Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

Софья с братьями и всем царским семейством возвратилась в Москву, въехала в Кремль как победительница, тотчас же заменив стрелецкие караулы дворянами и прочими верными ей служилыми людьми.

Начальником Стрелецкого приказа стал Шакловитый, начав своё управление казнью пяти заводчиков новой смуты и разослав по окраинам несколько десятков самых заядлых гилевщиков.

Так, почти бескровно, положила Софья Алексеевна конец великой смуте и с этой поры семь лет управляла Россией от имени двух своих братьев.

Во главе государства

Однако управлять Россией было ох как нелегко! В Москве не проходило дня без татьбы, воровства и убийств. Городовые стрельцы и объезжие головы сбивались с ног, беспрестанно ратоборствуя с шайками головорезов, вооружённых пищалями и самопалами. Разбойников ловили, били кнутом, рубили головы, но воровство и татьба продолжались.

Прямо под городом, на Троицкой дороге, бесчинствовали с шайкой своих холопов князь Лобанов-Ростовский и столбовой дворянин Иван Микулин, грабя купцов, мещан и тароватых мужиков. И их поймали, а поймав, били кнутом и, отобрав имения, сослали в Сибирь.

Повсеместно дрались и сварились между собою помещики, наезжая друг на друга во главе своих хорошо вооружённых отрядов. Они жгли усадьбы, грабили пожитки, сжигали деревни и травили хлеба, угоняя лошадей и коров. И против них шли правительственные войска, усмиряя бунтарей и прекращая бесчинства.

Но более прочих докучали правительству раскольники. Их велено было смирять огнём и железом, беспощадно пытать, а в крайних случаях сжигать живьём. Самые фанатичные раскольники не только не боялись пыток и казней, но сами сознательно шли на них.

В 1687 году три тысячи фанатиков захватили Палеостровский монастырь на Онежском озере и, запёршись, сели в осаду.

Когда под стены обители подошли правительственные войска, расколоучители Емельян и Игнатий подожгли монастырь, и в огне погибли две тысячи семьсот человек, веря в то, что, очищенные этой огненной купелью, они тут же войдут в царствие небесное.

А в 1689 году в этом же монастыре, вновь захваченном раскольниками, «крещение огнём» приняли ещё пятьсот праведников.

Внутренние дела государства занимали Софью более всего, тогда как дела внешние целиком лежали на её «канцлере», так называли князя Голицына иноземные послы и резиденты. И если дипломатия была поприщем почти одного Голицына, то в делах внутренних правительница опиралась на Фёдора Леонтьевича Шакловитого.

В годы правления Софьи наибольшим успехом русской внешней политики следует считать заключение «Вечного мира» с речью Посполитой.

«Вечный мир» был подписан в Москве 6 мая 1686 года. С польскими послами Гжимултовским и Огинским по латыни и по-польски трактовал сам Василий Васильевич. Тридцать три статьи договора согласовали довольно быстро, положив в основание Андрусовское перемирие 1667 года, по коему к России навсегда переходила Левобережная Украина с Киевом, Запорожье, Северская земля с Черниговом и Стародубом, а также и Смоленск с окрестностями.

Правда, за Киев поляки выторговали компенсацию в 146 тысяч рублей и потребовали, чтобы Россия вошла в антитурецкую лигу, в которой состояли Речь Посполитая, Священная Римская империя и Венеция. Борьба с османами и Крымским ханством была на руку и Голицыну, и потому и эта «препозиция» с готовностью была им воспринята.

Что же до политики восточной, то здесь нельзя не упомянуть о «Нерчинском договоре», подписанном 27 августа 1689 года между Московским государством и Циньской маньчжурской империей. Это был первый договор в истории взаимоотношений России и Китая. Его подписывали у стен осаждённого маньчжурами Нерчинска боярин Фёдор Алексеевич Головин и мандарин Конготу.

Головин вынужден был отказаться от обширного Албазинского воеводства в пользу империи Цин, но все другие статьи однозначно трактовать было невозможно, ибо названия рек и гор по русским картам, где они были писаны по-латыни, и по маньчжурским картам, где писаны они были китайскими иероглифами, толмачи согласовать не смогли.

Итак, во всех этих и других важнейших государственных делах главные роли сыграли сторонники Софьи и её фавориты: Василий Васильевич Голицын и Фёдор Леонтьевич Шакловитый.

В одном из интереснейших источников того времени – «Гистории о царе Петре Алексеевиче», написанной его сподвижником, хорошо осведомлённым о семейных делах династии князем Борисом Ивановичем Куракиным, и рассказывающей о событиях 1682-1694 годов, немалое место отводится царевне Софье и двум её фаворитам – Голицыне и Шакловитому.

Первое упоминание о Голицыне относится к тому времени, когда Софья отправилась с верными ей войсками в Троице-Сергиеву лавру.

«И тогда же она, царевна Софья Алексеевна, – писал Куракин, – по своей особой инклинации (лат. – склонности) к амуру, князя Василия Васильевича Голицына назначила дворцовым воеводою войски командировать и учинила его первым министром и судьёю Посольского приказу, которой вошёл в ту милость через амурные интриги. И почёл быть фаворитом и первым министром, и был своею персоною изрядный, и ума великого, и любим ото всех».

И сразу же после этого Куракин упоминает и другого фаворита Софьи – думного дьяка Фёдора Леонтьевича Шакловитого, поставленного царевной после казни Хованских во главе Стрелецкого приказа.

Возвратившись из Троице-Сергиева монастыря в Москву, Софья стала участвовать во всех дворцовых и церковных церемониалах наравне с официально провозглашёнными царями Иваном и Петром. Она приказала чеканить золотые монеты с её портретом, что являлось прерогативой правящего монарха, стала надевать царскую корону и давала официальные аудиенции иноземным послам в Золотой палате Московского Кремля.

Далее князь Куракин писал: «Что принадлежит до женитьбы с князем Василием Голицыным, то понимали все для того, что оной князь Голицын был её весьма голант (галант, фр. – любовник); и всё то государство ведало и потому чаяло, что прямое супружество будет учинено. По вступлении в правление царевна Софья для своих плезиров (плезир, фр. – радость, удовольствие) завела певчих из черкас (черкасы – украинцы), а также и сёстры её по комнатам, как царевны: Екатерина, Марфа и другие между певчими избирали себе голантов и оных набогащали, которые явно от всех признаны были». Таким образом, те венерины кущи, что пышным цветом стали расцветать в XVIII веке, получили первую робкую завязь в веке предшествующем.

Из-за того что правительство Софьи и православная церковь, традиционно пользовавшаяся поддержкой самодержавного российского правительства, продолжали преследовать раскольников, не подчинявшихся официальным духовным властям, в Москве сначала в раскольничьих кругах, а затем и по всему городу распространялись слухи, всячески порочившие обитательниц кремлёвского терема. И как втихомолку говорили староверы: «Царевна Софья была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра её. И бояре ходили к ним, и робят те царевны носили и душили, и иных на дому кормили».

После подписания «Вечного мира» с Речью Посполитой российские государи стали официально именоваться в международных документах и челобитных: «Всея Великия и Малыя и Белые России самодержцы». С этого же момента и имя Софьи ставили в царском титуле на всех документах.

Заключение «Вечного мира» сильно укрепило авторитет Голицына. Иностранцы, посещавшие Посольский приказ, отмечали, что российское дипломатическое ведомство занимает четыре огромных каменных здания с множеством просторных и высоких зал, убранных на европейский манер.

Сам канцлер, коего его сторонники называли «Оком всей великой России», поражал их необычной роскошью своей одежды, сплошь усыпанной алмазами, сапфирами, рубинами и жемчугом. Говорили, что у Голицына не менее ста шуб и кафтанов, на которых каждая пуговица стоит от 300 до 700 рублей, а если бы канцлер продал один свой кафтан, то на эти деньги мог бы одеть и вооружить целый полк.

Конечно же вся эта роскошь появилась в результате благосклонного внимания к своему любимцу Софьи Алексеевны.

Упоминавшийся французский эмиссар в Москве де Невилль писал о князе Голицыне: «Разговаривая со мною по-латыни о делах европейских и о революции в Англии, министр потчевал меня всякими сортами крепких напитков и вин, в то же время говоря мне с величайшей ласковостью, что я могу и не пить их. Этот князь Голицын, бесспорно, один из искуснейших людей, какие когда-либо были в Московии, которую он хотел поднять до уровня остальных держав. Он любит беседовать с иностранцами, не заставляя их пить, да и сам не пьёт водки, а находит удовольствие только в беседе. Не уважая знатных людей по причине их невежества, он чтит только достоинства и осыпает милостями тех, кого считает заслуживающими их».

Повернув остриё русского меча на юг – против татар в Крыму и турок, Голицын вскоре вынужден был взяться и за его рукоять. В начале 1687 года Боярская дума «приговорила: быть князю Василию большим воеводой и Крым зносити», а летом Голицын встал во главе огромной армии и двинулся на юг. На Крым пошло 112 тысяч конницы и пехоты при 350 орудиях.

Перед тем как полки Голицына двинулись в Крымский поход, архимандрит Новоспасского монастыря – поэт и композитор Игнатий Римский-Корсаков выступил перед ними с пламенной проповедью, заявив, что их заступниками в этом походе будут небесные патроны Ивана, Петра и Софьи – Иоанн Предтеча, апостол Пётр и святая София, «еже есть Премудрость Слова Божия».

Надо заметить, что потом, когда почти все придворные, а учёные-монахи были конечно же истыми царедворцами, отвернулись от Софьи, перебежав под победоносный стяг Петра Алексеевича, этот же Игнатий Римский-Корсаков, единственный из всех, сохранил верность поверженной правительнице. Однако об этом – чуть позже.

Засуха, жара, отравленные татарами и турками колодцы на пути огромной армии, а также начавшаяся конская бескормица не позволили Голицыну дойти до Крыма, и он предпочёл возвратиться с половины пути.

Первый Крымский поход окончился так плачевно и из-за поджога степи, в котором повинны были гетман Самойлович и его клевреты. Самойловича сместили не без труда, не без подкупа и крови, а на его место избрали Степана Мазепу.

Сделав серьёзные выводы из постигшей его неудачи, Голицын сразу же по возвращении в Москву стал готовиться ко второму походу на Крым, который был объявлен 18 сентября 1688 года, но начался 17 марта следующего года, ибо подготовка к нему была основательной и серьёзной. В походе участвовало 80 тысяч солдат и рейтар и 32 тысячи стрельцов – уже и по эти цифрам, по соотношению сил тех и других, хорошо видно, как далеко зашла военная реформа Голицына.

В середине мая 1689 года начались бои с татарами, но решительного сражения не произошло, и армия Голицына, дойдя до Перекопа и постояв перед его укреплениями несколько дней, двинулась обратно.

В Москве же с нетерпением ждали известий из армии. И они регулярно поступали в Кремль, но в перемётных сумах гонцов были не только официальные реляции с полей сражений, но и письма совсем иного рода.

В одном из них Софья писала своему любимцу: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой на многие лета... А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься. Тогда веру заимею, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Всегда того прошу, чтобы света моего в радости видеть. По сём здравствуй, свет мой во Христе, на веки несчётные».

А вот и другое письмо: «Свет мой, батюшка, здравствуй на многие лета!.. Радость моя, свет очей моих, мне веры не имеется, сердце моё, что тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днём тебя поставила пред собою. Письма твои вручены Богу, к нам все дошли в целости из-под Перекопу, из Каирки и с Московки. Я брела пеша из Воздвиженского, только подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, к самым Святым воротам, а от вас отписки о боях: я не помню, как взошла, читала идучи; не ведаю, чем его, света, благодарить за такую милость его и матерь его, пресвятую Богородицу, и преподобного Сергия Чудотворца, Милостивого... Бог, свет мой, ведает, как желаю тебе, душа моя, видеть...»

Прочитав письма Софьи Алексеевны к её «братцу», «свету» и «душе» Васеньке, можно было бы по-хорошему позавидовать великой любви, коя поселилась меж царевной и её полководцем. Ан не тут-то было. Ибо на самом деле далеко не столь безоблачной была эта любовь, и уже упоминавшийся нами князь Куракин писал в своей «Гистории»:

«Надобно ж и о том упомянуть, что в отбытие князя Василия Голицына с полками на Крым, Фёдор Щагловитой (Шакловитый) весьма в амуре при царевне Софии профитовал, и уже в тех плезирах ночных был в большей конфиденции при ней, нежели князь Голицын, хотя не так явно. И предусматривали всё, что ежели бы правление царевны Софии ещё продолжалося, конечно бы князю Голицыну было от неё падение или бы содержан был для фигура за первого правителя, но в самой силе и делах был бы упомянутый Щегловитой».

Вспомните, ведь нам совсем недавно встречалось эти имя: Шакловитого упомянул тот же Куракин и когда речь шла о казни Хованских и о смене руководства в Стрелецком приказе. Именно тогда начальником Стрелецкого приказа стал Фёдор Леонтьевич Шакловитый, и с тех пор его всё чаще и чаще стали упоминать при разговорах о важнейших государственных делах и о семейных коллизиях в царском доме. Это было тем более дивно, что сравнительно недавно никто не сказал бы об этом человеке ничего определённого.

Знали только, что за десять лет перед тем был Шакловитый площадным подьячим – «чернильным семенем», «приказной строкой», самым маленьким чиновником, писавшим бумаги за предельно малую мзду, не брезговавшим и медными деньгами. Лишь немногие знали, что семнадцать лет назад, совершенно неожиданно, неведомо за какие заслуги, Шакловитый был принят в Тайный приказ, на первых порах оставаясь всё тем же младшим подьячим. Тайный приказ, или Приказ тайных дел, существовавший с 1654 года, ведал не только розыском по делам о государственных преступлениях, но прежде всего представлял собою личную царскую канцелярию, занимаясь главным образом руководством центральными и местными государственными учреждениями. Для человека ловкого, умного и последовательного, знающего, чего он хочет и к чему стремится, именно здесь было много возможностей сделать карьеру, так как подьячие Приказа посылались с послами в посольства, а с воеводами – на войну для наблюдения за ними и обо всём виденном и услышанном должны были доносить лично царю. Поэтому послы-воеводы старались угождать подьячим и подкупать их. Силой обстоятельств подьячие не просто находились в центре важнейших государственных дел и часто досконально знали самые сокровенные тайны государства, при случае приводя в движение нужные им пружины бюрократического механизма, но и завязывали выгодные знакомства, активно участвуя в дворцовых интригах и заговорах.

Связав свою судьбу с Милославскими, Шакловитый верой и правдой стал служить им и в 1682 году был уже дьяком в Боярской думе. Именно он 17 сентября зачитал в заседании Думы доклад, а потом и приговор по делу Хованского, за что после казни Хованских царевна Софья назначила Шакловитого начальником Стрелецкого приказа. А после того как Голицын ушёл в новый поход, Софья и вовсе переменила фаворита, хотя сделать это было не так просто, ибо князь Василий был и люб и мил ей, но он оставался привязан и к своей жене – княгине Авдотье, и к своим четырём детям, и всё никак не решался оставить их и полностью отдаться царевне. Шакловитый оказался незаменимым для Софьи человеком ещё задолго до того, как стал фаворитом. Уже после подавления «хованщины» новый начальник Стрелецкого приказа, действуя разумно и энергично, перевёл наиболее активных бунтарей в отдалённые от Москвы города, а остальных смирил суровыми мерами.

Сосредоточение фактической власти в руках Софьи, командовавшей через своих фаворитов армией и стрельцами, руководившей Боярской думой и иностранными делами, ибо они и там были «персонами первого градуса», привело правительницу к мысли о том, что ей совсем незачем и формально делить власть со своими младшими братьями.

Наиболее подходящим сообщником для осуществления этого намерения она сочла Шакловитого, отличавшегося честолюбием, авантюризмом, умом и смелостью. Важно было и то, что Шакловитый имел большой авторитет у московских стрельцов, а ещё важнее, что его преданность Софье не вызывала у неё ни малейшего сомнения. Именно учитывая всё это, Софья сделала Фёдора Леонтьевича своим фаворитом, и когда открылась ему в своих дерзновенных планах, то встретила его полную поддержку в том, чтобы единолично венчаться на царство и более ни с кем не делить трон.

Голицын в это время находился во втором Крымском походе, и Шакловитый стал первым сановником в государстве помимо всех родовитых и знатных бояр, ненавидевших его, как худородного выскочку, как сердечного друга царевны Софьи, по их мнению, околдовавшего царевну бесовскими чарами.

Он оставался в фаворе и после того, как в Москву в июле 1689 года возвратился из очередного неудачного похода теперь уже отвергнутый Софьей Голицын. Хотя Софья и встретила его как победителя и осыпала наградами и подарками, былого сердечного расположения к «свету Васеньке» царевна не вернула – в её сердце прочно укрепился худородный ярыжка Федька Шакловитый.

Желая сделать всё возможное для окончательной победы над мятущейся одинокой женщиной, Шакловитый зимой 1689 года заказал талантливому богослову и проповеднику Иосифу Богдановскому книгу «Дары Духа Святого», в которой всесторонне обосновывалась идея, что царям Ивану и Петру дарована от Бога держава и сила, а Софье – Премудрость, и именно Премудрость и есть высший дар Бога. Богдановский писал, что мудрость Софьи проявилась в тишении бунта, разум – в отправлении войск в Крым, совет – в её успехах на Западе, крепость – в укреплении православия и благочестие – в украшении храмов Господних.

Орлёнок расправляет крылья

Однако ни Софья, ни Шакловитый не предполагали, что начало 1689 года было временем апофеоза Софьи, за которым почти мгновенно наступил её полный и окончательный крах. И причиной тому было то, что она недооценила своего младшего брата Петра, сначала выпустив его из своего поля зрения, а потом и из-под контроля своей власти.

Мы оставили Петра в страшные дни весны 1682 года на Соборной площади Кремля, когда с ним случился первый припадок эпилепсии. И всё же в десять лет Пётр был рослым, крепким мальчиком, подвижным и любознательным. Одним из его первых учителей был подъячий Посольского приказа Никита Моисеевич Зотов, выучивший Петра грамоте и началам российской истории.

В одиннадцать лет Пётр показался секретарю шведского посольства шестнадцатилетним. «Лицо у него открытое, красивое, молодая кровь играла в нём... Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских».

Как раз в это самое время начал Пётр свои знаменитые «марсовы потехи». 30 мая 1683 года, когда исполнилось ему одиннадцать лет, в подмосковном селе Воробьёво артиллерийский капитан Симон Зоммер впервые учинил перед Петром «потешную огнестрельную стрельбу» из настоящих орудий. Зоммер был одним из первых иностранцев, с которыми судьба свела юного царя, и почти тотчас же Пётр обратил внимание и на других иноземцев, живших, как и Зоммер, на берегах ручья Кукуй в Немецкой слободе.

Военные игры привели к тому, что Пётр объявил о создании потешного полка, и на его зов 30 ноября 1683 года первым явился сорокалетний придворный конюх Сергей Леонтьевич Бухвостов, вошедший в историю как первый солдат российской регулярной армии. Он прослужил до семидесяти лет, выйдя в отставку майором артиллерии. Пётр так любил Бухвостова, что приказал скульптору Бартоломео Растрелли-старшему сделать ещё при жизни Сергея Леонтьевича его статую.

Однако не Бухвостову выпала на долю наибольшая известность, а тем более наибольшая удача: в особом, как тогда говорили, «кредите у Фортуны» оказался другой человек, сын другого дворцового конюха, тоже явившийся на зов Петра в потешный полк, – Александр Данилович Меншиков. Пётр видел Меншикова в доме швейцарца Лефорта, где тот был «казачком» – мальчиком на посылках. Да и было ему в ту пору десять лет. Пётр же был старше Меншикова всего на полтора года. А уже через три года тринадцатилетний Меншиков служил денщиком Петра, почти сразу же превратившись и в его любимца. Сметливый, расторопный, весёлый, смелый, с удовольствием разделявший все утехи своего государя, Меншиков вскоре стал «вторым я» юного царя, ни на час не отлучаясь от него и ловко угождая малейшим его прихотям. Случилось так, что юный царь не мог оставаться без своего любимца и часа, приказывая повсюду следовать за ним и оказываться под рукой в любую минуту.

Вокруг Петра очень быстро возник кружок его сверстников, а также шумная и весёлая компания мужчин и женщин гораздо более зрелых, однако же готовых потакать сначала достаточно робким, а потом всё более откровенным и, наконец, необузданно распущенным вожделениям будущего российского самодержца. И в этом Меншиков был первым их сподвижником и не по годам ловким сводником, завзятым собутыльником и забавником-весельчаком.

Да и в «марсовых потехах», которые в это время составляли главное занятие и царя, и его денщика, они были столь же неразлучны и единодушны, как и в прочих делах.

Так, между играми, забавами и непременными серьёзными занятиями по обмундированию, снабжению, вооружению и обучению сотен молодых рекрутов в селе Преображенском появился одноимённый, пока ещё вроде бы и потешный, но уже и нешуточный, а впоследствии первый гвардейский полк России, увенчанный всеми наградами империи.

Пётр, наряду с другими, стал служить в этом полку рядовым, испытывая на себе все перипетии и тяготы солдатской службы, которая закалила его и рано сделала взрослым мужчиной. Эта же служба ещё более сблизила Петра с иностранцами-офицерами, так как именно их – преимущественно немцев – молодой царь пригласил в Преображенский полк на командные должности.

В 1685 году Пётр приказал построить в Преображенском, на берегу Яузы, потешный городок-крепость Прешбург, чтобы обучать солдат осаде, обороне и штурму городов. Ах, как жестоко пошутила потом судьба с этой игрушечной крепостью! Пройдёт восемь лет, и именно здесь разместится страшный Преображенский приказ – место пыток и казней государевых, петровых супротивников.

А тогда, ещё не помышляя о будущем, строили «потешную фортецию» всё те же иноземцы, ещё более разжигая любопытство Петра к европейским премудростям.

Игра перерастала уже в дело серьёзное и небезопасное для всех противников молодого царя. Весной 1687 года он начал создавать второй потешный полк – Семёновский, формировавшийся в соседнем селе – Семёновском.

И здесь не обошлось без иноземцев, которые кроме фрунта, экзерциций, парадов и военной музыки приохотили пятнадцатилетнего бомбардира и к музыке партикулярной, к табаку, пиву, вину, а затем познакомили с юными прелестницами из Немецкой слободы.

Весёлые молодые девицы и женщины, любившие потанцевать, выпить вина, пофлиртовать с молодым и красивым царём, намеренно откровенно соблазнявшие его своими прелестями – обнажёнными руками и плечами, полуоткрытыми бюстами и спинами, затянутыми в рюмочку талиями, сверкающими, зовущими глазами, были полной противоположностью московским невестам-боярышням, не поднимавшим глаз, укутанным в тяжёлые златотканые одежды, молчаливым и скромным.

Кукуйские девы кружили голову не хуже вина и представлялись Петру живым воплощением первозданного плотского греха – влекущего, сладкого и пока ещё неизведанного.

Пётр, никогда не игравший вторых ролей, всегда старавшийся не уступать никому ни в чём, и в утехах вовсю показывал свою силу, удаль и молодечество. С этого времени пирушки с иностранцами и русскими товарищами его забав и дел стали неотъемлемой чертой жизни и быта Петра, сохранившейся до самой его смерти.

А когда исполнилось ему шестнадцать, затеял он построить на Плещеевой озере, в Переяславле-Залесском первую флотилию, положив тем самым начало российскому кораблестроению. Эта очередная потеха заставила Петра заняться арифметикой и геометрией, освоить различные астрономические и корабельные инструменты, чему обучали его тоже иноземцы – голландцы Франц Тиммерман и Карстен Брант.

Месяцами стал он пропадать на озере, чем приводил матушку свою Наталью Кирилловну в великое смятение.

Мать боялась, что её Петруша утонет, и не знала, что предпринять, чтобы привязать сына к Москве. Новая затея казалась ей ещё хуже и опаснее, чем потешные игры возле Преображенского и ночные кутежи в поганом Кукуе.

И тогда Наталья Кирилловна надумала женить сына на молодой красавице и стала присматривать будущую невестку среди лучших столичных невест. После раздумий, впрочем непродолжительных, ибо время не ждало, она решила остановить свой выбор на двадцатилетней московской дворянке Евдокии Лопухиной, девушке красивой, доброй и нежной, и вроде бы из хорошей семьи, давно связавшей судьбы своих сородичей с военной и гражданской государственной службой.

Произошло это не враз и не без политического расчёта.

Уже упоминавшийся нами князь Куракин в «Гистории о царе Петре Алексеевиче» утверждал, что противная князю Голицыну партия Нарышкиных и Тихон Стрешнев не допустили женитьбы царя Петра на родственнице Голицына или его сторонников и добились того, что 27 января 1689 года шестнадцатилетний Пётр женился на Евдокии Фёдоровне Лопухиной. Свадьба была очень скромной. Новая царица происходила из среднего дворянства. Но её многочисленные родственники, оказавшись при царском дворе, тут же обнаружили самые дурные качества. Куракин писал, что были Лопухины «люди злые, скупые, ябедники, умов самых низких и не знающие нимало в обхождении дворовом... И того к часу все их возненавидели и стали рассуждать, что ежели придут в милость, то всех погубят и все государством завладеют. И, коротко сказать, от всех были возненавидимы, и все им зла искали или опасность от них имели».

Что же касается самой Евдокии Фёдоровны, то Куракин отмечал: «И была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом не сходная к своему супругу, отчего всё счастие своё потеряла и весь свой род сгубила... Правда, сначала любовь между ими, царём Петром и супругою его, была изрядная, но продолжалася разве токмо год. Но потом пресеклась; к тому же царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем её в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которые были уже явны на весь свет...»

Об этом речь пойдёт ниже, а пока Пётр проводит медовый месяц с молодой женой и ещё не тяготится ею. Однако же, ещё не успел сойти лёд на Переяславском озере, он тотчас же сменил супружеское ложе на походную карету и помчался к любимому озеру, где всю минувшую зиму его мастера-иноземцы достраивали и отделывали его, государевы, корабли.

Однако не следует думать, что только этими полудетскими забавами жил молодой царь. Наезжая в Москву, Пётр всё чаще стал интересоваться государственными делами, что насторожило и испугало Софью и её сторонников. В Кремле видели, что орлёнок расправляет крылья, но видели также и то, что противная ему сторона – прежде всего сама Софья и Шакловитый, а также и Василий Васильевич Голицын – не намерены уступать власть молодому претенденту. Это стало очевидным, когда 8 июля 1689 года Пётр сделал первый серьёзный шаг на пути противостояния своей старшей сестре. Он послал к ней требование не ходить в этот день крестным ходом в Казанский собор, хотя ранее Софья всегда участвовала в таких церемониях.

Она не послушала брата и вышла из Кремля на Красную площадь, рядом с которой стоял Казанский собор. Её не смутило и то, что в этом шествии не было Петра, хотя она и понимала, что, идя за крестами вопреки воле брата, она принимает сделанный ей вызов и не боится его.

А когда она вернулась в Кремль, ей сказали, что Пётр уехал из Москвы. Софья поняла, что брат, в свою очередь, правильно оценил её поступок и принял вызов.

Во второй раз распря между ними возникла, когда Василий Голицын вернулся из второго Крымского похода. Софья осыпала «братца Васеньку» наградами, а Пётр, под влиянием окружавших его офицеров, считал второй поход столь же бесславно проигранным, как и первый, и ни на какие награды Голицыну и его сотоварищам не соглашался.

Голицын же, получив награды, явился к Петру, желая поблагодарить за них и его, но Пётр приказал не пускать князя к себе на глаза. Этот поступок брата окончательно убедил Софью, что её правление подходит к концу. Она решилась на крайние меры, действуя старым, испытанным способом: в её хоромах появилось подмётное письмо, что в ночь с 7 на 8 августа в Кремль войдут «потешные» и убьют Ивана Алексеевича и всех его сестёр.

Вечером 7 августа Шакловитый ввёл в Кремль четыре сотни стрельцов, а ещё три сотни поставил близ Кремля – на Лубянке. Этих стрельцов сторонники Шакловитого стали подбивать на то, чтоб они убили Наталью Кирилловну Нарышкину и её сына – Петра.

Об этом узнал начальник пяти сотен Стремянного стрелецкого полка Ларион Елизарьев и ещё семь подчинённых ему стрельцов и сотников. Они решили предупредить о том Петра и направили к нему в Преображенское двоих из них – Ладогина и Мельнова.

Пётр, узнав о том среди ночи, кинулся в конюшню и, как был – в исподнем, ускакал в ближайший лес. Туда примчался к нему с кафтаном и сапогами стольник его Гаврила Головкин, и они вместе помчались в Троицу, доскакав до монастыря за пять часов.

На следующий же день после того, как в монастыре оказался Пётр, туда приехали его мать, жена и любимая сестра Наталья. А следом за ними к воротам обители подошёл большой и сильный отряд, который привёл полковник Франц Лефорт, о котором имеет смысл рассказать поподробнее, ибо он сыграл в жизни многих персонажей этой книги не последнюю роль.

Швейцарец Франц Лефорт появился в России 25 августа 1675 года, за четырнадцать лет до описываемых событий. В этот день он приплыл в Архангельск на голландском купеческом корабле в группе офицеров-иноземцев. Первые два с половиной года Франц Яковлевич, как стали звать его в Москве, прожил в столице на счёт голландских купцов, которые полюбили Лефорта за блистательный ум в дружеской беседе, за весёлый характер и подлинное благородство.