Текст книги "Дети Смерти"

Автор книги: Владимир Шимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Эй. Чтоб вы сдохли..!

Стук в дверь.

Громко.

Очень громко – похоже, стучали ногой.

– Как харута, Тай? А моя жена? – надрывались за дверью. «Ага. Торсон. Не ждали».

– Заткнись, – прохрипел унрит, тупо разглядывая лежащую рядом женщину. Ее рыжие, спутанные волосы разметались по подушке, рот был полуоткрыт, от сомкнутых век бежали тонкие лучики морщин. Она была совсем голая и… чужая.

Разомлевшее во сне тело источало аромат пота и пряностей. Странное чувство гадливости заставило его перегнуться через спящую и, подняв с пола одеяло, укрыть женщину.

– Спасибо, – поблагодарила она, не открывая глаз, – кто это там?

Он едва удержался, чтобы не ударить ее, но только прикрыл ладонью не вовремя открывшийся рот. Тай был зол: Элте давно следовало уйти. Если Торсон поднимет шум («Впрочем, он уже его поднял, тьфу!»), ни один унрит не откажется свести с ним счеты. Хотя бы из-за того, что он… – Тай стиснул зубы, – сын магрута и харуты.

«Ои!»

– Ладно, – злобно сказали за дверью, – посмотрим, что ты скажешь, когда я приду не один.

– Торсон! – Тай подался вперед.

– Ну?

– Я еще ничего не сказал, Торсон. С чего ты взял, что она у меня?

– Все очень просто. Ее видела Гилда. К тому же достаточно было взглянуть в окно…

– А! – Тай лихорадочно соображал, что делать. Логичнее всего, казалось, свернуть Торсону шею. Но тогда (Тай с сомнением поглядел на торчащий из-под его ладони пучок рыжих волос) что он будет делать с Элтой? Он и так достаточно наглупил. Вчера. Не надо было так. Тай почувствовал угрызения совести. Мона. Где она? Что с ней? («У меня две Моны – одна на небе, другая…») Ночью в Унре ее запросто могли затащить в любую пустующую хижину и… – Дур-рак!

– Именно, – подтвердил стоящий за дверью. – Твоя куда лучше.

– То-то ты ее лапал…

– С кем не бывает, Тай. Слушай, я знаю, что моя жена спит с кем попало – хриссы с ней! Но утром она должна возвращаться ко мне.

– Что?! – на мгновение у Тая отвисла челюсть.

– Разумеется, – продолжал Торсон, – хорошего тут мало. К тому же эта сучка, – Торсон громко ругнулся, и женщина вдруг забилась под могучей пятерней Тая, пытаясь высвободиться, – подсыпает мне в сетри всякую дрянь. Даже если бы я и не пил – что толку? Калеки не выбирают. Так что открывай. Мне до тебя дела нет. Да ты и сильней – бояться тебе нечего. А вот Элта получит сполна.

– Зачем? – усмехнулся Тай. – Она вернется к тебе. Потом.

– Я буду думать, что ты струсил, Тай.

– Хорошо, – унрит неохотно спустил ноги на прохладный пол. Он не торопился открывать, а прежде подошел к наполненной водой амфе, сполоснул лицо, сделал несколько жадных глотков. Вода тонкими струйками текла по подбородку. Он взглянул на лежанку. Женщина сидела, прикрываясь одеялом, и с ужасом смотрела на него:

– Ты… откроешь ему?

– Да.

– Не открывай, прошу тебя.

– Он будет думать, что я струсил.

– Он зол, он очень зол. Он убьет. Тебя… И меня… Нас.

– Ему это не просто будет сделать, – Тай подошел к столу с одеждой, швырнул ворох белья на лежанку: – Одевайся.

– Вчера ночью… – Она запнулась (на мгновение ему показалось, что она говорит не открывая рта. Тай судорожно сглотнул накопившуюся во рту слюну).

– Вчера я был пьян, и ты знаешь не хуже меня. Самое лучшее сейчас для тебя – вернуться к нему. – Тай кивнул на дверь.

– Но… я не Элта, Тай, – сказала она так тихо, что унрит едва расслышал ее голос.

– Эй, поторопись, – послышалось из-за двери.

Тай искоса взглянул на женщину:

– Не сходи с ума, Эл, – и принялся торопливо натягивать штаны.

Она с ужасом разглядывала руку. Нет, не свою – Элты. Шрам на указательном пальце (наверно, порезалась, когда чистила рыбу) слегка саднил, из потрескавшейся кожи выдавилась сочная алая капля. Она по привычке лизнула ранку, бросила взгляд на Тая и сразу же почувствовала его спокойствие (что ему Торсон) и… ненависть. К ней. К той рыжей, которая сидела сейчас на его постели, чье лицо заплыло розовыми пятнами размазавшихся за ночь румян, чье тело, еще не остывшее от его ласк, уже не вызывало ничего, кроме отвращения. Тело той. Рыжей. Элты.

Она неуверенно притянула к себе чужое платье. («Поторапливайся», – грубо сказал Тай). Нет, ей никогда не совладать с таким количеством шнурков и завязок, думала она. Однако чужие руки помнили, ЧТО надо делать и КАК, так же как вчера не она, но это ненавистное ей тело помнило все то, что так нравилось ему, Таю, когда он шептал, задыхаясь:

– Мне. Еще. Никогда не было. Так.

– Хорошо, – прошептали чужие губы, и она почувствовала, как чужие слезы наворачиваются на чужие глаза.

Платье было надето.

«Тебе нравится?» – она не сказала, а только взглянула на него. Но Тай понял. Пожал плечами: какая разница, Эл… и пошел открывать.

Торсон с трудом перетащил через порог свою искалеченную ногу, медленно проковылял к табурету. Сел. Зло зыркнул на стоявшую у стола женщину:

– Вот, значит, ты как, – его изувеченное шрамами лицо расплылось в неожиданной улыбке. Он опустил руку в карман куртки и, достав плитку хурума, сунул ее в рот. Затем смачно, с нескрываемым удовольствием протянул:

– Су-учка!

Тай скрипнул зубами:

– Ну вот что. Забирай ее и уходи.

– Куда спешишь, Тай? – Торсон все еще улыбался. – Я еще не отблагодарил тебя. Как следует. Вот только не знаю чем, – он покосился на женщину. – Может быть, ты знаешь, а? – улыбка сползла с его лица. Он мрачно взглянул на Тая. – Забыла. Все забыла. Ай-яй-яй. Кстати, где твоя девчонка, Тай?

Тай нахмурился: «Шел бы ты к хриссам; и без тебя тошно; вот это-то я и выясняю. Когда ты уйдешь».

– Ну да ладно, – пробормотал калека, устраиваясь поудобнее. – Между прочим, ты слышал? Вчера, говорят, вернулся Урт. Говорят, откопал славное местечко за перевалом. Хорошая добыча, говорят.

– Мало ли что. Говорят, – зло передразнил его Тай. Ему хотелось взять Торсона за шкирку и выкинуть вон, но он, стиснув зубы, терпел – сам виноват. Нечего было впускать.

– Ты-то что скажешь? – Торсон сплюнул недожеванный хурум в ладонь, не торопясь, деловито размазал жевачку по столу, – на память, – он хмыкнул, сунул руку в карман. «За очередной порцией», – подумал унрит. – Ну так как? Нехорошо обижать калеку, мда-с. Ты ведь знаешь, как это бывает, в Унре. Привяжут этакого где-нибудь там, ЗА СТЕНОЙ. Помнишь Красавчика, Тай?

– Нет, – (помнил, очень даже помнил).

– Мда-с, – задумчиво протянул Торсон. – Ему повезло (кто знает?). Хоть бы один вшивый магрут (видно, здорово их шуранули до этого). Так и простоял, бедняга, пока не сдох. Целехоньким, хриссы его побери, – с явным сожалением процедил сквозь зубы Торсон. Он смотрел исподлобья, ожидая, что ответит Тай. Но унрит молчал. – А ведь это несправедливо, Тай. Мда-с, – снова протянул калека.

– Ты о чем?

– О тебе. Если поступать так с каждым, с кем спала моя…

– Ты бы лучше позаботился о себе, – грубо оборвал его унрит.

– Ну, о себе я, положим, позаботился. И Гилда, и мой братец знают, где я и почему. Это так. На всякий случай. Если тебе захочется свернуть мне шею…

– Уже хочется, – проворчал унрит.

– И не сомневаюсь, – Торсон хмуро взглянул на жену. – Поставь-ка сетфи, Эл.

Женщина вздрогнула, но с места не сдвинулась.

– Поставь, – сказал Тай, и она послушно направилась к холодному очагу.

– Смотри-ка, она слушается тебя! – Торсон, казалось, был удивлен.

– Ты говорил об Унре, – напомнил ему Тай.

– Да. О том, что в ней стало скучно. А я готов предложить ей развлечение.

– И она не откажется.

– Да.

– Но ты пришел не за этим?

– Да.

– Так зачем?

Огонь не разжигался. Она сидела на корточках и безуспешно чиркала кремнем; лишь однажды пламя пробежало тонкой струйкой по краю отсыревшей за ночь ветоши и тут же погасло. Женщина досадливо отбросила кремень в сторону.

– Узнаю Элту, – услышала она голос Торсона.

Мысли разбежались, как испуганные муссы, чужое, ненавистное тело била нервная дрожь. Что с ней произошло? Почему у нее эта дряблая кожа, непослушные пальцы, рыжие спутанные волосы? Платье давило на грудь. Мешало дышать. Как та, Рыжая могла ходить в нем? Что-то смутное на мгновение поднялось из глубин памяти, и она вдруг поняла, что во всем этом НЕТ НИЧЕГО СТРАННОГО.

ТАК ЖИЛ ЕЕ РОД.

ЖИЛ, ЗАХВАТЫВАЯ ЧУЖИЕ ТЕЛА. ДОМА. СУДЬБЫ.

Она вытерла выступивший на лбу пот. Кто она? Элта? Мона? Или некто невидимый, захвативший то безжизненно лежащее под грудой тряпья в углу тело. Так же, как она захватила это – несносное, рыжее, с большой родинкой на правом плече. Женщина вспомнила, как целовал эту родинку Тай. Вспомнила, как та, некогда бывшая Элтой, предчувствовала, как он будет ее целовать. Вспомнила, как та, другая, некогда хотела САМА чувствовать это. Тогда-то все и произошло: головокружение, чернота, внезапно разорванная ослепительным светом, какая-то необыкновенная прозрачность вокруг, – потом (смутно) волочащееся по полу безжизненное тело (она так не хотела, чтобы Тай заметил его; он сказал «уходи», и она ушла). Да. Потом его ласки. Значит, ЭТО сделала та, которую он так странно называл: Мона. Она облегченно вздохнула: да, я – Мона.

Женщина потянулась за брошенным кремнем.

– Так зачем?

– Сетфи. Сначала сетфи, – Торсон улыбнулся, обнажая гнилые зубы. – Она не очень-то торопится, а, Тай?

– Тебе виднее, – пожал плечами унтрит.

– Мы можем махнуться, Тай.

– И? – не понял унрит.

– Рыжая останется с тобой. Светлая уйдет ко мне. По-моему, неплохой получится обмен.

Руки Тая сами собой сжались в кулаки.

– Светлая? Ты что, за этим и пришел?

Торсон хмыкнул.

– Ну, на это я особенно не надеялся.

– И правильно делал.

– Тогда сетфи. У нас мало времени. Поторопи ее, Тай.

Тай хмуро взглянул на возившуюся возле очага женщину. Она, почувствовав, что он смотрит, обернулась. В широко раскрытых глазах Элты прыгали искорки страха.

– У него нож, Тай. В кармане. Посмотри, – она не разжимала губ. Слова раздавались прямо в мозгу. Тай даже не понял, что это не его мысль.

– Ну-ка, – унрит резко схватил Торсона за плечо. – Выкладывай, что у тебя там?

– А ты догадливый, – Торсон злобно отшвырнул ненужный теперь нож в сторону. – Ладно. Так даже лучше.

Женщина поставила на стол чашки с дымящимся напитком. Незваный гость жадно втянул носом горьковатый аромат. Его крючковатые пальцы вцепились в чашку.

– У тебя хороший сетфи, Тай. Мой почему-то всегда отдает дерьмом.

– У тебя все отдает дерьмом.

– Каков есть, – проворчал Торсон.

– Хриссы тебя раздери, – начал раздражаться унрит. Ему не терпелось выставить Торсона вон. И Рыжую вместе с ним. «Мона. Где она сейчас?» – Не тяни. Пускаешь пузыри хуже фрокка. Что у тебя?

– Дело.

– Какое?

– Э… так тебе сразу и скажи, – Торсон забавлялся нетерпением унрита. Он неторопливо отхлебнул сетфи. Поставил чашку на стол. – Дерьмо, – со смаком выговорил он, – в этом городе одно дерьмо. Сказать по правде, после того, как ты переспал с моей женой, я мог бы все решить и без тебя. Унра только и ждет случая выставить вонючего магрута на потеху…

– Короче, Торсон. И без…

– Ваша парочка у нас вот где, – гость сделал выразительный жест.

– Я не сплю с ней, – сухо сказал Тай.

– И зря. Но это и к лучшему. Тем скорее мы договоримся.

– О чем ты?

– О деньгах.

– ?!

– О больших деньгах, – Торсон отхлебнул большой глоток. – И твоей жизни, Тай. – Унрит взял чашку, борясь с искушением плеснуть сетфи Торсону в лицо.

– О! Я знаю, что у тебя нет денег, – расплылся в улыбке калека. – Но у тебя есть нечто большее. За что нам, – последнее слово он произнес с нажимом, – нам, – повторил Торсон, – готовы заплатить много. Очень много. В Унре таких денег не заработать и за всю жизнь, – он мечтательно потер искалеченную магрутами ногу, – поманил пальцем Элту: – Подойди.

Женщина вопросительно взглянула на Тая.

Унрит пожал плечами: твой муженек, поступай, как знаешь.

Она подошла.

Торсон, хохотнув, шлепнул ее по соблазнительной округлости, укрыть которую не могла даже широкая в складку юбка. Женщина отшатнулась. Торсон снова хохотнул.

– Ты неплохо развлекалась, Эл. Если мы сговоримся, ты сможешь остаться с ним. А я свалю из Унры. Навсегда. Тысяча корон. Тебе, – он повернулся к Таю. – Ну так как, по рукам?

– Я еще не знаю, что именно продаю.

– О! В таком случае ты непроходимо туп.

– Может быть.

– Ладно. Скажу иначе. Ты не продаешь. Ты – покупаешь. Свою жизнь. И тысячу корон в придачу. Неплохая сделка, а? – улыбка сползла с его лица. – Где Мона, Тай?

«Согласится? Нет? Или все это зря и придется действовать силой? – калека ерзал на стуле, пытаясь предугадать поведение Тая. – Магрут вонючий. Попробуй его пойми. И девчонка. А ну как она почувствовала что-то. И смылась. Нет, далеко не уйдет, – успокоил он себя. – Все дело в Тае. – Мысли прыгали. – Такое бывает раз в жизни. Да. Раз…»

– Где Мона, Тай?

Женщина вздрогнула. Чашка с дымившимся сетфи выпала из ее рук, с грохотом покатилась по полу. Мона-Элта зачарованно смотрела, как по грубо выкрашенным доскам растекается бурая жижа. Она вдруг отчетливо представила: из-под груды унритского снаряжения торчит белая – слишком белая, чтоб быть живой и человеческой рука. Ее собственная. Моны. Той Моны, которой она была еще вчера. Она представила, как с ужасом смотрит на эту руку Тай; как бросается к безжизненному телу. А потом к ней, живой и невредимой, и кричит, кричит, и она что-то кричит в ответ —

«Я сделала это из-за тебя, Тай».

Женщина обхватила голову руками, усилием воли заставляя себя не смотреть. В угол. Туда, где…

– Может быть, ты видела, Эл?

Торсон пристально смотрел на нее. Его глубоко утопающие в глазницах зрачки беспокойно прыгали. Вверх – на копну рыжих волос, встревоженное лицо, слегка подрагивающие уголки губ. И вниз – на бурую жижу, разлитую по дощатому полу.

– Что скажешь, Эл?

– Я..? Ничего, – с трудом шевельнула она непослушным языком, ощущая всем телом новую, еще неведомую ей опасность. Нет, дело было не в Тае. И не в Торсоне. Что-то внутри подсказывало ей – молчи.

– Ни-че-го, – тихо повторила она.

Торсон с сомнением покачал головой:

– Уж больно ты нынче смирная, Эл.

Тай хмуро, почти с ненавистью глядел на ту, которую еще недавно так страстно желал.

– Ни-че-го, – прошептала она, мысленно моля: «Я, я – Мона, Тай».

Но ненависть мешала ему слышать.

– Ну так мы договорились? – Торсон с трудом встал из-за стола.

– Нет. Моны тебе не видать.

– Хорошо, – процедил сквозь зубы Торсон. – В таком случае берегись. Пойдем, – он взял женщину за руку.

Она хотела вырваться, броситься к Таю, объяснить ему все, что произошло. И снова что-то подсказало ей – молчи. Уже на пороге Торсон обернулся к унриту:

– Три хоры. Запомни. У тебя есть только три хоры, Тай.

Они вышли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Кумарон покачивало на волне. В такт движению судна скрипели плохо пригнанные доски. В большой амфе, в углу каюты плескалась вода. За пыльным окошком простиралось Срединное море. Вспенились гребешки волн, на которых болталось несколько унритских лодчонок. Нет-нет да и мелькали острые плавники саркул. Волны докатывались до каменной кладки огибающего гавань Унры мола и рассыпались на тысячи брызг. Две сторожевые башни, воздвигнутые у входа в гавань, игриво перемигивались тусклым в свете дня пламенем факелов.

Дверь в каюту со скрипом отворилась. Вошел слуга с подносом в руках.

– Обед, мессир?

Тот, к кому обращался слуга, сидел за столом, хмуро подперев голову руками. Он не шелохнулся, и слуге пришлось повторить громче:

– Обед, мессир.

Сидевший за столом вздрогнул. Потом лениво скосил глаза в сторону вошедшего:

– Позже.

– Да, мессир, – слуга склонил голову.

– Что, в Унре тихо?

– Тихо, мессир.

– Хорошо. Иди.

Слуга повернулся к выходу, но на пороге притормозил.

– Что еще?

– Унриты… предлагают безделушки. Из Магра.

– К хриссам! – сидевший за столом устало махнул рукой. – Иди. Ты знаешь, кого пускать.

Дверь снова скрипнула, закрываясь за слугой. Сидевший за столом задумчиво взглянул в окно. Его подташнивало.

«К хриссам!» – мысленно повторил он. Ему вдруг страстно захотелось выскочить на палубу, сунуть два пальца в рот, перевеситься через фальш-борт и…

«Прекрасное занятие. Для мага, – усмехнулся он. – В этом вонючем городе так и тянет блевать». Он медленно провел крючковатым пальцем по пыльному стеклу, выписывая свое имя:

ОРТАГ

Потом торопливо смазал написанное. Тщательно вытер перепачканный палец носовым платком. Потянулся к стоявшему на столе кувшину. «Выпью – пройдет». Он плеснул себе вина и, поднеся кружку ко рту, опорожнил ее одним глотком. И в самом деле полегчало. Жесткое, волевое лицо Ортага на мгновение смягчилось. Легкая, презрительная улыбка тронула темную, почти черную полосу губ.

Сегодня. Или никогда.

Он долго шел к этому. Он долго искал.

В дверь постучали. Улыбка тотчас сползла с его лица. Он рывком отодвинул от себя кружку.

– Кто?

– Торсон, мессир, – громко сказал за дверью слуга.

– Впусти.

– Ты сделал?

– Да, мессир, – всякий раз при виде Ортага Торсона бросало в дрожь. Вдобавок неприятно заныла искалеченная нога. Маг презрительно смотрел на трясущиеся руки унрита. Потом швырнул ему табурет.

– Садись.

Торсон послушно сел на край. Крякнул от боли.

– Вина? – Ортаг пододвинул ему кувшин.

Унрит торопливо замотал головой – к хриссам вино.

– Тогда к делу. Он согласился?

– Нет.

– Что ж. Я так и думал. Он прогнал ее?

– Да.

– Отлично. Мои люди уже в Унре.

– Мессир…

– Я слушаю, Торсон.

– Мне кажется, она сбежала, мессир.

– Она догадалась?

– Нет, мессир.

– Так в чем же дело? Появился другой покупатель, а?

– Что вы, мессир.

– Ладно, я верю. Ты говорил, девчонка неравнодушна к Таю?

– Так казалось, мессир.

– А Унра?

– Его ненавидит, мессир.

– А эта… Рыжая… Как ее?

– Элта.

– Как она?

– Еще вчера я был в ней уверен, мессир.

– А сегодня?

– Молчит. Мне кажется, после того, как она переспала с этим…

– О! – махнул рукой Ортаг. – Избавь меня от подробностей, Торсон. Я и так не в восторге от того, что связался с таким болваном, как ты!

– Болваном? Но почему?

– Разве я не говорил, что могу завладеть ее телом, но не душой?

– Говорили, мессир. Но именно поэтому…

– Разве я не говорил, что хочу обратного…

– Да, мессир.

– Что да? – Ортаг злобно стукнул кулаком по столу. – Что «да», Торсон. Мне надоели твои идиотские рассуждения о любви. Мне нужна девчонка не для того, чтобы спать с ней. Мне нужен ее сын. Будущий. Мой. Ты упустил ее ребенком, – «да и Нагх тоже хорош!» – подумал Маг. – Я сохранил тебе жизнь. Не думай, что легко отделаешься и на этот раз. У тебя отсохнет не только нога. Ты понял?

– Да. Что я должен делать, мессир?

– Элта знает?

– Я говорил ей… Она подсыпала мне в сетфи… По-моему, она хотела…

– Обойтись без тебя? К хриссам! Трижды болван. Теперь она будет трепаться на каждом углу. А значит… – Ортаг задумчиво провел пальцем по стеклу, – она должна умереть.

– Но… – побледнел Торсон.

– Никаких «но».

– Мессир, она – моя жена.

– Была, – ухмыльнулся Ортаг. – Впрочем, подождем принимать решения. Если мои люди найдут девчонку, мы отчалим немедленно. К хриссам и Тая, и Элту, и все это унритское дерьмо!

– Так что же мне делать, мессир?

– Ждать.

– А если ее не найдут?

– Тогда, – Ортаг глотнул вина прямо из кувшина. – Тогда мы займемся наживкой, Тор!

Ему помог хиссун. Едва захлопнулась дверь (Тай тут же приник к стеклу, глядя, как исчезает в легкой утренней дымке рыжая копна волос Элты), маленький зверек заворочался на подстилке, замотал головой, пытаясь освободиться от сковывающей его передвижение по дому веревки. Тай оторвался от стекла. Хиссун жалобно тявкнул.

– Заткнись. И без тебя тошно.

Унрит присел на холодную лежанку Моны («Куда она могла пойти?»), лишь минту спустя, сжалившись, наклонился к зверьку, развязал грубый узел на холке.

– Ну, беги.

Зверек благодарно лизнул его палец. Потом тявкнул еще раз и уверенно двинулся в угол хижины.

Так он нашел Мону.

Тай не сразу понял, что это она, настолько неестественно белой казалась ее кожа, настолько странным было выражение лица. Нет, он бы не узнал ее такой. НЕ захотел узнавать. Нижняя губа была прикушена в нескольких местах, посиневший язык выпал изо рта. Глаза выкатились из орбит. И между тем она улыбалась. Запекшаяся на губах кровь превратила эту улыбку в сгусток боли, и все-таки это была улыбка.

Страшная улыбка.

Ему вдруг захотелось вцепиться в нее пальцами и сорвать с некогда прекрасного лица. Но вместо этого он лишь отшвырнул злобно рычащего хиссуна в сторону:

– Не тронь, – и скрипнул зубами: – Ои, Мона. Значит я тебя… Убил?

Он торопливо склонился к ее лицу в тщетной надежде уловить слабое дыхание жизни. Коснулся губами ее изуродованных улыбкой губ.

– Ои, Мона.

Она была мертва.

Странный город.

Серый город.

Город, где страх почти осязаем. Особенно по утрам, когда море и берег укутываются белой дымкой, а по углам хижин и глухим закоулкам Унры еще шныряют, будто невиданные звери, обрывки ночной мглы. Люди поеживаются, трясут одуревшей от тяжелых унритских снов головой. Вздрагивают от каждого шороха. И кажется, что стоит протянуть руку, и ты коснешься чего-то незримого, холодного и вязкого на ощупь, а по спине вдруг забегают мурашки, язык прилипнет к гортани, и горячий пот вдруг скользнет по размякшему за ночь телу, как слеза, которую роняет не в меру оттаявшая душа.

Странный город.

Серый город.

Город, который питается страхом, ибо если не будет страха – не будет и города. Ведь именно страх заставляет людей воздвигать стены и сторожевые башни, выжигать лонги кустарника, тренировать руку и сердце, – и, кто знает, если б не было там, за стенами Унры, манящего своей дикостью и безжалостностью Магра, то…

Может быть, его стоило выдумать?

В хорошую погоду со сторожевых башен и выложенных в незапамятные времена каменных стен просматривались белые шапки гор. Где-то там в их искалеченных Истарунрой долинах рождались и пожирали друг друга невиданные магруты, раскидывали свои алчущие крови сети растения Магра, где-то там когда-то была и та пещера, и тот веселый спасительный огонь, о котором тосковала ее душа. Женщинам не разрешалось подниматься на стену, но она частенько, тайком пробиралась наверх, цепляясь за выступы каменной кладки, и не раз уже, приняв за магрута, ее осыпали градом стрел и выпущенных из пращи камней.

Странный город.

Серый город.

Пьяные унриты. Драки из-за бледных, иссушенных страхом женщин. Алчные глаза перекупщиков. Брань и похоть. Ненависть и страх. Дикие казни и грубый, бесконечно грубый язык любви.

Унра. Тан-Унратен.

Она никогда бы не привыкла к нему, если бы не Тай.

Она никогда бы не назвала его своим.

Ибо она – не человек.

В хижине Торсона все казалось знакомым. Чужое тело помнило каждую мелочь. Он хотела присесть – тело тут же напомнило о треснувшей ножке стула, которую Торсон так и не удосужился починить. Хотела смыть размазанные грязные пятна румян – руки нащупали острый, как нож, край умывальной амфы, разбитой несколько менсов тому назад.

Осторожно, чтобы не порезаться, она наклонила амфу, плеснула воды в ЧУЖУЮ ладонь. Вода пахла плесенью, но это не смутило ее. Та, Рыжая, давно привыкла к этому запаху, почти не ощущала его. И теперь ее тело не испытывало отвращения. Даже при виде плавающей на поверхности желтой плесени. Женщина тщательно вымыла лицо. Насухо вытерлась висевшим возле умывальника полотенцем. Движения были привычными, ей даже не приходилось задумываться – тело само решало за нее. Она сладко потянулась – хотелось спать. Потом упрямо тряхнула рыжей копной волос: «Я – Мона». Однако былой уверенности не почувствовала – чужое платье уже не казалось ей столь тесным, да и все остальное – руки, ноги, красивая, хотя и немного дряблая грудь, даже грубый, царапающий слух голос пришлись впору. Она почувствовала голод и, почти не осознавая того, потянулась к мешку с сухарями. Другой пищи в доме не было. Сгрызла сухарь, задумчиво глядя в окно. День только начинался. В такое время унриты толпились на базарной площади. По пустынной улочке ветер лениво перекатывал лохмотья доносившихся с площади слов. На секту женщина задержала дыхание, прислушиваясь к невнятному говору толпы. Но отчетливо услышала только до боли знакомое:

– Тай!

Несколько голосов тут же подхватило:

– Тай! Тай! Тай!

Злобно.

Или ей показалось? Сердце кольнуло: что с ним? И зачем она ушла? Или это не она, а только тело, привыкшее повиноваться незнакомому ей, Моне, человеку с темными мыслями и искалеченной магрутами ногой? Женщина вспомнила безотчетный страх, заставивший ее покинуть дом Тая. Задумалась, был ли то страх Моны? Или Элты? Или два разных страха уже тогда слились в один? И не потому ли она так и не поняла, что именно испугало ее? Женщина с ужасом вгляделась в свое смутное отражение в стекле. С трудом подавила желание ударить по нему, разбить вдребезги ненавистное лицо. Неожиданно для себя поняла, как далека уже от той Моны, чье тело лежало сейчас в хижине Тая. Что она ЗАБУДЕТ ее, так же как забыла ту, которой была когда-то давно, очень давно… Она закрыла глаза: – МЕНЯ НЕТ, – странное видение – она лежит под стеклянным колпаком, она хочет закричать, но крик застывает у нее в горле, она хочет поднять руку, но тело не слушается ее, она хочет проснуться, но сон этот вечен, как сама смерть.

– Элта!

Он стоял на пороге. Бледный. Уродливый. Жалкий. На мгновение она пожалела его, но только на мгновение, ибо в следующую секунду его кулак врезался ей в челюсть; женщина охнула и, потеряв равновесие, отлетела в угол комнаты, больно стукнувшись спиной о посудную полку. Пустые амфы с грохотом покатились по полу. Она слизнула языком выступившую на губе кровь.

– Сука! – Он пнул здоровой ногой табурет и сам едва не упал, изуродованная культя с трудом удержала непомерно тяжелое для нее тело.

Он проковылял к женщине. Руки Элты, чужие руки, инстинктивно закрыли быстро распухающее от боли и слез лицо.

– Ну?

– Не надо… Не надо, Тор.

– С-сука!

Удар тяжелым унритским сапогом пришелся в бедро. В глазах потемнело от боли. Избегая ударов, уже ничего не замечая вокруг, женщина откатилась в сторону. Сжалась в комок, ожидая нового приступа боли. Почувствовала, как его сухие, цепкие пальцы впиваются в горло. Он наклонился к ней, прошептал в самое ухо:

– Я… тебя… з-задушу. Ш-шутки со мной вздумала шутить, д-думала, я не пойму. Великие боги! Она думала, я не пойму. Где Мона? Почему она не вышла из дома? Подумать только, я всю ночь ждал, пока ты..! – он задыхался от злости. – Хриссы тебя раздери! И твою идею поссорить девчонку с Таем. Это ведь ты придумала. Когда я сказал тебе, что Ортаг – да, Ортаг! – предупредил, что девчонка может сбежать, если… Если ей не будет все равно, – калека вдруг ослабил хватку, – куда и с кем, – устало добавил он. – Глупо!

– Очень, – прошептала женщина. – Отпусти шею, Тор.

– Скажи, где Мона? Ты… спрятала ее? Зачем?

Она с трудом разлепила пересохшие губы:

– Иногда мне кажется, что Мона – это я.

– Дура! – он с силой оттолкнул ее от себя. Женщина ударилась головой об пол, тут же откатилась в сторону, не обращая внимания на впивающиеся в тело острые черепки. – Дура, – повторил Торсон, поднимаясь. Он проковылял к лежанке, тяжело плюхнулся на нее. Несколько сект мрачно сопел, уставившись в потолок. Потом вдруг выдохнул:

– Элта!

Женщина молчала.

– Элта, хриссы тебя раздери!

– Я – не Элта, Тор.

– Ну да. А я не старый вонючий унрит! И Унра – не Унра. И хижина не хижина, а Дворец Коркланноса.

– Ты о чем?

Она встала, пошатываясь, подошла к умывальной амфе.

– Правильно. Умойся, – Торсон ухмыльнулся. – Я хочу, чтобы ты была чистой. Всегда. – И он принялся торопливо стаскивать штаны.

Казалось, силы оставили его.

(У тебя осталось три хоры, Тай.)

Ему наплевать.

Время стало тягучим, как кровь лиимдрео. Прошла целая вечность, прежде чем он дотащил непослушное тело Моны до лежанки, уложил, спрятал его наготу рваным унритским одеялом. Плохо соображая, что делает, Тай прикрыл ей глаза, втолкнул указательным пальцем вывалившийся изо рта язык. Девушка по-прежнему улыбалась, но улыбка стала мягче. Если бы не запекшаяся на губах кровь, ее можно было принять за спящую.

Тай поднялся, как пьяный, покачиваясь на каждом шагу, добрел до амфы с водой. Взяв амфу, вернулся к лежанке. Намочил край одеяла. Обтер кровь. Глупо улыбнулся («она спит»), ибо теперь девушка ничем не отличалась от живой. Он бы ничуть не удивился, если бы она открыла глаза и сказала такое привычное и родное:

– Дай.

– Да. Это я, – пробормотал унрит.

Он жадно приник к амфе и пил до тех пор, пока ему не начало казаться, что вода распирает его, как перезревший сок распирает оболочку красного магрского уинона. Потом отшвырнул от себя амфу, и та с грохотом покатилась по полу. Сидевший у ног хозяина хиссун жалобно тявкнул. Тай приложил палец к губам:

– Тсс! Будет.

Тупо уставился на стоящий у изголовья лежанки меч.

Как просто.

Последовать за ней.

Его рука потянулась за оружием («Я очень хочу спать»). Пальцы крепко обвились вокруг холодной рукояти меча. Казалось, он лишь слегка напряг мускулы, а холодный клинок уже послушно ткнулся ему в грудь. Острая боль слегка отрезвила его. «Сам знаю. Глупо. Весьма!» Взгляд скользнул по залитому светом Таира окну. И… встретил другой взгляд – холодный, внимательный, пустой – так смотрит готовая к прыжку хисса.

Или это Унра поджидала его?

Лицо смотрящего исказила усмешка. Наголо обритый череп дернулся в приступе беззвучного смеха. Губы дрогнули, отдавая не слышный унриту приказ. Внезапно в окне появилась еще одна столь же бедно покрытая растительностью голова. Люди за окном переглянулись. Потом рука в черной перчатке ударила по стеклу. Казалось, сам Таир раскололся на тысячу осколков. Стекло со звоном рухнуло на пол. Истерически тявкающий хиссун забился под стол. В образовавшийся в окошке проем просунулась лысая голова:

– Ты что ли, Тай?

Унрит приложил палец к губам:

– Тсс! Она спит.

Голова повернулась к изголовью лежанки. Увидев девушку, шумно зашлепала губами, обращаясь, по-видимому, к тем, кто стоял на улице и не был виден Таю:

– Она здесь.

– Она спит, – упрямо сказал унрит.

– Спит, – радостно повторила голова и повернулась к Таю, – ну, что же ты. Продолжай.

Тай медленно отвел меч от своей груди.

– Ясно, – сказала голова. – Все хотят жить. Долго. Очень. Но не у всех это получается, Тай, – пробормотал он, исчезая за окном. Послышался громкий шепот. Стоявшие на улице люди о чем-то совещались. «Сколько их? – устало подумал унрит. – Это что, то, о чем говорил Торсон?» Он поднялся с лежанки, подошел к запертой на щеколду двери. Критически осмотрел ее. «Хлипкая. Долго не выдержит. А на унритов они не похожи». Тай вспомнил разговор с Торсоном. «У меня есть покупатель», – говорил калека. «Покупатель, – усмехнулся унрит, – да их тут на всю Унру хватит». Ступая как можно тише, чтобы незваные гости не догадались о его перемещениях по дому, Тай подкрался к окну. Только тут он обратил внимание на стоявшую на подоконнике нэмитеру. Ее листья побледнели и обвисли. «Не к добру». Он прислушался, но ничего не успел услышать. Чьи-то длинные, сильные руки просунулись сквозь зубья битого стекла, обвились вокруг его шеи и, рванув вниз, намертво прижали к усеянному осколками подоконнику.