Текст книги "За годом год"
Автор книги: Владимир Карпов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
1
Светланка после сна обычно бывала ласковой. Она садилась на кровати, как только просыпалась, и, протерев глаза, без слов тянулась к отцу или матери – кто стоял ближе. Обняв за шею, прижималась к щеке и замирала, не имея силы сбросить с себя сладкую истому. Целовала она словно нехотя и издалека складывала губы. Но в этом было столько трогательного, что родители уже не могли быть взрослыми.
– Проснулась? – спрашивал Алексей, когда был в хорошем настроении. – Что во сне видела? А?
– Сон, папа.
– Какой, помнишь?
– Зеленый такой, зеленый.
Встав на колени, чтобы было удобнее, Алексей сам начинал одевать дочку и фантазировал:
– Я уж во дворе был, тька! С солнышком разговаривал.
– Ну-у? – веря и не веря, широко раскрывала она глазенки.
– Оно про тебя спрашивало.
Несмотря на ночное посещение Вали, которое взбунтовало его, Алексей все равно чувствовал себя именинником. Полученная им вчера зарплата была рекордной, и он принес ее домой как заслуженный подарок. "Радиолу купим, как раз в магазине есть, – сказал он с независимым видом. – У нас тоже губа не дура. Пусть будет". И, проснувшись, опять заговорил с дочкой о солнышке и даже показал в окно:
– Вон видишь. Давай скорей!
Солнце действительно заглядывало в окно. Его зайчик сверкал на никелированном шарике кровати. Оно дробилось в зеркале, висевшем на стене над тумбочкой, и окрашивало его грань в цвета радуги. На подоконнике, словно в сиянии, цвели огоньки. Утром Зося выносила вазоны из комнаты и поливала. Капли на листьях будто дрожали.
Взяв за руку, Алексей вывел Светланку во двор. Велел умыться из таза, стоявшего на табуретке возле крыльца, и окликнул Пальму. Позванивая цепью, гремя проволокой, овчарка подбежала и уставилась на хозяина агатовыми глазами.
– Ишь ты, морда! – потрепал ее по загривку Алексей. – Гляди, чтоб все было как было. А то дам!
– Дав! Дав! – гавкнула Пальма, льстиво махая хвостом.
– Вот тебе и "дав"! – передразнил Алексей.
Позавтракав, они собрались и пошли.
Было приятно смотреть на эту молодую семью – на Зосю в светло-сером платье и беретике, со строгим, красивым лицом и густыми волосами, которые было трудно держать под беретом, на Алексея, который в вышитой рубашке и тщательно отутюженных брюках шагал, как на демонстрации, неся дочку на плече, на Светланку в голубом платьице и с такими же лентами в косичках. И потому, что Светланка была похожа и на мать и на отца, казалось, все они чем-то похожи. А может, и в самом деле люди, долгое время живя вместе, перенимают друг от друга не только привычки, вкусы, характер, но и внешние черты, выражение…
– Семья Урбановичей идет, – сказала Зося, смеясь от наплыва хороших чувств.
– Ты сына давай, тогда "во" будет, – поднял Алексей большой палец. – Да и сама станешь настоящей женам, а не учительницей.
Зося испуганно показала глазами на Светланку.
– А что тут такого?
Вошли в Театральный сквер. Вокруг цвели высокие липы. От них волнами исходил терпкий медовый запах. Алексей снял Светланку с плеча, и они повели ее вдвоем, взяв за руки. Около фонтана с каменным мальчиком и лебедем она заставила остановиться. Розовый мальчик по-детски обнимал своего друга. Приложив ладонь ко лбу, всматриваясь в высокую лазурь, он словно выбирал, куда его другу лететь. А лебедь, хотя и взмахнул крыльями и вытянул шею, еще не знал, полетит он или нет. Высвободив руки, девочка обежала вокруг фонтана и вдруг, пораженная, остановилась.
– Папа, ты?! – воскликнула она, словно нашла то, что от нее прятали: – Ты! Ты! А вон и дед!
Зося уже не один раз приходила в сквер посмотреть на портреты мужа и дяди Сымона. Подолгу стояла перед Доской почета, разглядывая их серьезные, натянутые лица и перечитывая скупые подписи. Заходил сюда и Алексей и, чтобы выглядеть не очень счастливым, поглаживал щеки, подбородок, не давая проступить улыбке. И когда Светланка крикнула: "Папа, ты!", это заставило Алексея заново пережить радость.
– Я, дочушка. Не святые горшки лепят, пойдем, – сказал он и заговорил о другом. – Валю жалко, хоть сама и любит учить других. Таких урвителей, как Алешка, гнать от себя надо, шлендает, шатается. Встречные уже обходить начинают. А недавно снова видел с фифой, которой ничего не жалко.
– Чего ты так зло? – спросила Зося, проверяя, не слушает ли их Светланка. – Ему тоже не сладко, назло козыряет.
– Ты всех, кроме меня, оправдываешь. А я не то что… горло грызть таким охальникам готов. На лихо он живет? Прибытков и тот свою кельму смастерил. Она у него и за молоток и за кельму служит. А Алешка что? Ни себе, ни другим. Вот поработала бы с ним…
Зося знала – подобные разговоры пробуждают в Алексее ревность, он вспоминает прошлое, терзает ее, себя. И она как могла спокойнее сказала:
– Глупенький ты! Знаешь, куда мы идем? – И грудью прильнув к мужу, повисла на его руке. – Пойдем скорей, а то разберут все.
В магазине людей было густо, но больше любопытных, и вскоре продавец поставил на прилавок обтекаемой формы радиоприемник. Алексей сам воткнул штепсель и щелкнул выключателем. Около шкалы с радиостанциями засветился зеленый круглый глазок. В динамике загудело. Алексей повернул ручку настройки. И по мере того как яснел круглый глазок, очищался и усиливался звук в динамике.
2
Многие трудности первых послевоенных лет отходили в прошлое. Они начинали даже казаться странными. Были созданы предприятия строительных материалов и крупные строительные организации. Почти каждый десятый горожанин был в комбинезоне строителя или одежде, измазанной известью, краской. Да и сам город напоминал огромную стройку. На юго-западной окраине воздвигались автомобильный и тракторный гиганты. Возле них вырастали большие заводские поселки, которые позже должны были слиться с городом. Все яснее проступали контуры площадей, улиц. Заканчивали трамвайную линию от центра к Сторожевке, и приближалось время, когда городские сорванцы получали право целый день кататься бесплатно в празднично украшенных трамваях.
Строительный сезон был в разгаре. По улицам катили самосвалы, грузовики с кирпичом, с железобетонными плитами, балками. Грузовики с прицепами везли бревна, железные прутья, арматуру. Своим ходом куда-то передвигался экскаватор, за ним – бульдозер, и на перекрестках, поблескивавших новым асфальтом, им под гусеницы подкладывали доски. Колеса и гусеницы оставляли после себя следы глины, она быстро подсыхала, трескалась и пылила. Космы пыли несло и от котлованов, от куч навороченной земли. Она стлалась, вихрилась.
Переступая глубокие колеи и колдобины, выбитые автомашинами, Алексей миновал ворота и очутился на территории стройки. Все здесь было знакомо так, что почти не замечалось. Леса, наспех сброшенные возле забора. Под навесом навалом бумажные кули с цементом, груды извести, песка. Дальше – растворомешалка, куча кирпича, подъемник, транспортер. На отшибе склад-времянка, где находилась и контора прораба. Неизбежный строительный мусор. Но все это, почти не фиксируемое сознанием, всегда настраивало Алексея на хозяйский лад. Мысль начинала работать в одном направлении.
– Привет, дядя Алексей! – поздоровался с ним моторист – курносый, веснушчатый парень, которого на строительстве почему-то звали "Швагер".
– Здорово, – ответил Алексей и направился к конторе.
Алешка с заспанным лицом сидел на скамейке за длинным, наспех сколоченным столом и графил ведомость.
– Кирпича хватит? – спросил с порога Алексей, невольно вспоминая разговор с женой о Вале и чувствуя большую, чем обычно, неприязнь к Алешке.
– А что?
– А то, что прошло время, когда кирпич привозили прямо от печей – горячий, с дымом, когда мы его в стены теплым клали. А все равно своевременно подвезти не можете.
– Ты что, сегодня с левой ноги встал? – вверх, как птица, взглянул Алешка.
– А разве не было этого на прошлой неделе?
– Было, да сплыло, ха-ха!
– Мне твои шутки не нужны, – упрямо сказал Алексей. – Завтра сталинградцы приезжают.
– Знаю и, кажется, тоже отвечаю за строительство! – блеснул глазами Алешка, и его тонкие ноздри задрожали. Позавчерашняя история, за которую он был готов казнить себя, новая бессонная ночь, после которой пришел на работу с головной болью и омерзением на сердце, – все это вдруг породило ярость. Явилась потребность кричать на кого-нибудь, на кого – не важно. Он стукнул кулаком по столу и ощерился: – Ты меня не учи! Учителей и без тебя по горло. Сам знаю, что мне делать и о чем заботиться!
– Потише, – спокойно предупредил Алексей, но потом тоже рассердился: – Я тебе, может, не Валя. А?
– Что Валя? – голос у Алешки сорвался.
– Сам знаешь. Я говорю, не всех можно обижать. Я тебе не девушка. А про кирпич и раствор говорю загодя, чтоб хватило. Подсобника замени – тюфяк. Нового дай, попроворнее.
– Нет, ты скажи, при чем тут Валька? – вскочил Алешка.
Он опрокинул скамейку, вышел из-за стола, забияцким движением подтянул брюки и одернул пиджак.
– Я говорю о ней, чтобы предупредить тебя, – не моргнув, сказал Алексей. – Нехай лучше не бегает плакаться к Зосе. Понятно?
Алешка побледнел, но нагнулся и поднял скамейку.
– А откуда ты знаешь, что в этом только я виноват? Почему обо мне, заступник, ничего не спрашиваешь?
– И так все ясно.
– Тогда ладно, – взглянув на открытую дверь, пробормотал Алешка. – Посмотри вон, чем тебя постройкой встречает. Может, подобреешь и не только то, что под носом, замечать будешь.
Согнувшись в проеме двери, Алексей вышел из конторы и сразу – как он не заметил этого раньше? – увидел на лесах красное полотнище. Крупными буквами на нем было написано: "Работайте так, как бригада Алексея Урбановича!" В груди приятно пощекотало. Он остановился и, не таясь, несколько раз у всех на виду прочитал написанное.
– Нравится? – крикнул Алешка, стоя уже в двери и держась, как распятый, за косяки.
Алексея потянуло к людям. И хотя не было необходимости, он поговорил со Швагером, который копался в моторе. Подошел к бетономешалке, пошутил с девчатами, с удовольствием замечая, что те смотрят на него внимательнее, чем обычно, разглядывая, как малознакомого, и нет-нет да и переводят взгляды с него на полотнище. Потом перекинулся словами с вахтером, седоусым стариком, похожим одеждой, видом на охотника, и только после этого поднялся к себе на леса.
Прибытков уже готовился к работе. Но, заметив бригадира, подошел.
– Видел? – спросил Алексей, собираясь хлопнуть молчаливого каменщика по плечу и превозмогая это желание: панибратства в среде мастеров не любили.
Прибытков кивнул бородой. Но по тому, как он взял ее б горсть и провел по ней, Алексей догадался – настроение у него тоже приподнятое.
– Ну и как? – опять переспросил он, осмелев и меньше опасаясь задеть его самолюбие.
– Ничего… Законно…
Завязывая на ходу фартук, с изжеванной папиросой во рту подошел Сурнач – кургузый круглолицый здоровяк с любопытными, веселыми глазами. В бригаде Сурнача уважали за золотые руки, за простоту и счастливый талант: он был отличным баянистом, руководил клубным оркестром и часто выступал с ним на стройках.
– С тебя магарыч, бригадир, причитается, – сказал он, сверля Алексея веселыми глазами.
– За мной не пропадало… Но завтра, хлопцы, сталинградцы приезжают. Кого-кого, а нас не минут. Придется навернуть как следует. Пусть посмотрят.
– Ну что ж, навернем! Запросто! – выплюнул папиросу изо рта Сурнач. – Нам репетиций проводить не надо.
Он понимал собеседника больше, чем тот хотел, и обычно смотрел на других слегка иронически, даже насмешливо. Это чувствовал Алексей и все же редко смущался Сурнача. Но, принимая угрюмое трудолюбие Прибыткова за признак ограниченности, он больше, чем перед кем-либо, почему-то терялся именно перед этим многодумным человеком.
– Кельму свою покажешь, – сказал он, чтобы в чем-то оправдаться перед Прибытковым. – Я тоже одну штуку продемонстрирую. На ветру пока ты отвесом тем стену выверишь! А эту штуку приложи – и готово.
– Давай удивляй! – иронически поддержал Сурнач.
Возводили третий этаж, но вокруг еще не было зданий, и отсюда открывался широкий вид на город. Даже была видна окраина: зеленая купа Сторожевского кладбища, среди нее белая церковка с синей луковкой, окраинные домики. За ними в мглистом куреве гряда холмов, извилистая полевая дорога с тоненькими, как черточки, столбами, пригородная деревня, а за всем этим – полоска далекого леса. Веяло простором, и воздух казался здесь чище, чем где.
– Эх, и работном! – выдохнул Алексей, ища глазами домик Сымона. – Нехай знают, коль интересно…
3
Делегация сталинградцев состояла из восьми человек. Возглавлял ее начальник производственно технического отдела Главсталинградстроя инженер Рыбаков. Гости встретились с Юркевичем, осмотрели город, ознакомились со строительством автомобильного завода и только на следующий день, разделившись на группы, пошли по объектам.
Алексей заметил их, как только они показались в воротах стройки. Чувствуя, что по спине пробегает холодок, он негромко предупредил Прибыткова:
– Ну, Змитрок, на всесоюзную арену выходим. Предупреди хлопцев, а я встречать пойду. Они к Алешке, должно быть, сначала заглянут.
Он бросил кельму, вытер о штаны руки и, заметнее обычного переваливаясь, начал спускаться по шатким сходням.
На площадке царило оживление. Все, казалось, было как всегда. У растворомешалки суетились девушки. С грузовика рабочие сбрасывали песок. Напряженно скрипел подъемник, подавая ковш с раствором. Но приподнятое оживление замечалось во всем: и в том, как работали девушки, – чаще, чем это нужно, поправляя платки, – и в размеренных движениях рабочих, сгружавших песок, и даже в поскрипывании подъемника, напоминавшем курлыканье журавлей. Это передалось Алексею, и он, взволнованный, подошел к конторе прораба. Но то, что увидел в темном прямоугольнике двери, смутило его окончательно. Обнимая одного из сталинградцев, Алешка хлопал его по спине и захлебывался то ли смехом, то ли плачем.
– Микола, ай, Микола! – повторял он, и Алексею Казалось, что на светлых, обычно насмешливых глазах его слезы.
– Что это у вас такое? – спросил он со скрытой иронией, почти догадываясь, кого обнимает Алешка.
Плечи сталинградца вздрогнули, он выпрямился, но Алешка не выпустил его из объятий, и тот не мог пока повернуться. Однако по красивой голове, по фигуре, стройной, широкоплечей, по чуть кривым, как у кавалеристов, ногам Алексей узнал Кравца.
– Пусти-ка, прораб, – сказал он, поддаваясь порыву. – Я, кажись, тоже был в партизанах, и мы не меньше знакомы. Слышь, а?
Они тоже обнялись и поцеловались. Держа бывшего "заклятого друга" за плечи, Алексей стал разглядывать, надеясь найти в его лице что-нибудь новое и чужое. Но тот совершенно не изменился. Словно и не годы прошли, словно и не вступала в свои права зрелость. Как и пять лет назад, под козырьком кучерявился порыжевший от солнца казацкий чуб, как и прежде, поблескивали серые, страшноватые для многих глаза, и так же презрительно вздрагивали при улыбке ноздри прямого короткого носа.
– И ты здесь, чертушка? – вскрикнул Кравец совсем как раньше. – А я гляжу, какой это Урбанович ходит во славе?
– Я тут дома, а вот ты каким манером сюда попал? – в свою очередь спросил Алексей.
– Закончил войну, погостил у родителей на Кубани, а потом рванул в Сталинград. Вот так, Лёкса, и попал. А Зося где? Наставничает, наверно?
Только теперь Алексей обратил внимание на остальных. В конторе были также Кухта и двое незнакомых – очень смуглый, небольшого роста, сухощавый мужчина и высокий, почти такой же, как Алексей, богатырь с волевым, энергичным лицом. Приветливо и снисходительно улыбаясь, они ждали, когда спадет возбуждение, вызванное этой встречей, и молчали.
– Знакомься, – сказал Кухта, встретив взгляд Алексея и показывая на смуглого мужчину. – Инженер Рыбаков. А это – Сычков. Слышал? Работает над механизацией штукатурных работ. Ну, а это, как известно, Кравец, твой собрат по профессии.
И хотя встреча с Кравцом, скорее всего, могла принести только терзания, Алексею было приятно видеть этого, когда-то своенравного кубанца, и, здороваясь с остальными, он смотрел только на него. В глубине же души они оба удивлялись, что все проходит так гладко.
– Спрашиваешь, как живу? – повернулся Алексей к Кравцу. – Спасибо. Дом построил. Сад посадил. Дочку имею.
– С Зосей живешь? – настойчиво повторил Кравец, гася насмешливые и в то же время тревожные огоньки в глазах.
– А то с кем же? Я, брат, занапрасно не меняю жен, как другие. Мне хватит и одной. Тем более, если она обещает целый, дом детей навести. Видишь, какие обещании дает?
– Та-ак, чертушка…
– А ты, должно быть, все еще холостяком ходишь?
– Свободный пока.
Это почему-то укололо Алексея. Он переступил с ноги на ногу и напряженно предложил:
– Пойдем, посмотрите, как работаем. Можно, товарищ Кухта?
Сталинградцы собирались сначала ознакомиться с учетом и организацией труда на стройке. Но отказываться было неловко, и все подались из конторы.
Алексей поднимался по сходням последним. Он слышал, как пыхтел и отдувался Кухта, как шутил Кравец, и все больше волновался. Его успех или неудача приобретали теперь особый смысл. Шли годы, а Алексей не мог простить Зосе ее увлечения, не мог примириться с тем, что Кравец когда-то любил жену и был близок с ней. А главное, что все это происходило на глазах. И вот сейчас его успех как бы должен был положить конец прежнему и нынешнему молчаливому спору, должен был успокоить самого, поднять еще выше. И он внутренне холодел от нетерпения и ожидания.
Пока сталинградцы знакомились с другими членами бригады, рассматривали ватерпас, кельму Прибыткова, он топтался у своего рабочего места, исподлобья смотрел на подручного и незаметно вытирал вспотевшие ладони.
Взялся он за работу неторопливо, наблюдая за бригадой и постепенно входя в ритм. Несколько месяцев назад бригада стала работать "двойками", и теперь Алексей полагался на это.
– А ну, Степан, давай! – сказал он через минуту подручному.
Тот зачерпнул сизоватый вязкий раствор и разостлал его по стене. Раствор заполнил пазы, неровности и начал твердеть, будто угасая. Дохнуло острым запахом извести, речного песка. Проникаясь сознанием, что под руками нечто живое, Алексей провел по раствору кельмой, привычным движением взял из подготовленной кучки кирпич и не положил, а бросил его рядом с замурованным. Потом, ловко пристукнув ручкой кельмы, потянулся за в вторым, и тот снова, послушный, лёг рядом.
Краем глаза он заметил, как одобрительно кивнул Сычков и оживился Кухта.
– Наддай, Степан! – не выдержал Алексей, чтобы опять не подогнать подручного.
Широкоплечий, сильный, он, казалось, не работал, а распоряжался кирпичом, раствором, напарником, и делал это легко, свободно, без всякого напряжения. Сосредоточенность проступала разве лишь на обветренном, с крупными чертами лице.
Он чувствовал в себе хмельную силу. Она просилась в работу. Ему захотелось развернуться, подать голос, крикнуть что-нибудь вроде молодецкого "гоп-ля".
Так он проработал около получаса, пока кто-то не положил на плечо руку. Почувствовав ее, Алексей огляделся. Возле него стоял Кухта, за ним, усмехаясь, Кравец, немного дальше – Рыбаков с часами в руке, Алешка, Сычков.
– Шабаш, – сказал Кухта, сжимая плечо Алексея. – Теперь подсчитаем. Устал?
От работы горели ладони и гулко билось сердце.
– Нет, – нарочно похвалился он, – наоборот, Павел Игнатович. Устаю, коли медленно работать приходится.
– Точно, чертушка! – согласился Кравец. – Ты заставь человека ходить, как в кино я видел, когда что-то испортилось. Ногу одну поднял, поставил, потом другую поднял. Он так и километра не пройдет. Я, между прочим, тоже не могу.
– Нет еврейской семьи без бабушки! – ввернул Алешка. – Ха-ха-ха!
Поддержка Кравца, собственный успех и даже хохот Алешки настроили Алексея на щедрость. Появилось желание чем-то отблагодарить всех. Да коль показывать себя, так показывать по-настоящему! И он торжественно произнес:
– Если можно, товарищи сталинградцы, буду просить вас к себе. Встретимся, поговорим, опытом обменяемся… – И, отведя Кухту в сторону, стал торопливо и горячо что-то шептать ему, прикрывая рот ладонью.
4
Когда Алексей приглашал сталинградцев, он был в ударе. Это получилось у него само собой, как делаются все великодушные жесты. Идея понравилась Кухте, и тот, чтобы придать банкету «фундаментальность», предложил помощь. Алексей принял ее, и это окончательно рассеяло сомнения, которые начали было точить его. Но когда он вернулся домой и перечислил Зосе приглашенных, то сам удивился тому, что сделал. В его доме будет Кравец! Кравец окажется рядом с Зосей. Они поздороваются за руку, станут разговаривать, Кравец будет смотреть на Зосю. Подвыпив, начнет шутить, может, даже вспоминать прошлое, а ему, как хозяину, придется мириться со всем этим и только усмехаться. Алексей заметил, как замешкалась, смутилась и Зося.
– Разве Кравец тоже здесь? – нагнулась она над Светланкой.
– Этот будет всюду, где ему лучше, – отрезал Алексей, наливаясь мстительным чувством и злым любопытством. И, уже готовый на страдания, только бы что-нибудь узнать еще, в чем-нибудь убедиться, что-то разоблачить, он добавил: – Коли демобилизовался, к себе на Кубань поехал. Говорил, месяц у родных прожил – как в карты проиграл. Но колхозного хлеба не захотел. Стал патриотом и Сталинград восстанавливать поехал. Так что встретитесь.
– Мне с ним нечего встречаться, – обиделась Зося, но не отошла от Светланки и не взглянула на мужа.
Он ждал, что жена обязательно начнет возмущаться, и то, что она не возмутилась, еще крепче разбередило душу.
– Ты, может, скажешь, и не было ничего вовсе?
Зося не ответила, взяла Светланку за руку и направилась к двери, но от порога повернулась.
– Было да сплыло. Не надо про это. И не вспоминай больше!..
Удачи приносят в семью согласие. Да и Алексей не давал последнее время поводов для ссор. Окруженный вниманием других, он не мог оставаться прежним.
С того времени, как Урбановичи переехали в собственный дом, в семье стали укореняться свои привычки, свой обиход. Вставали, как и во всякой рабочей семье, рано. Зося бралась готовить завтрак. Алексей выходил во двор и возился у дома: он умел находить работу. Да и заботы, которых хватало в любую пору года, казались срочными, неотложными. Дом стоял как игрушка, но нужно было оштукатурить сени снаружи, поставить частокольчик от улицы, построить возле сарайчика душ, вскопать землю под яблонями… И Алексей, встав утром, сразу же принимался за дело и работал, пока Зося не звала завтракать.
Из дому уходили вместе. Алексей – на строительство, Зося – со Светланкою в ясли, а оттуда в школу. Когда снова собирались вместе, Зося заставляла мужа подробно рассказывать о прожитом дне. И если он начинал сразу с того, что его занимало, просила: "Ты по порядку, ничего не пропускай… Ну, ты пришел, а дальше что?" Выслушав его скупой рассказ, она начинала рассказывать сама, – чаще всего о дочке, ученицах, но зато основательно, ничего не пропуская, уверенная, что мелочей в таком деле нет и все одинаково важно. По вечерам принимались каждый за свое: Зося – за планы и тетради, Алексей – за какую-нибудь прореху в хозяйстве.
Правда, он упорно, и чем дальше, тем больше, добивался, чтобы Зося бросила работу – сама воспитывала дочь. И случалось так, что Светланка, их общая радость, становилась причиной неладов. Стоило ей только прихворнуть, вернуться из яслей с поцарапанной щекой, как начинался тягостный разговор о Зосиной работе. Бывало еще хуже, когда она задерживалась на педсовете или родительском собрании. Алексей встречал ее тогда вовсе отчужденно. Им еще было невдомек: чтоб семья оставалась счастливой, мало одних удач и достатка. И, возможно, это стало яснее именно сейчас, когда у него, знатного каменщика, готовился званый ужин для делегации строителей такого города, как Сталинград. Думал ли, видел ли когда-нибудь во сне Алексей, что ему, бывшему деревенскому парню, у которого если и есть что-либо необыкновенное, то это сильные руки да жадное к работе сердце, придется от имени строителей столицы принимать у себя, приветствовать и угощать таких гостей. Нет, никогда не думалось и даже во сне не снилось! И все же он страдал в такую торжественную минуту, страдал и думал: "Нехай, может, ее и не было бы совсем".
Зося, раскрасневшаяся, но решительная, в веселеньком фартуке и платочке, бегала из кухни в комнату, где поставили столы, и носила посуду, настряпанную вкусноту. За ней по пятам важно ходила тетка Антя и показывала, куда что ставить. Чтоб поместилось больше гостей, столы разместили наискосок, оставив узкие проходы. Располневшая за последние годы Антя едва пролезала в них, подтягивая, насколько могла, живот, и сердилась.
Сымон сидел в углу на табуретке, с наслаждением курил и, добродушно посмеиваясь над женщинами, сыпал рифмами: "Что правда, то не грех, что торба, то не мех. У богатого гумна и свинья умна. Так, Антя?.." Когда же к нему подошел Алексей и, указав на радиолу, спросил, сколько она, по его мнению, стоит, Сымон засмеялся: "Не подкрепишься – за кусок хлеба отдать согласишься".
Посуды не хватало, пришлось занять у соседей, по зато теперь, накрытый белоснежными скатертями, уставленный бутылками и закусками, стол выглядел на славу, хоть при нем и стояли разные стулья.
Предоставив женщинам хозяйничать, как им заблагорассудится, терзаясь Зосиным вызовом, Алексей, может быть, впервые в жизни бродил без всякой цели из комнаты в комнату, включал и выключал радиоприемник, разглядывал себя в зеркало. Из кухни вкусно пахло жареным. Он вдыхал этот запах и, все больше волнуясь, опять начинал слоняться по комнатам. Но как только, просигналив, возле весницы остановилась первая "Победа" и Алексей вышел на крыльцо встречать приехавших, все заслонили хозяйские заботы. Он провел гостей в переднюю, позвал жену и, знакомя сталинградцев с Зосей, стал помогать им раздеваться. Даже когда очередь дошла до Кравца и тот, блеснув глазами на Зосю, озорно спросил, почему не знакомят его, Алексей нашел в себе силы ответить шуткой: такого, мол, знаменитого каменшика, как Кравец, и так все знают. Затем, словно ничего и не произошло, повел всех осматривать сад.
Яблони стояли строгими рядами. Еще не густые их кроны, будто прислушиваясь к окрестным звукам, едва очерчивались на бледном предвечернем небе.
– Молодец! – первым похвалил Кухта. – Если б каждый за свою жизнь посадил хоть одно деревце, вырос бы целый зеленый океан.
– У нас по двадцать шесть метров на душу запла-нировано такой роскоши, – бросил Кравец. – Да и растет все как скаженное. Точно. Канадский клен, чертушка, аж на два метра за год шугает.
– Тут тоже растет, – желая перечить всему, что ни скажет Кравец, сдержанно проговорил Алексей. – Только трудись. А то бывает и так: пряла, ткала, шила, да все языком. Ты вот скажи: сколько сам посадил? Свои метры, небось, другому передал?
– У нас разделение труда существует, – не смутился Кравец. – Я стены мурую, а другие в тресте зеленых насаждений работают. Так даже спорее выходит.
– У нас, у нас, будто тут не нашенское, – подражая интонации Кравца, засмеялся инженер Рыбаков.
– Вы делиться опытом не мешайте, – норовисто встряхнул чубом Кравец. – Пусть только хозяин руку из кармана вынет. Не иначе камень на всякий случай припас. И пусть не задается: у него с организацией труда не так уж распрекрасно. У нас, Лёкса, каменщик совсем не бутует.
– Этого мы не видели, – уже с открытой неприязнью проговорил Алексей.
В доме зажгли огни. В окне показалась ладная, при свете совсем девичья Зосина фигура.
Зося раскрыла окно, и в сад полилась музыка. Она хлынула внезапно, волнами, и все окрест изменилось. Молодой сад окутала таинственная настороженность. На потемневшем небе Алексей неожиданно увидал звезду, потом другую и еще, еще…
– Купил приемник, – произнес он глуховато, забыв, что уже рассказывал об этом. – Хочется, чтобы лучше было. А с тобой, Микола… Я согласен, ежели тебе не страшно, давай потягаемся.
– Да вы хоть по рукам ударьте! – посоветовал Кухта, подтолкнув Алексея к Кравцу.
В окне опять появилась Зося и пригласила в дом.
5
Он проснулся около трех часов и уже больше не мог заснуть. Башка, словно налитая свинцом, трещала. Было даже больно думать. Повалявшись, он не выдержал и встал с кровати. Захотелось черного хлеба и сырой воды.
Алексей поплелся в кухню, пошарив в тумбочке, нашел кусок черствого хлеба, посолил его, зачерпнул кружкой воды из ведра и сел за стол. Чавкая, начал есть.
Стало немного легче.
Алексей выпивал редко и опохмеляться не привык. Проклиная себя, что пил вчера больше всех, он облокотился на стол и сжал виски. В памяти всплывали отдельные фразы, брошенные или услышанные им вчера. Словно из тумана вынырнуло насмешливо-уверенное лицо Крав-на. Возникла и начала жить тревога, не позволил ли он себе чего лишнего, не обидел ли кого-нибудь из гостей. Он помнил только, как тянулся к Кравцу, обнимал его и убеждал, что напрасно тот дает согласие тягаться с ним, Алексеем. "Ты на руки взгляни. Видишь? – повторял он с пьяным упорством. – Видишь? Сенька, брат мои, сорокапудовую бабу, которой сван забивают, одной рукой кантовал. Слышь?.. У нас в бригаде мастеров ниже шестого разряда вообще нет. Чудак ты несчастный!" И не будь Зоси, все, вероятно, кончилось бы еще хуже. "Ну и хозяин! – ругал себя Алексей. – Приемы еще закатываешь… Теперь иди и проси прощения у сталинградцев и Кухты…" И чем больше вспоминал он вчерашнее, тем больше оно казалось ему бесславным.
Едва дождавшись, когда встала Зося и начала готовить завтрак, он принялся ее расспрашивать:
– Я, кажись, пьяный был вчера? Голова разваливается. Был? А?
– Неужели не был! – сердито ответила Зося.
– И что за беда такая? Будто на гибель повело. Как с горы катился. Все хотел, чтобы Кравец знал…
– Ну вот и узнал, – все еще непримиримо проговорила Зося, догадываясь, чего от нее добивается Алексей. – Под самым его носом так руками доказывал, что лучше и не скажешь.
– А Кравец?
– Что Кравец! Усмехался и за хозяина был.
– Вот лихо на него!
Семью крепят не только удачи. Если в ней живет любовь, ее укрепляют даже тревоги и неприятности. Тот, кого постигла беда, льнет к своему близкому и теперь единственному защитнику. А тот, кому надо утешать, тронутый, что у него ищут поддержки, проникается сочувствием, лаской. И так устанавливается еще большее согласие. Зося полюбила Алексея удачливого, но с годами, привыкнув к нему, стала уважать мужа и несчастного, виноватого. Она прижимала к себе его большую голову и сидела так молча. Он тяжело дышал, ему было неудобно, но он не шевелился, кроткий и послушный. Таким он оставался еще некоторое время, когда неприятности уже миновали, ходил словно по ниточке, и это было самое счастливое для Зоси время.
