихватив своего прислужника.

   – Уолли, – говорит Близзард, – я твоя должница. Какой чёрт понёс тебя в Польшу? Именно в это время?

   – Чутьё, Близзард, – поднимает палец лорд Макрайан.

   Хозяйка смеётся и целует его в щёку.

   – Чудесная ночь, – говорит она.

   Лорд Макрайан оглядывается.

   – Похоже на то! – удивлённо говорит он, и хозяйка смеётся снова.

   Я подшучиваю над Уолли. Он всегда туго соображает, когда речь идёт о чём-то постороннем.

   – Ты всегда был толстокожим, Макрайан, – говорю я. – Но в этом есть свой плюс.

   – Да? – удивляется он.

   – Тебе не холодно здесь жить, – поясняю я.

   – Проклятый замок, – говорит он и сплёвывает в снег. – Хуже Утгарда.

   "Везёт мне сегодня. И этот туда же, – думаю я. – Нам никогда не стать..." Всё. Хватит. Ведь этот долбаный снег кончился.

   – До встречи, Уолли, – прощаюсь я, велю девчонке следовать за мной и иду к зеркалу. Всё. Теперь только домой.

   Мы оказываемся в тёмном холле поместья. Девчонка сжалась и боится пошевелиться, пока ей не будет велено.

   – Пошли, Долорес, – говорю я. Она вздрагивает и торопливо идёт следом, стараясь не отстать.

   Близзард-Холл со стороны, наверное, похож на проклятую рождественскую открытку. Через окно видно, что подъездная аллея не расчищена. Когда же это прекратится, чёрт подери?! Неужели за столько лет нельзя было усвоить, что моё наказание свершается незамедлительно? Хотя, нет – полагаю, завтра; сегодня я слишком утомлена. Делаю несколько шагов, и передо мной появляется гадкий лентяй – спал, верно, прямо возле зеркала, чтобы не пропустить, когда я вернусь.

   – Миледи, – управляющий собирается поклониться, но я хватаю его за шкирку и пинком выкидываю на улицу, с трудом приоткрыв створку: как я и думала, до самых дверей по колено снега.

   – Одна минута, – тихо говорю я. Он мгновение испуганно таращится на меня, потом на заснеженную аллею, а потом быстро-быстро кивает.

   – Согрели простыни милорду перед сном? – задаю вопрос, прежде чем он успевает удрать. Мерзкие существа такие вёрткие – словно намыленные, выскальзывают из рук, только ты соберёшься как следует задать им. Чем делают хуже себе же, потому что спустя минуту получают вдвое.

   – Да, миледи, но милорд Эдвард не спит, – управляющий испуганно пятится. – Он ещё не ложился.

   Да, конечно. Наверное, я бы удивилась, если было бы по-другому.

   – Канделябр, живо, – говорю я, и холл почти сразу же наполняется светом. – Ступай, Долорес. Приготовь мне постель.

   Она бесшумно исчезает. Я захожу в столовую и вижу Эдварда.

   Он сидит у окна и держит эту проклятую газету, она сложена вчетверо у него на коленях. Свечи потушены, и его озаряет только свет луны, висящей высоко в небе.

   – Мистер Монфор! Опять вы не спите? – почему-то шёпотом говорю я. Я говорю это каждый раз, когда возвращаюсь за полночь оттуда, где была сегодня.

   – Опять, миссис Монфор, – подтверждает он, кладёт газету и встаёт.

   – В Шотландии очень холодно, – говорю я и целую его.

   – Зато здесь тепло, миссис Монфор, – отвечает он. – Идёмте спать.

   Утром снегопад начинается вновь, правда, не такой сильный, как накануне. Сквозь стрельчатые переплёты окон Эдвард видит серое небо и чёрные ветви деревьев парка. Естественно, в комнате светлее, чем вчера, и Эдвард может разглядеть многие вещи, вид которых не приводит его в особый восторг. Супруга спит, лёжа вплотную к нему, и Эдвард не шевелится, боясь потревожить её хрупкий утренний сон. Хотя, может, и не хрупкий, – думает он, вспоминая, где она была и что там, судя по всему, происходило.

   Эдвард доволен тем, что она не настаивает на его присутствии в Кастл Макрайан. Что касается вопросов супружеской верности, то этот пункт не вызывает у него никаких сомнений. Семейные ценности для Ядвиги непоколебимы – он убедился в этом в первый же год брака. Она могла быть кем угодно, но замарать себя супружеской изменой считала низостью, недостойной даже человечьего отродья.

   Что касается всего остального... что ж, он знал, кто такая Ядвига Близзард... Вот и сейчас он видит кое-где красные смазанные потёки на её руке – ровно по локоть, как были засучены рукава платья. Ну, он прекрасно знает, как именно она теперь понимает слово "развлечение". Только в одном смысле, и больше никак. Но ему – почти всё равно. Всего лишь по одной причине. Потому что она – это она. Потому что и сам Эдвард стал когда-то другим. Тогда он осторожно прикасается к её расслабленной руке и целует сначала пальцы, потом ладонь, потом внутреннюю сторону предплечья.

   Как когда-то, в Кинг-Голд-Хаус.

   Близзард глубоко вздыхает и просыпается.

   – Доброе утро, мистер Монфор, – хриплым со сна голосом говорит она, и тут её взгляд падает на окно. – О, Создатель всемогущий, нет! Только не снег!

   За стрельчатым изломом оконного переплёта опять падает белая муть. Когда же это прекратится?!

   Я раздражённо дёргаю звонок.

   – С вашего разрешения, миссис Монфор, – Эдвард соскальзывает с кровати и, целуя мне руку, уходит. Тут же в дверях беззвучно возникает Долорес. Не надо уметь читать мысли, чтобы понять – она трясётся всем телом, видя снег за окном и моё лицо.

   – Не бойся, Долорес, – говорю я, и мне становится смешно. – Никакой боли.

   Глупая девчонка, сама того не зная, подняла мне настроение, и снег за стеклом уже не кажется таким раздражающе-однообразным.

   День проходит спокойно. Нет никаких визитов к нам, и мы не делаем визитов ни к кому. К вечеру снег снова прекращается, и на небе почти полная луна.

   Зажигаются свечи. Я замечаю на столе так и не убранную резную шкатулку с Таро, и рука сама собой тянется к крышке.

   Под пальцами – гладкая поверхность лакированных прямоугольников. Теперь я сама еле удерживаю в руках увесистую колоду. Может быть, поэтому руки слегка дрожат? Я по памяти пытаюсь воспроизвести тот орнамент, что раскладывала вчера Лена. Только вот кладу я все карты, кроме наших с Эдвардом, рисунком вниз, на плотную бархатную скатерть. Почему? И зачем я вообще всё это делаю?

   Я раздражённо отбрасываю колоду и отхожу к окну. Мои пальцы ощущают ледяное стекло... Ледяная стена прибоя...

   – Долорес, – говорю я внезапно севшим голосом. – Подойди к столу.

   Она послушно подходит.

   – Теперь переверни то, что в середине, – приказываю я. – Только не нарушай расположения.

   Краем уха я слышу шелест карт о бархат скатерти.

   – Да, миледи, – говорит она. Мне почему-то страшно повернуться.

   – Теперь говори, что ты видишь, слева направо, – наверное, даже она должна заметить, как дрожит мой голос.

   – Четвёрка... – она немного медлит, не разбираясь в символах, но тут же продолжает, – Мечей, Звезда, и Башня.

   Мои пальцы скользят по стеклу.

   Четвёрка Мечей, Башня, Звезда – вчера.

   Четвёрка Мечей, Звезда, Башня – сегодня.

   Теперь уже – неизбежная тюрьма и разрушение существующего порядка жизни, который рухнет и не возродится. Боль и страдания как путь к бессмертию.

   Карты, взятые просто так, на первый взгляд. На местах, где они, возможно, ничего не значат, или уж точно не должны означать будущее.

   ...Ледяная стена прибоя...

   – Какого чёрта идёт этот проклятый снег? – глухо говорю я.

   ...Долорес смотрит в окно и не видит ничего, кроме абсолютно ясного ночного неба – без малейшего признака снеговой тучи...

Глава 12

     Профессор Гаспар Картер сидит в своём кабинете на самом верху Башни Наук и тоже смотрит на снег. Который в виде кинутого кем-то снежка комком висит на чудом уцелевшем стекле его окна. «И как только забросили на такую высоту?» – думает он. До его ушей доносятся еле слышные вопли тех немногих, кто рискнул продолжить дальнейшую игру у подножия Башни.

   ...К чёрту! Да хоть целые снеговики... Наплевать... К дьяволу!

   Вот как раз дьявола ему и не хватало, чтобы понять, что теперь делать. Перед ним на столе лежит всего лишь детская игрушка – шар с белыми крупинками внутри и с маленькими фигурками детей, играющих в снежки. Школьников, судя по всему, потому что ранцы брошены в несколько щепотей игрушечного снега, которые изображают здесь огромный сугроб. Снег уже оседает вниз, а ещё минуту назад он взвивался белыми струями – и вот тогда-то как раз каким-то образом проходил сквозь хрустальную оболочку, становящуюся мгновенно только видимостью хрусталя и более всего походящую на твёрдый воздух, и заполнял собой комнату. Серебряная дымка неспокойна, она ещё хранит образ полупрозрачной фигуры, которая минуту назад была почти материальна, почти осязаема. Почти. Её нельзя потрогать, зато можно услышать – крючконосая старуха, с голосом, словно карканье ворона, и седыми космами, выбившимися из-под платка, завязанного сзади. Натуральная цыганка, думает про себя Картер, но дело не в этом – да будь она хоть эскимоской, хоть с острова Новая Гвинея, – смысл от этого не менялся.

   Думал ли он, что так обернётся всего лишь эксперимент с некогда разбитым шаром провидицы Хэрриот, на успешный исход которого он и не надеялся? О чём он вообще думал, неделями – или нет, месяцами – складывая кусочек к кусочку, снежинку к снежинке? Выпуская из рук пинцет и отрываясь от микроскопа только для того, чтобы поесть, да и то, когда чуть ли не силком принуждали вездесущие ассистенты, которые приходили в Башню Наук, отоспавшись и поев два, а то и все три раза – и заставали его всё в той же позе? С часовой линзой, делавшей Картера похожим на циклопа, от которой у него уже образовался вокруг глаза продавленный кружок. Этот кружок не успевал исчезнуть за то время, пока он, торопясь, поглощал, не глядя, то, что ему приносили, сдвигая злополучную линзу на лоб подобно заправскому часовщику. Он, пожалуй, знает, о чём думал: как интересно пронзить бездну времени и услышать то, что было сказано вещей старухой несколько веков назад. Узнать, как устроен чёртов колдовской шар, ибо Картер не верил в колдовство, а верил только научным фактам, которые не требовали бы того, чтобы он полагался на недоказуемые байки и иррациональные домыслы.

   Картер в первый раз своими ушами слышал полный текст Прорицания. И теперь не знал, что ему делать.

   Даже руководствуясь всеми теми знаниями, которые он накопил за долгие годы труда. Целебные настойки и яды, быстрые, как укус змеи, тайны психики и сознания, позволяющие управлять людьми, секреты растений, в которых сосредоточена сила мира, и много чего ещё. Но его никогда не прельщала власть явная, куда интереснее было смотреть со стороны за этими играми, самому оставаясь хоть немного, но в тени. Пока это, конечно, было возможно. Так и должно быть. Такие, как Близзард, знающие только, как убивать, идут вперёд, рискуя всем и сразу, а такие, как он, до поры до времени остаются невидимыми, выходя на сцену только в самом крайнем случае. Каждому своё. И теперь решать, что делать, только ей, а никак не ему. Каким бы образом ни повернулось будущее.

   Тишина Башни Наук располагает к размышлениям. Картер сидит, потирая виски и уже привычный кружок от линзы, наверное, давно ставший предметом шуток. "Пусть решает сама", – думает он. В конце концов, потеря человека, не так уж хорошо умеющего работать мозгами, не очень страшна для их сообщества – в нём говорит не столько политик, сколько инстинкт самосохранения. Что ж, пускай так, он и не отрицает этот факт.

   Башня похожа на маяк, и кабинет Картера примерно там, где должна быть линза. Выше только обсерватория. Когда-то Башня строилась около самого леса, но постепенно рядом вырос город, который сейчас подступал почти вплотную, а Башня так и осталась.

   Откуда-то сверху раздаётся тихий скрип: на самом верху в куполе Башни поворачивается по кругу огромный медный телескоп, видимо, ища в пространстве какую-то новую цель. Да ещё галдят под окнами ребятишки-ученики, которые не верят байкам о том, что те, кто тут работает, могут выскочить и превратить их во что-нибудь малоаппетитное, вроде лягушки или тритона.

   Около стола Картера день за днём бесконечно вращается планетарная модель Солнечной системы. Подвешенная в воздухе на невидимых нитях, она в точности отображает бег планет вокруг центрального светила. Медные шарики с руническими надписями крутятся с различными переменными скоростями – Меркурий летит быстро, Плутон еле движется, так, что непривычный глаз и не заметит. Свет зимнего дня и огоньки свечей поблёскивают на боках отполированных небесных тел, и Картер почему-то начинает думать, что совсем не телескоп мог скрипеть пару минут назад, а нерадивый ассистент давно не проверял и не чистил модель, к примеру, кольца Сатурна, а передоверил это скучное занятие ученику. Когда Картер вернётся, то кое-кто получит взбучку, потому что везде и во всём нужен порядок. И, кстати говоря – на этом месте Картер поднимает палец вверх, как всегда, разговаривая с воображаемым собеседником, – Близзард права хотя бы в этом: уж своих-то домочадцев она держит в ежовых рукавицах.

   Хм... Луна войдёт в тень земли... Не так уж нескоро, надо предполагать. Ну, и что из этого? Что произойдёт? Вселенная рухнет? Твердь небесная поменяется местами с твердью земной?

   Медные планеты летят по своим невидимым орбитам. Рунические письмена – плотности планетных ядер, диаметры орбит, состав атмосферы, циклы затмений, солнечных и лунных... Древняя вязь рунического письма – всего-то навсего – сплетается в неясный пока итог старого Прорицания.

   Профессор Картер, главный учёный Башни Наук, ещё пару минут сидит, глядя в одну точку, потом встаёт, снова поднимает палец, что-то бурча под нос и прощаясь с воображаемым собеседником, и надевает тёплое пальто. Консенсус с невидимым визави достигнут: "Сама, и только сама, леди Монфор... м-да... интересно... так что же может так скрипеть...", – бормочет он. Ещё один снежок громко ударяется о стекло и прилипает рядом с первым, но Картер не обращает на это никакого внимания. Он проходится по пальто рукой, разглаживая несуществующие складки, и покидает кабинет. Он спускается по винтовой лестнице на первый этаж Башни и направляется прямо к сквозному зеркалу.

   – Привет, Близзард, – говорит Картер, и у меня почему-то нехорошо замирает сердце. От двух простых слов.

   – Поговорим? – спрашивает он. И уточняет: – Наедине?

   Чёрный бархат скатерти на столе. Серебряный канделябр. Ещё недавно тут лежали те самые карты.

   Картер разворачивается, на цыпочках подходит к двери и резко открывает её, проверяя, не вздумал ли кто-нибудь подслушивать наш разговор. Это настораживает меня прямо-таки до крайности.

   – Близзард, – начинает он. – Ты знаешь что-нибудь о Прорицании?

   Я чувствую, что улетаю куда-то в пустоту. Такого со мной не случалось уже много лет. Время резко замедляет свой ход и, наверное, почти останавливается. Вместе с моим сердцем. Я отрицательно качаю головой.

   – Я скажу тебе его полный текст. Для начала, – говорит Картер и цитирует: "...Раз после долгой зимы голодная стая затеет охоту. Но вырастет мальчик-пастух, отмеченный руной Победы на левой руке, и стадо волкам не отдаст – убьёт вожака. Мать принесёт его вместе с луною, войдёт что в земли тень, и будет он точно тогда же с той силой, что в десять раз больше обычной... Всего только часа не много – но и не мало, чтоб стяг водрузить со шкурой звериной, как руна о том говорит..."

   Он замолкает. В комнате воцаряется тишина. Гаспар понимает, конечно, что его слова, видимо, не произвели на меня должного впечатления. Но как человек воспитанный он предоставляет мне возможность ответного хода. Будь то вопрос, предположение или вообще какая-нибудь ерунда.

   – Дальше, Гаспар, – говорю я вместо этого.

   – Позволь спросить тебя, Ядвига, не знаешь ли ты кого-нибудь, кто родился во время полного лунного затмения, то есть при таких вот начальных условиях? – спокойно произносит он. – Лично я знаю. Это твой супруг, Близзард, ныне ленный лорд Монфор, наместник округа Нью-Кастл. Уточню даже – он родился в один день и даже в одну ночь с нашим патроном, они и день рождения-то вместе праздновали, когда были детьми.

   Как я уже говорила, Картер знает всё и про всех, начиная с нежного возраста, потому что именно он лично способствовал тому, чтобы большинство из нас без проблем появилось на свет. И уж ему ли не знать, кто из нас когда родился, не запомнить, что Эдвард родился в одну ночь с хозяином и потом не сделать определённые выводы, как-то прознав про слова, сказанные старой каргой?

   – Дальше, Гаспар, – опять говорю я. – Не знаю, какой ты находишь в этом смысл? Прорицание ведь касалось старого хозяина и нынешнего Милорда.

   – Вот именно, НЫНЕШНЕГО, – подчёркивает Картер. – Смотри глубже, Близзард. Если есть нынешний и прошлый, то есть и будущий. Понимаешь?

   Не понимаю, Картер. Я не могу мыслить так масштабно, как ты. Я не лидер, не мыслитель, не политик. Я просто в середине пирамиды. Мне приказывают – я подчиняюсь. И получаю за это всё, что хочу. Но что же значили те проклятые карты, Создатель всемогущий?! Если они вообще что-то значили? И почему вчера они лежали на этом столе, а сегодня здесь сидишь ты и пытаешься ткнуть меня носом в то, что для тебя очевидно?

   Все эти мысли снежным роем клубятся в голове. Но произношу я только одно:

   – Прости, не понимаю.

   Картер смотрит на меня и проводит длинным пальцем по губам.

   – Прорицание касается ЛЮБОГО из наших хозяев, кто бы им ни был сейчас, – тихо говорит он. – Понимаешь? Любого. Смысл в том, что хозяином, Милордом – называй, как хочешь – кто-то будет всегда, и на данный момент сменить его может только человек, рождённый вот при этих начальных условиях. И не спрашивай меня почему, я не знаю. Быть может, сила слов, сказанных вслух. Возможно, через пять лет или через пятьдесят очередной старой дурой будет сделано новое прорицание, где будет сказано что-то ещё.

   В комнате опять повисает тишина. Она настолько материальна, что ещё секунда – и её можно будет потрогать.

   – Хорошо, а как быть со вторым условием? – вспоминаю я и цитирую: – "... отмеченный руной Победы на левой руке...". У... нынешнего Милорда это имеется...

   – А у господина Монфора есть клеймо, – продолжает Картер. – И он тоже вполне может стать следующим "вожаком стаи". То есть, ты понимаешь, кем.

   Мне кажется, что у меня начинается паранойя. Может быть, это какая-нибудь проверка на верность? – думаю я. И говорю об этом Картеру.

   – Прекрати, Близзард, – он недовольно морщится.

   – За то, что мы сидим тут и вообще говорим об этом, мы были бы хорошо наказаны. Оба, – просвещаю я его, если он вдруг об этом не знает. – Какоё, к чёрту, клеймо? При чём тут оно?

   Я уже начинаю злиться, потому что у меня появляется такое чувство, как бывает перед грозой, когда ты бежишь по вересковой пустоши изо всех сил, но, тем не менее, догадываешься, что до имения не успеть, и ты вымокнешь до нитки. И тогда мокрое платье будет противно липнуть к ногам, выглядывающие из-за деревьев вейлы начнут мерзко хихикать, зная, что тебя ожидает дома, а в гостиной будет стоять дедушка, который даже слова упрёка не вымолвит. Просто обрушит на тебя лавину боли, и ты закричишь... Но только молча, про себя, потому что нельзя показывать свою слабость. И это безмолвие – приближающейся грозы, бессловесного упрёка, беззвучного крика – и есть самое страшное.

   – У меня оно тоже есть, ты не забыл? – чёрный шёлк скользит вверх, и я обнажаю руку. – Давай, я тоже стану... кем там, ты сказал?

   – Сейчас объясню, – терпеливо говорит Гаспар. – Я не уверен на все сто, но это вполне может оказаться так. Твой супруг отмечен. Неважно, как. Одной руной, другой руной... да хоть буквой, иероглифом с глиняных табличек или вообще крестиком. Ключевое слово здесь "отмечен" и ещё "на левой руке", и точка. Это вполне может соответствовать второму условию.

   Сейчас уже его слова не кажутся мне таким бредом, как раньше. Но тут же у меня возникает куча вопросов, опять связанных с этими дурацкими Таро. Я вздыхаю и в двух словах излагаю Картеру события последних дней.