Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

И вдруг среди этого разгула бесшабашного веселья, 22 декабря 1710 года, в Петербург приходит известие, что турецкий султан объявил войну России. 17 января 1711 года, оставив Меншикова в Петербурге, Пётр и Екатерина выехали в Москву. Им предстояло серьёзнейшее испытание – необычайно трудный и несчастливый Прутский поход, во время которого Екатерина проявила свои лучшие человеческие качества.

25 февраля 1711 года в Успенском соборе был зачитан Манифест об объявлении войны Османской империи. Однако месяцем раньше из Риги на юг двинулись полки Шереметева, чуть позже выехал и сам фельдмаршал, а 6 марта из Москвы направился на театр военных действий и Пётр.

В этот же день, 6 марта, перед отправлением к армии Пётр обвенчался с Екатериной, и теперь с ним в поход она впервые отправилась не как любовница Петра Михайлова, а как законная супруга, только ещё не венчанная на царство.

Правда, об этом знали только самые близкие Петру и Екатерине люди, ибо венчание было тайным, а свадьбы и вообще не было. Официально же Пётр венчался с Екатериной почти через год, 19 февраля 1712 года, после возвращения из Прутского похода и поездки в Польшу и Германию.

Необычайно сильная привязанность Петра к Екатерине объяснялась не только силой чувства, которое царь долгие годы испытывал к ней, ставя сначала свою «метресишку», а потом и жену вне бесконечного ряда близких с ним женщин.

Отдавая должное её привлекательности, природному уму, душевному обаянию, стремлению быть единомышленницей несомненно любимого ею человека, нельзя не сказать, что Екатерина обладала и рядом необычайных качеств, облегчавших даже тяжёлые недуги Петра, связанные с эпилептическими припадками, внезапными приступами бешенства и непредсказуемыми поступками.

Прусский резидент в Петербурге, граф Генниг-Фредерик Бассевич сообщал в своих «Записках»: «Она имела и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближённые к нему люди должны были трепетать его гнева. Появление их узнавали по судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук её голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почёсывала. И он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трёх часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближённых, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшной головной болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для неё достаточно исполнять важное своё назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении».

По дороге к армии Пётр получил несколько сообщений о необычайном мздоимстве Меншикова и написал ему в Петербург грозное письмо, в котором имелась и такая фраза: «А мне, будучи в таких печалях, уже пришло не до себя и не буду жалеть никого».

Отправившись на юг, на театр предстоящих военных действий, Пётр находился в пути более трёх месяцев. Столь долгое его путешествие от Москвы до Прута объяснялось тем, что по дороге он подолгу останавливался в разных городах, решая вопросы грядущей кампании и особенно основательно подготавливая и проводя дипломатические акции. К тому же из-за внезапной болезни пришлось остановиться в Луцке.

Приехав ещё в марте в Галицию, Пётр встретился там, в местечке Ярославле, с молдавским господарем Дмитрием Кантемиром и 11 апреля 1711 года подписал с ним союзный договор, направленный против турок. Здесь же, 30 мая, Пётр подписал договор и с польским королём Августом II, специально для этого приехавшим в Ярославль.

И ещё одно важное дело было разрешено во время пребывания Петра и Екатерины в Галиции: в местечке Яворово 19 апреля было подписано брачное соглашение о женитьбе царевича Алексея Петровича на Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. По условиям договора невеста оставалась в своей прежней лютеранской вере, а будущие дети должны были креститься по православному обряду.

В то время когда Пётр и Екатерина находились в походе, Алексей жил в семье своей семнадцатилетней невесты, в увеселительном замке Зальцдален около Брауншвейга и писал своей мачехе Екатерине: «Герцог-отец, дед и мать герцогини, моей невесты, обходятся со мною зело ласково».

12 июня Пётр и Екатерина прибыли в лагерь русских войск на Днестре, но полки Шереметева и он сам всё ещё были в пути. Марш к Днестру оказался очень трудным: стояла сильная жара, высушившая не только ручьи и озерца, но и колодцы. К тому же саранча пожрала траву, и от бескормицы пало множество лошадей, замедляя тем самым движение артиллерии и обозов. Да и с провиантом было очень плохо, ибо край был основательно разорён турками и союзными им татарами.

В начале июля все русские войска – дивизии Шереметева, Вейде и Репнина, общей численностью в тридцать восемь тысяч человек, – соединились на берегу Прута и успели построить укреплённый лагерь, вокруг которого сосредоточились неприятельские силы, не менее чем в три раза превосходившие войска русских и союзных им молдаван князя Дмитрия Кантемира.

После двух штурмов, предпринятых турками 9 и 10 июля и с трудом отбитых русскими, Пётр решил послать к великому визирю Махмет-паше парламентёра с предложением о прекращении войны и заключении перемирия. Великий визирь склонялся к миру, но крымский хан и генерал Понятовский – представитель Карла XII – настаивали на продолжении сражения.

Объективно положение русских было необычайно трудным: у них уже три дня не было ни куска хлеба, ни фунта мяса, а против ста двадцати русских орудий неприятель выдвинул более трёхсот своих. И всё же турки не были уверены в успехе – перед ними стояла победоносная армия, прошедшая через огонь Лесной и Полтавы. Но царь, уже получивший большой военный опыт, видел катастрофичность происходящего и потому очень нервничал. Он приказал Екатерине покинуть лагерь и скакать в Польшу, однако она наотрез отказалась оставить его.

Между тем великий визирь сохранял молчание, и тогда в турецкий лагерь отправился Пётр Павлович Шафиров. В инструкции, данной Шафирову, Пётр писал: «В трактовании с турками дана полная мочь господину Шафирову, ради некоторой главной причины...» А этой «главной причиной» было спасение армии. Пётр соглашался отдать туркам все завоёванные у них города, вернуть шведам Лифляндию и даже – Псков, если того потребуют турки. Кроме того, Пётр обещал дать Махмет-паше сто пятьдесят тысяч рублей, а «другим начальным людям» ещё более восьмидесяти тысяч.

Однако обещание выплаты столь огромной суммы являлось нереальным: в армейской казне таких денег не было. А самой реальной надеждой на освобождение были именно деньги, золото, до коего и великий визирь и его помощники были очень и очень охочи.

И тогда, спасая положение, Екатерина отдала на подкуп турецких сановников все свои драгоценности, стоившие десятки тысяч золотых рублей. В 1714 году в память об этом поступке Пётр учредил второй российский орден – «Освобождения», вскоре названный орденом Святой Великомученицы Екатерины. Этот орден был единственным дамским орденом России и вручался только особам царской крови и ближайшему окружению российских самодержцев. Девизом ордена были слова: «За Любовь и Отечество», а пояснительная подпись гласила: «Трудами сравнивается с супругом».

Шафиров вручил эти драгоценности и деньги туркам, и они подписали мир на условиях, о которых Пётр и не мечтал: дело ограничилось возвращением Турции Азова, Таганрога и ещё двух мелких городов да требованием пропустить в Швецию Карла XII. А турки обязались пропустить в Россию русскую армию.

В подтверждение готовности выполнить эти условия Шафиров и сын Шереметева – Михаил Борисович – должны были оставаться заложниками у турок.

11 июля Шафиров и Шереметев приехали в турецкий лагерь, а на следующее утро русская армия двинулась в обратный путь. Она шла медленно, пребывая в постоянной готовности к отражению внезапного нападения. 1 августа армия перешла Днестр, и теперь уже ничто более ей не угрожало.

А Пётр и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, затем в Карлсбад, на воды, где Пётр проходил курс лечения и, наконец, в Торгау, где должна была состояться свадьба царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттльской, доводившейся свояченицей австрийскому императору.

Трагедии в царском доме

А теперь вернёмся назад и посмотрим, как складывалась до сей поры жизнь царевича Алексея Петровича, судьба которого оказалась теснейшим образом связанной и с судьбой его державного отца, и с судьбой его крестной дочери, доводившейся ему мачехой.

Когда Евдокию Фёдоровну отвезли в монастырь, царевичу шёл восьмой год. С младенчества он редко видел отца, и потому влияли на него мать, бабушка и их, преимущественно женское, окружение. С шести лет Алексея стал учить грамоте князь Никифор Кондратьевич Вяземский, но круг чтения был почти целиком церковный, и потому мальчик полюбил церковные службы, рассказы о святых и великомучениках, молитвы и заповеди. Это не могло устроить Петра, и он передал сына в руки немца Мартина Нойгебауэра, юриста, историка и знатока латыни, которого знавшие его называли «персоной нарочитой остроты». Однако главным воспитателем Алексея Пётр назначил всё того же Меншикова, не умевшего ни читать, ни писать, и это настроило Нойгебауэра по отношению к Александру Даниловичу на враждебный лад. Дело кончилось тем, что в июле 1702 года Петром была учинена резолюция: «иноземца Нойгебауэра за многие его неистовства от службы отказать, и ехать ему без отпуска, куда хочет». Но Нойгебауэр ещё два года прожил в Москве, домогаясь какой-нибудь должности, и даже просил, «чтобы послану ему быть посланником в Китай».

Ничего не добившись в Москве, он уехал к себе на родину и издал там памфлет о нравах россиян и ужасах российского быта. Карьера привела его в стан шведского короля Карла XII, сделавшего Нойгебауэра своим секретарём, а потом и канцлером шведской Померании.

Об этом можно было бы и не упоминать, если бы не появился контрпамфлет – «пространное обличение преступного и клеветами наполненного пашквиля, изданного под титулом «Письмо знатного офицера», написанное в 1705 году на немецком языке и принадлежавшее перу доктора прав барона Генриха фон Гюйссена.

Автор контрпамфлета, решительно защищающий Петра и Россию, и стал новым воспитателем царевича Алексея, сменив отставленного Нойгебауэра. Гюйссен составил хорошо продуманный план образования Алексея, отводя место «нравственному воспитанию, изучению языков французского, немецкого и латинского, истории, географии, геометрии, арифметики, слога, чистописания и военных экзерциций». Завершалось образование изучением предметов «о всех политических делах в свете и об истинной пользе государства в Европе, в особенности пограничных».

Сначала Алексей учился охотно и хорошо, но его нередко отрывал от учения отец, забирая с собою на войну, в походы и поездки, а Гюйссена посылая с миссиями за границу.

Оставаясь в Москве, Алексей всё теснее сближался с Нарышкиными, Вяземским и многими священниками, среди которых ему был ближе всего его духовник – протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев. Игнатьев поддерживал в Алексее память о его несчастной матери, осуждал беззаконие, допущенное по отношению к ней, и часто называл царевича «надеждой Российской».

В начале 1707 года Игнатьев устроил Алексею свидание с матерью, отвезя его в Суздаль, о чём тут же доложили Петру, находившемуся в Польше. Пётр немедленно вызвал сына к себе, но не устроил ему разноса, а, напротив, решил приблизить и привлечь к государственной деятельности. Семнадцатилетнего Алексея он сделал ответственным за строительство укреплений вокруг Москвы, поручал ему набор рекрутов и поставки провианта, а в 1709 году отправил в Дрезден для дальнейшего совершенствования в науках. Вместе с царевичем поехали князь Юрий Юрьевич Трубецкой, один из сыновей канцлера, граф Александр Гаврилович Головкин и Гюйссен.

Приехав в Дрезден, царевич жил инкогнито и помимо учёных штудий занимался музыкой и танцами. В это же время начались переговоры о женитьбе Алексея на Брауншвейг-Вольфенбюттельской принцессе Софье-Шарлотте. Пока эти переговоры шли, Алексей Петрович переехал из Дрездена в Краков, где занимался фортификацией, математикой, геометрией и географией.

Близко знавший Алексея граф Вильген писал, что царевич встаёт в четыре часа утра, молится, а затем читает. Его занятия начинаются в семь часов и продолжаются с перерывом на обед до шести часов дня. Спать Алексей ложился не позже восьми часов. В свободное время его любимым занятием были прогулки и посещение церквей.

А пока наследник престола столь идиллически, столь безгрешно и достаточно плодотворно проводил время, его мать, Евдокия Фёдоровна, впала в суздальском Покровском женском монастыре в сугубый грех, и, может быть, о том не следовало бы писать, если бы всё это не оказалось связанным и с судьбой Алексея, и с взаимоотношениями Петра и Екатерины, а в конечном счёте, с судьбой правящей династии.

Случилось так, что через десять лет монастырского заточения однажды раскрылась дверь её кельи и на пороге появился духовник Евдокии, ключарь и эконом монастыря Фёдор Пустынный, а рядом с ним возник высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов, знакомый Евдокии с раннего детства: Глебовы и Лопухины были соседями, проживая на Солянке, рядом с Ивановским монастырём. Кроме того, Евдокия и Степан были ровесниками, а их родственники служили Милославским – царю Ивану Алексеевичу и его жене – царице Прасковье Фёдоровне, урождённой Салтыковой. Салтыковы и Глебовы также были роднёй друг другу, и потому Степан Глебов, его родной брат Фёдор, два двоюродных брата, а также родной брат царицы Прасковьи Авраам Фёдорович и её двоюродный брат Фёдор Лопухин одновременно служили стольниками царицы Прасковьи Фёдоровны.

После того как она овдовела и её двор сильно сократился, все её стольники перешли в другие службы, в том числе и ко двору Евдокии Фёдоровны, а Степан Богданович Глебов был повёрстан в Преображенский полк подпоручиком и с 1693 года стал офицером.

В 1709-м или в 1710 году, уже в звании майора Глебов оказался в Суздале по делам службы: он приехал сюда набирать рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о её жизни и рассказал о своём неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никакой радости из-за болезни жены. «Болит у неё пуп и весь прогнил, всё из него течёт, жить с ней нельзя», – говорил Глебов.

После первого свидания он передал Евдокии через Фёдора Пустынника две шкурки песцов, две шкурки соболей и «косяк байберека немецкого» – плотной парчи.

Затем Глебов стал регулярно присылать несчастной узнице и разнообразное съестное. А вскоре и к Евдокии и к Степану Богдановичу пришла любовь, о которой знали многие монахини, но ни одна из них не проронила ни звука, понимая, чем всё это может обернуться для обоих влюблённых...

Забегая вперёд, скажем только, что год шёл за годом, а их любовь всё более крепла и расцветала. Глебов уезжал из Суздаля в разные концы России – то в свои подмосковные и костромские деревни, то на Украину, где довелось ему бывать по службе, но сердце его оставалось с Евдокией – в келье Покровского девичьего монастыря. Она же, безмерно скучая, писала ему письма и в каждом звала: «Не покинь ты меня, ради Господа Бога, сюды добивайся!» Евдокия Фёдоровна мечтала, чтобы бывший стольник, а ныне майор гвардии Степан Богданович Глебов, вымолил бы у царя место воеводы в Суздале, и тогда они были бы счастливее всех на свете. Но годы шли, а Глебов оказывался возле неё не так-то уж часто...

В марте 1710 года царевич Алексей Петрович побывал в Варшаве, был принят королём Августом II Сильным и через Дрезден поехал в Карлсбад. Неподалёку от Карлсбада, в местечке Шлакенверт он впервые увидел свою невесту и, кажется, молодые понравились друг другу. Во всяком случае Алексей писал Якову Игнатьевичу:

«Мне показалось, что она человек добрый, и лучше её мне здесь не сыскать».

В сентябре 1710 года Алексей решил сделать Софье-Шарлотте официальное предложение и запросил на то разрешение Петра. Пётр своё согласие дал, и в мае 1711 года царевич отправился в Вольфенбюттель для знакомства с родителями невесты и обсуждения с ними брачного договора. Для выяснения некоторых спорных пунктов этого договора в июне 1711 года к Петру был направлен тайный советник герцога Брауншвейгского Шляйниц, вскоре отыскавший царя и царицу в галицийском местечке Яворово.

Мы уже знаем, что произошло после этого на Пруте, знаем и о поездке Петра и Екатерины в Варшаву и Карлсбад.

В то время как царская чета разъезжала по Польше и Чехии, в Брауншвейге завершилась подготовка к бракосочетанию Алексея и Софьи-Шарлотты.

13 октября 1711 года Пётр и Екатерина приехали в саксонский город Торгау, и на следующий день во дворце польской королевы было совершено венчание и отпразднована довольно скромная свадьба.

Через шесть дней Пётр уехал из Торгау, наказав Алексею в течение полугода заказать провиант для тридцатитысячного русского корпуса, стоявшего в Померании.

Через полгода после отъезда Петра из Торгау в Померанию прибыл Меншиков и взял Алексея с собой на театр военных действий, а в конце 1712 года Алексей по приказу отца поехал в Петербург, оставив молодую жену в Брауншвейге. Софья-Шарлотта приехала к нему только в начале следующего лета, но и тогда не застала мужа дома, так как он в мае вместе с Петром ушёл на корабле в Финляндию, а как только вернулся, тотчас же был отправлен на заготовки корабельного леса в Старую Руссу и Ладогу.

По возвращении в Петербург произошёл один весьма красноречивый эпизод. Пётр попросил сына принести чертежи, которые тот делал, находясь в Германии на учёбе. Алексей же чертил плохо, и за него делали эту работу другие. Испугавшись, что Пётр заставит его чертить при себе, царевич решил покалечить правую руку и попытался прострелить ладонь из пистолета. Пуля, правда, пролетела мимо, однако ладонь сильно обожгло порохом, и рука всё же была повреждена. Когда же Пётр спросил, как это случилось, Алексей, из страха перед отцом, и здесь не сказал правды. Пётр, конечно же понял, что произошло, но не подал вида, притворившись доверчивым простаком.

Попав в старое российское окружение, Алексей почти сразу же отошёл от молодой жены, пристрастившись к тому же к рюмке. Вскоре обнаружился у него туберкулёз, и врачи посоветовали царевичу ехать в Карлсбад. Летом 1714 года Алексей уехал на воды, оставив Шарлотту в Петербурге на последнем месяце беременности.

12 июля Софья-Шарлотта родила дочь, названную Натальей. Царевич возвратился домой в конце 1714 года, а 12 октября 1715 года у них родился сын (будущий император Пётр II). К несчастью, через десять дней молодая мать умерла, судя по описанию врачей, от общего заражения крови. Алексей в момент её смерти был рядом и несколько раз падал в обморок.

Однако главной причиной такой его душевной слабости служила не только кончина жены. Дело было и в том, что незадолго до смерти Софьи-Шарлотты царевич завёл роман с крепостной служанкой своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Фёдоровой. Это была не какая-то лёгкая интрижка. Алексей Петрович влюбился в Ефросинью до такой степени, что впоследствии даже просил дозволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и её брата Ивана на волю у их хозяина.

Софья-Шарлотта, знавшая о связи мужа с Ефросиньей, на смертном одре с горечью проговорила, что «найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали», явно имея в виду и виновников этой «внутренней печали».

Петру, конечно же, сообщили о словах его умирающей невестки, и царевич страшно боялся отцовского гнева. Но ещё более стал Алексей опасаться ярости Петра после того, как на поминках Софьи-Шарлотты отец сам вручил ему грозное письмо, подобного которому доселе ещё не бывало. Пётр писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного», Пётр упрекал сына в том, что тот не любит военного дела, которое, по его словам, является одним из двух необходимых для государства дел, наряду с соблюдением порядка внутри страны.

Далее Пётр писал: «Сие представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насаждённое и взращённое оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Ещё и то воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, всё даром, всё на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако и всего лучше безумный радуется своей беде, не ведая, что может от того следовать не только ему самому, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: «Как может править Церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?»

Обо всём этом с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать ещё немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын, и что всё сие я только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за моё Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».

Отвечая отцу, Алексей во всём соглашался с Петром и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толикого народа правлению, что требует человека не такого гнилого, как я».

К тому же за три дня перед тем как Алексей написал это письмо, Екатерина Алексеевна родила очередного ребёнка. Это был мальчик, и потому Алексей писал Петру, что, так как у него теперь есть ещё один сын, он может сделать наследником престола своего нового сына. В заключение Алексей клялся, что никогда не заявит своих прав на престол, а для себя просил лишь «до смерти пропитания».

Это письмо составил он по совету своих ближайших друзей – Александра Кикина и князя Василия Долгорукова. Причём последний сказал Алексею: «Давай писем хоть тысячу. Ещё когда что будет. Старая пословица: «Улита едет коли-то будет». Это не запись с неустойкой, как мы прежде давали друг другу», намекая на то, что его отказ от престола пустая отговорка и что только реальный ход событий определяет, на чьей стороне окажется фортуна.

Пётр, по-видимому, узнал и об этом, и 19 января 1716 года отправил Алексею ещё одно письмо, в котором писал, что клятвам его не верит, потому что если бы он сам и хотел поступать честно, то сделать это не позволят ему «большие бороды, которые ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же, чем воздаёшь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И конечно же после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но, или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах»...

Когда Алексей прочитал это письмо Кикину, тот сказал: «Да ведь клобук-то не гвоздём к голове прибит». И после этого Алексей попросил отца отпустить его в монастырь.

А ещё через неделю Пётр вновь отправился на воды в Карлсбад, взяв с собою, между прочими, и Александра Кикина. Перед отъездом он навестил сына и ещё раз попросил его, не торопясь, в течение полугода обдумать: быть ему наследником или монахом. А Кикин, прощаясь с Алексеем, шепнул ему, что, находясь в Европе, найдёт царевичу какое-нибудь потайное место, где ему можно будет укрыться, бежав из России. 26 августа 1716 года Пётр послал Алексею письмо всё с тем же вопросом. И написал, что если Алексей хочет остаться наследником престола, то пусть едет к нему и сообщит, когда выезжает из Петербурга, а если – монахом, то скажет о сроке принятия пострига. Заканчивал же он письмо своё так: «О чём паки подтверждаем, чтобы сие конечно (т. е. окончательно) учинено было, ибо я вижу, что только время проводишь в обыкновенном своём неплодии».

Алексей решил ехать к Петру и, взяв с собою Ефросинью Фёдоровну, её брата Ивана и трёх слуг, 26 сентября оставил Петербург, намереваясь по дороге встретиться с Кикиным и узнать, где ему найдено убежище и пристанище. Встреча произошла в Либаве, Кикин сказал, что царевича ждут в Вене, и цесарь примет его, как сына, обеспечив ежемесячной пенсией в три тысячи гульденов. После беседы с Кикиным Алексей решился. Проехав Данциг, он исчез.

Пётр и Екатерина уехали из Петербурга за границу в конце января 1716 года.

Проехав через Ригу, Пётр остановился в Данциге, где состоялась его встреча с польским королём Августом II Сильным.

Петра встретили русские генералы из корпуса Шереметева, командовавшие многочисленными отрядами. Возле Данцига стоял сильный русский флот, и потому Пётр чувствовал себя здесь хозяином, принимавшим своего гостя – Августа, хотя тот и был сюзереном этого города. Пётр вёл себя с Августом надменно и нередко грубо, удивляя многих находившихся там иностранцев.

8 апреля в Данциге царь и Екатерина отпраздновали свадьбу двадцатичетырёхлетней племянницы Петра Екатерины Ивановны – третьей дочери его брата Ивана Алексеевича. Она была выдана за герцога Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского, сильно нуждавшегося в поддержке Петра, ибо герцог был в крайне неприязненных отношениях и со шведами, и с англичанами, и с императором, и со многими собственными своими дворянами. Хорошо понимая это, Пётр весьма пренебрежительно обращался со своим новым родственником.

Приехав через некоторое время в столицу Мекленбурга Шверин, Пётр весьма сильно удивил встречавших его придворных герцога и самого молодого супруга весьма дерзким пассажем.

Только завидев свою миловидную, молодую племянницу, Пётр побежал ей навстречу и, не обращая внимания ни на герцога Карла, ни на других, его встречавших, обхватил Екатерину Ивановну за талию и увлёк в спальню. «Там, – пишет осведомлённый двумя очевидцами этого происшествия барон Пельниц, – положив её на диван, не запирая дверей, поступил с нею так, как будто ничто не препятствовало его страсти». Едва ли подобное могло случиться, если бы дядя и племянница не были до того в любовной кровосмесительной связи.

Правда, не только амурные шалости происходили в эти дни в Шверине. Между забавами Пётр провёл встречу с прусским королём Фридрихом I, после чего уехал в Гамбург, где состоялись его переговоры с датским королём Фридрихом IV. Пётр сумел убедить своего союзника в необходимости проведения совместной десантной операции против Швеции, предложив собрать союзные флоты и сухопутные войска в Копенгагене и высадить затем большой десант в Шонии – южной провинции Швеции. Переговоры в Гамбурге завершали целую серию дипломатических акций, сводившихся Петром к одному – поставить главного своего противника Карла XII в безвыходное положение, переиграв его не только на полях сражений, но и в дипломатии.

С 26 мая по 15 июня Пётр лечился на прекрасном северогерманском бальнеологическом курорте Пирмонт, но и здесь не оставлял политических дел. Как только он почувствовал себя лучше, то тут же уехал в Росток, погрузился на военный корабль и во главе большой русской галерной эскадры пошёл к столице дружественной ему Дании – Копенгагену. Туда же шла русская эскадра, снаряженная в Англии, возглавляемая адмиралом Бредалем, а ещё одна русская эскадра двигалась из Ревеля. По суше направился в Данию тридцатитысячный русский корпус.

В начале июля Пётр прибыл в Копенгаген, где был встречен с необычайной торжественностью и пышностью. Так же торжественно встретили и Екатерину, вызванную вскоре Петром из Пирмонта. Однако же на сем успехи и завершились – союзники потеряли время, ещё в большей мере разошлись в намерениях, и высадка в Шонии не состоялась.

И снова, на сей раз поздней осенью 1716 года, Пётр поехал в Шверин, где опять вёл переговоры – теперь уже о возможности сепаратного мира со Швецией. И снова должен был озаботиться здоровьем Екатерины, потому что та вновь была беременна, причём срок родов приближался.

Следует заметить, что Екатерина за пятнадцать лет жизни с Петром родила десять детей и потому почти беспрерывно была в положении. Правда, почти все отпрыски умирали или вскоре после родов или во младенчестве, но такой была участь множества младенцев в то время.

Из Швеции Пётр поехал в Гавельсберг на очередное свидание с прусским королём для того, чтобы подписать союзный договор. Договор был быстро заключён, и Фридрих I на радостях подарил русскому царю великолепную яхту и знаменитый «Янтарный кабинет», Пётр пообещал королю прислать в подарок пятьдесят русских великанов для службы в прусской гвардии.

6 декабря 1716 года Пётр прибыл наконец в Амстердам и тут же получил печальное известие: 2 декабря в ганноверском городе Безеле Екатерина родила сына, который сразу же скончался. Это произошло, возможно, из-за потрясений и несчастий, испытанных ею в пути. Случилось так, что по дороге царицу и сопровождавших её людей приняли за разбойников, избили многих возниц и слуг и везли в Безель под охраной, не давая им ни есть, ни спать. Из-за всего этого роды и оказались такими неудачными.

Это семейное несчастье заставило Петра отдать распоряжение найти Алексея, который исчез два месяца назад.

Генерал Адам Вейде, стоявший с корпусом в Мекленбурге, русский резидент в Вене Абрам Веселовский, майоры Шарф и Девсон отправились на поиски Алексея. Более прочих повезло Веселовскому. Хорошо зная европейские обычаи, он по дороге не жалел кошелька, чтобы получить сведения о русском офицере с женою и четырьмя служителями (четвёртым был брат Ефросиньи – Иван) у воротных писарей, а потом и у хозяев гостиниц. И так, двигаясь от Данцига на юг, Веселовский обнаружил в разных городах и гостиницах следы Алексея, ехавшего под именем подполковника Кохановского. Во Франкфурте-на-Одере царевич останавливался в «Черном орле», в Бреслау – в «Золотом гусе», в Праге – в «Золотой горе» и, наконец, в Вене, 20 февраля 1717 года Веселовский нашёл человека – референта Тайной конференции Дольберга, который сказал, что Алексей находится во владениях австрийского императора инкогнито и с помощью нескольких офицеров его можно похитить и увезти.