Текст книги "курьер.ru"

Автор книги: Вячеслав Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава двадцать третья

Чен смотрел прямо по курсу, отрабатывая на бортовую качку легкими движениями штурвала.

–   Давай, – предложил он, уступая Андрею место.

–   Уверен?

–   Давай.

Шинкарев взялся за штурвал – черный шершавый пластик плотно лег в ладони.

–  Чуть расслабь кисти, почувствуй яхту. Как женщину. Клади руку сюда. – Чен указал на регулятор подачи топлива. – Двигай его вперед.

Корпус завибрировал от набирающих обороты моторов, яхта ударила скулой в волну, подняв из-под обвода облако брызг.

–  Подработай вправо, легонько, легонько... Теперь большой поворот.

Панорама порта сместилась влево; сила волн, ветра и двух моторов через штурвал пошла в кисти. Острый белый нос, разрезающий бутылочно-зеленую воду, белый бурун, красновато-бурое закатное небо – все собралось в черном штурвале и дрожало в унисон с вибрациями тела.

–   Нравится? – прорвался в сознание голос китайца.

–   Да.

–   Крысе тоже нравится. Зарабатывай.

–   Она быстрее заработает.

–   Не исключено.

«Кстати, о новом месте в бизнесе. Конкретно о финансовой части – процент себе отторговать или как?..»

– Все, дальше я сам, – сказал Чен.

Сбросив скорость, яхта вошла в марину. Заглушив двигатели и пришвартовавшись, Чен запер рубку, оба спустились на корму. Некоторое время китаец молча глядел на ряды яхт, смутно белеющих на неподвижной темной воде, потом хлопнул ладонью по начищенному латунному поручню.

–   Так что, хочешь такую? Будешь девушку катать.

–   Не смейся над убогим.

–   Как знать, как знать... Надо бы тебе с Ши-фу серьезно поговорить, не о всяких глупостях. Ладно, пошли перекусим где-нибудь.

Пройдя затихшими припортовыми переулками, они поймали такси и вскоре вышли у знакомой бетонной эстакады. Чен на минуту остановился у банкомата, пересчитал полученные банкноты, уложил их в плотный конверт.

–   Зайдем в бар.

–   А не опасно? – усомнился Андрей. – Мы оттуда еле ноги унесли. И вообще, я, между прочим, в розыске.

–   Ничего, это ненадолго.

На бетонных опорах эстакады виднелись пятна свежей штукатурки, внутри бара висел портрет убитого бармена, на стене остались следы от пуль. Другие повреждения были исправлены. За стойкой работала китаянка в траурном белом костюме, с приятным, но утомленным лицом, с тяжелым узлом волос на затылке, пронзенным длинной шпилькой. Чен отдал ей конверт, та приняла с низким поклоном. Ничего не заказав, мужчины вышли на набережную и пешком двинулись в сторону старой португальской крепости.

–   Это его вдова? – Шинкарев имел в виду женщину за стойкой.

–   Да, вдова.

–   Там, на острове... Патриция не выдержала испытания?

–   Выдержит, куда денется. А ты больше не зовешь ее Крысой.

–   Нет. Это привилегия друзей. Ты ее друг, ты и зови.

–   Да, мы друзья. А вот ты осложнил себе жизнь.

–   Чем?

–   Ты нарушил главное правило – «непривязанность». Мы ведь как буддийские монахи: дорога, миска, да пустая тыква. И Просветление где-то впереди.

«Наган на пояс, пакет за пазуху. Утром в Москве, вечером в Пекине. Похоже? Кто его знает».

– А почему мне разрешили спать с ней?

–  А кто мог тебе запретить? «И верно. Дело-то не во мне».

–  Тогда почему разрешили ей?

– Ты чем-то понравился Ши-фу. Может быть, когда пытался вернуться к ней на вилле. Или когда полез со своим идиотским разговором.

«Ши-фу не видел, как я отказался идти в подвал. Это Чен ему сказал. Из-за моего упрямства мы потеряли секунды три – огромное время в бою. Как пить дать, создали дополнительную опасность для самой Патриции. И это ему понравилось? – другому кому вешай!»

–   Патриция тогда была в опасности? – спросил Шинкарев.

–   Конечно. Но имела шанс и воспользовалась им.

–   Патриция – ученица Ши-фу?

–   Не из лучших. Та, с кем она дралась, была лучшей... в свое время. Но все равно, Ши-фу дорожит Крысой. Ему кажется, что вы подходите друг другу. А нам нужны лояльные люди.

–   Лояльные?

–   Не в смысле вербовки. Лояльные по большому счету – к ушу, к садам камней. К Дао. Друзья всего китайского.

–   Не проще ли было подложить мне китаянку, а ей – китайца?

–   Думаешь, у нее не было китайцев? Дело не в этом. Вы сами нашли друг друга. Помочь вам есть следование Дао.

–   Что такое Дао?

Что ответит Чен? Каждый отвечает по-своему.

–  «Дао, выраженное словами, не есть настоящее Дао», – классическая формула была явным уходом от ответа. Знаком, что китаец не желает обсуждать абстрактные вещи. Андрей так и понял:

–  А может, китаянки для меня пожалели? Слишком ценный товар? Или еще проще – Патриция стареет, и вашему Ши-фу хочется кого-нибудь посвежее?

–  Думай, как хочешь, любое объяснение годится. Но посчитай Ши-фу, что тебе нужна китаянка, у тебя была бы девушка, достойная императора Поднебесной.

–  Которого нет.

–  Какая разница – девушки-то есть. Или, к примеру, вдова этого бармена. Тоже неплоха.

–  Сам проверял? Сцепление? – Шинкарев вспомнил разговор с Джейн.

–  Но то, что вы сейчас вместе – только проба. Не гарантия. Заходи.

Чен указал на дверь небольшого ресторанчика, расположенного в тихом переулке, в одном из деревянных домов. Он же сделал заказ – жирную свинину, нарезанную ломтиками, тушенную с луком и крепко прожаренную с красным стручковым перцем.

– Простая еда, крестьянская. Но Мао Цзе Дун ее очень любил. Во время конфликта с Союзом особенно часто заказывал. В Пекине есть ресторанчик, где Председатель любил обедать. Там перед бюстом Мао дважды в день меняют его любимые блюда: жареную курицу, сладкую рыбу и вот такую свинину.

Принесли заказ, Андрей попробовал:

–  Вкусно. Ты ведь не застал «культурной революции», дацзыбао, хунвейбинов. Что ты думаешь... нет, как ты ощущаешь эту часть прошлого?

–  Когда какой-нибудь янкес говорит, что все русские – «дети Гулага», ты хочешь дать ему в морду?

–  И хотел, и давал. А потом перестал.

– Почему?

–  Потому, что это правда. Но не полная. А полной правды им все равно не понять.

–  А ведь Крыса американка, – напомнил Чен, быстро и аккуратно орудуя палочками.

–  По-моему, она пытается расширить границы своей правды, – заметил Андрей. – Часто это выглядит как нарушение долга. Но ведь долг – не иллюзия. Должны        быть границы?

–  Границы у тебя внутри. Может быть, Ши-фу поговорит с тобой об этом.

–  Сейчас у меня внутри только свинина.

–  Чувствуешь перец?

–  Да, голова горячая и какая-то широкая. У председателя Мао была такая же голова? Тогда я понимаю причины конфликта с Эс-Эс-Эс-Эр.

–  Для таких свиней, как ты, и правда жалко китайских девушек! Хватит с тебя и Крысы.

–  Когда Ши-фу будет говорить со мной?

–  Когда представится случай. Думаешь, ему больше делать нечего?

–  А где он сейчас? Кстати, ведь и Патриция с ним.

–  На приеме – надо бы и мне туда съездить. Ладно, попозже. А сейчас давай-ка...

К свинине они взяли рисовую водку. За разговором Чен налил в чашки раз, другой. Потом третий – за погибший китайский батальон.

***

Прием, кажется, удался. По извилистым дорожкам парка, вдоль которых горели круглые фонарики, гуляли мужчины в черно-белом и легко одетые, декольтированные дамы. Почему-то не было американцев – что-то в консульстве, какие-то формальности с паспортами. Патриция ничего об этом не знала, однако вежливо извинилась за все Соединенные Штаты. Мило улыбаясь и покачивая в руке длинный тонкий бокал, она кокетничала со шведским дипломатом, косившимся на то, что просвечивало сквозь ее платье.

Генерал Кьонг был в штатском – в безупречном фраке и бабочке. С минуты на минуту ожидалось его заявление, а пока он беседовал с группой дипломатов из Латинской Америки.

Ши-фу с гостями пребывал в чайном домике. К домику вел мостик с девятью поворотами, внутри были решетчатые двери красного дерева, на резном лаковом столике – белые фарфоровые чашечки с синими цветами. Ши-фу рассказывал о китайской чайной церемонии, которая была введена еще Конфуцием. Согласно древнему обычаю, листья ошпаривают, первую заварку сливают, самой вкусной считается вторая. К чаю подается блюдце сухих слив или семечек. Гости качали головами: весьма, весьма экзотично... А в чем отличие от японского подхода к чаю?

– Японцы любят церемонии, китайцы любят чай, – улыбнулся господин Ли Ван Вэй. – Вообще, все сколько-нибудь крупные феномены японской культуры были импортированы из Китая...

– Или из Франции, – добавила подошедшая Крыса. – Даже их знаменитый логотип SONY – всего лишь переделанный французский KOTY. Ставьте на Францию, господа! И на Китай...

***

Выйдя из ресторанчика, Андрей и Чен двинулись по набережной. Улицы были пустынны, шаги слышались отчетливо и гулко.

–   Мы не договорили по поводу вашего предложения, – сказал Шинкарев.

–   Что именно?

–   Я так понял, что системы ПВО проектируются для защиты каких-то горных укрепрайонов.

–   Я бы сказал, горных крепостей. Или тайных убежищ.

–   Для кого эти убежища? И с какой целью их проектируют?

–   Не только проектируют – кое-где и строят. Для будущих войн, разумеется, – как эти войны видят в Китае.

–  А как их видят в Китае? – спросил Андрей. Шинкареву-курьеру военный аспект геополитики был не нужен. Тому, кем он собирался стать, мог понадобиться. А Чен, судя по всему, знал, о чем говорил.

Что касается военной стратегии китайцев – Андрей знал о «стратагемах» Сунь Цзы, да о «сельскохозяйственной армии» Мао Цзе Дуна – это когда противник заманивается в глубь Китая и там на него, как саранча, накидывается миллионов пятьдесят ополченцев с тяпками. Судя по всему, с тех пор военные концепции успели модернизироваться.

– Примерно так... – начал Чен.

Говорил он на суховатом «международном английском» ровно, бесстрастно и довольно быстро – словно проводил совещание в штабе.

«Точно, не меньше полкана будет».

–   ...В настоящее время имеет место глобальная конкуренция «условно-открытых обществ»: России, США, Китая. Это не противостояние – нет конфликта идеологий, – а именно конкуренция, борьба за выгоду. Все хотят ослабления противника и выгоды за его счет, но никто не хочет крупного конфликта. «Получить выгоду – удача, бороться за выгоду – опасность» – так определил это Сунь Цзы. В таких условиях борьба становится многовекторной, сетевой: совершается множество быстрых, непрямых, скрытых ходов. Государства-противники в одном регионе могут быть союзниками в другом. Но это ситуация временная.

–   Вот как! И что придет на ее место?

–   Новый Мировой Порядок, как его видит Америка: жесткий диктат США, основанный на подавляющем техническом превосходстве. Но для этого Америке надо победить главных конкурентов – Россию и Китай. И победить – заметь это! – не в глобальной ядерной войне и не в ограниченной классической войне, а именно в рассредоточенной, сетевой войне. Понимаешь?

–   Примерно. Как ни крути, а инициатива опять у янкесов. И как они видят ситуацию?

–   Правильно видят – именно так, как я тебе описал. Главным врагом Америки становятся «новые партизаны», или, как определяют их янкесы, Эс-Пи-Ай-Эн^[59].

–   Как штатники собираются отвечать? Тоже партизанскими отрядами? – спросил Шинкарев.

Нетрудно было понять, что проектируемые горные крепости – как раз и есть те самые центры китайской « полицентрической сети ».

–  Э-э-э, нет! – ответил Чен. – С той стороны никакой партизанщины. Что поделаешь, не верят американцы в идеологическую твердость своих граждан, предпочитают проверенную комбинацию: «Финансовая мощь плюс военная техника плюс технологии управления».

–  Если против партизан, значит, карательные отряды? Гестапо?

А как еще мог сформулировать вопрос человек, проведший школьные годы под советским серпом и молотом? Чен его понял – в сущности, они говорили на одном языке.

– Что-то вроде этого, – ответил китаец. – Конечно, «неогестапо», соответствующее электронному веку. Военная концепция янкесов называется Джей-Ви Две тысячи десять^[60]. На действия «новых партизан» они отвечают всемирной организационно-технической системой подавления – Эн-Си-Дабл-Ю^[61].

«Даже всемирной? А не подавятся?»

– И что это за система?

Андрей снял пиджак, зацепив пальцем за петельку, закинул его за плечи. После дневной влажной жары ночной бриз приятно холодил тело. Шинкареву было немного стыдно за свое невежество – но тем важнее вытянуть из Чена все, что тот знает.

– Состоит она из трех элементов, условно называемых «сенсорами», «штабами» и «исполнителями», – меж тем продолжал китаец все на том же сухом английском. – «Сенсоры», или каналы сбора информации, объединяются в общую сеть – Ди-Ай-Джи^[62].Предусмотрены спутниковые системы, перехват компьютерных данных, шпионская сеть – короче, весь джентльменский набор. Вся информация пойдет в «штабы» – обрабатывающие центры. При обнаружении «партизан» поступит приказ «исполнителям» – зондеркомандам быстрого реагирования. Так и будут воплощаться «гуманитарные принципы политической корректности ».

–  В отношении Китая?

–  Китая в первую очередь^[63]. Но и России тоже. Наши страны упекут за особенно плотную «информационно-карательную решетку». Но давить будут всех.

–  Грязная игра, тебе не кажется?

–  Вовсе нет. Упрекать американцев смешно. Они думают о своих интересах. И всем остальным о своих интересах следует позаботиться самим.

–  А Китай собирается реагировать?

–  Он уже реагирует.

–  Как?

–  Многовекторно – по законам сетевой войны. Одно из действий – выдвижение в сопредельные страны тайных форпостов-крепостей. Они станут базами для тех самых «партизан» – тайных воинских кланов, ненавидящих Запад и беззаветно преданных своим Учителям^[64].

–  Триады? – первое, что пришло в голову Андрею.

–  Типа триад, но гораздо мощнее. Но это другой вопрос. В общем-то, не мой.

–  Извини, но кое-что не сходится. Мы готовим поставки солдат, если говорить прямо, против мусульманских повстанцев. Иными словами, для антипартизанской войны. Выходит, мы с янкесами в одной лодке? Вместе воюем?

–  Э-э-э, нет! Кто такие мусульманские повстанцы, как по-твоему? В восприятии американцев, я имею в виду? – спросил Чен.

Шинкарев вспомнил американца, который разговаривал с ним в офисе «Лорал».

– Ну... не знаю. Партизаны, наверное. Сепаратисты.

–   Ни хрена подобного! Не партизаны они, а каратели! Штатники натаскивают мусульман, как своих будущих овчарок. Именно исламисты и составят костяк «зондеркоманд быстрого реагирования». Ты понял?

–   Понял, что ж не понять?

И верно – за примером далеко ходить не требовалось. В августе 1999 года ваххабиты вторглись в Дагестан именно как каратели – намереваясь наказать Российскую Федерацию за прекращение транспортировки нефти через территорию Чечни.

Чен остановился, поглядел назад, потом поднял руку, увидев приближающееся такси.

–   Ладно, Эндрю, мы почти пришли. Ты иди на яхту, а я съезжу на прием. Посмотрю, как там с охраной.

–   Привет Ши-фу. И Патриции.

–   О'кей! Вот тебе ключ. Пистолет в баре за бутылками. Никуда не отлучайся.

В этот момент рядом остановилось такси. Чен уехал, Андрей двинулся дальше. Не торопясь, он шагал по темной улице. Полиции не было видно – лишь один раз вдалеке мелькнул синий маячок патрульной машины.

Уже сидя в машине, Чен сделал звонок господину Димитриадису. Он сообщил, на каком причале тот может найти яхту, на которой киприота не ждет русский курьер – капитан запаса Андрей Николаевич Шинкарев.

Глава двадцать четвертая

В марине было оживленно – на некоторых яхтах горел свет, играла музыка, на палубах и на пирсе виднелись компании. Светились окна небольшой гостиницы, на первом этаже работал бар.

«Зайти посидеть? А пистолет за бутылками? И Чен сказал – не отлучаться».

На соседней яхте гуляла шумная компания, на пирсе дымился мангал с барбекю. В салоне своей яхты было темно, тихо, от иллюминаторов протянулись голубые полосы лунного света. Заперев дверь, Шинкарев достал из бара пистолет, улегся на диванчик, закинув руки за голову. Снаружи доносились хмельные возгласы, мелодичный женский голос, становящийся все более и более двусмысленным, а потом и совсем недвусмысленно называющий те места, до которых удалось добраться мужской руке.

Думать о прошедшем разговоре не хотелось. Андрей включил телевизор: на экране американские камуфлированные тетки, оттопырив задницы, по-бабьи закидывая ноги на стороны и держа автоматы как швабры, сокрушали русскую мафию. «Братки» отстреливались из «калашей», но под натиском теток валились пачками. Шинкарев прошелся по каналам – на других было не лучше. Вернулся к первому: всю мафию уже сокрушили, одна из воевавших теток оказалась на пляже, голая и с негром. Белые ляжки, облепленные песком, охватили блестящую черную задницу и тут же скрылись в пене прибоя. Шинкарев выключил ящик, лег на диван, закинул руки за голову. Думать о прошедшем разговоре не хотелось, как и вообще о чем бы то ни было. Он задремал, в полусне-полуяви вспоминая один давний вечер.

...Новогодней ночью, будучи в Питере на курсах переподготовки, Андрей Шинкарев (двадцатипятилетний старший лейтенант, только что вернувшийся из Карабаха) танцевал в комнате общежития с аспиранткой Олей – зрелой, чуть полноватой девушкой с темными глазами и легким пушком над пухлыми губами. Под красным шелковым платьем, открывающим ключицы и полные плечи, круглились большие груди, плотно прижатые к его собственной груди и отчасти к ладони.

Внезапно колено старлея ощутило край кровати, застеленной общаговским байковым одеялом. Руки сами собой надавили вперед-вниз, знакомым со школы приемом вольной борьбы, раскладывая на кровати напрягшееся Олино тело и одновременно блокируя его возможный уход в сторону. Правая ладонь, двигаясь вверх и собирая платье в складки, ощущала легкий, скользящий шелк, шершавую сеточку колготок и, под ними, пульсирующий жар мягкого тяжелого бедра. Открылись белые трусики, натянутые между ног тугим валиком и разделенные швом колготок – из-под их белого края выбивались колечки темных волос.

–   Подожди, – тяжело дыша, прошептала Оля.

–   Что такое?

–   Давай еще выпьем.

–   Ну, наливай. – Торопиться было некуда, а в конечном результате Шинкарев не сомневался.

Что они тогда пили? Армянский «Айгешат», продукцию Нагорного Карабаха, подарок Эдика Амбарцумяна. Крепкий густой портвейн, во вкусе которого словно смешались вязкая сладость винограда, сухость каменной пыли и горечь сухой травы.

В Карабахе они пили это вино, закусывая тонкой кукурузной лепешкой, сухим козьим сыром, «бастурмой» – острым копченым мясом, нарезанным ломтиками. Бутылка охлаждалась в ледяной воде ручья, текущего высоко в горах, в узком овражке. Горячее солнце разогрело освещенный склон – с сухой травой и красными маками, растущими у багровых базальтовых камней. Камни с высеченными на них крестами назывались «хачкарами» – «крестовыми камнями», по-армянски. Слово «хачик» которым в России презрительно называют армянского мужчину, означает «крест», прежде всего нательный. Противоположный склон овражка был покрыт твердым слежавшимся снегом, снизу подмытым водой, увешанным сосульками, а сверху плотным, льдисто-белым на фоне синего неба.

Бутылку они взяли с собой в засаду, устроенную на азербайджанский ОПОН. Как выражались тогдашние острословы, в Карабахе в тот момент «обострилась дружба народов». Рядом выпивали и закусывали армянские ополченцы из «геташенских мстителей» – крепкие чернобородые мужики с тяжелыми крестьянскими руками. Их кожаные куртки были перетянуты широкими охотничьими патронташами, рядом лежали двустволки. Автоматы были только у нескольких, еще имелся крупнокалиберный пулемет – все только начиналось, оружия не хватало.

Среди ополченцев сидела молодая женщина – на резком смуглом лице выделялись крупный нос с горбинкой, как у степной антилопы, и темные волоски над верхней губой; сумрачные глаза были направлены в одну точку. И она все время молчала. Женщину звали Шагардухт, уменьшительно Шагане.

–   Почему молчит? – спросил тогда Андрей. Молодая женщина заинтересовала его.

–   Сумгаит, – коротко ответил Эдик. – Азеры ее изнасиловали, мать изнасиловали. Брата зарезали. Не трогай...

Им тогда помогли внезапность и горный рельеф: когда внизу, на узкой каменистой дороге, показался зеленый армейский «Урал», сопровождаемый «уазиком» с мигалкой, они оставили еду и бросились под красные скалы, где были оборудованы позиции. Опоновцы ехали в армянское село, на «проверку паспортного режима» (слово «зачистка» еще не вошло в обиход).

Первым выстрелом Андрею удалось снять водителя «Урала», как раз поворачивающего на крутом серпантине. «Урал» ухнул вниз, а армяне открыли огонь, расстреливая выскакивающих из «уазика» полицейских. Казалось, все получилось – осталось только собрать «калаши» и отойти к Геташену.

Вдруг над горами раскатился тяжелый рокот, и из-за круглого травянистого перевала медленно поднялся пятнистый «крокодил», армейский МИ-24 – полицейские с «уазика» вызвали его по рации. Из-под закрылков вертолета сорвались дымные хвосты ракет, ударив под красные скалы короткими яркими вспышками. Свистели осколки, летели камни, скручивая серый дым и багровую каменную пыль, кричали раненые – и армяне под скалами, и азербайджанцы вокруг загоревшегося «Урала». Чтобы обеспечить нужный угол стрельбы, Шинкарев согнул спину, поставив на нее крупнокалиберный НСВ-12,7, зажал в кулаках его опорные сошки. Вокруг стоял грохот, рев; пулемет трясся, бил по спине; раскалившийся ствол обжег шею. Эдик высоко задрал дуло и стрелял по вертолету длинными очередями, выкрикивая самые грязные армянские ругательства. «Ее ку мерит кунэм! (Я твою маму еб.. л! (армян.)) – хрипел он, по-волчьи оскалив зубы. – Ее ку хачик кунэм!!!( Я твой крест еб.. л!!! (армян.))»

«Веселый мальчик я, из Карабаха» – почему-то вспомнился шлягер «бакинского соловья» Рашида  Бейбутова,  но тут налетел свистящий вой, скалы словно разрубило, и в красно-черной круговерти земля вздыбилась и хлестнула его. Когда контуженный Андрей открыл глаза, бой уже кончился. На склоне, изрытом воронками, среди обгоревшей травы, засыпанной обломками скал, лежали убитые, стонали раненые; ополченцы подбирали своих раненых и азербайджанские автоматы. Встав на дрожащие ноги, преодолевая тошноту, Шинкарев увидел Шагане – убитую, с темным пятном крови на спине...

А новогодней ночью, в темной комнате, уткнувшись лицом в мягкие волосы аспирантки Оли, он снова видел дым и пламя первого боя. Тогда он первый раз ощутил глухую ненависть пехотинца ко всему, что безнаказанно стреляет сверху. Были бы у них эти мины!

– Воевали, как пацаны, – сказал позже Эдик Амбарцумян. – Но умирали, как мужчины.

А темная общаговская комната плыла в винных парах, покачивалась, и с ней словно покачивались круглые Олины ладони, сначала прикрывавшие большие, раскинутые на стороны груди, потом все сильнее и откровеннее гладили, сжимали их. Полные бедра начали напряженно выгибаться, подавая вперед темный пушистый треугольник. И лицо внизу – заострившееся, с глубокими лунными тенями – всегда казалось лицом юной принцессы.

Другой вопрос – кого ты увидишь утром...

Шинкарев не помнил, что было утром. Но вот вечером, томимый похмельным синдромом, он оказался на Морской набережной, перед гостиницей «Прибалтийская». Высокие темные волны били в ледяные плиты, нагроможденные на ступенях гранитного спуска; с залива налетал ветер, смешивая брызги с дождем, сыпавшим из низких туч. Отчасти выветрив похмелье, замерзший, в промокшей куртке, Шинкарев зашел в гостиничное кафе. В его шведском интерьере даже сухое тепло было европейским, пропитанным кофейным ароматом, мягко обволакивающим белые стены, черно-красную плитку и темный металл стойки.

Андрею надо было подумать: оставаться на службе или уйти в бизнес, скажем, охранный. Там окопалось много его знакомых, нашлось бы место и ему – желательно только не опоздать. Поступили неплохие предложения от красноярских приятелей, на полном ходу осваивающих алюминиевый экспорт. А в Питере служба намечалась рутинная, фельдъегерская; зарплату положили с гулькин хрен. Что он терял, кроме пресловутых пролетарских цепей?

Между тем за тюлевой шторой окончательно стемнело, на мокрых тротуарных плитах дрожал свет фонарей, по которому ветром проносило черные волны дождя. В тепле клонило в сон, тело расслабилось, в полузабытьи реальность сливалась с прошедшей ночью – и со свежими воспоминаниями о Карабахе.

Тогда, после боя, оставив раненых в какой-то армянской деревушке, они двинулись через перевал в Степанакерт, на который ожидалось азербайджанское наступление. На перевале поднялась метель, ноги вязли в глубоком снегу. За пеленой белых хлопьев показались темные фигуры – вскинув стволы, подошли ближе. Навстречу им тащились старики и женщины, несущие завернутых в одеяла малышей. Дети постарше шли пешком, уцепившись за руки взрослых. Они не плакали, лишь механически переставляли ноги.

– Азеры, – кивнул раненый Эдик, опустив свой «Калашников», – из Шуши бегут. После Сумгаита все азеры бежали из Армении, но мы ни одного не убили. Пусть идут...

Кофе дымился в круглой белой чашке, стоящей на красном пластике стола. В тот вечер Шинкарев так ничего и не решил.

А спустя месяц, ранним февральским вечером, Андрей переходил Фонтанку, направляясь на военную кафедру Ленинградского инженерно-строительного института. Он нес выпускную работу, выполненную на курсах переподготовки, которая называлась «Материально-техническое снабжение ремонтной службы танкового полка в условиях горной местности Вьетнама». «Вьетсовпетро» уже бурило первые скважины в Тонкинском заливе, вьетнамско-китайский конфликт хорошо помнился, так что тема казалась вполне актуальной.

Свернув с моста, Андрей услышал за спиной звонкий цокот копыт. Когда обернулся, увидел двух девочек на лошадях, поднимавшихся на мост со стороны Вознесенского. В центре Питера всадницы не редкость, но тут все сложилось один к одному: тускло белеющий лед Фонтанки, гранитный полуовал моста и на нем – два четких силуэта на фоне ветреного багрово-красного неба. Мерзлым металлом простучали копыта; черные волосы на непокрытых головах, пересекая закатный солнечный диск, на миг приобретали объемность, подсвеченную и пронизанную алыми лучами. Слегка подпрыгивая в седлах, всадницы спустились с моста и скрылись в створе Измайловского. Стук копыт затих, солнце ушло, все погрузилось в сизую февральскую зиму. «Черт, непростой это город», – подумал тогда Шинкарев. Первый раз ему захотелось жить в Питере. И он решил не уходить со службы.

Не зря сказал Козьма Прутков: «Только в государственной службе познаешь истину».

Аспирантка Оля вскоре вышла замуж, так и не защитившись, и уехала рожать в свой Барнаул. Больше они не виделись.

***

Сквозь шум гулянки, развернувшейся на соседней посудине, послышались слабые, но явно посторонние звуки: ровные шаги по пирсу, легкий, словно кошачий, прыжок на корму, качание латунной дверной ручки. Потом – осторожный стук.

«Пистолет? Шуму много, он без глушителя. Кулаком надежнее».

– Господин Шинкарев? Откройте, пожалуйста! – попросили за дверью на русском языке с мягким акцентом.

«Что за черт?»

Андрей открыл дверь.

–   Можно войти? – вежливо спросил гость.

–   Входите, – пригласил господин Шинкарев без особой любезности. – Вам кого?

–   Вас. Сейчас я все объясню. Не включайте верхний свет, пожалуйста. Вот этой небольшой лампочки вполне достаточно.

Андрей повернул включатель, салон озарился неярким уютным светом.

– Я сяду, если вы не возражаете, – продолжил гость. – Да и вы садитесь. Время у нас есть.

Оба немного помолчали, разглядывая друг друга. Перед Андреем был легкий и ловкий человек, стройный брюнет, смуглый, с небольшими усиками. Какого-то «левантийского» типа: турок, грек, ливанец? Светло-серый костюм, белая рубашка, узкий темный галстук.

–   Может, представитесь? – прервал молчание Шинкарев. – А то вы меня знаете, я вас – нет. Нехорошо получается.

–   Зовите меня Костас.

–   Костас?

–   Или вам больше нравится Илия?

–   Костас так Костас.

–   Значит, Костас. Гражданин греческого Кипра, представитель компании «Лимассол Инвестментс Лтд». Как и вы.

Он протянул карточку, запаянную в пластик. Все правильно, – служебное удостоверение, выданное головной конторой фирмы-работодателя, расположенной в Лимассоле. Костас Димитриадис, старший инспектор. «Не было напасти, так на тебе – здрасьте! Привет с Родины».

– Калиспера  (Здравствуйте (греч.)), – поздоровался Шинкарев. – И... чем обязан?

–   Менеджер посещает служащего компании, что здесь особенного? – пожал плечами брюнет. – Вы разочарованы? Ничего удивительного – персонал всегда сопротивляется попыткам его дисциплинировать.

Шинкарев пытался собраться с мыслями. Этого... Костаса он раньше не видел. Хотя в самом приезде «ревизора» ничего странного не было.

–  У меня проблемы? – спросил он.

Андрей и сам знал, что у него проблемы. Другой вопрос – какие проблемы? Что считает проблемой он и что считает проблемой его руководство? Вовсе не факт, что одно и то же.

– Можно и так сказать, – спокойно ответил киприот.

Наверняка ждал этого вопроса.

–  Китайцы счет прислали? – поинтересовался Шинкарев. Это так, пробный шар.

–  Бог с вами, Андреас! Не думайте об этом. К тому же ваше участие в боевых действиях позволит значительно уменьшить сумму платежа. Вот дебют в телеэфире... Не могу сказать, что руководство пришло от него в восторг. Но что было, то было.

–  Что еще?

Он уже понял, что последует дальше. И не ошибся.

–  Эта ваша знакомая, Патриция Фергюсон... Надеюсь, вы не будете прерывать меня, заявляя, что это ваше личное дело?

–  Не буду.

«А может, и буду. Но попозже. А пока давай, вкручивай, как космические корабли бороздят просторы Больших театров...»

–  Вы разумный  человек, Андреас, – кивнул гость. – Это тем более приятно, что вы сами должны определить, насколько... э-э-э... насколько проблемна ваша проблема. Прошу прощения за мой русский язык.

–  Не понял.

–  Как вам сказать... Руководство фирмы не против ваших отношений с мисс Фергюсон. Хотя в свое время вы бы дорого поплатились за эту кошку...

«Вот оно! Пора!»

Шинкарев-курьер, может, и промолчал бы. Но коль скоро Андрей решил повысить свой статус, не мешает показать иной уровень самооценки – а, стало быть, и повышенный уровень притязаний. А каким способом показывать – тут уж выбора нет, сам нарвался, дорогой, не обессудь...

–   По рогам захотел, козел?! – рявкнул Андрей.

–   Что?!

–   Чмо!! Сейчас так вставлю, что мать родную позабудешь! А потом шлепну и под воду спущу – рыб кормить.

Гость немного побледнел, напрягся. Похоже, трусом он не был, но не знал, чего ожидать от собеседника. Рассчитывал-то на другой прием – подчинение, служебную субординацию.

– Телевизор смотрел?! – давил на психику Шинкарев. – Видел меня?! Вот и с тобой такое будет.