Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Кончина и свадьбы

Как раз в апреле 1776 года в царской семье произошло важное событие – великая княгиня Наталья Алексеевна должна была рожать первенца. Роды оказались не просто тяжёлыми, но более чем драматичными: после пятидневных беспрерывных мучений, 15 апреля, двадцатилетняя женщина скончалась. Погиб и ребёнок.

Екатерина почти всё время была при невестке, хотя давно уже резко переменила о ней мнение, считая её женщиной неприятной, неблагоразумной, расточительной и безалаберной. К тому же императрица знала о любовной связи невестки с Андреем Разумовским, которому Павел – по доверчивости и душевной простоте – разрешил поселиться в одном дворце с ним и Натальей Алексеевной.

Екатерина уведомила об этом и Павла, но Наталья Алексеевна сумела уверить мужа, что свекровь ненавидит её и распускает намеренно ложные слухи только для того, чтобы их поссорить.

А вот что писал об этом любовном треугольнике уже знакомый нам Тургенев: «Кто знал, то есть видал хотя издалека блаженной и вечно незабвенной памяти императора Павла, для того весьма будет понятно и вероятно, что дармштадтская принцесса не могла без отвращения смотреть на укоризненное лицеобразие его императорского высочества, вседражайшего супруга своего! Ни описать, ни изобразить уродливости Павла невозможно! Каково же было положение Великой княгини в минуты, когда он, пользуясь правом супруга, в восторге блаженства сладострастия обмирал!

Наталья Алексеевна была хитрая, тонкого, проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина. Великая княгиня умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят; но Екатерина скоро проникла в хитрость и не ошиблась в догадках своих!».

В заграничных журналах появились сообщения, что Наталья Алексеевна была неправильно сложена и из-за этого не смогла благополучно разрешиться от бремени.

Однако против такого утверждения решительно выступил русский посланник при Германском сейме барон Ассебург. За три года до того он вёл переговоры о браке Павла и Натальи Алексеевны и прежде чем состоялась помолвка, собрал подробные, хорошо проверенные сведения о состоянии здоровья невесты. Все врачи и придворные герцога Дармштадтского уверили барона в прекрасном здоровье Наталии Алексеевны. А то, что она была хорошо сложена, не требовало никаких доказательств – довольно было только хотя бы раз взглянуть на неё.

Не только среди досужих журналистов распространялись различные домыслы по поводу неудачных родов и смерти невестки Екатерины. Дипломаты и государственные деятели тоже толковали о случившемся. Злые языки говорили, что её смерть была подстроена, чтобы избавиться от опасной претендентки на русский трон.

Великая княгиня, как утверждали её недоброхоты, не только вступила в любовную переписку и связь с графом Андреем Кирилловичем Разумовским, но даже задумывала совершить вместе с ним государственный переворот. Князь Вальдек – канцлер Австрийской империи – хорошо осведомлённый в династийных немецких делах, говорил родственнику Екатерины принцу Ангальт-Бернбургскому: «Если эта (то есть Наталья Алексеевна) не устроила переворота, то никто его не сделает».

Английский посланник Джемс Гаррис писал о Наталье Алексеевне канцлеру Англии графу Суффолку, что вскоре после брака цесаревича с принцессой Гессен-Дармштадтской она легко нашла секрет управлять им, а сама, в свою очередь, находилась под влиянием своего любовника Андрея Разумовского. «Эта молодая принцесса, – писал Гаррис, – была горда и решительна, и если бы смерть не остановила её, в течение её жизни наверное возникла бы борьба между свекровью и невесткой».

Екатерина, как только Наталья Алексеевна скончалась, немедленно обыскала её кабинет, нашла там письма Разумовского и забрала их себе.

Павел очень любил жену и бесконечно страдал из-за её смерти, едва не лишившись рассудка.

То ли для того, чтобы положить конец его переживаниям, то ли по иной причине, Екатерина велела прислать безутешному сыну связку писем, найденную в тайном ящике письменного стола покойной. Прочитав письма, Павел совершенно ясно осознал, что между Разумовским и Натальей Алексеевной существовала прочная любовная связь и что отцом ребёнка, из-за которого она умерла, вполне мог быть не он, а Разумовский.

Утверждают, что именно с этого момента Павел пришёл в то состояние душевного расстройства, которое сопутствовало ему всю жизнь. Пережив невероятное душевное потрясение, Павел на второй день после смерти Натальи Алексеевны принял решение жениться на Вюртембергской принцессе Софии-Доротее, а ещё через два дня фельдмаршалу Румянцеву был отправлен рескрипт императрицы, содержавший приказ немедленно приехать из Глухова в Петербург, так как ему надлежит стать участником в «верном, нужном и приятном деле, о коем инако не желает объявить ему, как при свидании с ним».

Завадовский приложил к рескрипту записку, в которой, не раскрывая сути дела, писал: «Храни Бог от поездки отговариваться. Весьма неугодно будет Государыне и Великому Князю».

Больной Румянцев, кряхтя и стеная, собрался в дорогу и направился в Петербург. Там он узнал, что ему вместе с Павлом предстоит поездка в Берлин, где их будет ждать невеста цесаревича. Павел, Румянцев, брат Фридриха II принц Генрих и сопровождавшие их царедворцы уехали в Берлин.

Место свидания было выбрано не случайно: Берлин с давних пор был для Павла городом мечты, ибо там жил его кумир – Фридрих Великий, который к тому же становился его родственником, так как будущая тёща Павла доводилась прусскому королю племянницей, а невеста – внучатой племянницей.

Павел и его свита двигались через Ригу и Кёнигсберг и 10 июля торжественно въехали в Берлин. При встрече с Фридрихом Павел произнёс торжественную речь, сказав, что он удостоился «видеть величайшего героя, удивление нашего века и удивление потомства».

Встретившись в тот же день с невестой, Павел так описал своё первое впечатление в письме к Екатерине: «Я нашёл невесту свою такову, какову только желать мысленно себе мог: недурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что ли она сделала действо в сердце моём, то не без чувства и она с своей стороны осталась... Дайте мне благословение своё и будьте уверены, что все поступки жизни моей обращены заслужить милость вашу ко мне».

Вюртембергская принцесса София-Доротея-Августа-Луиза – таково было полное имя Марии Фёдоровны до крещения по православному обряду – была знатна, но очень бедна и, в частности и от этого, получила поверхностное домашнее образование, «женское» в самом уничижительном смысле этого слова.

В одной из её ученических тетрадей сохранилось переписанное ею французское стихотворение «философия женщин», являющееся своеобразным кредо будущей российской императрицы: «Нехорошо, по многим причинам, чтобы женщина приобрела слишком обширные познания. Воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой, блюсти в расходах бережливость – вот в чём должно состоять её учение и философия». Этот принцип Мария Фёдоровна исповедовала всю свою жизнь.

Екатерина была довольна итогом поездки сына в Берлин, в частности и потому, что он сумел, как она думала, расположить к себе Фридриха Великого. Однако «Старый Фриц», как звали короля его подданные, разглядел в молодом человеке то, чего не видел в нём никто: написав Екатерине восторженное письмо о новом родственнике, Фридрих для себя записал следующее: «Он показался гордым, высокомерным и резким, что заставило... опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, на котором будучи призван управлять народом грубым и диким, избалованным к тому же мягким управлением нескольких императриц, он может подвергнуться участи, одинаковой с участью его несчастного отца».

Павел уехал из Берлина, переполненный чувствами восхищения перед королём и его армией, которая произвела на цесаревича исключительно сильное впечатление, став вечным образцом для подражания. Оставив Пруссию, Павел до конца своих дней хранил в уме и сердце преклонение перед прусскими государственной и военной системами, пытаясь перенять всё, что можно, для укоренения этих институтов в России. Но так как Россия не могла стать второй Пруссией, то усилия Павла были направлены на то, чтобы придать империи и армии хотя бы внешнее сходство с полюбившейся ему державой.

Павел вернулся в Царское Село 14 августа, а 31 августа туда же приехала и София-Доротея.

Екатерина была совершенно счастлива своей новой невесткой.

К тому же шестнадцатилетняя девушка безоглядно влюбилась в своего суженого. За несколько дней до свадьбы она писала Павлу: «Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши вам ещё раз, что я до безумия люблю и обожаю вас... Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать вам; вся моя жизнь будет служить вам доказательством моих нежных чувств; да, дорогой, обожаемый, драгоценнейший князь, вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые моё сердце будет питать к вам».

А после того как 15 сентября Петербургский архиепископ Платон, перед тем преподававший Софии-Доротее православный закон, обручил её с цесаревичем, назвав впервые новым именем и титулом: «Великая княжна Мария Фёдоровна», благодарная невеста прислала жениху по своему собственному почину такую записку: «Клянусь этой бумагой всю жизнь любить и обожать вас и постоянно быть нежно привязанной к вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к вам. Таковы чувства вашего на веки нежного и вернейшего друга и невесты». И впервые в жизни подписалась: «Мария Фёдоровна».

   26 сентября 1776 года состоялось венчание и свадьба Павла и Марии Фёдоровны.

Цесаревич был счастлив не менее жены и в день свадьбы отправил ей такую записочку: «Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днём всё более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз, так же, как Он создал его. П.»

...И Бог благословил этот союз: уже в апреле 1777 года Мария Фёдоровна сообщила мужу, что она ждёт ребёнка.

Её первенцем, которого великая княгиня ожидала в конце года, стал будущий император Александр I.

В то время как покинувший Петербург Потёмкин находился неподалёку от столицы, окончательно потерявший надежду на возвращение в прежнее своё положение Григорий Орлов уезжал то в Гатчину, то в Ревель, то в Москву. Говорили, что он порою ведёт себя странно, обнаруживая явные признаки помешательства, и одним из доказательств этого считали совершенно неожиданную женитьбу на собственной двоюродной сестре девятнадцатилетней Екатерине Николаевне Зиновьевой. Она была дочерью родного брата его матери генерал-майора Николая Ивановича Зиновьева, служившего Санкт-Петербургским обер-комендантом. Зиновьева по справедливости считалась одной из самых красивых женщин России, была добра и нежна и отличалась, кроме того, высочайшей нравственностью. Она обвенчалась со своим сорокатрёхлетним кузеном в июне 1777 года, но так как брак столь близких родственников считался кровосмесительным, то недруги Орлова решили расторгнуть их супружеский союз и выступили в Совете с предложением признать брак недействительным, а их обоих заточить в монастырь. Только Кирилл Разумовский не согласился с этим. «Лежачего не бьют, – сказал он. – Ещё недавно все мы почитали бы за счастье побывать у Орлова на свадьбе, а теперь не стыдно ли нам нападать на него?»

И всё же Совет не внял Разумовскому и постановил: «брак расторгнуть, а виновных постричь в монастырь».

Когда же решение Совета было передано на подпись Екатерине, она сказала: «Рука моя отказывается подписать подобную бумагу против человека, которому я столь много обязана».

Не остановившись на этом, Екатерина произвела молодую жену Орлова в статс-дамы и прислала ей орден Святой Екатерины. Императрица осыпала княгиню Орлову подарками, среди которых был золотой туалетный столик необычайной работы и баснословной цены.

Видя благоволение Екатерины к молодым, царедворцы прекратили козни, и на некоторое время князь и княгиня Орловы обрели полное счастье.

Вскоре после свадьбы они уехали в Швейцарию.

...Забегая вперёд для того, чтобы закончить сюжетную линию Григория Орлова, поведаем, что, возвратившись на следующий год в Петербург, молодые поселились в том самом «Штегельменовом доме», где почти двадцать лет назад начался роман великой княгини Екатерины с гвардейским капитаном Орловым. Теперь сорокачетырёхлетний Светлейший князь и генерал-аншеф, получивший за годы своего «случая» миллионы рублей и тысячи крепостных, стал жить совсем по-другому: стол его не отличался излишествами, на одежде не было ни золота, ни алмазов и даже выезд не бросался в глаза.

Он жил в тихой радости, оставив двор, немало времени уделяя чтению и заботам о своих многочисленных имениях. Сохранилось несколько писем Орлова в разные губернии, где были у него крепостные, в которых их господин просил губернаторов внимательно и доброжелательно относиться к просьбам его крестьян, если они обратятся в губернское присутствие.

Однако вскоре безоблачному счастью Орлова подошёл конец – Екатерина Николаевна заболела чахоткой, и, чтобы спасти её, нужно было выехать в Европу на лечение.

Орловы объехали лучших врачей Германии, Голландии, Бельгии и в конце концов остановились в Лозанне.

Проезжая через Ганновер, Орлов встретился с талантливым учеником выдающегося врача, естествоиспытателя и поэта Альберта Галлера Иоганном-Георгом Циммерманом. Орлов был очарован познаниями и нравом Циммермана и произвёл такое же впечатление на учёного. Циммерман писал об Орлове Екатерине, с которой переписывался последние семь лет своей жизни: «Не успел я провести с Орловым и четверти часа, как уже сердце моё было ему предано. Его откровенность, дружелюбие, простосердечие, проницательность, сила и кротость заставили меня забыть о существовавшем между нами различии. Я уже был его другом, прежде, чем он оставил Ганновер, а в Эмсе, где пробыл я у него с утра до вечера четыре недели, он сделался моим. Я видел, как этот великий человек плакал, обнимая меня, когда я сказал ему, что не могу, по его желанию, препроводить с ним жизнь мою».

А плакал Орлов в горестном предчувствии ожидавшего его одиночества. И предчувствие вскоре оправдалось: 16 июня 1782 года Екатерина Николаевна умерла.

Она была похоронена в соборе швейцарского городи Лозанны, а муж её от горя сошёл с ума и умер 13 апрели 1783 года, прожив после того всего десять месяцев.

...Хорошо известны стихи Пушкина о Кутузове:

 
он был одним из стаи славной
Екатерининских орлов...
 

Однако мало кто знает, что эти стихи навеяны были Пушкину стариком Державиным, написавшим:

 
Орёл из стаи той высокой,
Котора в воздухе плыла,
Впреди Минервы светлоокой,
Когда она с Олимпа шла.
 

Всяк, кто был современником Державина, отлично знал, что Минервой называли Екатерину Великую и столь же несомненно, что плывущим впереди неё орлом был пёр вый из этой стаи – Орлов Григорий Григорьевич.

И снова возвратимся к году 1776-му, когда Потёмкин был отодвинут в сторону Завадовским, но не сдался и стал искать способы и средства вернуть былое расположение Екатерины в полной мере. Прежде всего он решил во что бы то ни стало убрать Завадовского из апартаментов императрицы, даже если в этих комнатах окажется не он сам, а кто угодно другой, но именно им, Потёмкиным, поставленный на освободившееся место.

Таким человеком оказался георгиевский кавалер, герой-кавалерист, тридцатилетний красавец-серб Семён Гаврилович Зорич. Потёмкин взял его к себе в адъютанты и почти сразу же представил к назначению командиром Лейб-гусарского эскадрона и Лейб-казачьих команд с одновременным производством в подполковники. Так как лейб-гусары и лейб-казаки были личной охраной императрицы, то назначению Зорича на должность их командира должно было предшествовать личное представление Екатерине.

26 мая 1777 года Потёмкин устроил аудиенцию императрицы с потенциальным фаворитом – смуглым, изящным, кареглазым, затянутым в голубой гусарский мундир и сразу же понял, что его выбор сделан верно: Екатерина дала понять это при первом свидании с Зоричем. Ещё более убедился в этом Потёмкин после того, как Завадовскому был предоставлен шестимесячный отпуск, а Зорич, став полковником, флигель-адъютантом и шефом Лейб-гусарского эскадрона, поселился в апартаментах фаворитов, пройдя предварительную апробацию у доктора Роджерсона, графини Брюс и двух других пробир-фрейлин (далее, по мере появления новых фаворитов, мы не станем повторяться, ибо каждый из них проходил через те же самые ворота).

Четыре месяца спустя, в сентябре 1777 года, Зорич был уже генерал-майором и кавалером четырёх иностранных орденов. Он стал и обладателем нескольких богатых поместий и большого местечка в Могилёвской губернии Шилова, купленного ему Екатериной за 450 тысяч рублей у князя Чарторижского.

Эти поместья и Шклов перешли к России в результате первого раздела Речи Посполитой, совершённого русскими, пруссаками и австрийцами в 1772 году.

Зорич стал одним из богатейших вельмож и землевладельцев, однако ни земли, ни чины, ни ордена, ни богатства не могли дать ему того, чего недоставало этому фавориту, – ума. Ибо только недостатком ума можно объяснить то, что красавец-гусар сделал попытку свалить своего патрона и благодетеля – Потёмкина. Но, как говорится, не по себе выбрал древо, и его интрига, как мы узнаем позже, закончилась для него конфузней.

Внуки подрастают

Чуть раньше мы уже говорили, что Бог благословил союз молодых супругов, вскоре даровав ребёнка. Это случилось 12 декабря 1777 года. Первенца назвали Александром, и такое имя выбрала новорождённому его бабка – Екатерина. В письме к барону Гримму она сообщала, что мальчик назван так в честь святого Александра Невского и добавляла: «Хочу думать, что имя предмета имеет влияние на предмет, а наше имя знаменито».

Дача, построенная для мальчика на берегу Невы, называлась Пеллой так же, как город, где родился Александр Македонский. И в другом письме к Гримму Екатерина уже признавала, что, возможно, её внук будет подобен Александру Македонскому. «Итак, – писала Екатерина, – моему Александру не придётся выбирать. Его собственные дарования направят его на стезю того или другого».

Для того чтобы всё это не осталось благими пожеланиями, Екатерина сразу же отобрала мальчика у родителей и начала воспитывать его по собственному разумению – из опасения, что отец и мать Александра повторят ошибки в воспитании, допущенные Елизаветой Петровной по отношению к Павлу.

Новорождённого, забрав у врачей, тут же передали под опеку опытной и хорошей матери – генеральши Софьи Ивановны Бенкендорф. (Это её внук, Александр Христофорович Бенкендорф прославится в русской истории и как герой Отечественной войны 1812 года, и как первый шеф Корпуса жандармов).

Александра, в отличие от его отца, стали с первых же дней жизни воспитывать в спартанской обстановке: он спал на кожаном матраце, на тонкой подстилке, покрытой лёгким английским покрывалом. Температура в его комнате не превышала 14-15 градусов, когда он спал, кормилица и слуги говорили громко, и даже на бастионах Адмиралтейства продолжали стрелять пушки. Какой контраст представляло всё это с первыми днями его отца, которого держали зимой и летом в обитой мехом колыбели, в спальне круглосуточно горел камин, а слуги не смели даже шептаться! Очевидно, поэтому Александр рос крепким, спокойным, весёлым и здоровым ребёнком.

Через полтора года, 27 апреля 1779 года, Мария Фёдоровна родила второго сына, которого назвали Константином. И это имя было выбрано не случайно: в нём таилась надежда в ближайшем будущем окончательно сокрушить империю Османов и покорить Константинополь.

С этого времени Александр и Константин воспитывались и жили вместе до двадцати лет с лишним, почти никогда не разлучаясь.

7 сентября 1780 года, когда Александру ещё не было трёх лет, Екатерина сообщала Гримму: «Тут есть уже воля и нрав и слышатся беспрестанно вопросы: «К чему?», «Почему?», «Зачем?» Мальчику хочется всё узнавать основательно, и Бог весть, чего-чего он не знает».

А ещё через девять месяцев, 24 мая 1781 года, Екатерина писала ему же: «Надо сказать, что оба мальчишки растут и отменно развиваются... Один Бог знает, чего только старший из них не делает. Он складывает слова из букв, рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной игрушки делает двадцать; у него чрезвычайное воображение, и нет конца его вопросам».

И наконец, 24 мая 1783 года, она сообщала Гримму: «Если бы Вы видели, как Александр копает землю, сеет горох, сажает капусту, ходит за плугом, боронует, потом весь в поту идёт мыться в ручье, после чего берёт сеть и с помощью Константина принимается за ловлю рыбы...»

Когда Александру не было ещё и шести лет, Софья Ивановна Бенкендорф внезапно умерла, и мальчиков передали в руки главного воспитателя, генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова, а кавалером-воспитателем при обоих братьях стал генерал-поручик Александр Яковлевич Протасов.

Салтыков, прежде чем стал воспитателем великих князей, десять лет был в том же качестве при их отце-цесаревиче Павле и благодаря своему уму, осторожности и хитрости, а также честностью и добронравием добился расположения и у Павла и у Екатерины, всегда стараясь смягчать их отношения и примирять друг с другом.

Александр характером был схож с матерью – великой княгиней Марией Фёдоровной, женщиной умной, выдержанной, спокойной.

Что же касается Константина, то во многом он был полной противоположностью своему старшему брату.

У Константина уже в раннем детстве проявились многие качества отца: он был вспыльчив, упрям, жесток. Когда однажды один из наставников – Лагарп – пожаловался на нежелание Константина выполнять любые, даже самые простые задания, тот в припадке бешенства укусил Лагарпу руку. В другой раз, когда другой его воспитатель – Остен-Сакен – заставлял своего питомца читать, Константин дерзко ответил:

– Не хочу читать, и не хочу потому именно, что вижу, как вы, постоянно читая, глупеете день ото дня.