Текст книги "Плач кукушонка"

Автор книги: Вольдемар Грилелави

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Этой весной огород капала и сажала она одна. Дедушка руководил с крылечка. По всему участку необходимо прокапывать систему каналов, которые должны были простым открыванием шлюзов в начале огорода омыть и пропитать влагой все грядки, полить деревья и кустарники, не пропустив ни одной грядки, иначе урожая не получить. Математика не сложная, и, учитывая прошлогодний опыт и редкие, но правильные подсказки деда, Света правильно и без ошибок построила лабиринты канальчиков, что для полива огорода ей хватало около часа для открытия шлюзов и столько же, чтобы засыпать их землей.

Первые всходы радовали и внушали надежду. Радовал и дедушка своим оптимизмом, веселостью. Он с удовольствием много болтал, шутил, пытался даже принимать участие в ведении хозяйства. И Светлане казалось, что жизнь налаживается и теперь все будет хорошо.

А к следующей весне дедушка даже взял лопату, и огородом они занимались вдвоем. И 25 апреля в день семилетия впервые после смерти бабушки они весело отметили день рождения Светы. Дедушка к такому празднику к чаю купил печенье. Более вкусного и веселого вечера у них за последние два года не было. Они много болтали, пели, а дедушка любил и умел красиво петь, знал сам и научил внучку многим песням и не только русским народным, но и современным. А под конец праздника неожиданно расплакался, чем перепугал внучку.

– Виноваты мы перед тобой, милая Светочка, – сквозь слезы дрожащим рыдающим голосом винился он перед внучкой. – Что родили такого урода, как твой родитель. Даже отцом назвать страшно. Виноваты, что уговорили их, тебя родить.

– Что ты, дедулька, не надо так говорить. Смотри, как хорошо мы с тобой зажили. Ведь теперь у нас все-все будет просто замечательно. Ты как будто прощаешься со мной, мне очень страшно от твоих слов. Ты больше так не говори, не надо.

– Нет, ты выслушай до конца меня. Кто же знал, что мы с бабушкой такие молодые, здоровые не сумеем довести тебя до ума. Так хотелось увидеть тебя взрослой, счастливой. Правнуков понянчить. Ведь бы успели. Это, кажется, что не скоро, а годы мелькают незаметно. Вот и в школу ты должна пойти. А форму купить я не смог. И в первый класс отвести не успею. К бабушке я хочу. Очень сильно хочу и чувствую, что пора. Подло так покидать тебя, оставлять в неизвестности. Но только сейчас я понял, какую еще одну ошибку совершил. И исправить не успею. Хотел как лучше, а только сейчас понял, какую ловушку выкопал для тебя. Своими руками для самой любимой девочки. Дом я на тебя переписал. Смерти они твоей теперь желать будут. Ведь по-другому не сумеют продать его. Не нужен им дом, деньги нужны, чтобы упиться всласть. И нет других мыслей в их пустых и жестоких сердцах. И я им только подыграл. Прости меня, моя внученька миленькая. Ты уж постарайся выжить.

Света вдруг отпрянула от деда и твердым спокойным голосом заявила:

– Деда, я с тобой хочу, я тоже соскучилась по бабушке и хочу видеть ее. Мне без вас обоих здесь делать нечего.

– Ты что, ты…это, ты не смей так говорить. Я тебя умоляю, очень прошу, проживи за нас с бабушкой. Ведь ты такая на неё похожая и такая же будешь замечательной. Доживи за неё и за меня, что мы не успели. И никогда об этом не думай. Смерть сама, когда понадобится, найдет тебя. Плохо, трудно будет, но ты все равно все переживешь, обещай мне. А повезет, и хорошего парня встретишь, детей нарожаешь. И нам там с бабушкой радостно будет за тебя. Будешь приходить к нам на могилку, рассказывать новости.

– Дедулька, миленький, ну зачем ты мне делаешь больно, ведь так все весело было, надежно, спокойно, а ты прощание устроил. Та ведь еще долго жить будешь?

– Нет, родная, я больше не буду жить. И мне хочется так много всего сказать тебе. Боюсь не успеть. Не надо обманывать, вселять веру. Потом не так больно будет.

Они обнялись и полночи проболтали, незаметно уходя, она в сон, а он в тот мир, где ждала его самая красивая и любимая жена. И, когда Света утром поняла, что дедушка больше не проснется, она уже не плакала, так как готова была встретить дедушкину смерть, совершенно не представляя, что ждет ее в будущем, что судьба уготовила еще, чтобы посмеяться над растерзанной детской душой. Неужели к этой боли можно еще добавить какую-нибудь капельку пакости. Как дальше жить, если ушли самые любимые и близкие, если больше никто не будет любить, жалеть, заботиться. И какой смысл в дальнейшем существовании, если это существование стало просто невозможным. Ни физически, ни душевно.

– Это твои родители папа и мама, – сказала на третий день после похорон соседка тетя Женя. – Теперь ты будешь жить с ними.

Света пустым взглядом провела по высокому крупному мужчине, которого теперь надо называть папой, и такой же крупной с распущенными волосами и синеватым лицом женщине, ставшей с этой минуты мамой. Папа и мама. Она за свою жизнь никого так не называла. С рождения бабушка и дедушка внушали ей, что они не родители, что папа и мама где-то есть, но далеко и недоступно. Может быть, когда-нибудь они и объявятся. И, чтобы внезапность не шокировала ребенка, они заранее готовили ее к этой встрече, сами мало веря в неё. Но пакостей от своего сына ожидать вполне реально. Ума на всякую гадость у него хватало.

Когда все лишние покинули дом, Света подошла к женщине и, с трудом пересиливая себя, назвала женщину мамой. Все эти дни она не могла смотреть на пищу, но организм стал уже требовать, а просторы дома оккупировали эти.

– Мама, я кушать хочу.

Женщина презрительно рассмотрела это мелкое и лишнее в доме существо. Затем наотмашь схватила ребенка за шею и со всей силой бросила в стенку. Света плашмя приложилась о стену правой щекой, что искры посыпались из глаз, белый свет померк. Хотелось кричать от боли и страха, но рот переполнила хлынувшая кровь, и она сползла на пол. Но сознание не потеряла. С трудом пересиливая сумасшедшую боль, приподнялась на корточки и хотела прошмыгнуть в приоткрывшуюся дверь, но уткнулась головой в живот мужчины, которого тетя Женя назвала папой. И от сильного удара уже папы улетела на веранду под стол, где стояло ведро с мусором.

– Там тебе и место, – крикнула вслед женщина, добавляя к словам поток мата. – Кушать она, видите ли, хочет. Кровью нажрешься. К деду с бабкой жрать иди. А мы тебя кормить не напрашивались. Вот гады, сами сдохли, а нам докармливать их выблюдка.

5

– Ну что, показывай свои способности, – командир эскадрильи майор Черский уселся в командирское кресло и убрал руки, ноги с рычагов управления, предоставив полную свободу Владу.

Со дня офицерских сборов, где Влад осваивал вертолет Ми-4, прошло более двух лет, но в молодой голове все было свежо и знакомо, словно только вчера он управлял этой машиной. Немного иная радиосвязь, но Влад поставил перед собой задачу не на трехлетие, а на пожизненное служение любимому делу. И не только любимому, но и легкоусвояемому. Техника легко подчинялась любому желанию и стремлению летчика. Он еще в авиацентре поначалу с трудом, но надежно усваивал науку авиавождения, утвердив в себе жесткое правило, что основные понятия и законы лучше один раз вызубрить, чем потом спотыкаться без конца на ровном месте, краснея и мекая бякая перед преподавателями и инструкторами. Тем более, что наука не хитрая, требующая только прилежания и старания. Правило капитана Алексеева: "три минуты позора и трояк в кармане", он не очень уважал. Иногда этот трояк большой шишкой заканчивался.

– Разрешите запуск двигателя? – запросил у руководителя полетов Влад и, получив добро, заученными движениями тумблеров и рычагов, запустил двигатель, раскрутил трансмиссию, а дальше все пошло, как по маслу.

Сбитый с толку комэска понапрасну старался усложнить полет, внести сумятицу и панику, выключая то основные приборы, то вводил аварийную ситуацию, но никак не мог сбить с ритма Влада. Тот умело пилотировал, как в условиях нулевой видимости, так и в аварийных ситуациях, что Черский плюнул на эксперименты, дав команду:

– Делай, что хочешь, – и прикрыл глаза, сладко отдавшись дреме. Разбудил его только толчок о землю.

– Слушай, Гримов, – уже на земле после окончания полетов и разбора ошибок пытал Влада командир Черский. – Ну, вот с Сафиным все ясно. Нормальный летчик. Через пень колоду с легким матом и нервотрепкой, избежав пару опасных ситуаций, отлетали, сели и есть о чем поговорить. Ну, о чем, изволь объяснить, с тобой говорить, какие нюансы обмозговать? Ты бы мозги не пудрил, когда последний раз летал?

– На четверке чуть больше двух лет.

– А не на четверке?

– На Ми-1 почти три. Я после первых сборов спортсменом летал. Второй разряд дали.

– Ну, вот в жизнь не поверю, – и уже обращаясь к замполиту. – Я после отпуска проверяю летчиков, чтобы вернуть им навыки пилотирования, и то чувствую какую-то легкую неуверенность, скованность. Так это же после двухмесячного перерыва. А этот пацан через два года отрабатывает лучше первоклассного летчика с многотысячным налетом и распинается, что два года назад получил тридцать часов учебных полетов. Признавайся, мы простим тебе легкий обман, где-то ты получил дополнительную тренировку перед самым призывом.

– Только полеты во сне, товарищ майор, – гордый похвалой расплылся улыбкой на всю физиономию Влад.

– Ну ладно, пытать не будем. Пойдешь в экипаж Тимошенко. Он любит чистое пилотирование. А вот, кстати, и он. Анатолий Иванович! – майор позвал высокого и очень худого капитана, бурно решающего какой-то вопрос с писклявым капитаном Алексеевым, или, как за его женский голос прозвали офицеры, "капитана Алексеева".

– Слушаю, товарищ майор.

– Вот тебе правый летчик вместо Алексеева, готовь его к командировке. Панова менять пойдешь с ним.

– А техник? Гайдук остается?

– Нет, Шарипова возьмешь.

– Товарищ майор! – возмутился Тимошенко. – Что же вы мне экипаж полностью махом поменяли! Сразу оба новичка.

– Ну, Шарипов не новичок, – возразил замполит. – Он уже четыре месяца, как из училища, в командировке побывал. Так что претензии не обоснованы. Готовьте. До командировки еще почти месяц. А потом, Анатолий Иванович, кому же, как не вам опытному асу молодежь натаскивать.

– Разберемся, – уже довольный высокой оценкой своего мастерства, согласился капитан.

Эскадрилья обслуживала три пограничных отряда. Один местный полетами с базового аэродрома и два отряда методом постоянного дежурства экипажей на площадках отдельных отрядов. Схема дежурств: сорок дней в командировке, столько же на базе. Режим нарушали редко, только по очень экстремальным причинам. Оба отдаленных отряда располагались где-то в 600 км от базы эскадрильи. А это более трех часов лету на вертолете Ми-4.

Привычные к такому ритму жизни, как сами летчики, так и их семьи за многие годы уже спокойно воспринимали сорокадневные разлуки. Даже внутренне немного ожидали их. А Влад вдруг испугался. В офицерском городке кроме сорока семей проживали еще и около пятнадцати холостяков. И все молодые, красивые, горячие. И оставлять на такой опасный срок плохо управляемую жену представляло определенный риск. Тут рога могут вырасти даже при недостатке кальция. Единственный исход может порадовать, это шанс увода супруги насовсем, без возврата и требований обмена товара.

К Владу подошел лейтенант и, протянув руку, представился:

– Женя. Я так понял, вместе работать будем. Вообще-то по паспорту я Реджепбай, но можно и не ломать язык. Меня все Женей зовут, даже жена.

– А дети?

– Думаю, папой звать будут. А пока их еще нет. Вот у Тимохи два пацана. А ты женат, я правильно понял?

– Правильно, да все неправильно. Угораздило перед самой армией. Сам себе до сих пор объяснить не могу, что так закрутило, засосало. Как в водоворот. Барахтался, дергался и лег на дно. Совсем ведь не планировал. Можно было бы и погулять.

– Зря так говоришь, Влад. Жена – хорошо. Улетим в командировку, думать будешь о ней. А вернешься, встречать будет. Я женой доволен. Два месяца, как поженились, а уже четыре месяца беременная. Пару таких командировок, и с пацаном встречать будет.

– Летчиком вырастит, истребителем.

– Почему истребителем, вертолет тоже хорошо.

– У них год за два, как у тебя: за два месяца четыре беременных.

– Не, мы заявление четыре месяца назад подавали. А у тебя есть планы на детей?

– Есть. И очень большие. Совсем без детей немного пожить. И она не хочет. Ей только восемнадцать исполнилось, рано рожать.

– Ай, только восемнадцать? Мы думаем, к восемнадцати третьего рожать.

Влад подавился дымом сигареты и раскашлялся до слез.

– Ты с какого класса девчонку сорвал?

– Ай, восемь закончила и хватит. Зачем женщина сильно умный? Говорить много будет, от их говорильни голова сильно болит. Моя больше молчит, казан плова готовит, шурпу. Зачем языком без дела болтать?

– Как я с тобой солидарен. Если только встречу глухонемую, свою брошу, женюсь на ней.

– Не хорошо бросать жену. Жену любить надо, немного побить надо, а бросать не надо, только хуже найдешь.

– Нет, – возразил Влад. – Хуже не бывают. Женя, а какое у тебя образование?

– Сначала 10 классов. Потом училище авиационно-техническое. Немного буду ждать и в академию попрошусь. А что?

– Да говоришь много, как моя жена.

Они оба весело расхохотались.

Служба в армии офицером, да еще летчиком немного премудростей несет в себе. Список обязанностей общих и ежедневных очень длинный, но краткий в выполнении. Читать на бумаге больше времени потратишь, чем на само выполнение. Как сказал капитан Тимошенко, который взялся за теоретическую подготовку к командировке, главное заложить прочный фундамент, и тогда здание твоих функциональных обязанностей не пошатнуть ни какими проверяющими и инспектирующими.

Должность Влада звучала, как старший летчик-штурман боевого вертолета, а фактически все обязанности концентрировались во втором слове, что не представляло сложностей и требовало в основном грамотную подготовку карт района полетов. Что и было выполнено под руководством капитана Алексеева за два, очень трудовых, по-настоящему рабочих, дня. И последнее: изучение инструкций экипажа, штурмана и просто офицера при наличии хорошей памяти у Влада вообще времени не заняло. Тем более, их все равно ежедневно напоминают на разборках, летучках, подведении итогов.

Так что основная персональная подготовка к командировке закончилась к концу недели, и Влад влился в повседневный служебный ритм эскадрильи. Ежедневные игры в волейбол, купания в бассейне, расположенного на территории погранотряда.

Все объекты эскадрильи располагались компактно мобильно. Жилой городок, состоящий из шести восьми квартирных домиков, огороженный высоким сплошным забором. Сразу за забором в одном длинном кирпичном одноэтажном здании в такой же последовательности: столовая, штаб, классы, в центре дежурная комната и следом казарма, ленинская комната, клуб, санчасть с магазинчиком.

И как только после развода техсостав уходил на аэродром и в свои рабочие мастерские, расположенные рядом за КПП буквально в нескольких шагах от штаба, летный состав занимался самостоятельными подготовками своего политического и технического уровня, не забывая о физподготовке. Кормили исправно три раза в день. Очень хорошо и много кормили. Рядом с клубом располагалась санчасть, хозяин которой от скуки ежедневно интересовался здоровьем у здоровых летчиков, уговаривая не скрывать от него никаких недугов, чтобы подавлять любую хворобу в ее зачатии.

Если бы не мамаши с маленькими детьми и их проблемами, дисквалификация врача, лейтенанта медицинской службы, так же призванного на три года из запаса, была бы обеспечена. Сергей, как звали доктора, на гражданке работал в детской поликлинике педиатром, так что ему еще кое в чем повезло. Обращений по детским вопросам один-два в день было.

Подготовка к командировке стопроцентно завершена. Присмотреть за Татьяной Сафин, к которому приехала жена с двумя детьми, обещал. Стрельбы из пистолета и бортового пулемета сдал на оценку хорошо с плюсом. Мал-мал, до отлично не добрал. Одним словом, к выполнению задач по защите границы готов.

6

Боль. Она была везде и всюду. Казалось, что расселилась по всему организму и изводила, издевалась, мучила. Болело все, даже мысли.

Когда Света улетела под стол на веранде, то ей показалось, что это и есть долгожданная смерть, явившаяся за ней, что бы отвести к любимым бабушке и дедушке.

– Добавь ей, чтобы не вякала, – крикнула женщина мужчине, довольная своей выходкой. Но мужчина повел себя немного для нее неожиданно. Он со всего маху ударил женщину в лицо.

– Ты что, сума сошел! – завизжала женщина, очутившись вмиг с окровавленным лицом на полу возле окна. – Ты мне челюсть сломал, скотина.

– Если у самой мозгов нет, так у меня в долг попроси, дура безмозглая. Теперь заткнись и слушай сюда. Старый пидор хату записал на эту ссыкуху. Ходил сейчас, все узнал. И теперь продать ни хрена не выйдет. Облом. Пока эта не сдохнет. А сдохнуть она должна сама без твоей помощи. А ты ей чего всю вывеску раскрасила? В тюрьму хочешь? Так сразу все загребут, ничего нам не достанется. И эта хибара, и твоя конура.

– Так я теперь молиться на нее должна и за свои кровные кормить? А харя у нее не треснет? Мне больше делать нечего.

– Никто тебя любить и кормить не просит. Но для всех соседей ты станешь хотя бы просто родительницей. И плохого отношения никто не должен видеть, иначе вместе с ней и хату отберут. Никак не относись, но калечить без надобности только такая дура, как ты способна. Усекла?

– Все поняла. И морду расквасил, и дурой назвал. Вся харя теперь болит, жрать не смогу. А без рук нельзя было объяснить?

Все это Света слышала, лежа под столом на веранде, и поняла, что этот дом потеряла навсегда. С трудом выползла во двор. И, превозмогая боль и отдыхая на каждой лесенке, она взобралась на чердак, в свой "секретик". Где еще при жизни дедушки и бабушки устроила себе конурку. С непривычки, если посторонний даже и заберется на чердак, не сможет найти убежище, тщательно замаскированное среди стропил и подпорок между двумя дымоходами. Когда в доме топилась одна из печей, то от тепла дымохода здесь даже зимой в редкие морозы было тепло. Темно, но уютно. А если в одном месте слегка раздвинуть доски, то сквозь пробивающийся луч и читать можно.

Во сне боль временно ушла, позволив немного отдохнуть, но с пробуждением вернулась многократно усилившаяся. Казалось, что даже кончики волос болели от легкого шевеления. К боли присоединился голод, напоминая, что организм и так уже не первый день не получал никакой энергии. В чердачное окошко заглядывали звезды, и Света решила, что родители вероятно уже уснули, так как, когда уползала с веранды, слышала звон бутылок и стаканов. Сейчас стоило рискнуть и попытаться найти в доме что-нибудь съестное. Бидончик с теплой водой всегда стоял в ее конурке, и Света сквозь боль и слезы сделала пару глотков. Невкусная влага только усилила голод и придала решимости. Света пошла в разведку. Спускаться вниз по лестнице оказалось намного легче, чем взбираться наверх. Горело только кухонное окно, но там никого не просматривалось. Скорее всего, забыли выключить свет.

Дом сотрясал сильный двойной храп с сопением и покрикиванием. Поэтому Света без особой опаски вошла на кухню. На столе стояли две пустые бутылки и одна недопитая на одну треть, валялись кусочки хлеба, объедки вяленой рыбы. Все это она сложила в матерчатую сумку, висевшую над кухонным столом, вылила остатки вина в раковину, положила в сумку свою тарелку, ложку, кружку, ножик. Нашла несколько неполных пакетов с крупами, и вновь забралась с этим имуществом в свой тайный секретик. Обед состоял из нескольких кусочков хлеба, замоченных в кружке, так как жевать она не смогла. На десерт положила в рот рыбью голову.

Ну что ж, дедушка просил выжить. И она попробует. Ей противостоит сильный соперник, но пока никто не знает про этот секретик. Старая прогнившая лестница не позволит вдруг проникнуть на чердак, так как она опасно трещала под ее легким тельцем и уж вряд ли выдержит одного из родителей. Они не захотели стать папой и мамой, и с этого момента она в своих мыслях обозначит их просто местоимениями, как он и она с маленькой буквы. Они хотят ее смерти естественной, самостоятельной, но Света это им не подарит. Светлана объявляет им скрытую войну и переходит на ночной образ жизни. Тем более к вечеру они уже не в состоянии передвигаться, что позволит выполнять ночные рейды в дом. Хотя кроме мелких крох из еды не доставалось, но и этого вполне хватало для поддержания энергии в организме.

Через несколько дней боль утихла, только щека как-то затвердела и мешала жевать, но и к этому Света скоро привыкла. Вылазки пополняли запас пустых бутылок, на случай, если не достанется еды и придется сдавать их и покупать хлеб. Она потихоньку перетащила бабушкины наряды, бельё, рукодельницу, книги и целыми днями сидела на чердаке и читала, кроила из тряпок простенькие одежки. Решала задачки из дедушкиных учебников и тетрадей.

Они ведь с дедушкой все необходимое закупили для школы. Только вот теперь не знает, сумеет ли как-нибудь пойти со всеми вместе в сентябре в первый класс. Но впереди еще целое лето. Она надеялась, что за это время что-нибудь хорошее случится. Только что, она еще не успела придумать. Ведь ни дедушка, ни бабушка не оживут, а эти никогда не станут своими. Это враги. Враги смертельные.

Случилось, но не хорошее. Света выбрала момент, когда родители ушли из дома, и, как поняла, надолго, наверное, на работу, взяла несколько бутылок и пошла в знакомый магазин. Он располагался не очень далеко, но пройти пришлось через дворик детского садика, небольшую площадку, и ее поражали взгляды случайных прохожих, которые как бы отшатывались от неё, как отчего-то опасного и неприятного. А когда один мальчишка крикнул:

– Уродина, страшилка! – и бросил в неё комок земли, Света прибавила шаги и чуть ли не бегом влетела в магазин.

Две продавщицы и три посетительницы странно замолчали и расступились, пропуская её без очереди к прилавку.

– Тебе чего, девочка? – опасливо спросила продавщица тетя Вера.

– М-м-м, – пыталась что-то сказать Светлана, выставляя бутылки на прилавок, и вдруг с ужасом обнаружила, что не может говорить. Ей мешала затвердевшая щека, язык цеплялся за зубы.

– Сейчас, милая, – тетя Вера приняла бутылки и протянула ей 60 копеек. Но Света испуганно замотала головой, показывая пальцем на хлеб.

– На все? – переспросила продавщица.

Света торопливо закивала головой, чтобы тетя Вера не успела передумать, быстро затолкала хлеб в сумку и попятилась к выходу. Рядом с дверью возле столика с контрольными весами висело зеркало, и Света непроизвольно бросила взгляд в его отражение, отшатнувшись от увиденного в нем страшилища в замусоленном выцветшем измятом платье. Глубоко провалившиеся глаза, обрамленные болезненной синевой, перекошенные от распухшей щеки губы, сбитые в клочья темные распущенные волосы. Настоящая кикимора из ужастика. Но самое ужасное, что Света в нем узнала саму себя.

Больше торопиться никуда не надо. Дальнейшая борьба за существование потеряла смысл. Света опустила руки и, волоча по земле наполненную хлебом сумку, понуро поплелась к дому, уже не обращая внимания на пугливые взгляды прохожих и на едкие замечания мальчишек. Она просто не хотела дальше жить. Машинально забравшись на чердак, игнорируя боль в теле, забросила в угол секретика сумку и упала на лежак, лицом вниз, замерев в оцепенении, тупо проектируя в туманной голове способы ухода из этого мира.

Просто умереть, чтобы потом издевались над её телом, упаковывая в деревянный гроб и закапывая глубоко в землю, даже представлять, не хотелось. Нужно просто исчезнуть, раствориться, пропасть в никуда. Но тогда как, же дедушкина просьба? Он ведь просил пожить за него, за бабушку, чтобы порадовать хорошими новостями, придя на могилку. А о каких новостях можно говорить сейчас, как вообще жить такой уродиной, что даже не только на людях показаться, самой в зеркало страшно смотреться? Кому она нужна такая?

Все, твердо решено, только смерть. Это избавление от физических и душевных страданий. Исчезнет надобность в ночных вылазках за хлебными крошками и пустыми бутылками. Не надо станет прятаться и пугаться лишних шорохов, постоянно со страхом ожидая появления родителей. Она устала жить, со страхом быть увиденной, услышанной, быть лишней, никому не нужной. И никто в этой жизни больше никогда ее любить не будет.

7

– Ну, вот что, молодежь, объясняю основные правила жизни в командировке, – обратился капитан к молодому экипажу по прибытию в командировочный город Зайсан и размещению в гостинице. – Прежде всего, необходимо наладить в коллективе доверительные отношения. А они возникают только в непринужденной светской беседе. Чтобы лучше понять друг друга, что надо?

– Съесть с ним пуд соли, – подхватил Влад. – Или угодить друга в какую-нибудь беду. Можно самому вляпаться. Тоже хороший повод.

– Умеешь быть оптимистом, порадовал перспективами, – съязвил Тимошенко и продолжил. – Дабы не нарушать в организме солевой баланс, а я ой как пересолы ненавижу, для налаживания контактов требуется предложить более кардинальные варианты. С бедами и несчастьями тоже погодим. У них дурные склонности являться без ведома, и не к столу.

– Думаю, что выскажу общее мнение, – подытожил Шарипов, которого даже жена звала Женей, хотя имя у него было Реджепбай. – В свете изменения нынешних цен и, учитывая некоторые запасы химического элемента, который подождет более отдаленного срока командировки, считаю, что пяти рублей с каждой командировочной единицы будет вполне достаточно. Прошу сделать взносы, а Влада отправим в столовую за сухим пайком.

– Зачем сухой? – не согласился Влад. – В маленькую кастрюльку сложу все мокрое и горячее.

– Молодцы! – похвалил капитан. – Разбежались по объектам, а я столик сооружу.

Анатолий Иванович любил в командировках организовывать застолья. Летать на точках приходилось не много, два плановых вылета в неделю по четыре часа максимум, что позволяет одна заправка вертолета, и максимально раз в неделю вылет по тревоге или санзадание, если с кем-то приключится серьезное заболевание, неподдающееся лечению на заставе силами местных врачевателей. Или нарушение границы, что на этом горном участке вообще происходило редко. Так что основная деятельность экипажа – находиться в постоянной боевой готовности. Нет, нарушают границу даже очень часто. Просто пограничники в большинстве случаев справляются сами. Так как в горах проходимых троп не много, они все известны и контролируются. Получалось, что нарушитель лезет, как кролик в пасть удаву. Добровольно и с писком.

– Предлагаю первый тост за начало вашей военной, столь ответственной и необходимой Родине, службы. Не посрамим чести офицерской, закроем границы отечества на крепкий, как эта водка, и надежный, как наш вертолет, замок.

Выпили, много закусили, и завязалась длительная доверительная беседа, больше напоминающая нравоучения и наставления старшего товарища. Как уже отмечено, Анатолий Иванович любил выпить, особенно в командировках, так как водка уводила его в длительные воспоминания, которыми страстно хотелось поделиться. А более внимательных и добросовестных слушателей, чем подчиненная молодежь и не отыскать. Даже жена быстро заткнет рот, что делает домашнюю выпивку скучной и бессмысленной. На застольях, где и без него много желающих говорить, Анатолий Иванович тоже не очень любил присутствовать. Иное дело в командировке. Здесь он самый главный начальник, и слово можно получить только с его личного разрешения, и то сие под сомнением.

Уже в заключительной фазе застолья, когда вся тара светилась дном, и лекционную часть программы капитан Тимошенко выполнил, он позволил подойти к трибуне молодежи.

– Нет, Иваныч, ты не прав. Во всем соглашаюсь с тобой, но в этом вопросе много спорных моментов, – доказывал свою правоту Влад, хотя ему уже никто не противоречил. В командировках застолье допускало нарушение субординации, и основным местоимением в общении среди офицеров бытовало "ты". Утром с похмелья субординация возвращалась. А пока можно и командира по плечу похлопать. – Женщины, хоть и твари, но существа особого рода. Вот у тебя уже двое пацанов. И что? Все командировки страдаешь, с кем и под кем твоя любимая ночи проводит?

– Я, Влад, может первый год и переживал. Но у меня были хорошие учителя. Опытные старые волки научили простой формуле: если ты сам уже на второй день наостряешь свой нос на поиск самки, а через неделю и посудомойку Клаву за задницу хватаешь, то почему твоя должна из других клеток состоять? У неё точно такие же желания и хотения. И возможностей побольше твоих. Полный городок холостяков, не считая 50 самцов личного состава. И все как на подбор статные, горящие страстью, требующие выхода желаниям. И хитрющие стервецы. Поначалу нечаянно в подъезде зацепят, будто в тесноте сложно разминуться. Случайно торчащими выпуклостями проведут по стрункам, чтоб звенели. Затем к вечеру у них соль заканчивается. А через неделю, когда её гормоны уже кипят, бурлят, он уже намекает, что у него в кармане ну совершенно случайно бутылочка вина завалялась, плесневеет. Все невинно до третьего стакана. А стоит бутылочке опустеть, как и твоя уже не поняла, а утром проснулась на его груди.

У Влада, от такого описания предполагаемых событий, неприятно зачесалось в районе желудка. Он уже понял, что любит свою жену, что она не такая уж занудливая, а все ее претензии вполне заслуживают оправдания, и если какие-то недостатки и просматривались, так это все издержки молодости.

Заключительная сцена с просыпанием на чужой груди очень больно откликнулась в сердце. Даже в мыслях он категорически возражал против такого сценария.

– Просто, мальчики, все думы о доме надо оставлять дома. Мы прилетели сюда служить, и мозги заполнены службой. Это там, на гражданке у мужика может быть два статуса: холостой или женатый. А у летчика существует третий – в командировке. Этим я выжил. И семью сохранил. И поменьше фантазий, кто там и что там. Да это же просто преступно, имея возможность дарить любовь, так бездарно проваляться всю командировку на койке. С таких за простой высчитывать надо. И по крупному, чтобы другим неповадно было.

Женя полностью занял позицию командира. Он весело поддакивал, передразнивая Влада, смеясь над его глупыми желаниями оправдать и обелить женщин.

– Не побеждать природу, как учат классики, а приспосабливаться и прислушиваться к её требованиям, – сонно зевая, заключил капитан и рухнул в постель.