Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

Всё – во имя власти

Анна Ивановна, сокрушив «верховников», стала Всероссийской самодержицей.

Укрепляя доставшуюся ей власть, она восстановила Сенат, а 18 октября 1731 года по инициативе Остермана был образован Кабинет министров «для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел, подлежащих рассмотрению императрицы». Будучи Советом при императрице, Кабинет министров обладал широкими правами в области законодательства, управления, суда и контроля за всеми государственными учреждениями в столице и на местах.

В его состав вошли три кабинет-министра: граф Гавриил Иванович Головкин, родственник матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной, при Петре I – канцлер и президент Коллегии иностранных дел; князь Алексей Михайлович Черкасский, сенатор и один из активнейших врагов «верховников »; и граф Андрей Иванович Остерман, фактический руководитель русской внешней политики во все годы правления Анны Ивановны.

В 1735 году по указу императрицы подписи всех трёх кабинет-министров равнялись её собственной подписи. После смерти Головкина его место в Кабинете занимали последовательно Павел Иванович Ягужинский, Артемий Петрович Волынский и ближайший сподвижник Бирона Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. По властным прерогативам Кабинет министров стал верховным учреждением государства, отодвинув Сенат на второе место.

Теперь настала пора хотя бы кратко рассказать о двух выдающихся деятелях эпохи Анны – Генрихе-Иоганне, на русский манер Андрее Ивановиче, Остермане и фельдмаршале Бурхарде-Христофоре Минихе, которого на русский лад называли Христофором Антоновичем. Первый из них был видным соратником Петра I. Остерман поступил на русскую службу ещё в 1703 году, в Амстердаме. Он и тогда уже был одним из самых образованных сотрудников Посольского приказа, а впоследствии сделал блестящую дипломатическую карьеру, подписав Ништадтский мир и став в тридцать семь лет вице-президентом Коллегии иностранных дел. Остерман вовремя отошёл от «верховников» и тем сохранил своё влияние на Анну Ивановну и Бирона.

Миних начал службу в России намного позже Остермана – с 1721 года. Пётр I сразу же дал Миниху звание инженер-генерала и поручил ему строительство шлюза на реке Тосна и прокладку двух каналов – Обводного и Ладожского. В 1728 году он был назначен генерал-губернатором Ингерманландии, Карелии и Финляндии, тогда же получив и графский титул, а с воцарением Анны Ивановны стал фельдмаршалом и президентом Военной коллегии, обойдя по должности шестерых фельдмаршалов, имевших перед ним преимущество в старшинстве. Миних обладал крутым характером, был смел, жесток, талантлив в воинском деле и с успехом командовал армией, воюя в Польше, а также против татар и турок – в Крыму и Бессарабии.

Благодаря военным успехам в Польше к власти в этой стране пришёл угодный России Август III, предоставивший трон Курляндского герцогства Бирону. А военные успехи на юге, в борьбе против татар и турок, привели к захвату армией Миниха Крыма. Прорвавшись через Перекоп, русские войска 17 июня 1736 года заняли столицу Крымского ханства – Бахчисарай, но из-за недостатка провианта, воды и начавшихся болезней вынуждены были отойти на Украину. Следующим летом войсками Миниха были взяты Очаков и Азов. И снова – на сей раз из-за эпидемии чумы – русские вынуждены были оставить занятые ими позиции и вернуться на Украину. И всё же по Белградскому мирному договору, подписанному 18 сентября 1739 года, Россия возвращала Азов и получала право на строительство крепости на Дону, на острове Черкасс.

Несмотря на военные и дипломатические успехи, общее положение империи оставалось тем не менее тяжёлым. Войны уносили много сил и средств, а денег в казне почти не было. Ежегодные рекрутские наборы плохо помогали увеличению армии, потому что каждый восьмой солдат был в бегах, а каждый третий – болел.

В 1732 году не было собрано налогов на пятнадцать миллионов рублей золотом, и по градам и весям были разосланы для сбора недоимок воинские команды.

Ещё больше команд было занято войной с преступниками – разбои и грабежи выросли невероятно. Сотни нищих и бродяг ходили по Москве, пока не стали их ловить и отдавать в солдаты, в матросы, а непригодных по возрасту и здоровью к воинской службе отсылали в каторжные работы. Только один отряд подполковника Реткина лишь в 1736 году выловил 825 воров и разбойников, а всего за десять лет царствования Анны Ивановны было сослано и казнено около сорока тысяч человек.

В 1734-м и 1735 годах был сильный голод из-за хлебного нерода. И тогда же в Москве случился один из самых страшных пожаров – практически сгорел весь город, в том числе и Кремль. В огне погибли более двух с половиной тысяч домов, сто две церкви, одиннадцать монастырей, семнадцать богаделен, четыре дворца. Пожар довершился повальным грабежом домов, оставшихся целыми. А на фоне этого апокалипсиса по-прежнему пышно расцветала немыслимая роскошь императорских балов, фейерверков, празднеств, маскарадов.

Всё это не могло не вызывать раздражения тех подданных императрицы, которые считали положение дел в России не столь уж радостным, чтобы учинять изо дня в день великие увеселения, возбуждающие раздражение и озлобленность всех, кто не принимал в них участия. А таких было девяносто девять из ста. И даже среди тех немногих избранных, которые были вхожи во дворец императрицы, находились люди, разделявшие чувства бедных и средних дворян и простолюдинов.

К концу 30-х годов эти люди сгруппировались вокруг кабинет-министра Артемия Петровича Волынского, единственного сановника, имевшего право доклада кабинетных дел императрице.

Волынский принадлежал к числу младших сподвижников Петра I и свою закваску государственного человека получил в годы его царствования. Продвижению Волынского по службе сильно способствовала его активная деятельность в подготовке Персидского похода. Он был тогда губернатором в Астрахани, где сосредоточились главные силы армии и флота. Волынский сделал очень многое, что привело этот поход к успеху, а его самого сильно возвысило в глазах Петра I. Дело дошло до того, что Волынский посватался не к кому-нибудь, а к двоюродной сестре императора – Александре Львовне Нарышкиной. Когда Волынский осмелился на такой шаг, он был уже генерал-адъютантом Петра I, и его предложение было принято.

Не только звания и должность позволили Волынскому претендовать на руку кузины императора: по происхождению он был куда знатнее ордынских выходцев Нарышкиных, ведя свой род от Боброка-Волынского и сестры Дмитрия Донского – Анны Ивановны. Так как Боброк, герой Куликовской битвы, был литовским князем из рода Гедиминовичей, а Анна Ивановна – из рода Рюриковичей, то в истоках семьи Волынских смешалась кровь двух великих восточноевропейских династий, что переполняло Артемия Петровича честолюбивыми замыслами и отличало непомерной гордыней.

В 1738 году бывший губернатор Астрахани и Казани стал кабинет-министром и попытался свалить ненавистного многим русским сановникам всесильного герцога Бирона.

С этой целью к себе в дом Волынский приглашал три десятка единомышленников, которых можно было назвать цветом русской интеллигенции. Не все они были посвящены в конечную цель, преследуемую Волынским, полагая, что собираются для обсуждения наиболее насущных и болезненных вопросов внутренней политики России.

Среди членов этих собраний были: советник Адмиралтейства Андрей Фёдорович Хрущев – самый близкий и наиболее доверенный конфидент Волынского, главный архитектор Петербурга Пётр Михайлович Еропкин, выдающийся историк и администратор Василий Никитич Татищев, знаменитый географ и картограф Фёдор Ивановичи Соймонов, поэт и дипломат Антиох Дмитриевич Кантемир и многие другие русские патриоты, обеспокоенные крайне неблагополучным состоянием дел в государстве, чему виной было немецкое засилье и неограниченное самодержавие императрицы.

Все они – офицеры, администраторы, учёные – подолгу служили вместе, хорошо знали друг друга и доверяли самые сокровенные мысли. Волынский не побоялся однажды назвать Анну Ивановну дурой и утверждал, что она ничего не смыслит в государственных делах.

Собираясь по вечерам у Волынского, они до утра обсуждали трактаты о государственном устройстве, сочинённые хозяином дома, спорили по поводу прочитанных иноземных книг, истолковывая труды Тацита, Макиавелли, других древних и средневековых авторов применительно к окружающей их российской действительности.

И конечно же наибольший интерес у «конфидентов» возникал тогда, когда хозяин дома приглашал их послушать собственные сочинения. Главнейшими из них были: «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел», «О гражданстве», «Каким образом суд и милость государям иметь надобно».

Скрывая от непосвящённых свои застольные беседы, в которых некоторые «конфиденты» не стеснялись в выражениях и оценках, Волынский, однако, предлагал прочитать отрывки из трактата «О поправлении внутренних государственных дел» даже и самой Анне Ивановне, желая обратить и её в свою веру, поскольку сами «Рассуждения» никакой крамолы не содержали.

Так что ночным сборищам в доме Волынского можно было бы и не придавать значения, если бы Артемий Петрович не стал на пути Бирона, возмечтавшего женить своего сына на племяннице императрицы мекленбургской принцессе Анне Леопольдовне.

И вот тогда-то не на шутку встревожившийся Бирон и его сторонники повернули дело таким образом, что речь идёт не о безобидных застольных диспутах, а о подготовке государственного переворота, и настояли на аресте Артемия Петровича.

Предлогом же к аресту Волынского и нескольких его товарищей послужила история, ставшая впоследствии хрестоматийной и даже вдохновившая нескольких русских беллетристов к созданию романов, в основе которых эта история и лежала. Речь идёт об эпизоде с так называемым «Ледяным домом». Вся эта эпопея имела под собою такую основу.

Князь Михаил Алексеевич Голицын – родной внук Василия Васильевича Голицына, прозванный Квасником, в юности был любимцем Петра I и по его воле поехал учиться во Францию, в Парижский университет – знаменитую Сорбонну. Потом Голицын переехал в Италию и там принял католичество.

Анна Ивановна, вступив на престол и разогнав Верховный Тайный совет, отправила многих родственников Голицына в ссылку, а князя-католика велела привезти в Петербург. И здесь, в наказание за измену вере, обратила в шута, а в 1739 году велела женить его на своей шутихе-калмычке Евдокии Ивановне Бужениновой. Для их-то свадьбы и был построен на льду замерзшей Невы Ледяной дом. Он был выложен из плит чистого льда, облитых затем для крепости водой. Дом имел шесть метров в высоту, шестнадцать метров в длину и пять – в ширину, украшен был ледяными статуями, фонарями и часами. Перед домом были изваяны ледяные дельфины, слон и восемь пушек и мортир. Всё убранство двух больших комнат в доме также было сделано из льда. В стороне была построена ледяная баня, обогревавшаяся горящей соломой.

Для празднества из всех губерний России были присланы по паре инородцев, которые вместе с придворными составили свадебный кортеж в триста персон и ехали к Ледяному дому на оленях, верблюдах, свиньях, козах, собаках с музыкой и песнями. А затем была свадьба, и поэт Василий Кириллович Тредиаковский читал свои стихи. Что же касается до чтения стихов знаменитым поэтом, соперником Кантемира и Ломоносова, то последствия его выступления в Ледяном доме были поистине судьбоносными и историческими. И вот почему.

Незадолго до шутовской свадьбы один из ближайших сподвижников Бирона князь Куракин подговорил Василия Кирилловича написать шуточные стихи на Волынского, и поэт охотно выполнил это дружеское поручение. Волынскому передали эпиграмму Тредиаковского, и тот решил при случае отплатить зубоскалу. Такой случай вскоре представился. Волынский был назначен главой Комиссии по строительству Ледяного дома и по организации всего «машкерадного действа». Кабинет-министр поручил Тредиаковскому написать стихи на открытие Ледяного дома, и вот что из всего этого вышло.

...Ниже приводится в сокращённом виде отчёт «Профессора Тредиаковского в Императорскую Академию Наук» от 10 февраля 1740 года.

Тредиаковский сообщал, что 4 февраля домой к нему явился кадет Криницын и объявил, что поэт должен немедленно идти в кабинет её Императорского Величества, а привёл его к кабинет-министру Волынскому, который находился в «камере, где маскарад обучался». И Волынский стал бить поэта «по обеим щекам, всячески браня, правое ухо оглушил, а левые глаз подбил, что он и изволил чинить в три или четыре приёма. Сие видя, помянутый господин кадет стал бить меня по обеим же щекам публично; потом с час времени спустя его превосходительство (Волынский) приказал мне спроситься, за чем я призван у господина архитектора и полковника Петра Михайловича Еропкина, который и дал мне на письме самую краткую материю, и с которой должно мне было сочинять приличные стихи к маскараду».

Наутро Тредиаковский решил пожаловаться на Волынского Бирону, но в приёмной герцога его застал Волынский и стал снова бить по щекам, затем вытолкал в шею и велел ездовому сержанту отвезти в Комиссию и посадить под караул, что и было сделано.

«Потом, – писал Тредиаковский, – несколько времени спустя, его Превосходительство прибыл и сам... и браня меня всячески, велел снять с меня шпагу, с великою яростью всего оборвать, и положить, и бить по голой спине столь жестоко и немилостиво, и дано мне было семьдесят ударов, а потом дал мне ещё палкой тридцать ударов. Потом всего изнемогшего велел поднять и обуть, а разодранную рубашку зашить и отдал меня под караул, где я ночевал в ночь на среду и твердил наизусть стихи, хотя мне уже не до стихов было, чтоб оные прочесть в потешной зале.

В среду под вечер приведён я был в маскарадном платье и в маске под караулом в оную потешную залу, где тогда мне поведено было прочесть наизусть оные стихи. По прочтении оных и по окончании маскарадной потехи отведён я паки в Комиссию под караул, где и ночевал я на четверг. В четверг призван я был поутру часов в десять в дом к его Превосходительству, где был взят пред ним и был много бранён, а потом объявил он мне, что расстаться со мною хочет ещё побивши меня, что я услыхав, с великими слезами просил ещё его Превосходительство умилостивиться надо мною всем уже изувеченным, однако не преклонил его сердце на милость, так что тотчас велел он меня вывесть в переднюю и караульному капралу бить меня палкою ещё десять раз, что и учинено. Потом повелел мне отдать шпагу и освободить из-под караула».

Придя домой, Тредиаковский пустил себе кровь, но облегчения не почувствовал, и думая, что умирает, написал завещание и одновременно и рапорт обо всём случившемся на имя президента Академии наук. Президент граф Герман-Карл Кайзерлинг доложил обо всём случившемся императрице, и та наложила опалу на жестокого самодура Волынского. За этим последовало следствие, и совершенно неожиданно для Волынского и всех современников этот эпизод, давший только толчок, перерос в дело о государственной измене.

В апреле 1740 года Волынского привезли в следственную комиссию и обвинили в том, что он не более не менее собирался взойти на престол, отравив перед тем императрицу. И вот здесь-то древнее и благородное происхождение Рюриковича и Гедиминовича Волынского из предмета великой гордости превратилось в отягчающее вину обстоятельство, и хотя, быть может, и косвенную, но всё же весьма серьёзную улику.

Это дело было ловко состряпано Бироном, который видел в Волынском своего главного и очень опасного соперника. Волынский, даже повиснув на дыбе, не признал себя виновным в государственной измене, согласившись только с тем, что виноват во взяточничестве и мошенничестве. Его всё равно приговорили к смерти и 27 июня 1740 года привезли на место казни со ртом, заткнутым окровавленной тряпкой, потому что перед казнью ему вырвали язык. По делу Волынского были казнены и два его мнимых сообщника – Хрущёв и Еропкин, а ещё несколько человек были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь.

Императрица Анна не намного пережила своего кабинет-министра. 5 октября этого же года она слегла, страдая сразу воспалением костей, цингой, подагрой и каменной болезнью в почках. Главная проблема, занимавшая её во время болезни, была проблема престолонаследия.

Из-за острой и стойкой неприязни к цесаревне Елизавете Петровне Анна Ивановна считала, что трон не должен достаться дочери Петра I. И потому обратила благосклонное внимание на родную племянницу Анну Леопольдовну – дочь своей родной сестры Екатерины Ивановны и герцога Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского.

Екатерина Ивановна – дочь царя Ивана Алексеевича и родная племянница Петра I, была выдана замуж, когда ей исполнилось двадцать четыре года. Мы встречались с нею весной 1716 года, когда Екатерина Ивановна только-только приехала в Шверин, и к ней пожаловал её дядюшка Пётр Алексеевич, который совершенно бесцеремонно утащил её на глазах молодого мужа в спальню, о чём уже рассказывалось в этой книге.

И этот эпизод, и некоторые другие пассажи такого же свойства не могли способствовать любви Карла-Леопольда к Екатерине Ивановне. К тому же герцог был мелочен, сварлив и деспотичен, а Екатерина Ивановна – вольнолюбива, независима и горда своим царским происхождением. На первых порах жизнь супругов перемежалась ссорами и примирениями и полтора-два года была кое-как терпима.

7 декабря 1718 года у них родилась дочь, которую крестили по протестантскому обряду и нарекли Елизаветой-Христиной. После её рождения семейная жизнь Карла-Леопольда и Екатерины Ивановны вконец разладилась, и после трёх лет мучений Екатерина Ивановна, забрав с собою дочь, уехала в Россию.

Пётр встретил её неприветливо, и Екатерина Ивановна поселилась у своей матери, пятидесятишестилетней вдовы царя Ивана – Прасковьи Фёдоровны, урождённой Салтыковой.

И Екатерина Ивановна и Прасковья Фёдоровна были необразованны, суеверны, почитали за грех чтение богопротивных, еретических нецерковных книг и потому маленькую Елизавету-Христину обучили только православному катехизису и началам богословия, тем более что она должна была переменить религию и креститься ещё раз по православному обряду.

Так дело шло до восшествия на престол её родной тётки, бездетной Анны Ивановны, которая сохраняла старый, полувековой уже, но всё ещё непреодолённый антагонизм между Милославскими и Нарышкиными и, будучи сама по матери Милославской, хотела сохранить трон за своей кровной роднёй, отказывая в этом родственникам Нарышкиных.

Поэтому, вступив на престол, Анна Ивановна приблизила к себе единственную племянницу и стала подготавливать её к наследованию престола. В православии её наставником был Феофан Прокопович – образованнейший богослов, один из высших иерархов русской церкви, автор Истории об избрании и восшествии на престол государыни Анны Ивановны, которую он считал продолжательницей дела Петра Великого, чьим непоколебимым сторонником был до конца своих дней. Прокопович подготовил её и к крещению по православному обряду.

С другими науками дело обстояло похуже. Анна Леопольдовна выучила немецкий и французский языки, пристрастилась к чтению светских книг, но дальше дело не пошло – девочка плохо усваивала и географию, и арифметику, и историю.

Когда ей исполнилось двенадцать лет, встал вопрос о замужестве. Поиском жениха занялся Левенвольде и вскоре представил две кандидатуры – Бранденбургского маркграфа Карла и Брауншвейг-Беверн-Люнебургского принца Антона-Ульриха. Из политических соображений Карл был отвергнут, ибо за ним стояла Пруссия, сближение с которой было нежелательно, а за Антоном-Ульрихом стояла Австрия, так как он доводился племянником австрийскому императору Карлу VI, что представлялось намного предпочтительнее. Выбор был сделан в пользу Австрии, и 28 января 1733 года Антон-Ульрих приехал в Россию. 12 мая того же года жених присутствовал при крещении невесты по православному обряду, когда Елизавета-Христина получила имя Анны Леопольдовны, разумеется, в честь её крестной матери императрицы Анны.

Однако со свадьбой не торопились из-за совершенно очевидной холодности и даже враждебности Анны Леопольдовны к навязанному ей жениху. Сторонники принцессы объясняли это юностью невесты – ей шёл всего лишь пятнадцатый год, и на этом основании решили отложить свадьбу до её совершеннолетия. А дело было не в возрасте, а во вкусах невесты – Антон-Ульрих был маленького роста, хрупок и женоподобен, сильно заикался, а его мягкость и податливость воспринимались как бесхарактерность и трусость.

Решение было разумным, потому что и жених тоже был ещё молод – ему сравнялось только восемнадцать, и императрица считала, что со временем всё образуется и жених с невестой привыкнут друг к другу.

А пока решено было отдать принца в военную службу, и здесь оказалось, что он и расторопен, и смел, и любим своими солдатами.

В 1735 году, когда Анне Леопольдовне шёл семнадцатый год, она вдруг влюбилась в тридцатипятилетнего саксонского посланника при петербургском дворе, красавца и щёголя графа Линара. Екатерина II, увидевшая Линара через пятнадцать лет, так обрисовала его: по внешности это был в полном смысле фат. Он был высокого роста, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с нежным, как у женщины, цветом лица. Говорят, что он так ухаживал за своей кожей, что каждый день перед сном покрывал лицо и руки помадой и спал в перчатках и маске. Он хвастался, что имел восемнадцать детей и что все их кормилицы могли заниматься этим делом по его милости. Граф Линар имел белый дамский орден и носил одежду самых светлых цветов – небесно-голубого, абрикосового, лилового, телесного.

А ведь речь шла о пятидесятилетием селадоне. Что же можно было рассказать о Линаре пятнадцатью годами раньше?

Разумеется, Анна Ивановна вскоре узнала об этом и выслала графа обратно в Саксонию.

Между тем Антон-Ульрих дослужился до чина полковника и стал командиром кирасирского полка. В 1737 году он, поступив под команду фельдмаршала Миниха, принял участие в войне с Турцией и отличился при штурме Очакова. Принц всё более укреплялся во мнении императрицы как достойный претендент на руку её племянницы и, наконец, 3 июля 1739 года, после шестилетнего пребывания в России в ранге жениха, стал законным супругом Анны Леопольдовны.

12 августа 1740 года у Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны родился сын, названный Иваном. В это время императрица Анна Ивановна была уже сильно озабочена вопросом о престолонаследии из-за того, что часто болела, и потому поспешила стать крестной матерью младенца, ещё раз подчеркнув его близость к своей августейшей особе, тем более что младенец приходился ей внучатым племянником. После крестин Анна Ивановна тут же забрала мальчика к себе во дворец и поместила в покои рядом с собственной спальней. 5 октября того же года, когда Ивану Антоновичу ещё не было и двух месяцев, умиравшая Анна Ивановна специальным Манифестом объявила младенца великим князем с титулом Императорского Высочества и наследником российского престола.

А через одиннадцать дней, понимая, что кончина её совсем рядом, императрица подписала ещё один Манифест, которым назначала регента при Иване Антоновиче. Им стал не отец младенца – герцог Брауншвейг-Люнебургский Антон-Ульрих, и не его мать – Анна Леопольдовна, великая российская княгиня, внучка законного русского царя Ивана Алексеевича, а курляндский выходец сомнительного происхождения, к тому же не пользовавшийся симпатиями многих сановников империи, – герцог Бирон.

В этом была заложена мина замедленного действия, и она вскоре сработала.

Подписав Манифест, Анна Ивановна попрощалась с каждым из собравшихся у её постели, последним удостоив Миниха.

– Прощай, фельдмаршал. Простите все, – сказала она и умерла.