Текст книги "За годом год"
Автор книги: Владимир Карпов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
1
Поздно ночью Алексей пришел за Зосей, Комиссия еще подсчитывала голоса, и он долго мыкался по пустым коридорам библиотеки. Читая и перечитывая таблички на дверях, с грустью думал, как много, наверно, здесь книг и как мало он их знает. Техническую литературу Алексей читал, – правда, в основном брошюры из серии «Библиотека новатора», к художественной же относился скептически. Но книгу вообще уважал: сколько надо ума, чтобы написать ее! И когда Зося читала вслух, внимательно слушал. Теперь, представляя, какое множество книг – на полках, в шкафах, на столах, в кипах – лежит рядом, за стеной, он хотел заглянуть в эти книжные хранилища. Это напоминало бы страшноватый сон: он один, а книг тысячи, в комнате он, книги и – больше никого. Книги поблескивают корешками и, зная свое, молчат. Алексей даже взялся за ручку одной из дверей и проверил, заперта ли она.
– Что заскучал? – наконец подошла к нему Зося, держа в руках платок, бахрома которого до этого мела пол. – Подожди, я сейчас возьму пальто.
Она пошла в конец коридора и вернулась обратно с Валей.
– Проголосовал за Юркевича, – сказал Алексей, к чему-то ревнуя жену. – Вот как иногда получается. А?
Хотел было написать на бюллетене, чтоб знал, да лихо с ним.
– Тяжелый ты человек, – вздохнула Валя, освобождаясь от Зосиных объятий, и, взяв вышитые зеленые рукавички в зубы, стала надевать вязаный, такого же цвета капор. – А что ты, интересно, мог написать?
– Мог, – упрямо повторил Алексей. – Голосую, дескать, не за тебя, тип, а за партию, помни об этом!
– И тебе не было бы совестно?
– Просто были бы квиты. Я, кажись, от него добра не видел… И чего ты, вообще, хай поднимаешь? Не написал же я, – неожиданно смягчился Алексей и только тогда заметил, что Зося делает ему знаки.
– Так у тебя рука и на Ивана Матвеевича поднимется.
– А что ты думаешь. Он тоже того… Пробует и не может переступить через что-то. Да ладно. Пойдемте-ка лучше отсюда. Пора и сторожам отдыхать.
Валя незаметно вытерла концом капора глаза, подняла воротник и взяла Зосю под руку. Прижимаясь к Зосе как к человеку, догадавшемуся о ее тайне, она засеменила вслед за Алексеем, который ступал метровыми шагами.
Проводив Валю, они пешком пошли домой, хотя над Первомайской улицей уже вспыхивали голубые сполохи и позванивали трамваи.
И Алексей, и Зося прожили памятный день: она – в деятельности, среди людей, он – в незнакомом волнении. И это роднило их. Давно он не шел с ней вот так мирно. Время приглушило обиду. От прежнего возмущения осталось только обостренное внимание да некоторая настороженность.
В начале зимы Зося болела. Как-то раз он остановился в дверях спальни и увидел – она лежит с закрытыми глазами. На табуретке возле кровати стоят бутылочки с лекарствами и электрическая лампа-грибок. Свет не падал на Зосино лицо, и оно в полумраке было серым. И тогда Алексею на миг почудилось, что жена не дышит. Он похолодел. Потерять Зосю? Боже ты мой! Потерять Зосю? Как же тогда жить? Одному! Без нее! Теперь и то тошно было коротать минуты добровольного одиночества.
Даже в разгар семейных дрязг он по утрам наблюдал за ней. Зося не догадывалась об этом и держала себя, будто была одна в комнате. В короткой сорочке подходила к зеркалу, каким-то естественным движением собирала рассыпанные волосы и ловко завязывала их в узел на затылке. Потом придирчиво осматривала себя, проводила руками по груди, по бедрам и несколько секунд стояла с опущенными руками. А он вдыхал ее теплоту и с замиранием смотрел на сильную Зосину фигуру, на округлые голые плечи и красивую голову. И непременно с неутолимой жаждой.
Теперь они ждали второго ребенка – сына. Алексей даже решил: даст ему свое имя. Пусть несет дальше не только фамилию. Когда родилась Светланка, чувство отцовства наполнило его. Появилась неведомая ранее цель – охранять завтрашний день дочери, И если надвигалась какая беда, он прежде всего беспокоился: а не затронет ли она его Светланку? Что тогда будет со Светланкой? И был готов пойти на страдания, только бы ничего не случилось с нею И снова это чувство как-то связывалось с Зосей, делало ее еще более необходимой. Скорее всего оно помогло Алексею и подавить неприязнь к бывшим ремесленникам. «Дети горькие», – повторял он, и начал с того, что стал опекать их.
Что же касается Зоси, то она души не чаяла в детях. С учениками, со Светланкой она не замечала, как бежит время. Говорят, человек, любящий детей, – хороший человек, и с ним хорошо другим. Вероятно, это так. Наблюдая, как играет жена с дочерью, Алексей отдыхал душой. И это сближало их.
– Как там Светик без нас? – спросила Зося, когда они прошли мост через Свислочь.
– Спит – и все, вот как, – посмеиваясь, ответил он, довольный тем, что они думают об одном. – Ты давай лучше обо мне спроси. Я, может, уже депутат, а?
– Не волнуешься?
– А чего там… Не было еще случая, чтобы забаллотировали. Да меня и стоит выбрать. Я, Зось, оправдаю.
– Ой, оправдай, Леша!
Это не понравилось Алексею.
– А ты как думаешь? Зимчук намедни и тот говорил, что верит в меня. Закваска, говорит, крутая, но человеческая. Вишь какие слова!
– Я тоже верю.
– Ну и правильно. Мы же родные. А что часом срываюсь, это значит опять же – есть откуда срываться. Да и ты ведь за что-то любишь, а?
– Неужели не люблю? – прижалась к нему плечом Зося.
Дверь им открыла тетка Антя, которая со вчерашнего утра хозяйничала у них и присматривала за Светланкой. Старуха, как гостей, пропустила Зосю и Алексея вперед, заперла за ними дверь и зашла в дом последней, шлепая калошами, надетыми на босу ногу.
– Позже не могли прийти? Остыло все, холодное, – ворчала она. – Неужто до сих пор нельзя было наголо-соваться?
Почему нет, тетенька, – радуясь, что она наконец дома и что Антя бранится, как всегда беззлобно, ответила Зося. – Но я же в комиссии. Надо было все подсчитать.
Она так устала, что бросила пальто на диван и села с закрытыми глазами рядом, не сняв с головы платка и блаженно улыбаясь. Алексей снял с нее платок, взял брошенное пальто и унес их в переднюю. Когда он вернулся, Зося притворилась, что спит, и в самом деле чуть не заснула, только звон посуды – Антя ставила ее на стол – отгонял от Зоси сладкое забытье, от которого слипались веки.
– Вы кушайте, а я малость полежу… Погляжу ка вас, – попросила она. – Ешь, Леша, ешь… Тебе же на работу сегодня. Правда?.. И не бойся… я не засну… А наша школа не работает… Участок избирательный… пока уберут…
Ее словам не хватало ясности. Зося чувствовала это, но уже ничего не могла поделать. Собственные слова доходили до нее как чужие, и она, еще что-то пробормотав, заснула.
Алексей постлал постель, потом, как девочку, взял Зосю на руки и отнес в спальню.
– Спасибо, Лешенька, – только и смогла произнести она.
Алексея ко сну не клонило. За окнами начинало, синеть, и вскоре нужно было идти на работу. Вспомнилось, как во время карательной экспедиции, заминировав остров, где размещался госпиталь, он, покойный Рунец и Зося брели на соединение с отрядом. Миновали болото, пошли лесом и наткнулись на ручей; и хотя этого можно было не делать – они уже месили болотную трясину и вымокли по пояс, – Алексей взял Зосю на руки и понес, сожалея, что ручей не широк и ее придется скоро отпустить. Невдалеке гремел бой, слышались оружейно-пулеметная стрельба и разрывы мин. За каждым кустом таилась опасность, а он, бережно неся на руках дорогую ношу, ни мало ни много считал себя счастливейшим человеком…
Алексей сел на согретый Зосей диван и задумался.
– Ты хоть когда-нибудь проведал бы нас, – сказала тетка Антя, хлопоча с закатанными рукавами у стола. – А то и глаз не кажете. Будто мы и не свои. Мой говорит: "Нынче уж так повелось, свой ли, чужой ли – одинаково". Но это же плохо. Так, поди, и от матери можно отречься.
– Неправда, мы вас не чураемся, – возразил Алексей, постепенно входя в хлопоты наступающего дня и думая о том, что будет делать сегодня на стройке.
– Не больно заметно. – Антя вытерла клеенку на столе мокрой ветошкой, отнесла ее на кухню и, вернувшись, застлала стол скатертью. – Разве ты, к примеру, знаешь, что теперича тревожит Сымона или чем его голова занята? А он ведь любит и тебя и Зосю. Он вам свой…
– Ладно, приду, – пообещал Алексей, начиная о чем-то немного беспокоиться.
– А это как тебе заугодно! Мы канючить не будем…
В окна заглядывал рассвет.
2
Алексей сразу забыл о своем разговоре с теткой Антеи. Да и, правду говоря, не придал ее словам особого значения: «Э, стареет, – вот и тревожится. Всем, к кому подступает старость, сдается, что ими интересуются мало, о них забывают. Старость всегда ревнива и обидчива…» Но через день в какой-то связи все-таки вспомнил упрек и забеспокоился: «А что, ежели в самом деле что-нибудь случилось?..» И как только нашлось свободное время, собрался и пошел наведаться.
Домик с белыми ставнями, казалось, стал меньше. Алексеи осмотрел его и осторожно, будто калитка могла сорваться с петель, открыл ее.
Сымон сидел на колодке возле кафельной голландки, в которой весело трепетало пламя, и ладил мастерок.
– Вот какие дела, Лексей. Не куется, а плещется, – пожаловался он.
– Чего это? – заулыбался Алексей, зная, что старик иногда может с самым серьезным видом говорить и о пустяках.
– Я, брат Лексей, всякого навиделся на веку, – повертел он перед собой мастерок, словно собирался что-то прочитать если не на этой, то определенно на другой его стороне, и ударил плашмя по ладони. – Веришь?
– Почему же нет?
– Разные довелось повороты переживать. Был и на коне и под конем – всяко. Мне, брат, с батькой ремонтировать дворец графа Чапского приходилось. И на фасаде Дома правительства работал. Побывал и на Урале и в Запорожье. Если бы мои марш-ру-ты на карту нанести, всю карту пришлось бы покреслить.
Слышно было, как тетка Антя в соседней комнате передвигала какие-то вещи. Алексей подумал, что вот сейчас послышится ее: "Хватит тебе!" – но ошибся.
– Правда, Алексей, правда! – поддержала она из-за стены и перестала двигать вещи.
– Вот видишь, даже моя соглашается, – кивнул в ее сторону Сымон, оставаясь, однако, серьезным. – А у нас редко мир. Все больше по-ле-ми-ку разводим.
– Начал уже!
– Так вот я и говорю – каких только людей не приходилось видеть. Знал и подрядчиков, и десятников, и бригадиров. А в двадцатом печколепом по деревням ходил. Так что и кулаков, и хуторянцев, и шляхтюков – всех повидал. Но вот что, Лексей, я хочу сказать. Где, у кого бы ни работал, всегда меня уважали за руки.
– А я что говорю, – охотно согласился Алексей.
Старик встал, положил мастерок на комод. Держа на солдатский манер кисет под мышкой, стал свертывать самокрутку.
– А некоторые иначе думают. У нас и так бывает: захотелось человеку проявить себя, а на работу не больно уж горазд – ну и давай мудрить. Приятно ведь, когда про тебя говорят. Да и знает товарищ, что на новое… не надышатся, поднимать начнут…
– А я думаю, что не всегда так легко этому новому, – заперечил Алексей, хотя видел, что Сымон начинает сердиться. – Вон у нас в тресте и то чаще всего наобум лазаря делается. Или так, как кому-либо захочется.
Жадно затянувшись, Сымон, который в это время стоял у комода, и курил, натужно закашлялся.
– Ты послышан, Алексей, послушай, – отозвалась тетка Антя и сразу же появилась в дверях.
– Ступай отсюда, богом прошу! – напал на нее Сымон, будто в поддержке жены было что-то зазорное. – Мы уж как-нибудь сами разберемся, без руководящих указаний.
Он смотрел на жену, пока та не прикрыла за собою дверь, потом отошел к столу и сел на стул.
– Вот, скажем, растворомет, – начал он с раздражение. – Всего и хитрости, что к форсунке лейку прикрепили. Оно, известно, для неумек заманчиво: накинуть ровно раствор на стену слабо, а тут, думает, взял эту самую штуковину в руки – и давай. А что половина на полу будет, не его забота. Кому это нужно? Разве что дяде с хронометром, который сейчас же заявится.
В голосе Сымона слышалась обида.
– Ты видел когда слуцкие пояса? – спросил он, недовольный, что Алексей молчит. – Попробуй сделай их на какой-нибудь штуковине… Так и у каменщика, у штукатур тоже главный инструмент – руки да глаз. А у нас – бы тяп-ляп да с плеч. Стены еще не высохли, а маляры уже накаты делают, золотом расписывают. А поселились жильцы – углы сырые, побелка, золото коростой лупятся. А мы ведь вон что строим!
Теперь Алексею стало ясно, что беспокоит Сымона. Предвзятость мешает старику поверить в то, что приходит на стройку. Возмущает уже сам факт, что он, мастер, который годы шел к познанию тайн любимой профессии, потеряет свое высокое место и незаменимость. Пошатнется слава золотых рук, и их заменит "штуковина" – нехитрая вещь, доступная всем. Беспокоят и нормы.
Не впервые узнавал себя Алексей в других. Что-то от себя увидел он и теперь в переживаниях Сымона. Но признаться в этом было стыдно, и он возразил:
– Вы напрасно так тревожитесь: руки всегда будут руками, хотя и растворомет будет.
Сымон покачал головой, ухмыльнулся и даже засмеялся.
– А вот Кухта иначе рассудил. Ты, Лексей, хитрый, тебя недаром депутатом сделали, а он еще хитрее. Он, брат ты мой, такую штуку предложил, что ай-яй…
3
Кухта, право, сделал Сымону не совсем обычное предложение.
План строительства из года в год увеличивался, и выполнять его становилось все труднее. Да и сами трудности стали иными. Раньше не хватало кирпича, строительных деталей, металла. Теперь же не материалы, а люди стали больше беспокоить Кухту Половину рабочих Главминскстроя составляла молодежь. Нужна была более совершенная организация труда, механизация строительных работ. И вот тут, как ни странно воевать пришлось с теми, на которых обычно опирался Кухта, – с заслуженными мастерами, с умельцами. Но он слишком уважал этих мастаков своего дела, чтобы ломать их волю с кондачка. Да и сломал ли бы?.. Тогда Кухта и предложил это странное соревнование.
Предложение обескуражило Сымона, но он не подал виду, даже притворился, что не понимает скрытого во всем этом смысла.
– Ну что ж, можно, поконаемся, – согласился он. – Говорите, мне с мастерком и соколом, Василию с ковшом и другими причиндалами, а этому…
– Зуеву, – подсказал Кухта, понимая, что Сымон умышленно забыл фамилию третьего.
– А… Зуеву с растворометом? Ну что ж, давайте! Интересный спектакль получится. – И вдруг, чтоб тревожился не только он сам, спросил. – А что, Павел Игнатович, если я в победители выйду? Я же, ей-богу, постараюсь. Возьму и выйду. И по количеству и по качеству. Что тогда? Мы ведь тоже с норовом.
Как и угадал Сымон, Кухта о таком варианте не думал и немного смутился.
Соревнование должно было проходить в здании школы, в будущих классах. В коридоре уже собралось человек двадцать. Они стояли компаниями около широких окон и что-то оживленно обсуждали. В самой большой группе Алексей заметил Сымона. Тот полусидел на подоконнике и внимательно слушал, что ему говорили.
– Наше вам!.. Все готово? – подходя, спросил Алексей.
Перед ним расступились.
– А как же! Вот, погляди, – Сымон показал свои руки. Сделал это с вызовом, как бы мстя ка всякий случай за возможное поражение.
– Дядька скажет! – засмеялись вокруг.
– Будь уверен!
– А куда, дядька Сымон, мотор подключать будем?
Алексей волновался чуть ли не больше самого Сымона. Правда, он сердился на старика за его упорство, что поставил под такой риск достоинство и авторитет мастера. И все же победы желал только ему.
Сымон сидел с опущенными плечами, немного ссутуленный, положив на колени сильные, еще не старые руки. Свет не падал на его озабоченное лицо. Но Алексею казалось, оно озарено. Он даже удивился: как раньше не обращал внимания на эти большие, умные глаза, на правильные, выразительные, как на гравюре, черты лица?
– Начнем, – сказал Кухта, взглянув под рукав, на часы.
Сымон соскочил с подоконника, неизвестно для чего отряхнул брюки и пошел в "свой класс". За ним тронулись остальные. Походка старика опять показалась Алексею почти незнакомой: ступал он твердо, как ходят очень сильные люди, как ходил сам Алексей.
Донесся звонкий удар о рельс. Один, второй, третий.
– Ни пуха ни пера, – пожелал Кухта.
– Иди к черту, – буркнул довольный Сымон, влез на подмостки и взял мастерок.
Легким, красивым движением он кинул на стену первую лопатку раствора, потом вторую и весь отдался работе. Алексею было приятно смотреть на него, и он на какой-то момент забыл, что в соседних "классах" работают соперники. А вспомнив, незаметно пошел туда.
Штукатур, работавший ковшом, был коренастый, широкоплечий здоровяк. Одетый в комбинезон, он показался Алексею грузноватым, неповоротливым. Зачерпнув из ящика раствор и вроде замахнувшись, он подносил к стене ковш и поворачивал его. Потом, сразу же немного отнеся в сторону, словно коснувшись чего-то горячего, отдергивал руку, и раствор послушно ложился на стену. Но в этом неторопливом, размеренном ритме Алексей и почувствовал угрозу. "Туго придется старому", – подумал Алексей и, не удержавшись, пошел взглянуть на Зуева, которого тоже почти не знал.
Зрителей здесь толпилось больше, чем у остальных "классов". Задние, стоявшие далеко от раскрытой двери, вытягивали шеи и поднимались на цыпочки. Но Алексей, который был на голову выше других, сразу увидел Зуева. В новом комбинезоне, подогнанном по фигуре, брезентовых рукавицах, в кепке, надетой козырьком назад, в защитных очках, как маска закрывавших его лицо, Зуев напоминал мотоциклиста-гонщика. Это впечатление усиливалось еще тем, что растворомет вздрагивал и дрожание передавалось рукам. Раствор с силой, как вода из брандспойта, вырывался из растворомета и ложился на стену. Зуев, уверенно водя им, то наступал, то делал короткий шаг назад. Это была простая операция. В ней не было легкой, почти артистической красоты, как у Сымона, не было и строгой ритмичности, как в работе штукатура с ковшом. И все-таки она овладела вниманием присутствующих. Почти каждый раньше встречался с Зуевым – малозаметным, застенчивым мужчиной. А вот стал он на помосте, слегка расставил ноги, взял в руки растворомет и сразу показался сильнее. И это теперь уже был не Зуев, а богатырь, которому многое по плечу.
– Ну как? – услышал Алексей у самого уха насмешливый голос Кухты.
– Неплохо, – похвалил Алексей. – А будь растворомет полегче, было бы совсем лафа. Видно, надо, чтобы раствор тоже подавался по шлангу.
– Правильно, – подтвердил Кухта. – Инженеры колдуют и над этим.
С недобрым, раздвоенным чувством вернулся Алексей к двери "класса", где работал Сымон. Но старик творил чудеса.
Грунт уже был нанесен на половину стены, и Сымон разравнивал его правилом. Как казалось со стороны, делал он это безо всякого напряжения, красиво проводя замысловатые зигзаги то снизу вверх, то слева направо. Под правилом будто проступала влага, грунт темнел, но быстро опять серел, высыхая…
Так проходил Алекрей от двери до двери несколько часов, восхищаясь Сымоном, жалея его и уже не зная, за кого он больше болеет… Когда же Сымон первым вышел из "класса", когда его окружили и посрамленный Кухта стал поздравлять, Алексей почти не обрадовался, хотя облапил старика и поцеловал. Было что-то несправедливое в этой победе и потому обидное. От нее выигрывал только Сымон, только он один. Даже больше – она вредила делу: за нее, как за щит, могли прятаться зубоскалы и нерадивые. И потому, когда Алексей пошел провожать старика домой, он не выдержал:
– Кухте не следовало бы вас ставить по одному. Кто теперь так работает?
– Что, недоволен? Крутишь? – ухмыльнулся Сымон.
– Нет, почему… Но ежели б работали бригадами, получилось бы иначе…
Он ждал, что старик осерчает, вскипит, но тот только устало отвернулся и промолчал, – видимо, и сам думал о чем-то невеселом. Шел он будто нехотя, отставал, и Алексею приходилось часто замедлять шаги. В трамвае же, сев на скамью, неожиданно вернулся к начатому разговору и, виновато отводя глаза, сказал:
– Ты погоди маленько, Лексей, это еще не все…
Тетка Антя, встретившая их у калитки, помогла Сымону в передней снять пиджак, налила в рукомойник воды и тут же принялась разжигать примус. Примус мгновенно зашипел, и, прислушиваясь к его привычному, домашнему шипению, Сымон только теперь закончил свою мысль:
– Пойду, Лексей, к фабзайцам. Каюк. Буду учить… Мы и на такие заработки проживем. Моя умеет. Не привыкать… Так что позвони Кухте и передай ему, что завтра я, мабыть, не смогу выйти на работу: руки и спина болят. И с премией пускай повременит. Отказываюсь я…
Нет, вероятно, не всякая победа люба-дорога.
4
Назавтра Алексей позвонил Кухте и передал слова Сымона. Услышал в ответ почти ликующее «так, так», улыбнулся про себя, а когда повесил трубку, с удовольствием почувствовал – этот короткий разговор вернул прежние доверительные отношения между ним и Кухтой.
Еще накануне Октябрьских праздников передовые строители Минска по радиотелефону разговаривали со сталинградскими строителями. Обменявшись приветствиями, пожелав друг другу новых успехов, они стали делиться опытом работы. С ощущением, что собеседники твои бог знает как далеко, может, за звездными высотами, слушал Алексей сталинградцев, и ему казалось, что голоса их пробиваются сквозь свист и завывание ветра. Он даже никак не мог представить себе человека, с которым разговаривал, – тот упорно оставался далекой точкой.
Но так было, пока не заговорил Кравец. В динамике щелкнуло, и голос Кравца вдруг отчетливо произнес: "Здорово, друже Лёкса! Привет!" И Алексею мгновенно представилось, как, вытянув шею и подавшись к микрофону, недоверчиво усмехается Кравец. "Здравствуй, Микола, – чего-то пугаясь, ответил Алексей, но ощущение бесконечности расстояния и звездных высот исчезло. – Благодарю за телеграмму… И должен сказать, что у меня пока того… хуже. Так что, прием…" Он дал возможность больше говорить Кравцу, не в силах подавить в себе обидное подозрение, что и выделили его разговаривать со сталинградцами ради Кравца, которому надо рассказать о своей работе.
"Но ничего, – упрямо думал тогда Алексей, – ничего!" Только на что сделать ставку? Хлопцы овладевают мастерством. Но тут нахрапом не возьмешь. Лишь время делает человека мастером. Мастер – это золотые руки, А чтобы они стали золотыми, нужно время. Нет у ребят и настоящей закалки. Нажмешь – получится еще хуже. Выше себя не прыгнешь. Одного желания мало. Надо уметь и иметь. А когда это еще будет?
Вскоре место Кравца занял известный прораб Дедаев, Он советовал применять метод низового производственного планирования. "Пусть бы Алешка послушал. Может, ума немного набрался бы, будь он неладен…" – возмущался Алексей и вздыхал: советы Дедаева могли пригодиться и ему самому.
Правда, все это оставалось неясной догадкой, хоть и завладело Алексеем.
Зося, привыкшая видеть мужа всегда за работой, замечая, как он с отсутствующим взглядом подолгу просиживал на диване, а ночью ворочался и кряхтел в постели, даже начала беспокоиться…
И вот это смутное, неуловимое, что никак не давалось ухватить, вдруг сегодня стало идеей. "Ежели б работали бригадами, получилось бы иначе…" Конечно!.. Дело ведь не только в том, чтобы каждый хорошо работал. Не менее важна и слаженность.
Как ни странно, заручиться поддержкой Алешки ему удалось довольно легко. Правда, слушая, тот смотрел больше в пол, и его небритое лицо с мешками под глазами оставалось чужим, будто слова Алексея почти не доходили до сознания.
– Ну что ж, постарайся, – бросил он через минуту, заставляя себя зевнуть. – Я тоже еще раз попробую. Давай…
Но потом неожиданно загорелся.
– Говоришь, обставил? Ай да дядька Сымон! С мозгом и характером старик. Взял и доказал. Знай наших, и баста!..
Часа два он летал по стройке, покрикивал на всех и весело размахивал блокнотом. Но на стройку заехал кто-то грозный из треста, выяснил, что не подвезли щитов для подмостков, накричал, и Алешка на глазах стал остывать и меркнуть.
Алексей занервничал: "Ну и мымра! Что он думает себе! Все как горохом в стену. Обещал же, кажись…" И, чувствуя, что не может удержаться, чтобы не поссориться в пух и прах, пошел искать Алешку.
Он видел – Алешка опускался, с ним творилось неладное. И хотя на стройке, стесняясь ребят, особенно Тимки, навеселе уже не появлялся, часто был с похмелья. О нем пошла недобрая слава: бил уличные фонари, бузил в "забегаловке", задирался с военными и, пугая всех, что у него есть пистолет, хватался за задний карман. У него появилась мания выдавать себя за героя. Он приставал к незнакомым с рассказами о войне, хамил, хвастался, возможно, и сам веря в то, чем хвастался. Поведение Алешки обсуждалось на постройкоме. Однако и вразумляли-то его как-то вяло: не хочешь – не надо, лихо с тобой. Небольшая потеря, есть и без тебя за кого, более стоящего, бороться…
Несмотря на то, что их сближало прошлое, Алексей не понимал Алешки. Своим безразличием к стройке тот оскорблял в Алексее чувство мастера. Ему непонятны были беспредметный Алешкин бунт, распущенность, и в голову не приходило, что Алешка мучается, оскорбляясь и тем, что его не наказывают, как других.
Нашел его Алексей у самосвалов, сгружавших песок. Размахивая руками, прораб ругался с шоферами. Подождав, пока машины уехали, и поглядывая, нет ли кого поблизости, Алексей взял его за уголок воротника и придержал. Со стороны это выглядело почти деликатно, только немного по-панибратски, но Алешка почувствовал всю лютую цепкость бригадировой руки.
– Чего тебе? – хищно раздул он ноздри.
– Ты это нарочно или саправды из-за угла мешком ударенный? – тихо спросил Алексей. – Если нарочно, лучше слезай с колокольни и не мешай. Ты тут не для мебели. Понятно?
– Это мое дело, – рванулся Алешка, но Алексей не выпустил его воротник. – И никого, даже депутатов новоиспеченных не касается. Ха-ха! Иди, если хочешь, клепи. Сейчас тебе больше поверят.
– Жаловаться я пока не пойду. Гляди, кабы сам не пошел! Ребята не жалеют себя. Завтра "боевой листок" начнут выпускать, о трудовой вахте мечтают, а ты…
Откуда-то появился Тимка. Он, вероятно, что-то заметил и с решительным лицом стал рядом с бригадиром, сунув руки в карманы.
– Так ты того… – будто ничего не случилось, заговорил Алексей. – Срочно спланируй на неделю. Да не скупись. Рассчитывай не меньше как на две нормы, Понятно?
– Иди ты! – жаждая уже мученичества, опять огрызнулся Алешка.
– Что значит, иди? Тоже мне вагоновожатый! – еще смешной в своем серьезном протесте, баском сказал Тимка.
– Тебя тут еще не хватало, Брысь!
– Пускай, Но я давно вам сказать собирался. Мы же все видим. Зачем вы так делаете? Я ведь в войну молился на вас, похожим старался быть. Как вам не совестно?
Его слова огорошили Алешку.
– Ладно, ладно, прикину, – неожиданно сдался он, и угол рта у него дернулся. – Если, конечно, какие-нибудь новые шишки на голову не посыплются. Любят они меня, товарищи-добродеи…
5
Когда было тепло, в обеденный перерыв ребята чаще всего отдыхали вместе, прямо на лесах, на солнце. Неторопливо, как это обычно бывает во время отдыха, обсуждали события дня, интернатские дела, дружно смеялись над кем-нибудь из новоиспеченных ухажеров, договаривались, как провести вечер. Иногда Тимка громко читал газету. Заядлый игрок Виктор Мартинович приносил с собой шашки, и тогда в центре всего была шашечная доска. В мокрядь и стужу стало хуже. Рабочее место было открыто всем ветрам. Кирпич, казалось, набряк холодом. Мерзли плечи, ноги, стыло лицо. Тянуло куда-нибудь под крышу, к теплу. Однако и сейчас, наспех перекусив, ребята часто собирались в затишном уголке.
Алексей уважал эти традиции и всячески поддерживал их.
Сегодня он, как и всегда, подошел к собравшимся, зная, что его присутствие заметят и что оно будет приятно ребятам. Хлопцы сидели тесной группкой, курили. Стоял только Тимка.
– Вы думаете, у нас лучше? – потрясал он газетой. – Он же работы в конце дня даже не принимает, а все на глазок: "Слушай, море широкое, проверь наряд, – может, я чего не учел". Либерал какой-то! Про график вообще не спрашивай. Тьма сплошная!
– Сколько раз обещал, – вставил Виктор, который пришел сюда, не успев поесть, и теперь пил чай из жестяной кружки. – А пользы? По нему – хоть волк траву ешь. Наобум все.
– Отлынивает от чего можно и не можно.
– Помните, как давеча не те размеры окон дал!
– Ходит по стройке и зевает, как собака в коноплях. Чего нянчатся и повадку дают?
Не понимая, почему именно сегодня вспыхнул этот бунт и каждый, ополчившись, наперебой старается высказать свое возмущение, Алексей сдержанно спросил:
– С какой это вы стати вдруг? А?
В самом деле было странно: отчего? Смена началась в общем-то хорошо. До обеденного перерыва даже сделали больше, чем раньше за день.
– Мало что баклуши бьет, так оскорблять начинает еще, – вылив из кружки недопитый чай, надул губы и сердито почесал ухо о плечо Виктор. – Что мы, ему дачу строим? Я как человеку заметку показал. А он, как увидел, что ее Верас написала, так и взбеленился. Глотка ведь луженая. Выгнал даже!
Виктор вскочил и затоптался на месте, красный и задыхающийся от возмущения.
– Пойдем, – сказал Алексей, загораясь сам.
Они вошли в контору втроем – Урбанович, Виктор и Тимка. Алешка стоял у окна, грыз семечки и плевался шелухой прямо в стекла. В окно лился белый свет, и лицо у Алешки выглядело словно вымоченным. Он догадался, зачем пришли каменщики, и, не взглянув на них, сразу заиграл желваками.
– Кто тебе разрешил оскорблять ребят? – глухо спросил Алексей.
Алешка повернулся всем корпусом. Глаза его стали дичать, и казалось, что на них от носа, как у курицы, наплывает сероватая пленка.
– А надо мной кто разрешил издеваться?
– Я только помочь хотел… – бросил Виктор.
– Помогал рак жабе, что и глаза выел, ха-ха-ха!
Его бессмысленный смех вызвал у Алексея не столько гнев, сколько жалость.
– У тебя, Костусь, мозги набекрень, – сказал он, отгоняя непрошенное сочувствие и немного пугаясь за такого Алешку. – По как бы ни переворачивалось в твоих глазах, брось! Чтобы эти выходки были в последний раз! У людей кроме твоих переживаний свои есть.
Алексей взял у Виктора газету, швырнул ее на стол и сделал ребятам знак, чтобы они шли следом.
После полудня мороз усилился. Повернул и ветер – стал дуть резкий, холодный. Но бригада работала споро, зло, будто стычка с Алешкой придала хлопцам силы.
Вдруг все заметили – перестал поскрипывать подъемник.
Выйдя из себя, Алексей чертыхнулся и побежал туда, где с пустыми тачками, ожидая очередного ковша с раствором, сидели подсобники.
– Что там, швагер, у тебя? – крикнул вниз, заметив, что и растворомешалка не работает. – Опять току нет?
