Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

Карл Скавронский с женой, двумя дочерьми и тремя сыновьями переехал из Стрельни в Петербург в конце 1726 года. Екатерина подарила ему роскошный дом с окнами на Неву, богато меблированный и прекрасно отделанный. И вот именно его старшая дочь – Софья, ставшая фрейлиной Екатерины, вскоре после смерти императрицы и вышла замуж за Петра Сапегу.

Средняя дочь – Анна, была замужем за графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым, дослужившимся до высшего гражданского чина – канцлера и возглавившего Коллегию иностранных дел.

Из трёх сыновей Карла Скавронского что-то заметное представлял собой только один – Мартын. В царствование Екатерины II он был обер-гофмейстером и генерал-аншефом. Что же касается их родителей – Карла Самуиловича и его жены Марии Ивановны, то отзывы о них единодушны и однообразны: даже на фоне распущенного и вечно пьяного окружения Екатерины I они прослыли сугубыми пьяницами, а Мария Ивановна ещё и необузданными излишествами относительно представителей сильного пола.

Карл и всё его семейство 5 января 1727 года получили титулы графов, а глава семейства ещё и придворный чин камергера, соответствовавший по Табели о рангах генерал-аншефу по армии и действительному тайному советнику по статской службе. Второй брат императрицы Фридрих Скавронский, сразу же переделавший своё немецкое имя на русское – Фёдор, был возведён в графское Российской империи достоинство в тот же день, что и его старший брат Карл.

Сам Фёдор был бездетен, но у его жены было две дочери от первого брака. Однако и жена Фёдора Скавронского, и его падчерицы наотрез отказались ехать в Петербург и остались жить в своей деревне.

Фёдор, получив графский титул, стал и владельцем вотчины около Москвы, а потом женился на Екатерине Родионовне Сабуровой, происходившей из древнего и знатного рода, откуда вышли и две московские царицы – жена Василия III Соломония и жена сына Ивана Грозного Евдокия.

Новоявленный граф ненадолго задержался в Петербурге, вскоре уехав в одну из своих подмосковных деревень.

Графских титулов были удостоены и члены семейств двух сестёр Екатерины – Христины и Анны.

Христина, вышедшая замуж за крестьянина Симона-Генриха, не имевшего фамилии, приехав в Петербург, стала именоваться графиней Гендриковой. Нетрудно догадаться, что фамилия её была произведена от искажённого имени её мужа.

Симон не знал грамоты и потому не мог быть определён в какую-либо службу. Он, как и графы Скавронские, получил большие поместья и так же, как и Карл Скавронский, – чин камергера.

У Симона и Христины было две дочери и два сына. Все они породнились со знатнейшими русскими фамилиями, однако только один из сыновей, Иван, сделал блестящую карьеру, став генерал-аншефом и командиром корпуса кавалергардов. Брат же его – Андрей, как и его отец, был удостоен придворного чина камергера, не служив ни одного дня.

Другая сестра Екатерины, Анна, была замужем за польским крестьянином, как и все крепостные, не имевшим фамилии, а прозывавшимся только по имени – Иоахимом. В русской транскрипции фамилия сестры Екатерины и её мужа была – Ефимовские. В отличие от их сородичей графский титул Ефимовским был дан в царствование Елизаветы Петровны 25 апреля 1742 года, а когда они появились в России, то Симон-Иоахим, подобно Скавронскому и Гендрикову, получил всё тот же придворный чин камергера, роскошный дом и богатые поместья. Четверо сыновей Анны и Михаила Ефимовских ничем особым не отличились, хотя и сделали придворную карьеру благодаря своему происхождению.

Нравы во всех четырёх семействах новоявленных графов были самыми низменными, а отношения между братьями и сёстрами необычайно скандальными. Часто, живя в одних и тех же деревнях, которые были пожалованы им в общее владение, все они дрались друг с другом, писали в суды доносы и жалобы, завоевав дурную славу стяжателей и ябедников.

Их второе и третье поколения были уже другими людьми, но словно какой-то рок преследовал и Скавронских, и Ефимовских, и Гендриковых. В Россию приехали двадцать братьев, сестёр, племянников и племянниц Екатерины, а к 1800 году все три фамилии пресеклись, не оставив ни одного продолжателя.

В то время как Екатерина совершенно устранилась от государственных дел, сила и влияние Меншикова продолжали расти. Он становился уже не полудержавным властелином, как при Петре, а, пожалуй, почти самодержцем. Это заставило членов Верховного Тайного совета, называемых «верховниками», опасаться того, что светлейший скоро превратит их не более чем в марионеток.

Врагами Меншикова оказались Толстой и Голицын, а вне среды верховников всё ещё очень влиятельный де Виейра.

Случилось так, что в апреле 1727 года Екатерина I тяжело заболела, и Меншиков нашёл повод показать своим более серьёзным и сильным противникам, чем де Виейра, что шутки с ним по-прежнему плохи и что всех его недоброжелателей ждёт печальный конец. К тому же Меншиков был злопамятен, а надобно знать, что всесильный временщик никогда не простил своему непрошеному шурину брака с его сестрой, состоявшегося вопреки его воле.

И когда Екатерина заболела серьёзнее, чем прежде, де Виейра по приказу Меншикова был арестован и обвинён в том, что во время болезни императрицы он якобы «не только не был в печали, но и веселился, и плачущую Софью Карлусовну (Скавронскую) вертел вместо танцев и говорил ей: «Не надобно плакать». В другой палате сам сел на кровать... говорил её высочеству цесаревне Анне Петровне: «О чём печалишься? Выпей рюмку вина», и говоря то, смеялся, и пред её высочеством по рабской своей должности не вставал и респекта не отдавал... А были при том многие персоны, которые, когда спрошены будут, объявят о всех его непотребных словах и злых поступках, и в какой силе вышеупомянутые злые слова говорил, и где, и с кем, и когда был в совете, и какое злое намерение имел, о всём может объявить при допросе и при розыске».

Де Виейра при допросах и во время пыток не переставал утверждать, что он не умышлял никакого зла интересу её императорского величества и никаких сообщников не имеет, но говорил с Бутурлиным, Толстым, Нарышкиным, Долгоруковым и Скорняковым-Писаревым о женитьбе великого князя на княжне Меншиковой. Потребованные к ответу Писарев и Толстой показали ещё и на Ушакова. Из речей их открылось, что все они более или менее опасались силы Меншикова и советовались между собою, как бы воспрепятствовать сватанию великого князя на его дочери.

Переход трона к Петру II грозит и тем, говорили де Виейра и его сообщники, что он «без сомнения, возвратит из заточения бабку свою царицу Евдокию, а она нраву особливого, жестокосердна, захочет выместить злобу».

6 мая 1727 года, в последний день своей жизни, смертельно больная Екатерина подписала указ о наказании де Виейры и его сообщников. Приговор суда определял смертную казнь де Виейре и Толстому, а остальным битье кнутом и ссылку в Сибирь. Екатерина заменила смертную казнь на кнут и ссылку, Скорнякову-Писареву предписала кнут, лишение имений, чинов и чести и ссылку в Тобольск, а остальных – Бутурлина, Нарышкина, Долгорукова и Ушакова – понизила в должностях и удалила от двора.

Через несколько часов после подписания приговора Екатерина умерла. Главный врач Блюментрост – президент Петербургской Академии наук и художеств, представляя Верховному Тайному совету медицинское заключение о причине её смерти, написал, что с нею «фебра приключилась и повреждение в лёгком быть надлежало, и мнение дало, что в лёгком имеет быть фомика, которая за четыре дня до смерти её Величества явно оказалась... и от той фомики 6-го дня мая с великим покоем преставилась» (по-латыни: фебра – лихорадка, фомика – нарыв, язва).

Приговор де Виейре и его соучастникам, хотя и был одним из последних актов, подписанных Екатериной, но всё же не самым последним. А последним и гораздо более важным документом было составленное и должным образом оформленное завещание, по которому наследником трона объявлялся Пётр Алексеевич – двенадцатилетний внук Петра I. Завещание гласило: «Великий князь Пётр Алексеевич имеет быть сукцессором (по-латыни – самодержцем). Однако регентом при нём назначался не Меншиков, как можно было ожидать, а «обе цесаревны, герцоги и прочие члены Верховного совета, который обще из девяти персон состоять имеет».

Так закончилось правление Екатерины I.

ИМПЕРАТРИЦА АННА ИВАНОВНА

Кто бы мог предположить, что рано овдовевшая дочь Ивана Алексеевича – Анна – в конце концов взойдёт на российский престол. Но так распорядилась история. Захудалая курляндская герцогиня волею судьбы, превратилась в самодержицу, которую на торжественный лад долгие годы именовали Анной Иоанновной. За десять лет её правления в России значительно укрепили своё влияние иноземцы. Сама же она не проявила больших талантов, но власть удержала.

В нашей повести она предстанет обыкновенной женщиной со своими слабостями и недостатками. И потому, отбросив пиетет, мы будем называть её просто Анной Ивановной.

Весёлая вдова и отвергнутая невеста

Анна Ивановна была второй дочерью царя Ивана Алексеевича и царицы Прасковьи Фёдоровны, урождённой Салтыковой. Она родилась в Москве 28 января 1693 года и сразу же попала в обстановку весьма для неё неблагоприятную. Отец постоянно болел, а мать почему-то невзлюбила Аннушку, и та оказалась предоставленной самой себе да опеке богомольных и тёмных нянек и приживалок.

Уже в детстве девочке сказали, что она вовсе и не царская дочь, потому что Иван Алексеевич бесплоден, а отцом её является спальник Прасковьи Фёдоровны Василий Юшков (спальником называли дворянина, который стерёг сон царя или царицы, находясь в покое – рядом с опочивальней).

Только два учителя были приставлены к девочке, когда она подросла: учитель немецкого и французского языка Дитрих Остерман – брат будущего вице-канцлера Петра барона Андрея Ивановича Остермана – и танцмейстер француз Рамбур. Из-за этого Анна Ивановна осталась полуграмотной и в дальнейшем не очень-то увлекалась науками. Девочка была рослой – на голову выше всех, полной и некрасивой.

После скоропостижной смерти мужа, она, навещая Петербург, делила свои сердечные привязанности с разными соискателями её любви, но в Митаве её серьёзным поклонником, а потом и фаворитом был мелкий дворцовый чиновник немец Эрнст-Иоганн Бюрен. В России его звали Бироном, да и сам он называл себя так, настаивая на своём родстве с французским герцогским домом Биронов.

Во время его первого появления перед герцогиней Курляндской Бирону было двадцать восемь лет. Его отцом был офицер-немец, служивший в польской армии, но, кажется, не бывший дворянином. Во всяком случае, когда Анна Ивановна попыталась добиться признания своего фаворита дворянином, курляндский сейм отказал ей в этом. Что же касается матери будущего герцога, то её дворянское происхождение бесспорно – она происходила из семьи фон-ундер-Рааб.

Эрнст Бирон был третьим сыном, причём поначалу не самым удачным. В юности он стал студентом Кёнигсбергского университета, однако не закончил его, потому что чаще, чем в университетских аудиториях, сидел в тюрьме за драки и кражи. Двадцати четырёх лет он приехал в Петербург и попытался вступить в дворцовую службу, но не был принят из-за низкого происхождения. В 1723 году Анна Ивановна женила своего тридцатитрёхлетнего фаворита на безобразной, глухой и болезненной старой деве Бенгине-Готлибе фон Тротта-Трейден, происходившей, впрочем, из старинного и знатного немецкого рода.

Однако женитьба ничего не изменила в отношениях герцогини и фаворита. Более того, когда 4 января 1724 года у Бирона родился сын, названный Петром, то сразу же поползли упорные слухи, что матерью мальчика была не жена Бирона, а Анна Ивановна. Когда мальчик подрос, обнаружилось его сильное сходство с Анной Ивановной, что ещё больше утвердило тех, кто верил в эту версию, в их правоте.

Между женитьбой Бирона и поездкой в Москву с Анной Ивановной произошло несколько амурных историй, связанных со сватовством, но ничем не кончившихся, и одна история в высшей степени романтическая. Однако всё по порядку. После скоропостижной смерти мужа Анны Ивановны герцога Фридриха-Вильгельма Пётр I решил выдать юную вдову замуж ещё раз.

В 1717 году претендентом на её руку был Саксен-Вейсенфельдский герцог Иоганн-Адольф, но сватовство расстроилось, и следующий жених – принц Карл Прусский, брак с которым тоже не состоялся, появился лишь через пять лет, в 1722 году. Затем, ещё при жизни Петра I, возникли четыре германских принца, заявлявших о своём желании стать мужем Анны Ивановны, но дальше брачных переговоров, оказавшихся также бесплодными, дело не шло.

Наконец, в сентябре 1725 года, через полгода после смерти Петра Анне Ивановне, бывшей тогда в Санкт-Петербурге, сообщили о новом суженом – блестящем кавалере, храбреце и красавце, покорителе дамских сердец от Варшавы до Парижа – графе Морице Саксонском, внебрачном сыне польского короля. К тому же он был ещё и на три года моложе невесты, перешагнувшей к тому времени тридцатилетний рубеж. И ещё не увидев графа Саксонского, Анна Ивановна уже влюбилась в него. Новоявленную невесту не смущало, что Мориц слыл не только выдающимся бабником, но и столь же замечательным дуэлянтом, мотом и картёжником, за которым к моменту сватовства накопилась куча долгов. Анну Ивановну не останавливало и то, что граф Саксонский по рождению не был августейшей особой. И, казалось, что полдела уже сделано, однако и на сей раз ни брачных переговоров, ни сватовства не последовало, хотя потенциальная невеста делала для этого всё, что было возможно.

Прошло около года, прежде чем Мориц решился на активные действия со своей стороны. Будущий знаменитый полководец – маршал Франции и выдающийся военный теоретик, отличавшийся дерзостью и быстротой манёвра, – он и на сей раз избрал именно такой образ действий.

Бросив все версальские дела и утехи, Мориц целиком отдался молниеносной подготовке и не менее стремительному осуществлению задуманного предприятия.

Он собрал со своих богатых парижских любовниц и уже сильно обедневшей матери – графини Кенигсмарк, генеральной любовницы Августа II Сильного – всё, что только мог, и помчался в Митаву. Для того чтобы стать мужем Анны Ивановны, Морицу предстояло получить согласие Дворянского курляндского сейма, имевшего право выбирать герцога по своему усмотрению. И здесь счастье сопутствовало Морицу – его избрали герцогом. Однако это решение требовало дальнейшего утверждения королём Польши и согласия на то российской императрицы, так как Курляндия по юридическому статусу зависела от двух этих стран и было необходимо их согласованное решение. Казалось, что отец Морица, занимавший трон Польши, несомненно, утвердит его избрание, но не тут-то было: политика взяла верх над родительскими чувствами и Август воздержался от одобрения.

И уж совсем никаких надежд не мог связывать Мориц с русской императрицей, поскольку ситуация не соответствовала её политическим планам.

А случилось так, что в это же самое время Екатерина I решила, что герцогом Курляндии должен стать Меншиков, который и отправился в Ригу с внушительным кавалерийским отрядом. В Митаву же для переговоров с сеймом поехал и Василий Лукич Долгоруков – влиятельный член Верховного Тайного совета и опытный дипломат.

Вскоре в Митаву прибыл и Меншиков, где встретился со своим соперником на курляндский трон.

Желая сразу же поставить Морица на место, Меншиков первым делом спросил:

   – А кто ваши родители?

Мориц ответил вопросом на вопрос:

   – А кем были ваши?

Курляндское дело кончилось в конце концов ничем для обоих соискателей. Причём Мориц потерпел двойное фиаско – он не только лишился перспективы завладеть троном, но и получил отказ в своих матримониальных намерениях. Последнее же обстоятельство связано было с комическим эпизодом, более смахивающим на фарс.

...Дело было в том, что Мориц поселился во дворце своей невесты, в одном из его крыльев. Ожидая благополучного исхода сватовства, пылкий кавалер не оставлял без внимания и молодых придворных красавиц. Одной из его пассий оказалась фрейлина Анны Ивановны, которую граф Саксонский среди ночи пошёл провожать домой. Это случилось зимой, во дворе замка лежал глубокий снег, и Мориц понёс любовницу на руках. Внезапно он обо что-то споткнулся, поскользнулся и упал, выронив фрейлину в снег. И вдруг услышал пронзительные женские крики. Это кричали испуганная фрейлина и ещё кто-то другой. Оказалось, что Мориц упал, споткнувшись о спящую пьяную кухарку с чёрной дворцовой кухни, где готовили для конюхов, кучеров и младших слуг. Пьяница лежала на снегу, и Мориц, не заметив её в темноте, запнулся, упал и уронил на неё свою любовницу. Обе женщины, страшно испугавшись, стали пронзительно кричать. Во дворце возник переполох, проснулись все его обитатели и в их числе Анна Ивановна, получившая очевидное доказательство того, каков её жених.

Понимая, что ситуация сложилась весьма для него неблагоприятная, Мориц всё же проявил упорство и остался в Митаве, пока туда не пришли четыре русских полка под командованием генерала Ласи. Мориц бежал, на рыбацкой лодке переправился через реку Лиелупа и затем добрался до Данцига.

Так завершилось очередное неудачное сватовство Анны Ивановны.

После этого отвергнутая невеста зачастила в Петербург, где, как мы уже знаем, оказалась совершенно своей среди тех, кто окружал Екатерину I. Но смерть первой императрицы круто изменила ситуацию.

Император Пётр II

Когда Екатерина умерла, внуку Петра I великому князю Петру Алексеевичу шёл тринадцатый год. Он был мягок душой, красив, достаточно развит и весьма неглуп для своих лет, напоминая покойную мать – Софью-Шарлотту Вольфенбюттельскую. С самого начала своего неожиданного воцарения двенадцатилетний мальчик попал в очень непростую ситуацию, ибо кроме него претенденткой на трон могла оказаться и восемнадцатилетняя дочь Петра I и Екатерины I Елизавета Петровна – его родная тётка.

Сторонники Елизаветы стали прочить ей в мужья всё того же вечного жениха – Морица Саксонского. Сторонники же Петра II сватали ребёнка-императора за дочь Меншикова – Марию.

Желание двора примирить две партии породило фантастический проект женитьбы Петра Алексеевича и Елизаветы Петровны – племянника и тётки, но ему не удалось осуществиться: Меншиков увёз Петра к себе во дворец и там сосватал его со своей дочерью – несостоявшейся супругой Петра Сапеги.

12 мая, когда тело Екатерины ещё не было погребено, Пётр II возвёл Меншикова в звание генералиссимуса, дав ему очевидное преимущество перед пятью жившими и действовавшими в ту пору фельдмаршалами. 16 мая Екатерину похоронили, а уже через неделю во дворце Меншикова на Васильевском острове была необычайно пышно отпразднована помолвка Петра II и Марии. Меншикову эта великая удача нс вскружила голову, и он демонстративно протянул руку примирения и дружбы ненавидевшим его Голицыным и Долгоруковым. После этого враждебными ему осталась лишь Анна Петровна и её муж – Голштинский герцог Карл, но и от них вскоре избавился умный и ловкий генералиссимус: он пообещал супругам миллион флоринов и, выдав им для начала всего сто сорок тысяч, отправил Анну и Карла в Голштинию. Им была обещана ежегодная пенсия в сто тысяч флоринов и поддержка России в деле присоединения к Голштинии соседнего Шлезвига. 25 июля 1727 года герцогская чета отплыла из Петербурга в Киль, сопровождаемая небольшой группой придворных, среди которых были и люди, близкие к российской императорской фамилии.

Среди них прежде всего следует отметить девятнадцатилетнюю Мавру Егоровну Шепелеву, особенно доверенную «конфидентку» Елизаветы Петровны. Её дядя – Дмитрий Андреевич Шепелев женился на родственнице пастора Глюка – Дарье Ивановне, и из-за этого был близким человеком в семье Петра и Екатерины. Сохранил он своё положение и во все последующие царствования, особенно возвысившись при Анне Ивановне. Его-то родственница – Мавра Егоровна и отправилась в Голштинию, выполняя двоякую роль: и фрейлины Анны Петровны, и сердечной подружки Елизаветы Петровны. Находясь в Киле, она сообщала Елизавете Петровне обо всём, происходящем во дворце и городе. Образчиками её писем могут служить, например, такие:

«Сестрица ваша ездила в санях по Килю, и все люди дивовались русским саням». Или: «ещё ж доношу, что у нас балы были – через день, а последний был бал у графа Бассевича, и танцевали мы там до десятого часу утра, и не удоволились в комнатах танцевать, так стали польской танцевать в поварне и в погребе. И все дамы кильские также танцевали, а графиня Кастель, старая, лет пятьдесят, охотница великая танцевать, и перетанцевала всех дам, и молодых перетанцевала». В этом же письме Шепелева просила поздравить с кавалериею, то есть с награждением орденом одного из первых любовников Елизаветы Александра Борисовича Бутурлина.

А письмами от 12 и 19 февраля 1728 года Шепелева сообщала о рождении у Анны Петровны сына Карла-Петра-Ульриха – будущего российского императора Петра III и о церемонии его крестин.

Не успели письма Шепелевой дойти до Петербурга, как случилось неожиданное несчастье: скоропостижно умерла молодая мать новорождённого – Анна Петровна. Произошло это из-за того, что в Киле, по случаю рождения принца Карла-Петра-Ульриха, были устроены великие празднества, завершившиеся грандиозным фейерверком. Анна Петровна после родов ещё недомогала и потому лежала у себя в опочивальне, не принимая участия в торжествах. Но когда она увидела за окнами своей спальни всполохи огней и россыпи звёзд фейерверка, то, не удержавшись от соблазна полюбоваться всем этим, встала с постели и настежь распахнула одно из окон. Сильный холодный ветер ворвался в комнату: за окном стоял февраль, – и герцогиня простудилась. Назавтра она заболела воспалением лёгких и через десять дней умерла.

Торжества и в Киле, и в Петербурге сменились глубоким трауром, особенно же скорбел овдовевший Карл-Фридрих, ибо со смертью жены сильно уменьшались его собственные шансы возвращения в большую европейскую политику, так как петербургский двор становился для него почти недосягаемым, по крайней мере до совершеннолетия его сына-младенца.

А в Петербурге всесильный Меншиков укрепился ещё больше. Избавившись от голштинской герцогской четы и разослав остальных неугодных ему сановников из Петербурга, он, казалось, достиг вершины могущества, но внезапно сильно заболел и на несколько недель отошёл от государственных дел.

Этого времени оказалось достаточно, чтобы Пётр II, рано созревший и чувственный юноша, прочно подпал под влияние своей столь же чувственной и весьма распущенной восемнадцатилетней тётки Елизаветы, которая ни на шаг не отходила от племянника, всячески поощряя его к распутству и пьянству. Ей помогали в этом товарищи Петра – такой же, как и он, подросток Александр Меншиков и достаточно великовозрастный по сравнению с ними, ровесник Елизаветы Петровны, князь Иван Долгоруков.

Об этой золотой молодёжи рассказывали невероятные вещи, приписывая им всё возможные пороки. А когда сын генералиссимуса Александра Даниловича Меншикова Александр официально был награждён орденом Святой Екатерины, которого удостаивались только женщины, то пересуды о его отношениях с императором приобрели вполне определённое направление, получив вроде бы серьёзное фактическое подтверждение.

Всё это привело к тому, что Пётр II совершенно остыл к Марии Меншиковой – девушке нравственной и гордой, носившей среди ровесников прозвище «мраморная статуя». Когда же будущий тесть попробовал приструнить распоясавшегося юнца, то тринадцатилетний император закусил удила и пошёл на открытый разрыв со всесильным ещё вчера временщиком.

Пётр II дал распоряжение забрать из дома Меншикова императорские экипажи и личные свои вещи, а 7 сентября 1727 года приказал арестовать светлейшего князя. Через четыре дня и сам Александр Данилович, и несостоявшаяся невеста Мария Меншикова, и всё семейство генералиссимуса были отправлены в ссылку, пока ещё в Рязанскую губернию, в роскошное имение Меншикова Раннебург. Опальное семейство сопровождали сто двадцать семь слуг и обоз в тридцать три экипажа. Имущество князя было почти сразу же полностью конфисковано в казну. О размерах и составе этого имущества можно судить по перечню, сделанному специально созданной для этого правительственной комиссией. Обобщая воедино всё описанное в казну, комиссия определила, что Меншикову принадлежало: 90 тысяч душ крестьян, 6 городов, 4 миллиона рублей наличными и 9 миллионов в банках Лондонском и Амстердамском, бриллиантов и других драгоценностей ещё на один миллион рублей, серебряной посуды три перемены, каждая из 288 тарелок и приборов, и 105 пудов, т. е. 1680 кг, золотой посуды.

Однако в Раннебурге Меншиковы пробыли недолго: 16 апреля 1728 года их отправили в Березов – богом забытый сибирский городишко, закинутый в болота и тундру более чем на тысячу вёрст севернее Тобольска.

Сначала Меншиковы жили в тюрьме, но потом Александр Данилович сам срубил дом и даже пристроил к нему часовенку. Однако жить ему оставалось совсем немного. 12 ноября 1729 года он умер, разбитый параличом. А ещё через месяц скончалась и его дочь Мария – бывшая царская невеста. Двое других детей – сын и дочь впоследствии были возвращены из ссылки лишь потому, что в банках Лондона и Амстердама хранилось девять миллионов рублей, которые могли быть выданы только прямым наследникам Меншикова. Это обстоятельство и заставило русское правительство вернуть брата и сестру Меншиковых в Петербург, и львиная часть вкладов в конце концов оказалась в руках государства и его высших сановников.

Избавившись от всесильного временщика, Пётр II пустился во все тяжкие. Саксонский посланец Лефорт – племянник Франца Лефорта – писал в декабре 1727 года: «Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера (Ивана Долгорукова), пажей, поваров и Бог весть ещё кого.

Кто мог бы себе представить, что эти безумцы (семейство князей Долгоруковых) способствуют возможным кутежам, внушая дарю привычки самого последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к биллиардной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей прежде у Меншикова, и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей... Ложатся спать не раньше семи часов утра».

Беспрерывные попойки и ночные оргии не только подрывали не очень-то крепкое здоровье Петра II, но и сильно деформировали его характер. Он стал вспыльчивым, капризным, жестоким и упрямым.

Уже на следующий день после ареста Меншикова Пётр II подписал манифест о коронации, а 9 января 1728 года выехал в Москву, чтобы, по традиции, совершить обряд венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля.

По дороге в первопрестольную Пётр заболел корью и две недели пролежал в постели, остановившись в Твери.

4 февраля наконец совершился его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своём ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученика Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом.

На волне этого приёма самыми близкими людьми для Петра II оказались князья Долгоруковы – Василий Лукич и Алексей Григорьевич, введённые в состав Верховного Тайного совета, а любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил её единственной столицей России.

Сам Пётр, его старшая сестра Наталья и их тётка Елизавета Петровна, приехав в Москву, встретились и с Евдокией Фёдоровной Лопухиной, освобождённой сразу после смерти Екатерины I и проживавшей в кремлёвском Вознесенском женском монастыре. Однако, хотя внуки и пожаловали бабушке 60 тысяч рублей в год на содержание, достойное бывшей царицы, а также и приставили к ней небольшой придворный штат, Евдокия Фёдоровна осталась в монастыре, правда, в совершенно ином, чем до этого, качестве.

После коронации Пётр II продолжал кутить и сгорать пламенем кровосмесительной любви к своей юной и прелестной тётке Елизавете.

Но тут на пути Петра возник неожиданный соперник – князь Иван Долгоруков, в объятиях которого он однажды, внезапно для него и для себя, застал Елизавету Петровну. Однако ревность к сопернику скоро угасла, так как князь Иван стал волочиться, и не без успеха, за замужней княгиней Трубецкой. А Пётр увлёкся княжной Екатериной Алексеевной Долгоруковой, сестрой своего камергера и ближайшего сердечного друга Ивана Долгорукова. Всё это происходило в Москве и в её окрестностях, откуда Пётр совершенно не спешил уезжать и где девять месяцев продолжалась царская охота, проходившая как беспрерывный праздник.

Время от времени Пётр оставлял охоту и приезжал в богатую подмосковную усадьбу Алексея Григорьевича Долгорукова – Горенки, где его с нетерпением ждала новая невеста, носившая к тому же царское имя и отчество – Екатерина Алексеевна.

Елизавета Петровна была оставлена своим ветреным августейшим племянником, но тосковала совсем недолго, ибо утешилась в объятиях новых возлюбленных.

А Екатерина Долгорукова всё крепче прибирала к рукам вечно пьяного подростка. И тому причиной была не только её податливость и ласковый нрав, но и несомненный ум княжны и прекрасное для девушки образование. Детство царской невесты прошло в Варшаве, в доме её деда, русского посла при польском дворе – князя Григория Фёдоровича Долгорукова, умного и хорошо образованного человека.

Теперь уже княжна Долгорукова ни на минуту не оставляла Петра, сопутствуя ему и на охоте, и в бесконечных переездах, и во время столь же бесконечных кутежей, развлечений и танцев.

О масштабах царских охот говорит хотя бы то, что, например, осенью 1729 года Пётр взял с собою шестьсот гончих и борзых и за несколько дней его егеря затравили четыре тысячи зайцев, пятьдесят лисиц и убили трёх медведей и пять волков.

19 ноября 1729 года в присутствии всех членов Верховного Тайного совета и генералитета, собравшихся в Москве, в Лефортовском дворце, Пётр объявил о своём намерении жениться на княжне Долгоруковой, а ещё через десять дней обручился с нею. При этом присутствовали кроме всех важнейших сановников Евдокия Фёдоровна Лопухина, Елизавета Петровна, одиннадцатилетняя внучка царя Ивана Алексеевича – Анна Леопольдовна, чья мать – Екатерина Ивановна была в 1718 году выдана за владетельного германского князя Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского.

Сразу же после обручения Петра с княжной Долгоруковой решил жениться и фаворит юного императора, его новоиспечённый шурин – князь Иван Алексеевич Долгоруков, в распутстве превосходивший всех своих друзей и подруг.