Текст книги "Правительницы России"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Этим же Указом Василию Шкурину даровались 1000 душ, а Алексею Евреинову – 300 (Алексей Евреинов был казначеем и часто выручал Екатерину деньгами).

7 августа было отдано распоряжение от Сената «о пожаловании гардеробмейстера Василия Шкурина в российские дворяне, да Фёдора и Григория Волковых и кассира Алексея Евреинова во дворяне и о пожаловании их деревнями, а Евреинова чином капитанским»...

После главных героев переворота были оделены милостями и его второстепенные участники. Среди них, к немалому изумлению, обнаруживаем мы и Екатерину Дашкову, которая должна бы была занимать подобающее её заслугам место среди главнейших спасителей Отечества. С этого момента отношения двух Екатерин разладились, и хотя окончательно их пути не разошлись, но и о былой близости уже не могло быть и речи.

О заслугах Шкурина перед Екатериной мы знаем точно. Стало быть, и заслуги братьев Волковых тоже были немалыми, если в наградах сравнялись они со Шкуриным, не пожалевшим собственного дома ради сохранения чести Екатерины, и вовремя пославшего ей карету для бегства из Петергофа в самый решительный момент её жизни.

А вот о Фёдоре Григорьевиче Волкове следует сказать кое-что, о чём не знал почти никто из его современников...

Крайне интересный сюжет содержат «Записки» уже знакомого нам Тургенева. Они сообщают о совершенно скрытой от всех неизвестной стороне жизни знаменитого актёра Волкова, с которым мы познакомились в предыдущей повести, когда речь шла о приезде в Петербург драматической театральной труппы, находившейся под его руководством и приглашённой в Северную Пальмиру императрицей Елизаветой Петровной. А то, что будет рассказано дальше, ещё раз докажет, что нет ничего нового, а всё новое – есть основательно забытое старое.

Уже неоднократно цитировавшийся нами Александр Михайлович Тургенев писал: «При Екатерине первый секретный, немногим известный, деловой человек был актёр Фёдор Волков, может быть, первый основатель всего величия императрицы. Он, во время переворота при восшествии её на трон, действовал умом; прочие, как-то: главные, Орловы, князь Барятинский, Теплов – действовали физическою силою, в случае надобности, и горлом привлекая других в общий заговор.

Екатерина, воцарившись, предложила Фёдору Григорьевичу Волкову быть кабинет-министром её, возлагала на него орден Святого Андрея Первозванного. Волков от всего отказался и просил Государыню обеспечить его жизнь в том, чтобы ему не нужно было заботиться об обеде, одежде, о найме квартиры, когда нужно, чтобы давали ему экипаж. Государыня повелела нанять Волкову дом, снабжать его бельём и платьем, как он прикажет, отпускать ему кушанье, вина и все прочие к тому принадлежности от двора, с её кухни, и точно всё такое, что подают на стол её величеству; экипаж, какой ему заблагорассудится потребовать... Всегда имел он доступ в кабинет к государыне без доклада».

Однако Волков не только отказался от поста кабинет-министра и высшего ордена империи, но и не принял поместье и крепостных. Сохранилось свидетельство такого рода: «Рассказывают с достоверностью, что государыня, при восшествии на престол, благоволила жаловать его дворянским достоинством и вотчиною, но он со слезами благодарности просил императрицу, удостоить этою наградою женатого брата его, Гавриила, а ему позволить остаться в том звании и состоянии, которому он обязан своею известностью и самыми монаршими милостями. И государыня...

уважила просьбу первого русского актёра и основателя отечественного театра».

Был ли Волков в столь высокой доверенности у Екатерины? Занимал ли он столь значительное место в организации заговора? Несомненно, что Волков и Екатерина представляли друг для друга взаимный интерес. В беседах о театре и литературе они не могли не касаться политических тем и, вероятно, могли обсуждать и конфиденциальные вопросы. Мнение Волкова и в этих вопросах могло быть очень значимым, ибо многие современники считали его одним из умнейших людей России.

Выдающийся просветитель и знаменитый масон Николай Иванович Новиков считал его «мужем великого, обымчивого (то есть объемлющего) и проницательного разума, основательного и здравого рассуждения, и редких дарований, украшенных многим учением и прилежным чтением наилучших книг». Денис Иванович Фонвизин, автор бессмертного «Недоросля», называл Волкова «мужем глубокого разума, наполненного достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным». Третий современник – выдающийся поэт Гавриил Романович Державин величает Волкова «знаменитым по уму своему».

Как бы то ни было, но участие выдающегося актёра в ропшинской драме справедливо считается наименее выясненным моментом в биографии Волкова. И всё же даже то немногое, что нам стало известно сейчас, проливает новый свет на Фёдора Волкова, который был не только актёром и основателем русского профессионального театра, но и незаурядным политическим деятелем, истинную роль которого ещё предстоит выяснить историкам.

Собранные по крупицам сведения с большой достоверностью позволяют судить, что среди тех, кто находился с Петром Фёдоровичем за последним его столом, Фёдор Волков был режиссёром его кончины: Григорий Никитич Орлов, Теплов, Барятинский, Энгельгардт, Шванвич и, кажется, Потёмкин убивали больного, тщедушного арестанта, а Фёдор Волков, восседая за столом, был подобен некоему смертоносному демиургу, дирижировавшему этим секстетом убийц не марая рук, но мастерски руководя всем хорошо им продуманным действом, за что и предложила ему Екатерина и фельдмаршальскую должность кабинет-министра и высший орден империи.

Но в том-то и состояло величие ума Фёдора Волкова, что он отказался от всей этой мишуры, предпочтя остаться режиссёром театра и его первым актёром. Правда, Екатерина предоставила Волкову право входить к ней в апартаменты без доклада в любое время, подарила новый двухэтажный дом с удобной и богатой мебелью, картинами, гобеленами, фарфоровой и серебряной посудой, а также распорядилась выдавать из её личных сумм, хранившихся в Кабинете, любые деньги, а из дворцовой кухни – всё, что Волков пожелает.

Кроме того, он мог в любое время затребовать из царской конюшни экипажи для себя и своих друзей, но Волков вёл жизнь уединённую, наполненную чтением книг, раздумьями и упорным трудом в театре. И потому более четырёх кувертов довольно скромных яств он никогда с кухни не брал, а в поездках обходился пароконным экипажем.

И мало кто из современников знал что-либо о его личной жизни, а тем более о той роли, которую сыграл он в июле 1762 года.

Похороны и «чудесные спасения» Петра

Вместе с Манифестом от 7 июля, где сообщалось о причинах смерти Петра III, был разослан во все города и ещё один Манифест, названный «Обстоятельным», в котором перечислялись все злокозненные деяния усопшего монарха и дословно приводилось подписанное им отречение от престола.

7 июля был издан и ещё один Манифест – о предстоящей коронации. Обращала на себя внимание необычайная поспешность – церемония должна была состояться в Москве менее чем через два месяца, что не имело прецедента в российской истории. Красноречивым было и то, что главным распорядителем всех торжеств был назначен Григорий Орлов. Но ещё более скоропалительными оказались похороны Петра III.

Местом его погребения был избран не Петропавловский собор, а Александро-Невская лавра, что тоже добавило уверенности в насильственной смерти Петра III.

По предложению Никиты Ивановича Панина Сенат «рабски просил Екатерину не участвовать в похоронах», так как «сия процедура была бы для неё невыносима». Екатерина согласилась и в похоронах не участвовала.

Сохранилось не много свидетельств о похоронах Петра III. Одно из них оставил флигель-адъютант Петра III полковник Давид Рейнгольд Сиверс. Он был в Ораниенбауме, когда арестовывали Петра III, и сам был арестован Василием Ивановичем Суворовым. Благодаря заступничеству своего кузена графа Карла Сиверса перед Екатериной II он был освобождён и уехал в Петербург.

Там он услышал о кончине Петра III. Давид Рейнгольд Сиверс сообщал в оставленных им «Записках»: «Ночью с 7 на 8 июля тело его (Петра III) было перевезено из места его заточения в Александро-Невский монастырь и стояло до 10-го в гробу, обитом в красный атлас с немногими золотыми украшениями. Он лежал в своём любимом голштинском мундире, но без всяких орденов, без шпаги и без караула. Стражею при нём были – малого чина офицер и несколько человек солдат».

Бывший император был одет в светло-голубой с белыми отворотами мундир голштинских драгун. На руки покойного были надеты большие кожаные перчатки с крагами до локтей, какие носили шведские офицеры времён Карла XII.

Простые люди шли к гробу императора непрерывно, и были их многие тысячи. Они видели относительную бедность похоронного убранства, малочисленность караула, но более всего поражало их то, что в гробу лежал человек с чёрным лицом: от большой потери крови и удушения лицо покойного стало необычайно тёмным.

От этого в Петербурге тотчас же распространился слух, что Пётр Фёдорович спасся, а в гроб положили убитого вместо него царского арапа. Однако останавливаться было запрещено, и люди быстро проходили мимо покойного.

В среду 10 июля в Александро-Невский монастырь прибыло множество военных и статских генералов и огромная толпа простолюдинов. После краткой заупокойной литургии в Благовещенской церкви тело покойного было предано земле здесь же, в церкви, рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной.

Гроб опустили в могилу без орудийного салюта и без колокольного звона. Но не только это отличало его похороны от похорон других российских монархов: ему предстояло лежать в этой могиле только 33 года. А 18 декабря 1796 года по распоряжению сына его Павла Петра хоронили вторично вместе со скончавшейся накануне Екатериной II и рядом с нею. Однако об этом мы расскажем позже.

Сразу после смерти Петра начали распространяться слухи о чудесном спасении низложенного императора. В разных местах России один за другим стали появляться Лжепетры. В 1764 году возле Курска объявился первый из них, оказавшийся разорившимся купцом Антоном Асланбековым. Затем в Нижегородском уезде явился второй Лжепётр – беглый рекрут Иван Евдокимов, а вслед за ним, в 1765 году, под Воронежем, – однодворец Гаврила Кремнев. Он появлялся перед народом уже не в одиночку, а для вящей убедительности представлял народу и двух «генералов» – Петра Румянцева и Алексея Пушкина – на самом деле беглых крепостных. Кремнев приводил поверивших ему крестьян к присяге, обещая им освобождение от податей и прощение колодникам. И, наконец, на Северском Донце, в окрестностях Изюма объявился ещё один самозванец – Пётр Чернышов – беглый солдат, происходивший из однодворцев.

По-видимому, не случайно все эти «Пётры Фёдоровичи» происходили из наиболее угнетённых и обездоленных – крепостных крестьян, беглых рекрутов, солдат.

Такие же несчастные, как и те, кто выдавал себя за бывшего императора, с охотой поддавались на обман, не видя никакой иной возможности для улучшения собственной жизни и искренне надеясь на внезапно представившееся им чудо.

Такое доверие объяснялось ещё и тем, что кратковременное царствование Петра III, длившееся всего полгода, оставило его малоизвестным народу России. К тому же он мало ездил, его традиционным маршрутом была дорога Петербург – Москва. Вследствие этого авантюристы разного толка легко впадали в соблазн выдавать себя за чудесно спасшегося Петра III. И если это было справедливо по отношению к России, то тем более неизвестным оставался Пётр III за границей. И потому и там появились подымёнщики, как тогда называли самозванцев, выдававшие себя за Петра III.

В 1766 году, почти одновременно с отечественными «подымёнщиками», на Балканах, в Черногории, в деревне Майна объявился ещё один Пётр Фёдорович, на самом деле – Степан Малый, нанявшийся батраком к богатому крестьянину Вуку Марковичу. Он оказался искусным целителем, не бравшим плату до выздоровления больного. Вскоре о нём стали говорить, что Степан не кто иной, как российский император Пётр III.

Несколько черногорцев, побывавших в России и, по их словам, видевших Петра III, единогласно подтвердили, что Степан – истинный Пётр Фёдорович.

Популярность Степана Малого объяснялась традиционными симпатиями черногорцев к России, и в октябре 1767 года черногорские старшины признали его Петром III, а вслед за тем скупщина страны объявила «Петра III» своим правителем. Однако Венецианская республика и Оттоманская империя тут же потребовали выдачи самозванца и лишения его трона. Черногорцы категорически отказали им в этом, и «Пётр III» остался на престоле.

В 1773 году он был заколот кинжалом наёмного убийцы, подосланного турками. Однако со смертью Степана Малого легенда о чудесно спасшемся Петре III не умерла. Ещё до убийства черногорского самозванца в конце 1772 года новый Пётр Фёдорович объявился на Яике, в шестидесяти вёрстах от Яицкого городка, на Таловом умёте (умёт – одинокое жилище в степи, заимка, хутор, постоялый двор, станция на солевозных трактах в Поволжье и Прикаспийской низменности). Этим новым самозванцем оказался казак донской Зимовейской станицы Емельян Пугачёв.

Однако Пугачёв стоит особняком в ряду самозванцев, ибо размах его деятельности несравним с их масштабами, и к нему мы ещё вернёмся.

Что же касается зарубежья, то должен быть упомянут и венгерский крестьянин Подивин Сабо, поднявший восстание в Чехии в марте 1775 года, но тотчас же разгромленный войсками императора Иосифа II.

И наконец, целый клубок авантюристов, связывавших себя с Петром III, возник в 70-х годах XVIII века.

Некто Сенович, также черногорец, после смерти Степана Малого объявил себя Петром III, но был тут же разоблачён самими земляками и бежал в Польшу. Там он принял фамилию Варт, которую в России носила известная английская авантюристка, герцогиня Елизавета Кингстон, познакомившаяся с Сеновичем. Но тем альянс не ограничился: в 1774 году Кингстон познакомилась со знаменитой княжной Таракановой, выдававшей себя за дочь Елизаветы Петровны.

«Пять предметов» государыни

1сентября 1762 года Екатерина выехала в Москву на коронацию, а ещё через двенадцать дней, в пятницу, 13 сентября, совершился её торжественный въезд в Первопрестольную. Под звон колоколов и грохот пушек Екатерина двигалась по Тверской, убранной гирляндами цветов, украшенной вывешенными коврами, гобеленами и густой зеленью ельника.

Она ехала в открытой коляске, окружённая эскортом конногвардейцев, вдоль стоящих шпалерами десяти полков, одетых в парадные мундиры и сверкающие каски.

22 сентября в 10 часов утра началась церемония коронации, завершившаяся тем, что Екатерина из Успенского собора прошла в соборы Архангельский и Благовещенский, где прикладывалась к святым мощам и самым почитаемым иконам. Во время её шествия по территории Кремля полки «отдавали честь с музыкою, барабанным боем и уклонением до земли знамён, народ кричал «ура», а шум и восклицания радостные, звон, пальба и салютация кажется воздухом подвигли, к тому ж по всему пути метаны были в народ золотые и серебряные монеты».

Коронационные торжества продолжались семь дней. В первый день в Кремле три часа били фонтаны белого и красного вина, всех, свободно входивших в Кремль, бесплатно угощали жареным мясом и продолжали бросать им монеты. То же самое происходило и на седьмой день торжеств. Затем официальное празднество сменилось «празднеством партикулярным» в домах московской знати.

Хлебосольная и щедрая аристократия Москвы на сей раз превзошла самое себя – балы, парадные обеды, маскарады, фейерверки и прочие увеселения длились с октября 1762 года до июня 1763-го.

Главным распорядителем коронационных торжеств был действительный камергер генерал-майор и кавалер ордена Александра Невского Григорий Григорьевич Орлов.

В эти же дни все пять братьев Орловых были возведены в графское достоинство, а Григорий кроме того был пожалован и званием генерал-адъютанта. На графском гербе Орловых был начертан девиз: «Храбростью и постоянством».

Екатерина начала царствование милостью к недругам и наградами друзьям. Она сразу же встала над дворцовыми партиями и распрями, и подобно тому, как была безусловным лидером в удачно проведённом заговоре, столь же уверенно и твёрдо повела за собою государство.

Восемнадцать лет, проведённые ею в России, не прошли даром: она хорошо знала страну, её историю, её народ, понимала, с кем и с чем имеет дело, и не строила наивных и беспочвенных иллюзий относительно положения дел. С первых же дней царствования Екатерина проявила великолепные деловые качества: необычайную работоспособность – до двенадцати часов в сутки, а при необходимости и более, умение подбирать себе знающих и надёжных помощников, способность быстро и основательно вникать в суть самых разных сложных проблем.

Во внутренней политике она сделала главным принципом рост силы государства, поставив на первое место интересы России. В одном из первых заседаний Сената она узнала о недостаточности денег в казне и отдала собственные средства, заявив, что «принадлежа сама государству, она считает и всё принадлежащее ей собственностью государства, и на будущее время не будет никакого различия между интересом государственным и её собственным». Яри этом она исходила из принципа превосходства интереса государства над интересом отдельной личности, утверждая: «Где общество выигрывает, тут на партикулярный ущерб не смотрят».

Позднее Екатерина сформулировала и иные важнейшие принципы своей политики, названные ею «Пятью предметами» : «Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо, или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия этого. Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание? – полезно ли?» – писала императрица. И, перечисляя «Пять предметов», указывала:

«1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

   2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.

   3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

   4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

   5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям. Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом (так Екатерина вслед за французскими энциклопедистами называла Бога), перед собой, перед обществом, и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни».

Исходя из «предмета пятого», Екатерина видела смысл внешней политики в соблюдении собственных интересов России. Ни от кого не зависимая Россия, преследовавшая только свои «резоны и выгоды, свой авантаж и профит», как тогда говорили, приобрела гораздо большее значение в мировой политике и вскоре добилась наивысших успехов.

Однако достичь этого Екатерине удалось не сразу и не без борьбы с извечной рутиной, политическими противниками и подстерегавшими на каждом шагу опасностями переворотов и заговоров.

Об административной канцелярской рутине весьма красноречиво говорит хотя бы такой факт. На одном из первых заседаний Сената Екатерина спросила, есть ли в Сенате реестр городов? Его не оказалось, хотя Сенат назначал в города воевод. Не было даже карты России. Тогда Екатерина послала сенатского служителя в Академию наук, дав ему пять рублей, велела купить географический атлас Кириллова, изданный ещё за тридцать лет до того, и подарила его Сенату.

В одном из писем этого времени к Понятовскому Екатерина признавалась: «Моё положение таково, что я должна принимать во внимание многие обстоятельства; последний солдат гвардии считает себя виновником моего воцарения, и при всём том заметно общее брожение».

В первые же месяцы нового царствования в среде гвардейских офицеров возник заговор в пользу шлиссельбургского узника Ивана Антоновича. Трое братьев Гурьевых – Пётр, Иван и Семён – и Пётр Хрущев намеревались освободить Ивана Антоновича и посадить его на российский трон. Заговор был раскрыт, и все они были сосланы в Якутск и на Камчатку.

Вслед за тем обнаружился заговор против Григория Орлова. Объектами недовольства, нападок и даже готовящихся покушений были две «государственных персоны» – правящая императрица и её фаворит. Общая опасность ещё более сблизила их, и у любовников возникла даже мысль обвенчаться, тем более что ещё до убийства Петра III Екатерина допускала возможность брака с Орловым.

Для того чтобы грядущее бракосочетание не казалось чем-то необычным, было решено обнародовать документы о венчании Елизаветы Петровны и Разумовского. Однако когда посланцы императрицы приехали к Алексею Григорьевичу и попросили показать им соответствующий документ, Разумовский, человек умный и осторожный, открыл ларец с документами и на глазах у нежданных гостей бросил какие-то бумаги в огонь камина. Он не желал изменений в собственном положении, несмотря на то что если бы его официально объявили законным супругом Елизаветы Петровны, то Разумовский был бы уравнен в правах с членами императорской фамилии и получил титул «Императорского Высочества».

Тогда в игру включился поверенный в сердечных делах Екатерины, бывший канцлер, граф Алексей Петрович Бестужев, первым из сановников удостоенный Екатериной II звания фельдмаршала. Во время коронационных торжеств в Москве он составил челобитную на имя императрицы, «в которой её всеподданнейше, всепочтительнейше и всенижайше просили избрать себе супруга ввиду слабого здоровья великого князя», то есть цесаревича Павла Петровича.

Несколько вельмож поставили свои подписи под этой челобитной, но когда дело дошло до Михаила Илларионовича Воронцова, он не только не подписал её, но тотчас же поехал к императрице и обо всём рассказал ей, заявив, что «народ не пожелает видеть Орлова её супругом».

Екатерина, как утверждает Дашкова, вняла голосу «народа», представителем которого считал себя её дядя – канцлер и граф, и сказала Воронцову, что челобитная была плодом самодеятельности Бестужева и что она не имеет к его инициативе никакого отношения и вовсе не собирается брать в мужья Григория Орлова.

Меж тем Григорий Орлов был пожалован германским императором Францем I Габсбургом титулом князя Священной Римской империи. Это вызвало новые опасения, что фаворит может оказаться на троне.

Описанные выше события происходили в Москве, где после коронационных торжеств всё ещё оставался двор и празднества не затихали, а сменяли друг друга бесконечной чередой.

Апофеозом невиданных дотоле сценических действ был грандиозный уличный маскарад, проведённый Волковым по сценарию Хераскова и Сумарокова. Четыре тысячи человек приняли участие в этом действе, названном авторами «Торжествующая Минерва». Свидетель его, выдающийся русский агроном Андрей Тимофеевич Болотов, писал: «Маскарад сей имел целию своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков, а особливо мздоимных судей, игроков, мотов, пьяниц и распутных и торжество над ними наук и добродетели: почему и назван был «Торжествующею Минервою». И процессия была превеликая и предлинная: везены были многие и разного рода колесницы и повозки, отчасти на огромных санях, отчасти на колёсах, с сидящими на них многими и разным образом одетыми и что-нибудь представляющими людьми, и поющими приличные и для каждого предмета сочинённые сатирические песни. Перед каждою такою раскрашенною, распещренною и раззолоченною повозкою, везомою множеством лошадей, шли особые хоры, – где разного рода музыкантов, где разнообразно наряженных людей, поющих громогласно другие весёлые и забавные особого рода стихотворения, а инде шли огромные исполины, а инде – удивительные карлы.

И всё сие распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато, и все песни и стихотворения были петы такими приятными голосами, что не иначе, как с крайним удовольствием на всё это смотреть было можно».

Режиссёр и организатор этого действа – Фёдор Волков, разъезжая верхом, во время маскарада простудился и 4 апреля 1763 года скончался.

Основателя национального русского театра похоронили в мужском Спас-Андрониковом монастыре, в котором за три века перед тем нашёл приют и последнее упокоение и основатель русской живописи Андрей Рублёв. И когда гроб с телом Волкова опускали в могилу, почти никто не знал, что хоронят не только великого актёра, сыгравшего десятки ролей на подмостках сцены, но и великого заговорщика, чья роль, тайно сыгранная им в истории России, надолго окажется скрытой и от современников, и от потомков.

Не успели похоронить «глубинного» заговорщика Фёдора Волкова, чуть более полугода назад «замышлявшего» против Петра Фёдоровича, как тут же объявились новые «заводчики» нового комплота, на сей раз нацеленного против Григория Орлова. Теперь главой недовольных им стал камер-юнкер и секунд-ротмистр конной гвардии Фёдор Хитрово, которого Дашкова называла «одним из самых бескорыстных заговорщиков». Хитрово по неосторожности поделился своими соображениями о замышляемом заговоре с собственным двоюродным братом Ржевским, рассказав, что им привлечены ещё двое офицеров – Михаил Ласунский и Александр Рославлев, оба совсем недавно возведшие Екатерину на престол. Он рассказал Ржевскому, что все они будут умолять государыню отказаться от брака с Орловым, а если она не согласится, то они убьют всех братьев Орловых.

Перепуганный Ржевский передал всё Алексею Орлову, и Хитрово арестовали.

24 мая 1763 года Екатерина, находившаяся на богомолье в Ростове Великом, направила Василию Ивановичу Суворову секретнейшее письмо о производстве негласного следствия о поступках секунд-ротмистра и камер-юнкера Фёдора Хитрово, рекомендуя ему «поступать весьма осторожно, не тревожа ни город, и сколь можно никого; однако ж таким образом, чтоб досконально узнать самую истину, и весьма различайте слова с предприятием... Впрочем по полкам имейте уши и глаза».

Следствием было установлено, что Хитрово с небольшим числом сообщников видел главного виновника всего происходящего в Алексее Орлове, ибо «Григорий глуп, а больше всё делает Алексей, и он великой плут и всему оному делу причиною». Было установлено, что на жизнь Екатерины заговорщики посягать не намеревались, а ограничивались лишь устранением братьев Орловых.

Исходя из всего этого, Екатерина сочла достаточным, чтобы главный заговорщик Фёдор Хитрово был сослан в своё имение, в село Троицкое Орловского уезда, где он и умер 23 июня 1774 года, а его единомышленники Михаил Ласунский и Александр Рославлев были уволены с военной и дворцовой службы с чином генерал-поручика.

И всё же Екатерина решилась передать вопрос о своём замужестве на усмотрение Сената. И тогда встал сенатор граф Никита Иванович Панин, воспитатель цесаревича Павла Петровича, и сказал:

– Императрица может делать всё, что ей угодно, но госпожа Орлова не будет нашей императрицей.

Панина тотчас же поддержал граф Кирилл Разумовский.

Существовало мнение, что всё произошедшее в Сенате было подстроено самой Екатериной и Панин произнёс то, что было угодно императрице.

Забегая вперёд скажем, что заговоры, направленные против Орлова и против Екатерины, возникали несколько раз. То это оказывались доброхоты Ивана Антоновича, то Павла.

Был, к примеру, заговор подпоручика Смоленского пехотного полка Мировича, провалившийся летом 1764 года.

Василий Яковлевич Мирович – украинский дворянин, родители которого потеряли свои поместья из-за приверженности Мазепе, долго обивал пороги своих знатных петербургских земляков, умоляя помочь ему вернуть конфискованное добро. Однажды попал он на приём к гетману Кириллу Разумовскому. Как показывал потом на допросе Мирович, гетман сказал ему: «Ты, молодой человек, сам себе прокладывай дорогу. Старайся подражать другим, старайся схватить фортуну за чуб, и будешь таким же паном, как другие».

Отчаявшись добиться желаемого законным путём, Мирович стал подумывать о иных способах поправить дела: то он мечтал о выгодной женитьбе, то пытался выиграть состояние в карты, но фортуна ловко увёртывалась от неудачливого бедного подпоручика.

Осенью 1763 года Мирович случайно узнал, что в Шлиссельбурге томится несчастный экс-император Иван Антонович. Этого было довольно, чтобы толкнуть его мысли в новом направлении. Всю зиму он обдумывал, каким образом можно было бы осуществить эту «затейку», и решил, что, как только наступит его очередь нести караульную службу в Шлиссельбургской крепости – а Смоленский полк по частям выполнял и такую задачу, – он и осуществит немедленно свой замысел.

Мирович не знал, что, даже если бы его замысел вполне удался, на престол возводить было бы некого: Иван Антонович от строгого многолетнего заключения в одиночных казематах превратился в полусумасшедшего человека, плохо и невнятно говорившего и не знавшего большинства реалий обыкновенной жизни.

В начале июля 1764 года Мировичу была поручена команда из сорока пяти солдат и унтер-офицеров, которой надлежало некоторое время нести караульную службу в Шлиссельбурге. В крепости постоянно находилось три десятка солдат при коменданте Бередникове и двух офицерах – Власьеве и Чекине. Мирович лишь в самые последние дни перед осуществлением задуманного им дела стал склонять солдат и капралов отряда на свою сторону, зачитывая им подложный Манифест и суля богатства и почести наподобие тех, какие получили лейб-кампанцы Елизаветы Петровны. Кроме того, он предложил принять участие в заговоре и капитану Власьеву, не зная, что именно Власьев согласно секретной инструкции должен был при попытке освобождения Ивана Антоновича убить царственного арестанта.

Власьев для вида согласился и тут же сообщил о сделанном ему предложении Никите Ивановичу Панину. Мирович не знал и этого, но, почувствовав опасность, решился на немедленные действия. Ночью он собрал свою команду и отдал приказ ворваться в каземат к Ивану Антоновичу.

Солдаты повиновались. Они арестовали коменданта и двинулись к каземату. Однако Власьев и Чекин, услышав выстрелы, немедленно исполнили инструкцию, и, когда Мирович проник в каземат, Иван Антонович был уже мёртв. О подробностях того, каким образом был он убит, свидетельств не сохранилось.

Мировича арестовали, долго допрашивали – сначала в Шлиссельбурге, потом в Петропавловской крепости – причём следствием и допросами руководил Григорий Орлов, проявивший и здесь известную снисходительность и не позволивший применить пытку. Всё же Мирович был приговорён к смерти и казнён 15 сентября 1764 года.