Текст книги "курьер.ru"

Автор книги: Вячеслав Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Все это очень не вязалось с военной колонной, которая, тем не менее, никуда не делась – все так же шла позади, спускаясь в долину.

«Подъезжаем, что ли? А неплохо они тут устроились. Неплохо устроилась Крыса».

На закатно-красном море, которое неподвижно лежало за полосой вилл, виднелось несколько яхт и чуть дальше остроугольный силуэт военного катера. Приближался новый горный кряж, замыкающий долину. Шоссе уходило от моря, начиная новый подъем.

– Тормози! – резко скомандовал Чен водителю. – Выходи, быстро! – обернулся он к Андрею.

Машина притормозила, потом пошла дальше, на подъем, а Чен с Андреем, выскочив на малом ходу, скрылись в узком проезде, за высокой живой изгородью. Позади раздался гул проходящей военной колонны, затем все стихло.

Глава шестая

Проезд сворачивал к морю. С двух сторон поднимались высокие живые изгороди, над которыми возвышались кипарисы; их плотные черно-зеленые кроны были тронуты багрянцем заката. В тени деревьев сгущались сумерки, стало прохладнее. Сзади по шоссе прогудела машина, и снова наступила тишина, лишь под ногами поскрипывал темно-красный утоптанный песок. В конце проезда немного посветлело – открылась небольшая квадратная площадка перед воротами из широких досок. За воротами поднимались белые стены двухэтажной виллы, сейчас подсвеченные нежно-розовым. Ступенчатые стены упирались в серую скалу, над которой поднимался крутой склон, заросший густым лесом.

Перед воротами стояли две машины: золотистый спортивный «Порше» – низкий, словно приплюснутый, с широкими, массивными колесами и странный для такого места потрепанный белый джип с красным крестом на дверце и окружающей его надписью «US Red Cross»^[12].

 «А этот откуда? – подумал Андрей, глядя на белую машину. – Та, вторая, на нем катается?»

–  Вот мы и на месте. —Чен отворил ворота и направился к дому.

Вдоль дорожки, вымощенной плитами рваного черного камня, росли розы: алые и пурпурные, бархатно темнеющие в своей таинственной спиральной глубине. Ароматы цветов, солоноватый запах и легкий шум моря в вечерней прохладе, отчетливый стук камня под ногами, оранжевый свет заката – все придавало ситуации какую-то значительность, щекотало нервы, подпружинивая шаги, быстрее перегоняя кровь в застоявшихся мышцах.

У Андрея стиснуло грудь, стало сухо в горле. «И, а, сан, сы, у», – сосчитал он про себя по-китайски до пяти. Лет десяти от роду Андрюша Шинкарев прочитал в двадцатикопеечной книжке совет: в трудных ситуациях считать про себя. На освоение такой психотехники (а это психотехника) ушло лет двадцать; он сделал счет своей внутренней мантрой, вписывал его в джазовые ритмы в кабаках, считал фрикции, занимаясь любовью. Лет пять назад стал считать по-китайски, а когда понял, что способен делать это в любой, даже самой сложной ситуации, почувствовал себя немного «нелюдью». Таков удел всех, кто играет с собственным сознанием. Но от счета отказываться не хотел, как не хотел отказываться и от Крысы, до которой оставалось не больше десяти шагов.

Терраса перед входом была вымощена тем же черным камнем, что и дорожка в саду. На каменном полу стоял бело-голубой шезлонг, рядом – несколько желтых роз в круглой стеклянной вазе. Над дверью пристроился кубик из белой пластмассы с колпачком матового стекла.

«Сенсор. Автоматически включает свет, реагируя на движущийся объект. А розы-то не со двора; где-то тут, наверное, и желтые растут. Сейчас увидим девушку. Спокойнее: выдох-вдох, выдох-вдох...»

–  Та-джа-хо! (Здравствуйте, все! (кит)). Девушки, мы пришли! – громко

окликнул Чен, войдя в широкий белый холл. Пол его был выложен кирпично-красной плиткой, до блеска натертой воском.

–  Чен хо! ( Здравствуй, Чен! (кит.)) – ответил женский голос откуда-то из

глубины дома. – Проходите сюда!

Голос был глуховатый, но высокий, игравший явно французскими тонами. Пол из красно-коричневой плитки вел из холла в гостиную. Войдя туда, Шинкарев осмотрелся: на полу белый ковер с длинным ворсом, у окна белый рояль с букетом алых роз в хрустальной вазе. Одна стена была целиком стеклянной, разделяясь лишь узкими белыми колоннами; за ней виднелось море. Стена напротив входа представляла собой дикую, но тщательно вычищенную скалу, с закопченным квадратом камина. Над камином висела узкая китайская картина: размытые малиновые пионы на белом поле. «Сколько белого... Чей же это вкус? Уж явно не ее». Вкус Крысы Андрей себе примерно представлял, и благородная простота не была его главной особенностью.

– Нравится?

Все тот же женский голос прозвучал откуда-то сбоку. Андрей с Ченом обернулись. В просторной кухне, соединявшейся с гостиной, перед хромированной мойкой стояла молодая женщина, видимая, пока не привыкли глаза, лишь черным силуэтом в закатном свете. Свет лился из широкого стеклянного эркера, выходившего в сад. Женщина что-то делала у мойки, не выпуская из левой руки длинного бокала.

На вид ей было от двадцати пяти до тридцати, фактически же – двадцать восемь. Худощавое лицо покрывал ровный загар; закатный свет обрисовывал невысокие, но четко вылепленные скулы, выступающий подбородок, узкий, прямой нос. Серо-голубые глаза были полускрыты прядями мягких каштановых волос, немного выгоревших на солнце. Взгляд, насыщенный деликатным, накрепко прирученным эротизмом, на какую-то секунду стал жестким, затем снова смягчился, хорошо гармонируя со сдержанной улыбкой, играющей на тонких, изящно вырезанных губах. Прямые плечи казались узкими, девичьими, но талия широковатой, вполне женской; таким же был и круглый зад. А вот бедра были крепкими, с ясно выраженными мышцами – обтягивающие черные брюки это хорошо показывали. Черная футболка с белым китайским иероглифом обводила невысокие груди, приоткрывая полоску загорелого живота, чуть выступавшего над брюками.

Такой была Патриция, или, как ее еще звали, Крыса. Чен именно так и обратился к ней:

–  Ну здорово, Крыса! Давно не виделись!

Китаец дружески обнял женщину за плечи, та чмокнула его в щеку:

–  Хай, Чен, дорогой!

Затем обратилась к Шинкареву:

–  Здравствуйте, Эндрю, приятно видеть вас. Как добрались?

Руку она подала подчеркнуто спокойно, почти церемонно.

–   Здравствуйте, Патриция, мне тоже приятно, – в тон ей ответил Андрей, слегка пожав узкую ладонь. – А в дороге было спокойно, благодаря Чену.

–   Ну еще бы! Он ведь у нас герой. Чен все может устроить, не правда ли, Чен?

–   Не преувеличивай, детка. А кто у нас четвертый?

–   Четвертая. Это Элизабет, сейчас она в кабинете, работает с электронной почтой. Она вообще много работает. Кстати, Эндрю, вы можете пройти туда. Познакомитесь с Элизабет, заодно осмотрите дом. Вам будет интересно.

–   Не сомневаюсь, – кивнул Шинкарев.

–   Вот и прекрасно. Идите прямо через гостиную вдоль этой стеклянной стены, потом вниз, мимо бара. В баре налейте себе чего-нибудь. Минут через двадцать ждем к ужину, все будет готово.

«Что ж, посмотрим на твою Элизабет», – подумал Андрей, возвращаясь в гостиную.

Лишь только он вышел из кухни, Патриция достала из кухонного шкафа плотный бумажный конверт. Чен открыл его и быстро просмотрел несколько листов бумаги с картой местности и таблицами, распечатанными серыми точками матричного принтера.

–  Это все? – спросил он.

–  Все, что ты просил. Для окончательной картины нужны данные на изделие. Он их привез?

–  Что-то привез, будем разбираться. Но это уже без тебя.

–  А?... – неуверенно спросила Патриция. Судя по всему, эта женщина о чем угодно могла спросить уверенно. Кроме одного.

–  Что? – переспросил Чен.

–  Скоро он уедет?

Оба поняли, что Патриция имеет в виду Андрея.

–  Отсюда – завтра. А из страны – неизвестно когда. Во всяком случае, не так скоро, как сам рассчитывает.

–  Почему?

–  Есть дело. Ситуация разворачивается странная, каждый надежный человек будет на счету.

–  А он надежный человек?

Думаю, да. Может быть, не особенно умный, но надежный. Тебе ведь такой и нужен, верно? Ты же loup ( Хищная рыба (фр.)).  Ногу ему на спину, как на ступеньку, и вверх...

–  А вот это тебя не... – начала было Патриция, но Чен перебил:

–  Да брось ты! Мне-то что угодно можешь сказать. Сам такой. А вообще, как у тебя с ним?

–  Не так, как с другими.

–  А как с другими?

–  С другими всегда понятно.

–  Что понятно?

–  Чем все закончится. Спокойно ожидаешь этого. Вообще-то меня это всегда устраивало... А вот с ним – не так.

Китаец посмотрел в сад, затем в глаза Патриции.

–  Странно... Что, хороший секс?

–  Неплохой, но ничего особенного. Может, где-то в другом измерении... – усмехнулась та.

–  А вдруг это любовь? Ты же искала любовь – я помню, ты говорила.

Женщина пожала плечами, с почти натуральным равнодушием:

– Было когда-то... Знаешь, что Ши-фу мне сказал?

–  Ну?

–  «За любовь мы платим болью. А за неуязвимость – отсутствием любви».

Чен потер лицо ладонью – лоб, потом щеки. Похоже, он сильно устал, хотя и не подавал виду при Андрее.

–  Слушай, детка, в городе неспокойно. Здесь-то как?

–  Ши-фу говорит, пока безопасно.

–  Будем надеяться. Завтра его увижу. Помочь тебе?

–  А ты как думал! Вот, бери нож.

Шинкарев ненадолго задержался в гостиной, разглядывая китайскую картину над камином. Скала, на которой она висела, не доходила до наружной стеклянной стены, оставляя узкий коридор. Пол, выложенный плиткой, перешел в такую же лестницу; серый камень скалы сменился кедровыми досками – широкими, розовато-коричневыми, с резким волнистым узором; с другой стороны коридора, не прерываясь, тянулось стекло. Море стало багровым, на горизонте громоздились темные тучи с яркими краями, из-за которых на полнеба разлетался веер золотисто-оранжевых лучей.

Кедровые доски отступили, образовав полукруг бара. Стойка была того же полированного кедра, сбоку стоял широкий диван, покрытый шкурой зебры. Закатный луч прочертил рыжую полосу по черно-белой шкуре, уткнулся в бар, блеснул в темном стекле бутылок. Андрей наклонился над стойкой, разглядывая полку с бутылками.

«Полка-то эта... странная. Что там за ней? Будем надеяться, хоть напитки настоящие».

Напитки оказались настоящими; налив «Джека Дэниелса» на два пальца в низкий стакан и бросив пару кубиков льда из маленького холодильника, Шинкарев спустился вдоль все той же стеклянной стены, глядя на догорающий закат. Виски теплом покатилось внутри.

Тучи из фиолетовых стали черными, в разрывах угасали последние светлые полосы, протянувшиеся по неподвижному черному морю.

 «Что же у них там, за полкой?»

Внизу лестница повернула, окончившись в небольшом павильоне, при виде которого Андрей остановился в некотором удивлении.

Выступая из дома тремя стеклянными стенами и такой же наклонной крышей, своим полом павильончик опускался ниже уровня земли. За стеклом, как на картинке из школьного учебника, виднелся срез каменной скалы и почвенного слоя с корнями травы, растущей тут же, вплотную к стеклу. Со стороны моря земля переходила в мокрый песок. Со скалы к морю бежал ручей, его брызги густо висели на одном из окон. Внутри кабинета стоял длинный рабочий стол с офисной техникой, множеством бумаг и пустой кофейной чашкой. За компьютером, откинувшись на спинку мягкого кресла и положив ноги на другое, работала женщина. Услышав шаги Андрея, она оторвалась от экрана и с улыбкой обернулась:

–   Замечательная комната, правда? Во время прилива вода доходит сюда, – показала она довольно высоко над полом. – Рыбы подплывают к стеклу, один раз даже появилась большая черепаха. А в шторм волны бьют выше потолка!

–   И ничего внутрь не попадает? – Разговор начался как-то сам собой, не потребовалось даже здороваться.

–   Ничего, все плотно. И в шторм все держится. Хотя и страшно. Меня зовут Элизабет, – протянула она руку.

–   Очень приятно. Андрей, или Эндрю, как больше нравится. Кстати, я не помешал?

–   Нет, я уже заканчивала.

Прямые темные волосы женщины, с тонкой седой прядью, спускались до плеч. Под густой, ровно обрезанной челкой было правильное, загорелое, но уже начинающее увядать лицо с морщинками вокруг глаз и губ. Блестели темно-карие, близко посаженные глаза, нос был с небольшой горбинкой, рот довольно широкий, твердый. Красный спортивный свитер спускался на белые брюки, обтягивающие узкие бедра; на свитере белый крест и надпись, как на джипе у ворот: «US Red Cross». Ступни в темном капроне – длинные, сильные и гибкие, свободно уложенные одна на другую, – комфортно разместились на мягком сиденье.

«Красивые ступни, – подумал Шинкарев, – пожалуй, лучшее из того, что видно. Свитер многое скрывает. Но кое-что и показывает».

–   Так вы сотрудница Красного креста? – спросил Андрей.

–   Не совсем... Хотя да, конечно, сейчас я в Красном Кресте, – чуть сбившись, поправилась Элизабет.

«Чушь. Как я Папа Римский. Ладно, замнем пока».

–   А вы откуда? – спросила американка.

–   Я приехал из России, – сообщил Шинкарев, – Вы бывали в России?

–   Только в Петербурге, зато довольно часто. Работала в информационном центре при генконсульстве США. Недавно я выезжала через Выборг на финском поезде, там у русских пограничников была собака – знаете, которая ищет наркотики? Красивая собака, но от нее пахло. Им нужно мыть свою собаку. В России моют собак?

–   Моют... Не всех, конечно. Но ведь запах есть и у чистой собаки. А у вас есть собака?

–   У меня в Штатах колли. Очень скучает без меня.

–   Кто же о ней заботится? Муж, вероятно?

–   Я не замужем. В таких случаях принято добавлять: «если вы это имели в виду». Смешно, не правда ли? А у вас есть домашнее животное?

–   Ни животных, ни друзей, – без улыбки ответил Шинкарев. – У меня аллергия.

–   На животных? – с сочувствием спросила Элизабет.

–   На друзей.

Зачем он так сказал? Животных у него нет, это правда. А это американское сочувствие... но, собственно, он сам его и спровоцировал.

Кажется, женщина что-то поняла. Улыбнулась:

–   Знаете, мне нужно переодеться к ужину. Боюсь, должна вас оставить.

–   Ничего страшного, я еще раз загляну в бар.

–   Тогда встретимся за столом.

Она вскочила со стула и быстро поднялась по лестнице. Андрей поглядел ей вслед. «Титьки качаются, задница в меру круглая, но ступни – ах! Да. Бывает же так. Сущая, вроде бы, ерунда – или ухо, или запястье, или вот ступни эти, – но смотрел бы и смотрел. Хотя уже в возрасте, дамочка-то. И выше меня – даже сейчас, без каблуков». – Так он думал, входя в бар. Возле подозрительной полки снова сделал вид, что изучает этикетки на бутылках.

«Что же там, за полкой этой?»

Ничего не было видно, полная темнота. Однако из-за бутылок тянуло прохладой, отдающей то ли подвальное, то ли пещерной сыростью. Тянуло едва-едва, почти неуловимо, но вдруг послышалось что-то такое... Стук? Плеск воды?

«Вода. Подземный канал? Тайная гавань? Эллинг для катера?»

Андрей глянул на часы: пора к столу.

Глава седьмая

В гостиной тихо играла музыка, горели свечи. Стол был накрыт на кухне, между прозрачными стенками эркера, выходящего в сад. Блестели фарфор и хрусталь, сияло столовое серебро; красовалось ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Свет из эркера падал на каменную террасу, подсвечивал круглые кусты.

–   И стол накрыт на две кровати, – прокомментировал картину вошедший Андрей.

–   Точно! А шампанское настоящее, из Австралии, – не оборачиваясь, откликнулся Чен.

–   В Австралии нет шампанского.

–   На бутылке написано, значит, есть. Как тебе Элизабет?

«Раз в уставе написано, что крокодилы летают, значит, летают. Только они низко летают...»

–   Интересная девушка. И кабинет интересный. И бар.

–   И бар, – спокойно согласился Чен. – А вот и наши дамы. Прошу сюда, прекрасные сеньориты!

Дамы вышли к столу в вечерних платьях: на Патриции короткое черное платье-коктейль с открытыми плечами, доходящее до середины бедер; на Элизабет – темно-синее бархатное. Оно закрывало руки и шею, плотно обтягивало довольно большую грудь и круглый зад, и спускалось до высоких каблуков лаковых туфель.

–  Тук-тук! Вот и мы. Что это ты по-испански заговорил? – с ходу атаковала Крыса.

–  А что?

–  Какие мы тебе сеньориты?! Я, между прочим, на три четверти француженка, хоть и из Штатов.

–  А какая разница между француженками и американками? – спросил Андрей.

–  Американки уже господствуют над мужчинами, француженки еще нет, – ответила Элизабет.

–  Эндрю нравятся испанки, – подхватил Чен, – черненькие испанские сеньориты, загорелые и нахальные. Съел бы такую абрикосину, а, Эндрю?

–  Parlez pour vouz (Говори за себя (фр.)), – с трудом вспомнив подходящее выражение, ответил Шинкарев.

–  А что тут такого? И я бы съел. Sans blague (Кроме шуток (фр.)), прошу садиться! – пригласил Чен.

–  Заткнулся бы ты, derriere! (Задница (фр.))  – обернулась к нему Патриция. – Француз нашелся! Будут еще всякие sales etrangers (Поганые иностранцы (фр.))  язык портить!

–  А ты зачем китайский учишь? – не остался в долгу Чен.

–  Может, мне по делу надо.

«Дело-то у нее – тот самый Ши-фу? Может, и не только. Надо бы выяснить про ее дела. Может, завтра?»

– Ну что, первый тост! – поднял бокал Чен. – За что пьем, Эндрю?

«За баб-с!»

– За прекрасных дам!

Мужчины выпили стоя, дамы – сидя.

– Знаете, Чен, я тоже занимаюсь тайцзи, – вступила в разговор Элизабет. – Стиль Ян, медленный. Вы можете пройти со мной таолу^[13]?

 «И тут тайцзи-цюань! Хотя что удивительного? Масса народа практикует тайцзи, в Штатах особенно».

–   Разумеется, – вежливо ответил Чен, слегка поклонившись.

–   А еще он знает жесткий цигун – «железную рубаху», – ухмыльнулась Патриция.

–   Значит он железный? – кокетливо изумилась Элизабет.

–   О, разумеется! Грудь железная, кулак железный. Даже дерьмо железное.

–   Фу-у-у, Крыса... за столом! – пожурил ее Чен, – Проблема в том, дорогая Элизабет, что утром я уезжаю. Пройдем таолу сразу после ужина. Кстати, скоро взойдет луна, вид на море будет замечательный.

–   Отлично! – согласилась Элизабет, – Тем более что я и сама завтра уезжаю, рано утром. А лунное море с этой террасы я уже видела.

«Вот это новость! Значит, завтра весь день я буду наедине с... Даже не знаю, хорошо ли это. А для Чена отъезд американки – тоже сюрприз, и, похоже, не из приятных. Впрочем, в нашем деле сюрпризов никто не любит».

–  Тем лучше. Ну, за встречу! – снова поднял бокал Чен.

Все были довольно голодны, так что на некоторое время утка по-французски с трюфелями поглотила общее внимание. На столе появилась новая бутылка, еще одна – в ведерке со льдом. Наконец Патриция, свободно откинувшись на стуле и щелкнув зажигалкой, закурила тонкую темную сигарету. Сузив глаза, она вгляделась в пламя свечи, колеблющееся от тяги прохладного воздуха из приотворенного окна.

«Как кошка».

–   Один раз я прикурила от свечи, – все так же, с неподвижным взглядом, заговорила Крыса, – а мама сказала, что, когда так делают, умирает ангел. Помню, было странное чувство, не стыд, а...

–   Ты курила при маме? – перебила ее Элизабет.

–   И даже вместе с мамой. А ты нет?

–   Я стала курить довольно поздно, когда жила в лагере хиппи.

–  Так ты застала хиппи?

–  Наверное, это последний лагерь – в пустыне, недалеко от Эл-Эй^[14]. По-моему, они и сейчас там живут. Седоволосые и седобородые, представляете? Но хиппи есть хиппи.

«Информатором, поди, работала? А может, и по-натуральному хипповала. Их видно, кто хиповал-то, – до сих пор всех любви учат. Правда, все больше «Томагавками». Вечернее платье ей не очень идет, рядом с Крысой это здорово видно. Вот той любая тряпка к лицу. Наверное, мне нужно внутренне отодвинуться от Крысы, да и вообще найти свое место в этой теплой компании. Впечатление такое, что я плыву. А надо бы стоять».

Шампанское размягчило голову; откинувшись на стуле и покручивая пальцами бокал, Андрей смотрел в темное окно.

–  Твори любовь, а не войну, – напомнила Патриция лозунг «детей-цветов». – А мы что творим?

–  То и другое, – заявил Чен. – Лично я на войне, как в любви. А в любви, как на войне.

–  Война ужасна, – передернула плечами Элизабет.

–  Не более чем любовь, – возразил Чен.

–  Это звучит цинично, вам не кажется?

–  Тогда скажем иначе, – парировал китаец. – Не менее чем любовь.

–  А вы, Эндрю, все молчите, – обратилась к Андрею Патриция, словно почувствовав что-то. – Кстати, вы курите?

–  Нет.

–  Неужели не пробовали?

–  Пробовал, конечно, но, в общем, нет.

–  Что пробовал, травку? – снова встрял Чен. – Колеса, снежок?

–  Шел бы ты...

Вот от этой заразы Шинкарев старался держаться подальше. Во Вьетнаме, было дело, пробовал жевать насвай. Пока сидел в притоне, расположенном на окраине Сайгона, не чувствовал ничего, никакого эффекта. Вышел на улицу – тоже ничего, голова легкая, совершенно трезвая. Вот только земля почему-то поднялась и прыгнула на него. В последний момент Шинкарев оттолкнул землю руками, однако нос все же расквасил о выщербленный сайгонский асфальт. Это ему совсем не понравилось, так что больше насвая он не жевал.

–  Ты же был на войне, – заметила Патриция. Тон она сменила с легкостью и в точно рассчитанный момент.

–  Даже на нескольких, хотя и недолго, – уточнил Андрей. – Поэтому у меня довольно большой алкогольный опыт.

–  Это неизбежный опыт?

–  Пожалуй, да. На войне без этого нельзя. Не получается. Но алкоголь... определенную свободу он дает, не спорю, но в то же время убивает тонкое ощущение жизни, какой-то пульс реальности... Я не знаю, как сказать. У меня друг – художник, так он пытался рисовать пьяным. Говорит, ничего интересного не выходит – наутро смотреть противно.

–  А я думала, русские не могут без водки. Тем более художники. Когда я жила в Париже, у меня был один...

–  Крыса, не обобщай! – прервал ее Чен. – Поглядите, какая луна!

Желтоватый свет блестел на твердых лаковых листьях, уходя в черную глубину сада; на самой границе с темнотой он смешивался с голубым светом луны. Меж круглыми массами кустов на черном море колебалась лунная дорожка.

–  Предлагаю подняться на террасу, – продолжил Чен.– Не самое лучшее состояние для таолу – с полным животом, да после выпивки, но раз Элизабет уезжает... Обещаю не увлекаться. Предлагаю вам, dear Lise, переодеться для ушу – по-моему, в китайском костюме вы чувствуете себя лучше, чем в этом платье.

–  Никакой галантности! – притворно рассердилась Патриция.

–  Мы старые солдаты и не умеем говорить комплименты, – ответил ей Шинкарев. – Но ведь для Чена умение носить фузонг^[15] есть вершина в умении носить одежду вообще. Это же понятно.

–   Все слышали? – Чен назидательно поднял палец.

–   Эндрю сегодня в ударе, – засмеялась Патриция. – Но ты, Эндрю, не оправдывай Чена. Нечего ему потакать!

–   Чен прав, – улыбаясь, ответила Элизабет. – Будь моя воля, я бы китайский костюм вообще не снимала. Ну все, я быстро!

Остальные тоже поднялись из-за стола. На второй этаж из холла вела узкая винтовая лестница. Терраса на плоской кровле была вымощена все тем же серебристо-черным камнем, но не рваным, а в виде гладких квадратных плит. Большая кофеварка вместе с чашечками китайского фарфора и блюдом маленьких пирожных расположилась на столике, там же оказались бутылка с бокалами и несколько свечей.

Чен вышел на балкон босиком, обнаженный до пояса. Ночной бриз овевал его торс, почти лишенный волос. Китаец разминался, низко приседая на одну ногу и вытянув вдоль пола другую; взрывная энергия, казалось, свободно текла по его телу – крупному, но без видимого мускульного рельефа. Андрей с Патрицией устроились на полу по-турецки, опираясь спинами на высокий парапет террасы, а плечами привалившись друг к другу. Перед каждым стояло по бокалу, у Патриции во рту сигарета, рядом магнитофон.

«Сегодня ночью ничего мне не обломится. По глазам видно. Завтра... спросим ее, что за Ши-фу такой...»

Из стеклянных дверей появилась Элизабет. На ней был китайский костюм из блестящего белого шелка, играющего в движении желтыми бликами свечей и голубым отражением лунного света. В таком освещении со своей темной прямой челкой она была похожа на китаянку, только высокую. На лице – улыбка, на щеках – ямочки. Прямой крой куртки и штанов скрадывал угловатые очертания фигуры.

– Я как японка, – показала она на ноги, чуть разведя руками, – тапочек нет.

На ногах у нее были мягкие белые носки. Ступни под широкими тренировочными брюками, составленные вместе на исходной позиции, выглядели небольшими, но еще более красивыми, чем показалось Андрею раньше. Посмотрев еще раз на ноги, она бросила быстрый взгляд на зрителей.

«Ну-ну: и она заметила, что он заметил, что она заметила...»

Патриция чуть прищурила глаза – явно засекла обмен взглядами между Элизабет и Андреем. Прикурив, она щелкнула клавишей магнитофона, и над террасой полилась медленная китайская музыка. Звенели под ветром связки легких трубок-колокольчиков, им вторили струнные переборы циня. Удивительные звуки эти отражались в шорохе волн, накатывающих на берег лунно-белым кружевом пены.

– Цзе цзе гуань гуань^[16], – напомнил Чен то ли себе, то ли Элизабет. – Начали!

Они двинулись в таолу «Ян» – медленного, медитативного стиля тайцзи, – плавными, волнообразными движениями, описывали кистями ровные круги, разворачивались в пояснице и медленно поднимая ноги в стилизованной имитации ударов. Чен делал все движения мягко и точно, в низкой стойке, особенно трудной для исполнения. В его технике явно ощущалось боевое начало, расслабленная, стелящаяся мощь хищника, в любой момент готового к смертельному взрыву. Техника Элизабет была любительской, она ломалась на смене направлений, требующей плавных дуг и непрерывного нанизывания кругов.

–  Тебе нравится? – шепнула Патриция, легонько толкнув плечом Андрея.

–  Таолу? Не очень.

–  Не таолу. Она сама. Элизабет.

–  Ты же знаешь... – «...кто мне нравится», хотел сказать Андрей, но промолчал, чтобы не мешать исполнителям.

– По-моему, ей нравится Чен, – снова шепнула Крыса.

Андрей молча пожал плечами.

«В самом деле? Слишком уж они разные».

Впрочем, он мало знал обоих.

Музыка меж тем все лилась, скручивалась, поднималась и опускалась. Высокий рост немного мешал Элизабет, но он же придавал ее движениям особую, угловатую грацию, как у молодой девушки, впервые попавшей на бал. Переливающийся шелк костюма растворял женскую фигуру в лунном сиянии, в которое темным силуэтом впечатался мощный мужской торс. Эти двое были совсем рядом и в то же время будто на бесконечном расстоянии друг от друга – вообще в разных пространствах, каждый в своем.

Таолу закончилось, исполнители встали в начальную позицию, с глубоким выдохом опустив ладони к низу живота. Дыхание американки несколько сбилось, у Чена оно вообще не чувствовалось; он закрыл глаза, глубоко погрузившись в себя. Патриция снова щелкнула клавишей, и над террасой остался только ровный шум моря.

–  Син гун синь цзе^[17]. —Чен отошел к парапету и как-то странно посмотрел на Элизабет, словно впервые увидел то ли ее саму, то ли что-то особенное в ней.

–  Меня ушу с шести лет отец учил, что не так – сразу палкой, – вспомнил Чен.

–  Меня тоже надо палкой? – немного волнуясь, спросила Элизабет.

–  Да нет, для европейца ничего... а может, и надо. – Китаец перевел все в шутку. – Ну что ж, кофе я с вами выпью, да и спать. Чао, сеньориты, с собой никого не приглашаю – завтра трудный день.

–  А никто с тобой и не собирается, – в тон ему ответила Патриция.

–  Я тоже иду спать. Спокойной ночи, Пэт, спокойной ночи, Эндрю, – сказала Элизабет.

–  Спокойной ночи, Элизабет. Очень рад был с вами познакомиться.

– Вы говорите искренне? Я понимаю, глупый вопрос, но... такая ночь сегодня.

«Таолу ее прошибло, энергия ходит. И у меня так бывает. Да еще выпила».

– Совершенно искренне, – серьезно ответил Шинкарев.

«Не шути с женщинами, – настаивал Козьма Прутков, – сии шутки глупы и неприличны».

Андрей всегда разговаривал с женщинами серьезно и просто. Включая и тех, с которыми намеревался переспать – часто именно такой тон был самым лучшим. С этой Шинкарев спать не собирался, но без тендерных игр, как водится, не обошлось.

– Я рада, – столь же серьезно проговорила Элизабет, протянув на прощанье руку и пристально глядя в глаза.

«Ну-ну... И он заметил, что она заметила, что он заметил».