Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Версия о происхождении Петра от Стрешнева не была единственной. Ещё более стойкой и гораздо более нелепой оказалась история о мнимом отцовстве патриарха Никона – «собинного друга» Алексея Михайловича. Сторонники этой сплетни говорили и о сильном сходстве Петра с Никоном, и о высоком росте патриарха, и об особо доверительных и близких его отношениях с Натальей Кирилловной.

Слухам, может быть, стоило бы поверить, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Никон за четыре года до рождения Петра был сослан на север – в Ферапонтов монастырь, и во-вторых, никогда более в Москву не возвращался: он умер по дороге в Москву, когда Петру было девять лет.

Что же касается династических событий, произошедших в детстве Петра, то следует особо отметить неожиданную смерть Алексея Михайловича, последовавшую 29 января 1676 года, ибо она повлекла за собою опалу Нарышкиных, так как на престоле оказался Фёдор Алексеевич, чьей матерью была покойная Мария Ильинична Милославская.

На свободу!

Ко дню смерти отца Фёдору исполнилось четырнадцать лет. Он был не просто болезненным, но очень больным человеком: его водили под руки, он быстро уставал, не очень хорошо видел и слышал. Да и внешне Фёдор Алексеевич выглядел крайне нездоровым, – он был худым и высоким, оставаясь безусым и в годы зрелости, с редкой бородкой, что тогда считалось признаком недужности, бледным, с длинными редкими волосами и припухшими, подслеповатыми глазами. Фёдор, как и Софья, был воспитанником Симеона Полоцкого и потому был образован в церковной истории, знал польский язык и латынь, а также постиг и начала стихосложения. Когда учение завершилось, воспитателем и наставником Фёдора стал уже знакомый нам Артамон Сергеевич Матвеев – родственник мачехи Фёдора. Стараниями Милославских и их сторонников у Матвеева вскоре отняли Аптекарский приказ, а затем и Посольский, доставшиеся ему в наследство от Бориса Ивановича Морозова, и послали Артамона Сергеевича в конце концов в Пустозерск.

Достигнув восемнадцати лет, Фёдор женился, не по старому обычаю, а в известной мере романтично. Однажды, идя в крестном ходе, он заметил девушку, которая очень ему понравилась. Он велел спросить, кто эта девушка, и ему сказали, что её зовут Агафьей Семёновной Грушецкой, а живёт она в доме одного из думных дьяков.

Любовь, посетившая сердце царя Фёдора, не угасала, и в июле 1680 года Агафья Семёновна стала московской царицей. Однако замужество оказалось для неё недолгим: она умерла родами ровно через год после свадьбы, а рождённый ею мальчик прожил всего полторы недели.

Тогда же, в 1680 году, тяжело заболевший Симеон Полоцкий завещал «единомудрому себе в науках Сильвестру Медведеву, ученику своему» место придворного учёного, а сразу же после смерти учителя стал он и настоятелем Заиконоспасскбго монастыря.

В это же время стал Медведев и придворным поэтом, уступив затем это место своему родственнику Кариону Истомину.

В следующем, 1681 году, на деньги царя Фёдора в Заиконоспасском монастыре было открыто славяно-латинское училище, называвшееся «Училищем свободных наук», где изучали и духовные и светские дисциплины – от богословия до медицины и мореплавания. Эти науки преподавали самые просвещённые православные монахи.

Однако в их преподавании оказалось много такого, что сильно отдавало «латинством», ибо науки естественные и точные были сориентированы на Запад, и Сильвестра обвинили в отходе от православия, особенно ревностно обвинял его в этом сам патриарх Иоаким.

Упрямый настоятель не сдался, и тогда клевреты Иоакима распустили по Москве слух, что Сильвестр замышляет на жизнь патриарха. Правда, это случилось позднее, но было следствием вражды, вспыхнувшей в самом начале 80-х годов.

Через семь месяцев после смерти жены и сына Фёдор женился вторично. На сей раз его избранницей стала Марфа Матвеевна Апраксина, но и этот весьма недолговечный брак оказался бездетным. Зато последний год царствования Фёдора Алексеевича был отнюдь не бесплоден в отношении государственных дел.

Молодой царь был слаб здоровьем, но ему никак нельзя было отказать в уме и способности подобрать себе хороших помощников, умевших правильно мыслить, смотреть вперёд и видеть ясную историческую перспективу.

Были созданы две комиссии из выборных людей – первая, для выработки новой системы обложения и сбора податей и налогов, вторая – по реформированию на европейский лад русского войска. Всё это впоследствии справедливо считали первыми шагами, сделанными Россией по той дороге, по которой повёл её Пётр Великий.

И наконец, существеннейшим мероприятием, проведённым по инициативе князя Василия Васильевича Голицына, была отмена чисто русского средневекового обычая – местничества. Название его произошло от правила считаться «местами» за царским столом на различных дворцовых церемониях и, что самое важное, на гражданской, военной и дипломатической службах. Место того или иного придворного или служилого человека зависело от его происхождения, от «отеческой чести», от заслуг его предков перед российскими государями.

Система этих взаимоотношений и ценностей была сложна, запутанна и дремуча, как чаща старого леса, состоящего из генеалогических дерев. Поэтому местнические споры были предметом постоянного разбирательства царём и Боярской думой, разбирательства часто бесплодного, бессмысленного и скандалёзного.

С течением времени местничество расползлось по Руси подобно эпидемии, проникнув из дворца в приказы, в города и даже в среду торговых людей.

Царским указом, подкреплённым приговором Боярской думы, 12 января 1682 года местничество было устранено, отчего князь Голицын нажил себе немало врагов, но и приобрёл стойкие симпатии таких людей, как Софья. Фёдор Алексеевич не только отменил местничество, он запретил колесование и четвертование и вообще отсечение членов, что снова ввёл в обиход его младший брат Пётр, снискавший славу просвещённого монарха и великого реформатора.

При Фёдоре была основана Славяно-греко-латинская академия – первое гуманитарное учебное заведение, высшее, хотя так оно и не называлось, но бывшее таковым по сравнению со всеми прочими существовавшими в одно с ним время.

При нём же обсуждался проект создания Академии художеств, куда предполагалось принимать кого угодно, лишь бы соискатель выявил при приёме способности живописца. Предполагалось, что если учащимися окажутся дети нищих, то они будут приняты на казённый счёт.

И не случайно именно при Фёдоре Алексеевиче стали стричь волосы, брить бороды и носить «немецкое» платье.

Семилетнее царствование Фёдора на самом деле было не более чем трех-четырехлетним, ибо его венчали на царство, когда сравнялось ему четырнадцать лет. После Фёдора началось семилетнее правление Россией его сестры – Софьи. Эти годы были малой каплей по сравнению с тридцатипятилетним царствованием их младшего брата Петра, ставшего первым российским императором и получившим в конце жизни прозвище Великого. Но если беспристрастно приглядеться и к Фёдору и к Софье, то и во времена их правления было немало такого, что позволило бы причислить и брата и сестру к монархам, двигавшим страну вперёд. Однако грандиозные преобразования Петра отодвинули их на второй план и оставили в глубокой тени, которая оказалась сродни тьме забвения.

Фёдор Алексеевич умер 27 апреля 1682 года на двадцать первом году от рождения.

«В тереме царя Алексея, – писал историк Иван Егорович Забелин, – было шесть девиц, уже возрастных, стало быть способных придавать своему терему разумное и почтительное значение. В год смерти их брата, царя Фёдора, старшей царевне Евдокии было уже 32 года, младшей Феодосии 19 лет. Третьей царевне – Софье было около 25 лет. Все такие лета, которые полны юношеской жизни, юношеской жажды. Естественно было встретить в эти лета и юношескую отвагу, готовность вырваться из клетки на свободу, если не полную готовность, то неудержимую мечту о том, что жизнь на воле была бы лучше монастырской жизни в тереме». Добавим, что они были обречены на вечную полуиноческую жизнь, и это придавало всем шести сёстрам Милославским дополнительную энергию и смелость в стремлении изменить свою участь. Причём эта смелость проявилась уже в дни болезни царя Фёдора, когда Софья вышла из терема и круглые сутки проводила у постели умирающего брата, что превращало её поступок в подвиг благочестия и милосердия. Таким поступком, который Софья к тому же усиленно демонстрировала, она сумела завоевать изрядную популярность среди придворных.

А ей было совсем не просто добиться этого: внешне она была более чем непривлекательна.

Известно, что люди склонны симпатизировать душевным добродетелям внешне красивых людей гораздо охотнее, нежели некрасивых. Софья же была очень дурна собою. По свидетельству французского эмиссара де ла Невилля, Софья была большеголовой, весьма полной, абсолютно бесформенной, со следами волчанки (туберкулёза кожи) на лице. В двадцать шесть лет ей можно было дать сорок. Однако все эти недостатки искупались необычайно живыми умными глазами и быстрым, тонким умом. К тому же Софья любила беседовать с просвещёнными людьми – по условиям её теремной жизни чаще всего с лицами духовного звания – умела читать и писать и тем выгодно отличалась от большинства женщин её времени. Болезнь Фёдора Алексеевича оказалась прекрасным поводом к тому, чтобы покинуть терем для ухода за больным, возле постели которого Софья ещё ближе узнала Сильвестра Медведева, архимандрита Чудова монастыря Адриана, познакомилась с патриархом Иоакимом – властным и уважаемым князем церкви, имевшим большой авторитет среди российских иерархов. У постели больного брата познакомилась она и с известным реформатором, знаменитым полководцем, боярином и князем, начальником Пушкарского и Владимирского судного приказов Василием Васильевичем Голицыным – первым «западником», как называли его впоследствии русские историки.

Голицын бегло говорил по-латыни, по-гречески, по-немецки, по-польски, принимал в своём доме, обихоженном по-европейски, живших в Москве и приезжавших иноземцев, и всерьёз занимался проектом всеобъемлющей административной реформы, по которой Россия должна была преобразоваться на европейский лад.

Софья была молода и темпераментна. Она влюбилась в тридцативосьмилетнего знатного и богатого красавца Голицына, ко всему прочему женатого и имевшего четырёх детей. Любовь заставила её переступить все каноны «Домостроя» и гаремные азиатские предрассудки кремлёвского терема. К тому же ещё задолго до этого все шесть царевен хорошо почувствовали резкую перемену в своём положении: со смертью Алексея Михайловича надзор за ними прекратился. Брат их Фёдор был добр, мягкосердечен и преисполнен к сёстрам крайнего снисхождения. Да и некогда ему было заниматься царевнами: государственных забот хватало и болезни одолевали.

Что же касается мачехи, которая была почти ровесницей старшей из царевен, то они, вопреки обычаям, совершенно не признавали её власти над собою.

Как только 27 апреля 1682 года Фёдор скончался и удар колокола о том возвестил, тотчас же в Кремль на выборы царя явились все московские бояре. Большинство из них было сторонниками Нарышкиных и, стало быть, десятилетнего Петра. На его стороне оказались четверо князей Долгоруковых – Борис, Григорий, Лука и Яков, двое князей Голицыных – Борис и Иван, двое князей Одоевских, князь Куракин, князь Урусов, родовитые бояре Шереметевы и многие другие. Опасаясь насилия со стороны Милославских, почти все они явились в кольчугах и с оружием.

Желая сразу же примирить два враждебных клана, патриарх Иоаким спросил, кого из братьев хотели бы избрать царём самые знатные сановники государства.

Голоса разделились, и тогда Иоаким предложил позвать в Кремль все чины московского государства, тем более что многие из них были в Москве, так как в декабре 1681 года царь Фёдор указал созвать Земский собор, и к этому времени выборные люди от всех сословий, кроме холопов и крепостных крестьян, находились в столице.

Выборные, созванные посыльными и бирючами, в этот же день явились в Кремль и стали толпой возле Красного крыльца Грановитой палаты. Иоаким спросил их, кого из двух братьев они хотели бы видеть царём, или же подлежит царствовать им обоим? Зная о том, что Иван слабоумен, все выборные люди выкрикнули Петра. Патриарх пошёл к Петру в царские хоромы, нарёк мальчика царём и благословил крестом, а затем повёл к трону и посадил на него. И все, кто был в Кремле, присягнули Петру и поочерёдно целовали ему руку.

Среди них была и Софья, которая скрепя сердце тоже присягнула брату и поцеловала ему руку.

Из Москвы во все концы России помчались гонцы, чтобы привести к присяге страну, а особые люди были посланы за Артамоном Сергеевичем Матвеевым с сообщением о конце опалы и приглашением вернуться ко двору.

«Изволила восприять правление...»

На следующий день состоялись похороны Фёдора, и за его гробом вместе с Петром, уже царём, шла, вопреки обычаю, и Софья.

Распри между Софьей и молодой вдовой Натальей Кирилловной начались сразу же после похорон. И Софья тут же стала искать себе сообщников, чтобы утвердиться в роли правительницы при малолетнем брате. Она нашла опору себе в стрельцах, которые незадолго перед тем били челом на своих начальников, но ближний человек царя Фёдора дьяк Иван Максимович Языков велел челобитчиков схватить и перепороть. За несколько дней до смерти Фёдора целый стрелецкий полк бил челом на своего полковника Семёна Грибоедова, который мучил и обирал своих подчинённых и заставлял их как холопов работать в его вотчинах.

На сей раз Языков взял сторону стрельцов и велел посадить Грибоедова в тюрьму, а затем царским указом Грибоедов лишён был чина, имения его отобраны в казну, а самого бывшего начальника стрельцов сослали в Тотьму.

Как только власть зашаталась, стрельцы уже 30 апреля, на четвёртый день после смерти Фёдора, подали челобитную сразу на шестнадцать своих полковников, кроме того поступила челобитная на командира Бутырского солдатского полка, которую могли поддержать их сторонники в других полках.

Челобитная от 30 апреля отличалась от ранее поданных тем, что в ней стрельцы грозились самочинно расправиться с обидчиками, если их жалобы не будут удовлетворены немедленно.

1 мая всех полковников взяли «за сторожи» и посадили в тюрьму Рейтарского приказа, а из дворца убрали Языкова с сыном и близких ему по духу и службе двору Лихачёвых. Затем полковников вывели перед толпой стрельцов и били каждого батогами до тех пор, пока их бывшие подчинённые не закричали: «Довольно!» После этого каждый день в течение восьми дней полковников по два часа били палками по ногам, пока они не заплатили всего, что причиталось с них разозлённым стрельцам. И лишь после этого их выслали из Москвы.

6 мая всех выборных на Земский собор распустили, и одновременно с этим по Москве стали ходить слухи, в которых виновниками всех бед объявлялись Нарышкины и их сторонники, а защитниками стрельцов – Милославские.

Главными зачинщиками грядущего мятежа стали боярин Иван Михайлович Милославский, два брата Толстые и князь Иван Андреевич Хованский по происхождению своему Гедиминович, из давно уже обрусевшего служилого рода.

Между тем 11 мая приехал в Москву Матвеев. Все поздравляли его с возвращением, и сами стрельцы поднесли ему хлеб-соль. Однако Матвеев сразу же осудил их действия, и по Москве тут же стали передавать сказанные им слова: «Стрельцы таковы, что если им хоть немного попустить узду, то они дойдут до крайнего бесчинства».

Этого было довольно, чтобы Матвеев стал злейшим врагом стрельцов.

Вскоре по Москве пошёл слух, что якобы брат вдовствующей царицы – Иван Нарышкин, примерив на себя царский наряд, сел на трон, но Софья и другие Милославские стали укорять его за это, и тогда Иван начал душить своего тёзку – царевича, которого еле-еле сумели отбить дворцовые стражники.

А во вторник 15 мая в полдень, когда бояре собрались в Кремле в Думе, братья Толстые, примчавшись в стрелецкие слободы, стали кричать, что Иван Нарышкин всё же задушил царевича Ивана.

Стрельцы схватились за оружие, ударили в набат, и толпа со знамёнами и барабанным боем ринулась к Кремль. Боярская дума в страхе разбежалась. Тогда по совету Матвеева царица Наталья в сопровождении патриарха вышла с обоими царевичами на Красное крыльцо. Но и появление живого Ивана-царевича не остановило стрельцов, жаждавших крови. Не смог уговорить их и патриарх. Стрельцы кинулись на крыльцо и первым сбросили на копья начальника Стрелецкого приказа князя Михаила Юрьевича Долгорукова, а за ним – Матвеева и обоих изрубили на куски.

Ворвавшись во дворец, стрельцы повсюду искали Нарышкиных и их сторонников, заглядывая в сундуки, лари и даже в печные трубы, желая найти Ивана Нарышкина.

Были убиты десятки дьяков, бояр, дворцовых слуг, а их имущество разграблено.

На следующий день всё продолжилось снова, и снова кровь невинных жертв заливала Москву. Стрельцы успокоились только тогда, когда по настоянию Софьи им был выдан брат царицы Иван. Его за волосы вытащили из церкви, бросили в пыточный застенок и после долгих мучений отволокли на Красную площадь. Там его подняли на копья, потом бросили наземь и, изрубив в мелкие куски, втоптали их в грязь.

В этот же день взбунтовались боярские холопы. Вместе со стрельцами они пошли на Холопий приказ, разгромили его и уничтожили кабальные записи.

И хотя отныне холопы могли идти на все четыре стороны, почти все они либо вернулись к своим прежним владельцам, либо вновь похолопились, найдя себе новых господ, ибо холопство было в крови у всех них и они не только не знали, что такое воля, но и не представляли, как можно жить свободным человеком, потому что свободный человек должен был уметь кормить и одевать себя и свою семью сам, а холопов поил, кормил, одевал и говорил, что им делать, – хозяин.

Софья пообещала стрельцам выдать им все неустойки по прежним долгам, сверх того дать каждому по десяти рублей – деньги громадные, целое состояние – и выслать всех их обидчиков из Москвы. Тут же в ссылку были отправлены почти все Нарышкины, Лихачёвы и Языковы, сын Матвеева Андрей и ещё множество бывших стрелецких начальников.

По настоянию бунтарей во главе Стрелецкого приказа был поставлен их заступник и всеобщий любимец – князь Иван Андреевич Хованский.

По наущению Хованского стрельцы подали Софье челобитную, чтобы рядом с Петром был второй царь – Иван Алексеевич. 26 мая собранные с бору по сосенке москвичи и случайные люди из других городов, представлявшие, как им внушили стрельцы, всю Россию, пришли в Кремль и выкрикнули старшим царём Ивана, а младшим – Петра.

Через три дня, 29 мая, стрельцы по новой челобитной попросили царевну Софью «по молодости обоих государей» принять на себя правление государством.

И вслед за тем во все грады и веси «Великия, и Малыя, и Белыя России» были разосланы грамоты, коими все люди извещались, что «царевна София Алексеевна по многом отрицании, согласно прошению братии своей, великих государей, склоняясь к благословению святейшего патриарха и всего священного собора, милостиво соглашаясь на челобитие всех чинов московского государства, изволила восприять правление».

Появление на престоле правительницы-женщины было для Московского государства крайне необычным явлением.

Об Ольге Киевской не вспоминал никто – слишком уж давно она княжила. Правда, учёные монахи иногда говорили между собой о Зое Палеолог, византийской царевне, бывшей правой рукой и мудрой советчицей Ивана Васильевича III, коего в своё время называли «Великим», ибо именно в его правление Русь избавилась от Ордынского ига. Невольно приходило на ум, что и жену Ивана на Руси тоже звали Софьей.

Вспоминали и Елену Васильевну, царицу Московскую, которая была правительницей государства Российского и оберегательницей сына своего – будущего Ивана Васильевича IV, прозванного ещё при жизни его Грозным.

Знали об этих государынях и бывшие воспитатели Софьи Алексеевны, ранее учившие её различным премудростям, беседовавшие с нею об истории церковной и светской и теперь постоянно внушавшие ей мысль о её избранничестве и о великом жребии, выпавшем на её долю.

И более других преуспевал в этом верный её слуга, без конца певший ей дифирамбы и слагавший в честь её вирши, без меры восторженный версификатор Сильвестр Медведев.

Это именно им, Сильвестром, молодая царевна Софья воспитывалась в духе того, что человек духовный – «по телу – земной, по душе – небесный» – считается образцом христианина, к коему надлежит устремляться всякому, «взыскующему истину».

Для этого, прежде всего, должно быть «словесноумному», ибо только такой книгочей и любомудр есть звено, соединяющее небо и землю. И, как утверждал другой современный Софье поэт и просветитель – Карион Истомин, бывший одним из её духовных наставников, именно в таком человеке «вещь Боготворна зримо сомкнётся». И вообще все наставники считали Софью Алексеевну и «словесноумной» и даже достойной носить имя «Дома Солнечного».

Так назвал «мужеумную» Софью Сильвестр Медведев, поднеся ей собственную поэму, сочинённую им на смерть царя Фёдора Алексеевича летом того де 1682 года.

Эта поэма в значительной части была подлинным панегириком царевне, ибо Медведев, обыгрывая имя Софьи, отождествлял её с Софией – Премудростью и с самою Богородицей, которая одна и была Премудрой.

Софья Алексеевна хорошо знала Священное Писание и помнила слова: «Премудрость прославит себя и среди народа своего будет восхвалена». Вслед за тем Медведев наделял царевну семью столпами Солнечного Дома, которые по богословским канонам того времени представляли: Премудрость, Разум, Совет, Мужество, Благодать, Любовь и Милость.

Продолжая образный ряд своего панегирика, Медведев так раскрыл символ царского герба: «Сугубо главного Великого государства Российского орла суть две главы – пресветлые государи наши цари и великие князья Иоанн Алексеевич и Пётр Алексеевич, вся Великия и Малыя, и Белые России самодержцы, их же Бог, в Троице славимый тремя вечными венцами».

Здесь следует пояснить, что на государственном Российском гербе было три короны – Великороссии, Малороссии и Белой Руси. Две из них были на головах двуглавого орла, а третья находилась между ними.

Далее Медведев писал: «Крылья же орла – суть благоверная государыня царица и благородная государыня царевна, то есть Наталья Кирилловна и Софья Алексеевна, которые возносят сего орла славою добродетелей в поднебесную. Но очи свои орёл тот Российский обращает на Солнечный Дом, подобный свойствами своими самому Солнцу, на ваше пресветлое величество и увеселяет своё сердце созерцанием данной тебе мудрости». После этого Софья стала писать своё имя на грамотах для зарубежных государств вместе с именами обоих царей – Ивана и Петра. Следующим этапом должно было стать её полновластие, её единоначалие, называвшееся в России самодержавием.

И Софья делает первый шаг: заканчивает написание своего портрета – парсуны. В то время парсуны делались только с персон монархов. И для этой цели в штате Оружейной палаты значилось сорок живописцев и двадцать восемь иконописцев.

Софья заказала сразу несколько портретов, но для того, чтобы её инициатива стала известной в России и за рубежом, надлежало эти портреты протиражировать. Для этого нужно было уметь изготовлять гравюры, а таким искусством никто в Москве не владел.

Хотели поначалу пригласить специалиста с Запада, но после недолгих поисков обнаружили достаточно квалифицированного гравёра в Чернигове. Ему и заказали для тиражирования две парсуны: на первой были изображены и Иван, и Пётр, и Софья, зато на второй – только она одна. Причём в таком окружении, в таком обрамлении, которое заставило бы задуматься всякого хоть мало-мальски грамотного человека о том, кто и что изображено перед ним. И здесь вновь активно проявил себя неизменный панегирист Сильвестр Медведев. Он предложил окружить портрет Софьи пышными изображениями воинских доспехов и оружия, а также семью медальонами – по числу присущих царевне добродетелей. Но сведущий в политике человек – а именно только такие и принимались в расчёт и Софьей, и Медведевым, – знал, что семью медальонами с портретами курфюрстов-князей-избирателей окружают свои изображения императоры Священной Римской империи. Стало быть, налицо была очевидная портретная аналогия с самим императором – куда уж дальше!

Оказалось, глядели-то ещё дальше. Императора выбирали семь курфюрстов, а Софья представлялась не чьей-либо избранницей, а самодержицей по крови и роду, наделённая от Бога семью добродетелями.

И подпись под портретом тоже была весьма многозначительной: «София Алексеевна, отечественных владений государыня и наследница и обладательница».

Портрет печатали на бумаге и на тканях: шёлке, атласе, тафте. А один из портретов послали в Амстердам, бургомистру, который приказал перевести русские тексты на латинский язык и распорядился отпечатать сто экземпляров для распространения по Европе. Изменение верховной власти хотя бы по форме вселило надежду на то, что возможны и другие перемены. Особенно воодушевились раскольники, которых в стрелецких слободах жило не менее половины. На улицах и площадях появились их проповедники, призывавшие москвичей вернуться к истинной, старой, прародительской вере, поруганной проклятыми никонианами.

Князь Хованский, до той поры скрытно державшийся старой веры, открыто объявил себя старообрядцем, чем сильно способствовал усилению духовных идей протопопа Аввакума и его ближайшего сподвижника Никиты Пустосвята, жившего в Москве. Огонь старой веры разгорался ещё сильнее оттого, что в Москву только что пришли слухи о мученической смерти Аввакума, сожжённого в ссылке, в сыром срубе вместе со своими ближайшими сподвижниками.

На воскресенье, 25 июня, было назначено венчание Ивана и Петра на царство, а на 23-е стрельцы-раскольники потребовали открыть собор для свободного обсуждения вопросов веры.

В назначенный день утром раскольники во главе с Никитой Пустосвятом пришли в Кремль, но Хованский уговорил их перенести открытие собора на неделю.

5 июля страсти накалились до предела, но собор всё же открылся. Вместе с патриархом Иоакимом в Грановитую палату пришли Софья, Наталья Кирилловна, царевна Мария Алексеевна и сестра Алексея Михайловича – Татьяна Михайловна.

Невиданное это было дело, особенно для раскольников, чтобы среди князей церкви сидели женщины-мирянки, хотя бы и царского рода!

Спор шёл с переменным успехом довольно долго. Но когда чаша весов стала уверенно склоняться в пользу раскольников, Софья сама взяла слово. Она привела все аргументы в пользу официального, ортодоксального православия, говорила страстно, убеждённо, красиво, используя приёмы своих наставников-риторов Полоцкого, Медведева, Истомина, собственное незаурядное красноречие, но в конце концов поняла, что сторонников Никиты Пустосвята переубедить нельзя.

И тогда она прибегла к последнему доводу правителей – грубой, всесокрушающей силе: Никиту Пустосвята и пятерых наиболее активных его сторонников по приказу Софьи схватили стрельцы Стремянного полка, который был предтечей конной гвардии, и отличался особой преданностью престолу. Ересиарху отрубили голову, а его клевретов, побив кнутом, разослали по дальним острогам.

После казни Пустосвята надвинулась на Софью новая беда – князь Хованский, всё чаще упоминавший о своём царском происхождении от Великого Литовского князя Гедимина, похоже, стал заявлять свои претензии на шаткий московский трон.

Стали поговаривать, что 19 августа, во время крестного хода в Донской монастырь, стрельцы перебьют всю царскую семью, всех бояр и возведут князя Ивана Андреевича на престол.

Ни цари, ни царицы, ни царевны, ни бояре с крестным ходом не пошли, а 20 августа и вовсе уехали из Москвы – в Коломенское. Не было ни царской семьи, ни бояр и на праздновании Нового года – 1 сентября. А 2 сентября к воротам царской усадьбы оказалось прибито подмётное письмо, в котором Хованского обвиняли в том, что он собирается убить обоих царей, Софью, Наталью Кирилловну, патриарха и архиереев. Собирается выдать за своего сына одну из царевен, а прочих – постричь и сослать в монастыри, бояр же всех перебить. Софья тут же переехала со всеми своими ближними в хорошо укреплённый Савво-Сторожевский монастырь, под Звенигород, и немедленно разослала грамоты, обязывая всех служилых людей прибыть конно, пеше и оружно, ничем не отговариваясь, с великим поспешанием, чтобы извести воровство и крамолу Ивашки Хованского со товарищи.

13 сентября Софья переехала в село Воздвиженское, приказав, чтобы к 18 сентября съехались туда все бояре и служилые московские люди.

Накануне, 17 сентября, были именины Софьи, и в Воздвиженское прибыли тысячи людей. Ехал туда и Хованский, не подозревая о грозившей ему опасности.

Он был ещё в пути, когда Дума, прослушав подмётное письмо, которое зачитал им думный дьяк Фёдор Шакловитый, не желая спрашивать Хованского, заочно приговорила его к смерти. Навстречу Хованскому был послан с большим отрядом боярин князь Лыков, чтобы захватить и доставить его в Воздвиженское.

Лыков схватил Хованского-старшего и послал за Хованским-младшим. Княжича Андрея схватили в его подмосковной вотчине и привезли в Воздвиженское.

Хованских не пустили во дворец, а тот же Шакловитый в присутствии думных чинов вычитал им их вины перед воротами царской усадьбы.

Приговор кончался словами: «Злохитрый замысел ваш обличился. Государи приказали вас казнить смертию».

Отца и сына тут же и казнили, отрубив им обоим головы.

Боясь мести стрельцов за казнь их любимца и его сына, Софья тут же поехала в Троице-Сергиев монастырь – неприступную крепость, приспособленную к многомесячной осаде, и велела всем служилым людям немедленно двигаться туда же.

Софья за два дня добралась до Троицы, вошла в обитель и запёрлась в ней.

Далее события развивались совершенно в пользу Софьи. Стрельцы в Москве, узнав о казни Хованских, сначала схватились за оружие, но на Троицу не пошли, выставив лишь пушки у городских ворот да усилив надзор за боярскими холопами – вчерашними своими союзниками, боясь, что они выступят против них по наущению своих бежавших к Софье господ.

Софья между тем выжидала, с каждым днём накапливая силы, шедшие к ней со всех сторон. Стрельцы знали об этом и стали просить патриарха послать в Троицу архимандрита Чудова монастыря Адриана, чтобы звать на Москву Софью и её братьев, дабы принести им повинную. Софья, дождавшись Адриана, потребовала, чтобы в Троицу прибыли выборные по двадцать человек от каждого полка. Стрельцы покорно выполнили её волю и, явившись в Троицу, пали ниц перед царевной. Вычитав им суровое нравоучение, Софья велела, чтобы каждый полк подал повинную челобитную с поимённым общим рукоприкладством. После того выборных отпустили в Москву. С помощью патриарха такая повинная была составлена и подписана всеми стрельцами.