Текст книги "По ту сторону стаи"

Автор книги: Ядвига Войцеховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

   – И что мне теперь думать об этом? – произошедшее начинает меня по-настоящему беспокоить. – Тебе не кажется, что вместе все эти события выглядят странно? Кто меня посадит в тюрьму и за что? Вернутся полукровые ублюдки, и мне намотают ещё два пожизненных? Или это вообще означает, что нас всех отправят на тот свет, потому что люди затеют Третью Мировую и я начну отбывать своё пожизненное в аду?

   – Не знаю, Близзард, – говорит, наконец, Гаспар. – Предсказания – далеко не моя специализация. А памятуя о припадочной Хэрриот, ну, по крайней мере, о том, как про неё рассказывается в легендах, я бы сказал, что полностью всё это никому не подвластно. Из ныне живущих, по крайней мере.

   – Гаспар, и что теперь? – спрашиваю я.

   – Тоже не знаю, – отвечает Картер. – Никто не говорит, что твой муж должен на что-то претендовать. Пожалуй, я не видел ещё человека, который бы менее всего подходил для этого. Потому я и передал тебе информацию. Только голые факты, вот и всё. Распоряжайся ими, как хочешь.

   Он замолкает и чуть-чуть прикусывает указательный палец правой руки, а пальцами левой бесшумно барабанит по бархату скатерти.

   Бесшумно. Предупреждающе? Как беззвучно падает все эти дни проклятый снег за окном?

   Не только поэтому, думаю я. Прорицания – очень неточная штука. И ты не знаешь, чем обернётся для тебя будущее, Гаспар Картер. Ты просто заботишься о том, чтобы сидеть в своей долбаной Башне и заниматься своим делом – и я не осуждаю тебя, ибо каждый хочет того, чего он хочет. Зато ты всегда знаешь, как вести игру на два фронта. Даже на три. То есть в итоге на один – свой собственный.

   – Спасибо, Гаспар, – говорю я, и мы прощаемся.

   За ним закрывается парадная дверь, и меня снова начинает разбирать зло. Хорошо сказать: "Я передал тебе голый факт, делай с ним, что хочешь" и уйти.

   Я бесцельно брожу по дому, занимаясь тем же, что делаю изо дня в день, а мысли мои тем временем где-то далеко. Наступает вечер. Эдвард сидит у камина и читает книгу. Прядь волос падает ему на глаза, и он убирает её, а потом проводит рукой по подбородку – такой знакомый жест. Ободок такого же, как у меня, простенького кольца уже не сверкает, когда на него попадает свет – со временем поверхность металла потускнела от царапин. Огонь озаряет его лицо, и я вижу, что тепло, волнами расходящееся от ярко горящего пламени, постепенно нагоняет на него вечернюю дрёму. Однако иногда он поднимает глаза от пожелтевших страниц и пристально смотрит на меня поверх очков, словно догадывается, что я чем-то обеспокоена. Но не говорит ни слова. Я тихонько, чтобы не мешать, выхожу из гостиной и шёпотом приказываю приготовить ему постель. Наконец, он желает мне доброй ночи, целует – прядь волос щекочет щёку – и уходит к себе.

   Я зову Долорес и медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, скользя рукой по широким перилам. Зачем я позвала её? С раздражением ударяю по полированному дереву, насилу удержавшись, чтобы не обрушиться на девчонку – так я раздосадована. Своим бессилием, потому что на сей раз передо мной опять поставили задачу, решить которую я пока что не могу.

   Зеркало Винсента Близзарда в тёмном коридоре. Я автоматически прикасаюсь пальцами к раме, проверяя, нет ли пыли, и боковым зрением вижу, что он провожает меня пристальным взглядом, одной рукой опёршись о край стекла, ограниченный тяжёлой резной рамой.

   Долорес оставляет гореть крошечный ночник, и я приказываю ей завести музыкальную шкатулку – подарок Лены на шестнадцатое октября, день Святой Ядвиги. Впрочем, у меня тоже есть для неё подарок – золотой медальон размером с монету, только овальной формы. Я хотела отдать его в день её именин, но зеркальных дел мастер не поспел к восемнадцатому августа, когда Лена празднует день ангела, и потому пока что медальон ношу я – до подходящего случая. На одной стороне выгравирован вензель "B", на другой "L". Это милый сюрприз – если его открыть, то внутри будут два зеркала, моё и её. Создатель всемогущий, сколько же усилий пришлось приложить, чтобы зеркальщик мог сделать свою работу тайком! Миниатюры, конечно. Не в полный рост, а только портреты. И – словно ветер приносит издалека – шёпот звёзд или ледяной звон хрустальной волны разговора без слов, но только между нами, двоими: "Близзард?" – "Легран?" "Помнишь?" – "Помню". Верно, тоже какой-то секрет старинного ремесла, за который надо было всего лишь заплатить звонкой монетой.

   Долорес бережно, но ловко орудует крошечным резным ключиком – знает, что ей не поздоровится, даже если она просто поставит шкатулку не так, как надо. Она тоже видит или, скорее, чует, как я раздражена. Неуклюжая человечья дрянь, надо было велеть выпороть её, чтобы хоть немного успокоиться, это было бы удовольствием даже большим, чем заставить её корчиться от боли. Чёртов Картер. Чёртова провидица, уже несколько веков, как гниющая в своей проклятой могиле.

   Хрустальный звон молоточков – как льдинки в высоком бокале с фруктовым лимонадом в жаркий день.

   Нота "ре" – солёные брызги моря, крик чаек и силуэт корабля на бархатных занавесях возле моей кровати. Нота "ми" – клубника с каплями росы и почти фиолетовое закатное солнце, выглядывающее из-за тучи после только что прошедшей грозы. Над вересковой пустошью? Над лесом и вспененной горной рекой? Нота "ля" – поцелуй, лёгкий, как крылья бабочки – и непременно Божоле Виляж... фиалки... малина... "Камамбер, Легран?" – "Нет, бри, если ты не против" – и на секунду её профиль... и – Эдвард целует мне пальцы, а внизу уже, верно, слышен звон посуды...

   Волшебные видения плывут по бархатному пологу, изменяются и складываются в картины, но так недолго. Я что-нибудь придумаю... почему я не велела выпороть девчонку, и почему бы мне не сделать это самой? Отвешиваю ей пощёчину – со всей силы. Сейчас мерзавка снова начнёт просить "не надо боль" – человечья дура не в силах оценить этой чарующей красоты, даже когда ты захлёбываешься кровью, скользя пальцами в лужах собственной блевотины на полу. Но она молчит, только слеза выползает из уголка глаза и падает на мою руку. Я пальцем смазываю солёную каплю – не кровь, но всё ж лучше, чем ничего.

   Долорес подтыкает мне одеяло. Резким взмахом руки велю ей убираться прочь, и она исчезает за дверью. Тщательно нагретые простыни раздражающе тёплые, в то время как я хочу холода. Или не знаю, чего я хочу. Вылезаю из кровати, сбросив на пол проклятое одеяло, и иду к окну, за которым серебром сверкает снег. Пальцы непроизвольно тянутся к стеклу, но я тут же отдёргиваю их, словно обжёгшись о нарисованные морозом узоры. К Создателю и ко всем чертям! Надо просто лечь спать, потому что утро вечера мудренее. Чёртов Картер. Просто-напросто лечь спать. И что-нибудь да придумается.

Глава 13

      ...Брызги ледяного шторма – это первое, что я чувствую после прохода на изнанку зеркала. Стальная хватка стражника, того, что справа, ослабевает, мне хочется лечь и больше не подниматься. Голова кружится.

   – Ну, вперёд, высокородная, чего стоишь? – один из стражников пихает меня так, что я чуть не падаю.

   Над штормовым морем туман из мельчайших капелек воды. По здешним меркам – это лето. От зеркала и до входа в крепость идти ещё ой как далеко. Под ногами – голое скальное основание, усыпанное мелким щебнем. Каблук у туфель не очень высокий, но идти всё равно неудобно. Спотыкаюсь, чуть не подвернув ногу, и тут же слышу брань этого полукрового ублюдка. Но я не доставлю им такого удовольствия. Нет, никогда!

   – Сделай, чтоб руки впереди были, – оборачиваюсь я к нему и вижу искажённое ненавистью лицо.

   – С-с-сука! – он с размаху со вкусом бьёт меня по щеке. – Может, тебя вообще отпустить?

   Я сбрасываю туфли и, присев и извернувшись, кое-как беру их руками, скованными сзади. Первый шаг, второй... Острые камни рвут шёлковые чулки и ранят до крови. Зато можно идти. Царапины заживут, а вот вывихнутую лодыжку, боюсь, мне не вправит никто.

   – Пошевеливайся, ты, – кто-то из них ещё раз пихает меня в спину. Просто так. Быстрее я всё равно не пойду. Если только они не потащат меня на себе.

   Арка входа, потом первый этаж. Толстые стены, заглушающие рёв шторма. Маленькая канцелярия, запах пыльных бумаг и старых тряпок. Меня сдают с рук на руки совершенно лысому человечку, который торопливо поднимается нам навстречу из-за стола. Стражники дожидаются какую-то бумажонку, которую он умело скручивает в свиток и запечатывает печатью с "волчьим крюком", и отбывают. Наверное, это фирменная, чёрт дери, печать крепости Утгард, если на ней такой же знак, какой я имею сомнительное удовольствие созерцать каждый день.

   Я с некоторым облегчением прислоняюсь спиной и скованными руками к холодной стене. Ноги сбиты в кровь, от чулок осталось одно название. Рука болит – там, где краснеет рубец наспех залеченной раны на внутренней стороне запястья, на котором я перегрызла вены. Точнее, пыталась это сделать. Проклятая медлительная дура!

   – Раздевайтесь, – лысый человечек, похожий на колобок, суетливо снимает с меня наручники. – Так положено, просто положено, – торопливо добавляет он.

   Если я не сделаю этого сама, то сделает он. Чёрт подери! Но этого не будет, нет!

   Кое-как я стаскиваю мятое платье. Кое-как – потому что разорванные сухожилия ещё не до конца срослись, и левая рука практически не действует.

   Беглый осмотр – понятно, боятся, как бы мы не пронесли под одеждой василиска, – и татуировка, утгардский номер. Он велит одеться, а потом несмело прикасается к левой руке. Я обнажаю плечо – смотри, сволочь полукровая, тебе ведь это надо, чтобы меня ударить? Но он проводит пальцем по красному шраму на запястье. Я вздрагиваю, скорее от неожиданности, чем от боли.

   Лысый снова надевает на меня наручники, потом откатывается к своему столу и начинает что-то строчить в многочисленных ведомостях. Перо летает, покрывая поверхность бумаги ровными чёрными строчками.

   – Близзард... пожизненная ссылка... номер такой-то, – бормочет он себе под нос.

   Я снова опираюсь спиной на стену – и не выдерживаю. Медленно съезжаю к самому полу и в такой позе остаюсь. Силы на исходе.

   Неожиданно скрип пера смолкает. Лысый прикуривает сигарету и выпускает густую струю дыма. А потом подходит и суёт её мне в правую руку.

   – Покури, пока можно, – тихо говорит он.

   Я секунду смотрю на него, а потом подношу сигарету к губам. Правая рука тянет за собой левую, которая повисла беспомощно, как плеть. Я глубоко вдыхаю дым и закашливаюсь. Какого чёрта!

   Голова начинает кружиться. Рёв шторма каким-то образом проникает сквозь стены тюрьмы, и я уже ничего больше не слышу, кроме него. Тёмная вода попадает в нос и в рот, и дышать я тоже не могу. Создатель великий, я никогда не умела плавать...

   И ледяная стена прибоя накрывает меня...

   Я вздрагиваю и просыпаюсь. За окнами по-прежнему полная луна. Комната пуста, и не слышно ни звука, кроме тиканья часов на каминной полке. Проклятая зима! Она доконала меня! Шёлковые простыни влажные от пота. Я передвигаюсь на другую половину кровати и снова засыпаю...

   – Ну и пусть смотрят, – шепчет Лена прямо мне в губы. Её дыхание обжигает как огонь и манит насладиться той памятью, что связывает нас в единое целое.

   По нашим лицам текут капли дождя, который встретил нас в каменном стакане тюремного двора. Сверху он открыт всем стихиям.

   – Странно, что не снег, – замечает Лена. – Зато помоемся.

   – Холодно? – спрашиваю я и придвигаюсь ближе. Это ледяной зимний дождь, пробирающий до костей.

   – Безразлично, – её рука притягивает меня ещё ближе, и глаза оказываются прямо перед моими.

   Фэрли похож на мокрого кота, а Макрайан – на собаку. Я говорю об этом Лене. Она хохочет.

   – Я бы всё-таки предпочла кота, – говорит она.

   – А я собаку, – отвечаю в тон ей. – А вообще похоже на то, что мне нравятся волки, – и я провожу пальцем по её руке. – Не находишь? Из всего вытекает вроде как. Юмор, конечно, чёрный, но всё ж лучше, чем никакой.

   – Наверное, мне тоже, – усмехается она. – Нахожу, конечно.

   Дверь со скрежетом отворяется, и входят двое здоровенных стражников. Они секунду-другую размышляют, потом один подходит ко мне, другой к ней. По всему видно, что даже на нас Межзеркалье влияет далеко не так губительно, как на эту падаль.

   Коридор первого этажа и какая-то комнатка. Меня приковывают к решётке окна, продев сквозь неё цепь. Около соседнего окна оказывается Лена. Я поворачиваю к ней голову и тут же получаю сокрушительный удар. Кажется, что меня переломили пополам.

   – Значит, волки, говоришь? – доносится сзади. Слышали-таки, ублюдки.

   Он бьёт ещё и ещё, с размаху, так, что я едва не теряю сознание. А под конец отцепляет от окна, подводит к громадной бочке с водой – а я-то думала, зачем она здесь, – и окунает с головой в ледяную воду.

   – Заодно помоешься, красавица, – спокойно говорит он, продержав меня под водой не меньше минуты. Я хватаю ртом воздух, в глазах темнеет. Не успеваю отдышаться, как он снова берёт меня за волосы и суёт в проклятущую бочку. Я чувствую, как мне задирают юбку, и воздух окончательно уходит из лёгких.

   И ледяная стена прибоя накрывает меня...

   В небе висит яркая, как фонарь, луна. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди, а ночная рубашка и простыни промокли насквозь, будто этот чёртов прибой и вправду накрыл меня с головой. Дрожа, я босиком выбегаю из спальни, лишь накинув халат и прихватив свечной огарок в подсвечнике с изогнутой кованой ручкой, пробегаю через свои комнаты и оказываюсь в тёмном коридоре. Моё движение останавливают только перила, и я, тяжело дыша, наваливаюсь на них всем своим весом.

   Внизу виден отблеск от пятен лунного света на полу. Под пальцами полированное, почему-то чуть тёплое дерево широких перил. Чуть тёплое дерево перил в МОЁМ доме, чёрт возьми, а не ледяной камень утгардских стен. И вдруг еле слышный шорох или шёпот, больше похожий на дуновение ветра, раздаётся где-то за спиной. Чёрт подери этот проклятый дом! Трясущимися руками я кое-как зажигаю свечу, едва не роняя её, и, как оружие, выставляю перед собой, будто свет единственной свечи защитит меня от неведомой опасности.

   Прямо на меня пристально смотрит из старого зеркала мой покойный супруг, лорд Близзард.

   – Скажи ему, Ядзя, – говорит он мягко, называя меня так, как звали только он и дедушка. – Скажи ему это.

   Я медленно подхожу к зеркалу и провожу рукой по резной позолоченной раме.

   – Я не знаю, как будет правильнее, Винс, – тихо говорю в ответ.

   Говорю в ответ человеку, которого давно нет в живых. Вероятно, отчасти по моей вине, потому что когда-то я сделала, наверное, не всё, Создатель великий, не всё от меня зависящее, чтобы спасти его. Не всё, что требует от меня фамильная гордость и кодекс чести.

   Луна цепляется за верхушки деревьев парка. Я вижу это через открытую дверь в мои комнаты. Винс заправляет за ухо длинные русые волосы. На пальце у него кольцо с бриллиантом. А моё осталось там, в грёбаной канцелярии на первом этаже крепости Утгард.

   Я смотрю на свою руку. Простое, без изысков, обручальное кольцо. Просто гладкий ободок, символизирующий не богатство или власть, а супружеские узы, крепче которых, согласно кодексу фамильной чести, не может быть ничего. Эдвард надел мне его на палец на следующий день после того, как я сказала "да"... Тогда нам было не до бриллиантов. А вернуться и попытаться разыскать то кольцо я так и не смогла... И в этом я виновата тоже.

   – Прости, Винс, – еле слышно шепчу я, медленно передвигаясь к окну, за которым полыхает ледяным огнём луна. Останавливаюсь и собираюсь позвать девчонку, но понимаю, что мне просто необходимо побыть одной. Только я и луна. И больше никого.

   Сажусь к окну. Если долго вглядываться в деревья парка, подступающего к самым стенам Близзард-Холла, начинает мерещиться чёрт знает что. Сердце колотится, как сумасшедшее. Я боюсь снова заснуть и увидеть ещё какой-нибудь кусок своего прошлого. И опять проклятый ледяной прибой. К Создателю и ко всем чертям!

   Что мне делать? Кто ответит на этот вопрос? Я не умею решать, я умею только подчиняться. Только вот кодексу чести или интересам хозяина? Луна такая яркая, что ослепляет. И я вижу, что это уже не луна, а моё обручальное кольцо, и я бегу, бегу к нему по лунной дорожке, выложенной светлыми плитками, как в цветнике, который был у меня под окнами в детстве... После пожара ещё какое-то время дорожки были видны, только плитки все раздробились на мелкие-мелкие кусочки. Я бегу и бегу по этой дорожке – и не могу добежать...

   ...Винсент стоит около только что законченного зеркала и с улыбкой смотрит на меня.

   – Мне кажется, вы зря заказали его так рано, – говорю я. Зеркальных дел мастер уже ушёл, и Винс демонстрирует мне, над чем тот трудился. Принимает нарочито надменный вид – таким серьёзным он и должен быть в глубинах стекла, – но не выдерживает и разражается хохотом.

   – Не думайте о каких-то там плохих приметах, дорогая, – сквозь смех говорит он. – Посмотрите, ну разве не забавно?

   – Может быть, дорогой, – я пытаюсь улыбнуться, хотя меня одолевают какие-то непонятные предчувствия. И отчего бы это? – У вас там глаза... слишком серьёзные, что ли... не ваши. И потом – вам же пока не шестьдесят лет. В зеркалах остаётся часть души...

   – Выбросьте из головы, – он нетерпеливо вызывает управляющего. – Вели, чтоб нам с хозяйкой принесли одеться. Ужин накрыть через два часа. У меня для вас сюрприз, – он загадочно прищуривается, и, видя моё удивлённое лицо, снова не может сдержать смех.

   Сегодня мы вдвоём – только он и я. Завтра опять будет что-то там, я даже не спрашивала, что нам поручено – какая разница? Хозяин всегда прав. По-другому не бывает. И мы делаем то, что умеем, и так, как умеем. И Винсент, и я принесли Клятву верности, и теперь живём только так, как решит хозяин – рискнув всем, что осталось после конфискации, и своей жизнью в том числе. Пытаясь выкинуть из головы шесть месяцев Утгарда и ещё изредка с криком просыпаясь по ночам, когда чудится, что приближается палач – мы затопим Британию кровью за одно только это – кровью сволочей, посмевших прикоснуться к нам. Мы не аналитики, не тактики, не стратеги. Просто исполнители. Каждому своё, и в этом нет ничего унизительного. Каждый делает, что может, и что ему велит Господин. Я не спрашивала Винсента, нравится ли ему то, что происходит, а он не спрашивал меня. Но, если бы спросил, я бы ответила "да" – да и ему ли не знать, как я люблю кровавые лужи на полу их мерзких грязных домов? Это был последний мирный вечер. На следующий день началась война, которую все называли "войной крови", и это было забавно. "Божоле Виляж, дорогой" – "Ну, что вы, Ядзя, Шато Латур"... Поместье отошло к властям, а наши портреты вскоре украсили фонарные столбы. Но всё это завтра. А сегодняшний вечер – только наш.

   – Я, наконец, покажу вам море, – говорит Винс, и у меня вырывается возглас изумления. Я ни разу не видела море. Не успела. Должно быть, оно такое... огромное... непокорное...

   Я мигом забываю и о зеркале, и о терзавших меня смутных предчувствиях. Мы одеваемся и отправляемся на побережье.

   Меня оглушает шум волн, набегающих на берег. Какие-то человечьи ублюдки с подозрением смотрят на нас, застыв, точно истуканы. Винс подаёт мне руку, и мы идём к полосе прибоя, а люди, уже не обращая на нас ни малейшего внимания, уходят своей дорогой.

   Море неспокойно. Волны с грохотом перекатывают гальку, вспениваясь белыми бурунами. Я подхожу ближе и, когда очередная волна откатывается назад, вижу большой чёрный камень с белыми прожилками, гладко обкатанный морем. Этот камень такой знакомый и такой забытый. Я нашла точно такой же в быстрой речушке за вересковой пустошью в Карпатах. Так давно, что трава, казалось, была тогда по колено, а речушка виделась морским проливом. Я держала его в руках и гладила быстро высыхающие под солнцем бока, пока он не стал совершенно сухим и каким-то тускло-серым. И тогда я снова положила его в воду – и он опять стал чёрным с белыми прожилками. Как по волшебству.

   Я оставляю Винса позади и делаю несколько шагов к этому камню – очень быстро, торопясь, пока море не пришло обратно. Ноги оскальзываются на обкатанной гальке, ведь я забываю, что мне уже давно не четырнадцать лет. Пытаюсь протянуть руку к вожделенному камню и вижу, как надвигается очередная волна холодной тёмной воды.

   – Ядзя! – испуганно вскрикивает Винс. Я оборачиваюсь и теряю драгоценные секунды. Волна уже здесь, она вспенивается вокруг меня, и вдруг с неожиданной силой тащит за собой в открытое море. Стоит середина октября, и холод мгновенно пробирает до костей. Винсент срывается с места и бежит по направлению ко мне, а я вдруг неожиданно обнаруживаю, что начинаю увязать в этой гальке – вот глупость-то! Пытаюсь сделать шаг и внезапно падаю, пугаясь, как маленькая. Ведь я никогда не умела плавать, а следующая волна уже совсем рядом...

   И ледяная стена прибоя накрывает меня...

   Я открываю глаза. Всё тело ломит от неудобной позы; в руке зажат подсвечник с оплывшим огарком. Я с такой силой сжимаю его, что пальцы онемели. За окном белым-бело, и ветви деревьев, и подоконники – всё облеплено проклятым снегом. Я зову Долорес и одеваюсь. Чёртова тупая девчонка! Как будто нельзя шевелиться быстрее!

   – Вон, – отрывисто бросаю я, и она исчезает. Ещё секунда – и я бы влепила ей пару порций боли – просто так, для разрядки. Вот и ночь прошла, и луна прокатилась по небосклону, а воз и ныне там. Ясновельможная панна Войцеховская снова как растерянная девочка, которую отчитывают за невыученный урок. Умеющая хорошо, долго и изощрённо убивать, но не умеющая решать неразрешимые дилеммы.

   Я иду к лестнице, а на сердце у меня тяжело, как будто там глыба льда. И я просто спиной чувствую пристальный взгляд человека, с которым мы делили жизнь более десяти лет. Да, Картер молодец, ничего не скажешь: "Я передал тебе голый факт, делай с ним, что хочешь". Его слова звучат у меня в ушах, будто он только что был здесь. Снизу раздаётся звон посуды – подменыши накрывают на стол к завтраку. Мерзкие твари так и не научились до конца уважению и порядку.

   Под руку подворачивается подменыш, и я с яростью обрушиваю на него лавину боли. Но этот "голый факт" так довлеет над сознанием, что я даже не получаю удовольствия. Я повторяю это ещё и ещё и останавливаюсь только тогда, когда кто-то трогает меня за руку.

   – Ядвига, что с тобой? – спрашивает Эдвард. Сначала я даже не обращаю внимания на то, что он назвал меня на "ты" – а ведь это, наверное, впервые за все годы брака. Он стоит, держа в руке книгу, и я успеваю прочесть название: "Редкие виды орхидей". По-моему, это его любимая книга.

   – Что с тобой? – повторяет Эдвард. – Что он тебе сказал?

   – Кто? – автоматически спрашиваю я.

   – Про... Гаспар, – поправляется он, чуть было не назвав Картера профессором. Эдвард испытывает к нему какую-то необъяснимую неприязнь, и потому предпочитает звать просто по имени или по фамилии, но никак не по учёному званию. – Что случилось?

   Перед глазами встаёт вдруг коридор второго этажа и лицо Винсента Близзарда, и вдруг словно кто-то холодной рукой сжимает моё сердце.

   И я принимаю решение.

   – Пойдём, – говорю я, тоже переходя на "ты".

   Мы идём в ту же самую комнату и садимся за тот же самый стол. Друг напротив друга. "Муж да жена – одна сатана", ведь так говорят люди? Правильно говорят. Супружеская клятва и честь обязывают меня не иметь секретов от своего собственного мужа. Хотя голос разума твердит как раз обратное. Я повторяю движения Картера, проверяя, не слушает ли кто под дверью, а потом пересказываю Эдварду всё, что я здесь же услышала вчера.

   Нас никто не видит и не слышит: ни любопытные подменыши или служанки-люди, ни Картер, ни Лена или Макрайан. Никто... Кроме нашего хозяина, который именно в этот момент подходит к бесценному сокровищу под названием Зеркало Мира.

   Но это я узнаю уже потом. После того, как мой разум обжигает резкая боль прозрачной, как стекло, и холодной, как лёд, волны зова, и я, еле слышно шепнув Эдварду: "Беги", сама бегу по лестнице к холлу, в глубине души уже предчувствуя недоброе. После того как я прохожу сквозь зеркало и оказываюсь перед хозяином. После. Тогда, когда первое, что я слышу, опускаясь на колени, это его слова:

   – Не надо было этого делать, Близзард...

   Он смотрит на меня, не отрываясь, и мой разум становится для него открытой книгой. Он листает её... листает... страницу за страницей, картинку за картинкой.

   – Ты одурела от вседозволенности, Близзард, – наконец, говорит он, и я возвращаю себе способность нормально соображать.

   Стою на коленях, упираясь в пол руками. Как я здесь оказалась? Волосы распущены, и я вижу только край платья, несколько паркетин пола – одна чуть выступает и потому светлее, чем соседние – и свои пальцы с кое-где запёкшейся под ногтями кровью. Ах, да. Я же вчера была в Шотландии. Одурела? Разве? "Такой взгляд, будто ты дуреешь..."

   – Что ты видишь, когда смотришь в зеркало? – спрашивает он. И сам же отвечает: – Я знаю, не говори. Кровавый туман, вот что в зеркале. Ты потеряла голову от крови и не можешь адекватно мыслить. Ты понимаешь, что произошло?

   – Я рассказала Эдварду о Прорицании, Милорд, – тихо говорю я.

   Внутри всё сжимается в комок, и он подкатывает к горлу. Я начинаю догадываться, что случилось что-то непоправимое, что изменить ничего нельзя, и я тому причина. Гроза, похоже, ещё даже не начиналась, но после грозы над вересковой пустошью не выглянет фиолетовое солнце, не высушит поникший вереск и не согреет девочку в мокром платье.

   – Ты не просто рассказала Эдварду о Прорицании. Этим самым ты сделала его участником Прорицания, действующим лицом.

   – Милорд, я объясню, – я ОЧЕНЬ стараюсь, чтобы голос не дрожал. – Милорд, неужели вы сомневаетесь в нашей преданности? В ЕГО преданности? В преданности человека, который добровольно согласился быть заклеймён – в те ещё времена, – дабы сравняться со мной и присягнуть на верность вам?

   – Нет, не сомневаюсь, Близзард, – отвечает хозяин. – Если бы сомневался, вы оба были бы уже мертвы. Дело не в его лояльности сейчас. Дело не в нём, не в тебе и даже не во мне. Это происходит само собой, рано или поздно. Я уже говорил тебе: названная вещь обретает форму, произнесённая Клятва становится твёрже алмаза. Начиная с той минуты, когда он стал действующим лицом Прорицания, он стал угрозой для меня, пусть пока и спящей. Рано или поздно, через год или через десять лет, но это проснётся, потому что сила сама диктует условия игры. Ты должна понимать, что я не буду жить с висящим над моей головой дамокловым мечом.

   Значит, всё. Всему конец. И я овдовею во второй раз. Или мы отправимся в ад вместе.

   – Я специально держал его при себе много лет. Я дал ему и тебе всё. А ты берёшь и нарушаешь порядок вещей. Вмешиваешься в ход событий, в который не рискнул вмешаться даже я. Ты разрушаешь свой мир, Близзард.

   В зале раздаются шаги.

   – Мы успели, Милорд, – я поднимаю голову и вижу, что это Фэрли и Лена. Они опускают на пол тело Эдварда. Он жив, но без сознания.

   – Что ж, видишь, как всё просто, – говорит хозяин и задумчиво смотрит на меня. – Знаешь, Близзард, не факт, что ты овдовеешь. Достаточно будет провести ритуал передачи силы. Я не монстр, и мне не нужны бессмысленные жертвы. Вот хотя бы ты: хорошо делаешь грязную работу и знаешь своё место. Ты же слышала Прорицание – в ночь, когда луна войдёт в тень земли, моя сила умножится десятикратно, и я смогу сделать это без проблем и без убытков. Не считая того, что он станет обычным человеком, никаких потерь. Обычным – человечьим – ублюдком, – последнее он говорит мне в самое ухо почти шёпотом – по одному слову, и они падают, как камни, – а мне почему-то кажется, будто кричит так, что слышно по всей Британии, и даже на самом севере Оркнейских островов. – Конечно, если ты захочешь, я могу убить его, чтобы честь твоей Семьи не пострадала.

   Последнее он произносит с лёгкой иронией.

   Я продолжаю стоять на коленях, ещё не в силах до конца осознать всю чудовищность краха, в одну секунду постигшего меня. По моей же собственной вине. Я не могу даже открыть глаза, которые зажмурила, когда хозяин говорил мне в ухо те слова, которые ранили, как осколки ледяных глыб.

   – По твоей вине, Близзард, именно по твоей, – подтверждает хозяин, продолжая двигаться вокруг меня по какому-то гипнотическому, завораживающему кругу. – Поэтому сейчас я лишаю тебя всего, ради чего ты живёшь. ВСЕГО, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ. У нас есть время. Видно, неспроста снова звёзды сложились так удачно: до лунного затмения осталось меньше месяца. Именно тогда я заберу его силу. Когда луна войдёт в тень земли, один из нас попросту превратится в обычного человека, и угроза исчезнет. Мы подождём, ведь правда? Монфор должен захотеть этого сам, добровольно – все мы знаем силу слов, сказанных вслух. Так же, как сам, добровольно он соглашался на то, чтобы я выжег ему клеймо и добровольно приносил Клятву верности. В противном случае все теряет смысл. Надеюсь, он захочет, – хозяин подходит ко мне и ласково гладит – как кошку. А мне хочется до бесконечности чувствовать силу, вечность, власть, которые струятся сквозь его пальцы. Без хозяина я никто и ничто, мне не для кого жить. И он подтверждает: – Да, ты живёшь для меня. Ты – это всё, что хочет Монфор. А его сила – то, что нужно мне. Не будем торопиться – до затмения. После этого ты будешь прощена. Может быть. Но мы ведь никуда не спешим? Надеюсь, крепость Утгард оставила у тебя в памяти приятные воспоминания? – иронично спрашивает он.

   Словно ледяная стена прибоя обрушивается на меня. Никогда, даже в самой извращённой фантазии я не могла себе представить, что окажусь в Утгарде по приказу моего Господина, к чьим ногам я швырнула не один десяток жизней. Передо мной встаёт глянцевый прямоугольник карты Таро, на котором изображена Башня, и жидкие огоньки звёзд, такие же холодные, как камни, из которых сложены стены крепости, и такие же бездушные, как набухшее снегом небо над крепостью на краю времени.

   – Но я ещё не наказал тебя, – усмехается хозяин, и я опять сжимаюсь, ожидая прихода всепоглощающей боли, но он продолжает: – Здесь я сделаю тебе подарок. Самому мне сложно будет остановиться, а ты нужна мне живой. Потому это сделает Лена.