Текст книги "Наука умирать"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

   – Легко быть честным и храбрым, – сказал генерал, – когда осознал, что лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорблённой России. Сегодня для многих последняя застольная беседа. Не надо тешить себя иллюзиями. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Поэтому не будем ничего желать себе – нам ничего не надо, кроме одного: «Да здравствует Россия».

На станции Лозовая холодный ветер гнал позёмку по перрону, трепал клёши матросов, что-то грузивших в бронепоезд, в стороне у вокзала солдат играл на гармошке к выкрикивал нелепые частушки:

 
Под одной рукой мешок,
Под другою бочка,
Подсажу, красавица,
За жаркую ночку...
 

   – А ну, полундра! – кричали матросы, расталкивая солдат, поворачивая трёхдюймовку к платформе и вкатывая её по подложенным для подъёма доскам.

Поручик Линьков бесцельно слонялся по перрону, искал знакомого – Руденко, но на перроне его не было.

   – Вот до чего дожили, господин поручик, – прилепился к нему какой-то мужик с мешком. – Старые люди говорят: пришло последнее время, конец света. Оттого и с поездами так. Ни свистка, ни звонка, ни билетика...

   – Трудное время, – согласился Линьков и отстал от мужика.

Все последние дни он думал о разгоне Учредительного собрания. Зачем Ленин сделал это? Первые честные свободные выборы в России. Первый настоящий выборный народный орган. А Ленину и Троцкому нужна диктатура. Во имя чего? Учредительное не допустило бы гражданской войны. Каждый получил бы своё. А теперь только ненависть. За что теперь сражаться Линькову? За диктатуру небольшой группы политиков? Разве смогут они наладить жизнь народа, эти журналисты, прожившие полжизни в эмиграции?

Перебраться на ту сторону? Говорят, Корнилов – за республику. И сражаться против этих ребят, сваливших самодержавие и надеющихся на лучшую жизнь?

Олега Руденко всё не было. Он в это время сидел в кабинете только что расстрелянного начальника станции, и с ним вели беседу руководители железнодорожной Чека. Начальник, черноволосый, тощий, со сверкающими угольками глаз, убеждал:

   – Ты пойми, моряк, мы тебе доверяем.

   – Доверяете, а начальником бронепоезда сажаете какого-то неизвестного в штатском.

   – Он знает паровоз, железную дорогу, сам старый большевик...

   – Вся команда – моряки.

   – Ты будешь комиссаром.

   – И не только комиссаром, товарищ Спивак, – напомнил второй чекист, – нам нужны сведения о настроениях команды.

   – Во первых строках замечу: у меня не команда, а экипаж. И настроение одно – бить контру. Калединскую, корниловскую и всякую.

   – Среди ваших моряков много эсеров, – сказал Спивак. – А они сейчас начинают поднимать голоса. И за Учредилку.

   – Такую контру я давлю вот этой вот, – сказал Руденко и показал чекистам крепко сжатый кулак. – Как Духонина давил.

   – Не будем нажимать на товарища Руденко, – сказал Спивак своему помощнику. – Он верный коммунист, и у него на бронепоезде будет порядок. Но за эсерами посматривайте.

   – И за серыми, и за белыми пригляжу, – сказал Руденко, поднимаясь. – Но в следующий рейс – меня командиром!

Выйдя из здания вокзала, Руденко разминулся с Линьковым, но столкнулся с высокой молодой женщиной в полушубке и платке.

   – Катюха! – обрадованно воскликнул Олег. – Давай с нами на бронепоезд.

   – Больно вас много. Я боюсь, – засмеялась женщина.

   – За мной, как за броней, Катенька. Иди к Спиваку записывайся. Поварихой и медсестрой.

   – А кем ещё?

   – Это я тебе по секрету скажу.

Снова совещались у Алексеева, и Марков с горечью вспоминал свои планы на первом совещании: разбить противника по очереди, наступать на Москву...

Теперь Лукомский уныло докладывал басом:

   – Созданный в станице Каменская военно-революционный комитет казаков создал отряд под управлением Голубова и начал наступление по линии Миллерово—Новочеркасск. Единственная боеспособная часть на этом направлении – отряд Чернецова. Отряды Антонова-Овсеенко и Сиверса начали наступление на Матвеев Курган и Таганрог. К Батайску с Кавказского фронта приближается 39-я дивизия, полностью сагитированная большевиками.

   – Какое положение под Таганрогом? – спросил кто-то.

   – Руководит обороной Кутепов, но против него действуют во много раз превосходящие силы противника.

   – Кутепову я послал подкрепление, – сказал Корнилов таким тоном, что можно было понять, будто Кутепов не сумел воспользоваться помощью. – В связи со сложившейся обстановкой и договорённостью с генералом Калединым я решил перенести штаб и войска в Ростов.

Хорошо, что у Марианны здесь родня, – словно она знала, что на Юге будет гражданская война и не обойтись без родственников в Ростове, которые помогут с квартирой удобной и безопасной. Никто не должен знать, что хозяин квартиры – генерал Марков, отправившийся бить большевиков. Не знала их ростовского адреса и Ксения Деникина, а сама Марианна Павловна ею и не интересовалась. Ей казалось, что молодая генеральша слишком возомнила о себе.

Дни шли переменчивые: то мороз, то оттепель, то солнышко, постоянными были лишь дурные вести. 20 января Чернецов и его отряд попали в плен и были зверски зарублены. Будто некая северная крепость рухнула, и ворвались сквозь развалины красные обольшевиченные казаки. Армия так и не выросла больше. Сергей Леонидович, назначенный командиром сводного офицерского полка, вечерами тщетно пытался сложить пасьянс, бросал непослушные карты, искал успокоения в вечернем чаепитии с Марианной. Обсуждали, что она будет делать, если придётся уйти в поход куда-то далеко.

   – Растить детей и ждать тебя.

   – А если?..

   – Растить детей, чтобы были такими же, как ты.

Утром он шёл к дворцу Парамонова, где помещался штаб. Здесь его встретил адъютант Родичев и сообщил, что генерала вызывает Деникин.

   – А мы вас потом ждём в наш штаб, – заговорщически шутливо продолжил Родичев.

   – Что ещё за штаб?

   – Второй этаж, комната 25.

Марков сердито покачал головой и направился и Деникину. Тот, как и все генералы, пока ещё носил штатский костюм, добротный. Марков снял куртку, бросил на стул.

   – Тяжёлое положение сложилось под Батайском, Сергей Леонидович, – сказал Деникин. – По правде, так везде тяжёлое: и у Кутепова под Таганрогом, и под Матвеевым Курганом, и из Миллерова казаки-большевики подходят... Но под Батайском 39-й полк окружил юнкеров. Меня вызывают в Новочеркасск на совещание с представителями большевиков. Они требуют от Каледина передачи им власти.

   – Еду в Батайск, – коротко сказал Марков, напяливая куртку и папаху. – Возьму две оставшиеся пушки. Отобьёмся.

Уже подойдя к двери, остановился и сказал:

   – Что будем делать?

   – Будет хорошо. Лукомского Корнилов снимет и назначит Романовского. Так обещал.

   – А войска? – спросил Марков, скрывая неприязненное чувство к служебно-чиновничьим интригам.

   – И с войсками будет хорошо. Если армии придётся Куда-то отступать, за нами пойдут все офицеры, которые Сейчас пьянствуют в кафе. И мы построим их по ранжиру.

Марков нашёл квартиру 25. У двери его встретил улыбающийся Родичев. В светлой чистой комнате из-за столов с аккуратно приколотыми топографическими картами поднялись офицеры. Родичев их представил: начальник штаба Биркин, его помощник поручик Данчиков, начальник разведки поручик Сергеев.

   – Так, – угрюмо промычал Марков. – А это чья?

На стене висела обычная кожаная артиллерийская нанайка. Совсем новая.

   – От старого хозяина осталась, ваше превосходительство.

   – Моя будет, – сказал Марков, зловеще понижая голос. Но не для лошадей, а для штабистов!

И сильно ударил по чистеньким столам, рассыпая цветные карандаши, ластики, линеечки и прочие принадлежности, предназначенные для работы над картами.

   – Красиво рисуете, господа! – кричал генерал. – Красненькие – это большевики? А мы – синенькие? На этих картах вы сразу красных побьёте. А как Чернецова и его отряд на куски рубили вы здесь не нарисовали? А где у вас юнкера, поехавшие за пушками и обманом захваченные большевиками? А что в Батайске происходит? Вы знаете, что там юнкера окружены? Вы где служите? В штабе генерала Мольтке[23]23
  «...в штабе генерала Мольтке» – Мольтке Старший Хельмут Карл Бернхард (1800-1891) – прусский и германский военный деятель, граф, генерал-фельдмаршал, военный теоретик. В 1858-1888 годах начальник прусского Генштаба, который под руководством Мольтке стал главным органом подготовки страны и вооружённых сил к войне. Во время победоносных войн Пруссии с Данией, Австрией и Францией Мольтке был начальником полевого штаба (фактически главнокомандующим) при прусском короле Вильгельме I.


[Закрыть]? Там ваши рисуночки, наверное, пригодились бы. А у нас гражданская война с врагами России! Никаких штабов! Наши карты – это поля сражений. Наши направления главных ударов – не стрелки на картах, а атаки на противника. Всё! Штаб закрывается! Все в строй. Полковник Биркин, собирайте всех в Батайск. Ищите транспорт. Паровоз, поезд – всё, что найдёте. Мы с Родичевым в артпарк, выводим батарею и скачем туда же.

Офицеры молча собирались.

   – Ваше превосходительство, а как же карты с обстановкой? – позволил себе спросить Биркин, несмотря на знаки, которые ему делал Родичев.

   – У каждого боевого командира должна быть карта с нанесённой обстановкой. Но штабы для этого не нужны!

Не назовёшь счастьем чувство, которое испытывал Марков, когда гнал два орудия в Батайск спасать окружённых юнкеров. Лошадь попалась не под рост – вообще для его длинных ног трудно было подобрать лошадь. Впереди тяжёлый бой и будущее армии на волоске, но давно он не ощущал этого опьяняющего чувства от сознания, что ты совершаешь нужное мужественное дело. Почти всю дорогу батарея шла на рысях. Вперёд отправили троих конных разведчиков во главе с Родичевым. Закатное солнце не столько слепило, сколько согревало обветренное лицо, и генерал знал, что его орудия решат исход боя. Въехали в предместье – здесь уже свистели пули. Подскакали разведчики с докладом, собрались обратиться по уставу.

   – Отставить болтовню, твою мать! – вскричал генерал. – Огневые отметили?

   – Так точно, ваше превосходительство, – доложил Родичев.

   – Под вашу ответственность поставить орудия на огневые и немедленно открыть огонь прямой наводкой!

Через несколько дней Маркова вызвали к телефону из Ростова, из штаба Корнилова, и к своим офицерам он вернулся озабоченный и больше обычного употребляя русский мат. В доме, где Марков разместился со своими помощниками, было жарко натоплено, но он лишь расстегнул свою куртку.

   – Полная конфузия, как говаривал Суворов, – объявил он. – Создали армию, так их и разэтак, обосновались на Дону...

   – Что случилось, Сергей Леонидович? – осторожно спросил Родичев.

   – Каледин попросил у Корнилова помощь против большевиков. Корнилов ответил, что у него всего 147 штыков для обороны Новочеркасска. Каледин застрелился. Кутепов отступает к Ростову. Корнилов разжаловал его в рядовые. Пойдём отсюда к той матери. Полный отбой. КС походу. Ночь идём через Дон к станице Ольгинской. Из Ростова тоже все уходят. Так. Толпой. Рабочие в Темернике восстали – будут в спину стрелять.

В ночь с 21 на 22 февраля[24]24
  «...22 февраля» – здесь и далее даты даются по новому стилю.


[Закрыть] началось отступление из Ростова и Новочеркасска тех, кто считал себя принадлежащим к Добровольческой армии. Небо, полное звёзд, открылось над Ростовом – почти все уличные фонари были погашены. Генералы в форме, в основном старой, изношенной ещё на германском фронте, собрались в Парамоновском доне, в штабе, с винтовками и карабинами. Здесь же и старшие офицеры. Корнилов – впалые щёки, воспалённо горящие глаза – сказал:

   – Мы уходим в степи. Войска ждут нас в казармах с генералом Боровским[25]25
  Боровский Александр Александрович (1875-1938 или 1939) – генерал-майор, командир бригады 2-й Сибирской стрелковой дивизии. Георгиевский кавалер. В Добровольческой армии – организатор и командир Студенческого батальона. В 1918 года командовал Юнкерским батальоном, затем – Офицерским полком. Занимал должности от начальника дивизии до командующего Крымско-Азовской добровольческой армией, командующего войсками Закаспийской области. Эмигрировал в Югославию.


[Закрыть]. Будет милость божья – вернёмся. Мы обязаны зажечь светоч, чтобы хоть одна точка в охваченной тьмой России светилась надеждой. В колонну по два за мной, шагом марш!

Тем временем генерал Боровский в ростовских казармах на глазах у юнкеров допивал бутылку самогона. Предлагал полковнику Симановскому, но тот отказывался. Нервничающие в ожидании юнкера притащили с улицы какого-то перепуганного мужика.

   – Кричал: «Смерть буржуям!», ваше превосходительство, – доложили генералу.

   – Ведите его к коменданту, – приказал генерал, – но так, чтобы не убежал. Понимаете?

И подмигнул.

   – Так точно, ваше превосходительство.

И повели мужика в ночь.

   – Напрасно, полковник, – продолжал Боровский уговаривать Симановского.

   – Я в таких делах не пью.

Неподалёку прогремели два выстрела – конец мужику.

   – Во-от, – одобрительно протянул генерал. – А я, наоборот, в таких делах и люблю быть в полсвиста.

Вбежал юнкер и доложил, что прибыл генерал Корнилов и приказал выступать.

Во дворе казармы курили генералы и офицеры, строились юнкера. В эти напряжённые тревожные звуки сборов в поход вдруг врезался истерический женский вопль:

   – Где о-он? Куда вы дели мужика маво-о? Родненькие, скажите мне правду. Неужто маво здесь убили-и? За что? Он же никакой не большевик, а просто пьяненький. За что вы его, миленькие?..

Корнилов возмутился.

   – Господа, неужели некому навести порядок? Генерал Боровский, разберитесь. Если кто-то виноват – накажите.

Женщину куда-то оттащили, но ещё долго вслед выступившей колонны доносились её истерические крики: «Миленькие, за что-о?..»

Следующей ночью через Ростов проходил офицерский батальон Маркова. На углу Таганрогского проспекта и Садовой остановились: сюда подошли грузовики и на них устанавливали пулемёты. Здесь же остановился бронеавтомобиль. Подошёл Марков с привычной нагайкой в руке, с сожалением посмотрел на автомобиль и приказал:

   – Когда колонна тронется, взорвать! А зачем пулемёты на грузовики?

   – Не бросать же их, ваше превосходительство.

   – С ума сошли? Где в степи бензин возьмёте? Перегрузить на лошадей!

   – Ваше превосходительство, так... Где же их взять, лошадей-то?

   – Чушь!

Огляделся, зашагал к столбу с пожарным сигналом. Рукояткой нагайки разбил стекло, крикнул:

   – Полковник Борисов! Разошлите людей по домам и соберите все повозки в округе.

Генерал рассчитал правильно: война войной, а пожарная команда не дремлет. Вскоре со звоном и грохотом подкатили пожарные повозки. Брандмайор подошёл к Маркову.

   – Распрячь лошадей! – приказал генерал, поигрывая «гайкой.

Пожарный начальник недолго колебался – попробуй не подчинись такому и его офицерам. Подоспели и повозки, и в строй пулемётной команды стали великолепные пожарные кони.

С утра 23-го Марков стоял у переправы через Дон, помогал полковнику – командиру технической роты поддерживать порядок. Пока шли обозы, приходилось иной раз и нагайку в ход пускать. Когда началась переправа главных сил, первым Дон перешёл генерал Алексеев, опираясь палку. За ним адъютант и охрана несли тёмный кожаный чемодан, в котором хранилась вся казна армии – шесть миллионов рублей.

Корнилов и его новый начальник штаба Романовский проехали переправу верхами. За ними – семеро текинцев, корниловский конвой: чёрные высокие папахи, малиновые шаровары с серебряным галуном, полосатый жёлто-малиновый халат.

К Маркову подошёл Родичев.

   – Куда пойдём, Сергей Леонидович?

   – Зачем пойдём – знаю, а куда – сегодня будем решать.

   – А зачем?

   – Умирать, Гаврюша.

25 февраля с утра пасмурная оттепель размазала снег, Превратив его в грязно-зелёную жижу. Войска, переправившиеся через Дон, собрались в Ольгинской и в 8 часов утра по приказу высыпали на центральную площадь станицы. Не так много, как ожидалось, – не оправдались надежды на офицерскую солидарность: завсегдатаи кафе остались в Ростове, а отступили только ранее записавшиеся В армию.

Началось формирование подразделений. Кто шеренгами, кто небольшими колоннами, кто просто толпами разбирались по создаваемым батальонам и ротам, перебегали из одного строя в другой, делились, соединялись, кричали, призывая друзей. Меньше всего движения было на правом фланге, где строился 1-й сводно-офицерский полк. Здесь руководили построением трое: командир полка – бодрый помолодевший Марков с генеральскими погонами на куртке, в синих с лампасами галифе, в сапогах, уже забрызганных грязью, с неизменной нагайкой; рядом с ним – полковник Тимановский с огромной бородой, в папахе и романовском полушубке; чуть сзади – Родичев. Как ни перестраивали, как ни считали, вышло всего 810 человек – 4 роты.

Остановившись перед серединой строя, Марков произнёс небольшую речь:

   – Не много же вас здесь! По правде говоря, из трёхсоттысячного офицерского корпуса России я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь! Я глубоко убеждён, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идём, – я всё равно скажу, что идём мы к чёрту на рога, за синей птицей. Теперь скажу только, что приказом Верховного главнокомандующего, имя которого хорошо известно всей России, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трёх батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры – на положение взводных. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешёл на батальон!

Генерала перебил полковник Борисов:

   – Я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту!

Марков ответил резко:

   – Полковник! Вы мне не нужны! Полковник Плохинский, Назар Борисович, примите роту!

В строю некоторые офицеры шептались: «Попали мы к начальничку, чтоб его...» Полковник Биркин поделился с соседом опасениями: «Заведёт он нас за синей птицей к Богу в рай. Хочет обойтись без штаба!»

Словно услышав его, Марков продолжал:

   – Штаб мой будет состоять из меня, моего помощника полковника Тимановского, который ещё гимназистом 6 класса пошёл на Русско-японскую войну и стал храбрейшим офицером русской армии, служил командиром Георгиевского батальона при Ставке, и поручика Родичева, который и доктор, и казначей, и мой адъютант. А если кто пожелает организовать большой полковой штаб и устроиться туда, так пусть обратится ко мне, а я уж с ним побеседую.

И помахал нагайкой.

   – Чёрт знает что, – пробормотал Биркин.

   – Я делаю вид, что близорукий, – продолжал Марков. – Вот, у Степаныча очки – он видит, – генерал кивнул на Тимановского. – Он видит, что у многих офицеров нет погон. Разве вас разжаловали, господа? Погоны найти и нашить немедля! Не знаете где? Из бабьих юбок вырезайте. Наша форма такая: шинели чёрные в знак траура по Императорской России. Погоны чёрные. Фуражка чёрная с белым околышем...

Часов до 11 продолжалось построение полка, и вдруг площадь замерла. Издали услышалась пронзительная команда: «Для встречи слева...!» Появилась группа всадников, но сначала все увидели большое трёхцветное знамя. Его высоко поднимал знаменосец, ехавший следом за Корниловым. Далее – другие генералы. Людям свойственна вера в Вождя, но для этого надо уметь быть Вождём. Корнилов умел. Его небольшая фигурка, истощённое лицо, горящие чёрным пламенем восточные глаза привлекали сердца. Почему-то верилось, что за этим человеком надо идти и сражаться.

Корнилов объехал все части и поздоровался. Затем остановился перед серединой строя и спешился. Спешилась и свита. Подошли генералы – командиры полков, полковники – командиры батальонов и рот. Корнилов поздоровался с ними и особенно тепло, с улыбкой – с полковником Кутеповым, которого совсем недавно разжаловал в рядовые, а теперь назначил командиром офицерской роты. Речь Корнилова была короткой:

   – Завтра выступаем в поход. Направление движения вам укажут ваши командиры. Добровольческая армия создана и начинает свою боевую жизнь. В боях вам придётся быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя. Если нам не удастся победить, мы покажем, как должна умирать русская армия!

Это Марков понимал хорошо: 3000 штыков, 400 сабель и 8 орудий против... Против всего остального, что есть в России. Но куда идти умирать?

Вождь думал и об этом. Но ему мешал другой вождь – Алексеев. Когда была подана команда войскам разойтись и готовиться к походу, расходились и генералы по своим квартирам. Марков услышал, как Алексеев говорил своим приближённым:

   – Наша задача прежде всего должна заключаться в том, чтобы выбраться из кольца, которое образуют большевики. А там дальше будет видно: или будем продолжать борьбу, или распустим офицеров, дав им денег и предложив самостоятельно пробираться через Кавказские горы, кто куда пожелает.

Марков догнал Деникина, шагавшего рядом с Романовским, и спросил:

   – Антон Иванович, вы слышали план Алексеева?

   – Это не план, а предположения. План будет обсуждаться сегодня или завтра у Лавра Георгиевича с вашим участием. Кстати, нам надо ознакомиться с документами. Алексеев сегодня передал письмо Лавру Георгиевичу – потому командующий и был так мрачен. Это письмо Корнилов передал мне как своему помощнику, а я знакомлю с ним вас как командира нашего главного полка и как профессора Академии Генштаба.

Письмо оказалось длинным и спорным.

«В настоящее время с потерей главной базы армии – города Ростова, в связи с последними решениями Донского войскового Круга и неопределённым положением на Кубани встал вопрос о возможности выполнения тех общегосударственных задач, которые себе ставила наша организация.

События в Новочеркасске развиваются с чрезвычайной быстротой. Сегодня к 12 часам положение рисуется в таком виде: атаман слагает свои полномочия, вся власть переходит к военно-революционному комитету. Круг вызвал в Новочеркасск революционные казачьи части, которым и вверяет охрану порядка в городе. Круг начал переговоры о перемирии; станица Константиновская и весь север области в руках военно-революционного комитета; все войсковые части (главным образом партизаны), не пожелавшие подчиниться решению Круга, во главе с походным атаманом и штабом сегодня выступают в Старочеркасскую для присоединения к Добровольческой армии.

Создавшаяся обстановка требует немедленных решений не только чисто военных, но в тесной связи с решением вопросов общего характера.

Из разговоров с генералом Эльснером и Романовским я понял, что принят план ухода отряда в зимовники, к северо-западу от станицы Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распустившейся рекой Доном, а с другой – железной дорогой Царицын—Торговая—Тихорецкая—Батайск, причём все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнения людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи поставит нас в стороне от общего хода событий в России.

Так как подобное решение выходит из плоскости чисто военной, а также потому, что предварительно начала какой-либо военной операции необходимо теперь же разрешить вопрос о дальнейшем существовании нашей организации и направлении её деятельности, – прошу вас сего, дня же созвать совещание из лиц, стоящих во главе организации, с их ближайшими помощниками».

Деникин пригласил на обед Маркова и Романовского. Ординарцы и денщики суетились, подавая водку, солёные арбузы, борщ и прочее. Деникин рассказывал о том, как едва отговорил Ксению от участия в походе, она смогла уговорить даже Корнилова, который поддерживал её, мол, медсёстры же идут с армией.

   – Но я был непреклонен, – говорил Деникин. – Нашёл у одного богатого армянина хорошую комнату и поселил Ксению под девичьей фамилией. Она в Ростове никого не знает, и о ней никто не знает.

Конечно, говорили и о письме Алексеева.

   – Бели два руководителя армии переписываются вместо того, чтобы собраться и обговорить все вопросы, значит, в руководстве нет единства по главным вопросам,– сказал Романовский.

Марков из письма понял, что Алексеев как руководитель изжил себя: он думает о роспуске армии, о прекращении дела... Его возраст не должен влиять на действия войск. Если суждено погибнуть, то в бою, а не при попытке разбежаться поодиночке по горам и степям. Можно обсуждать, спорить и выбрать более правильное направление движения армии, но в какую бы сторону ни повёл Корнилов войско, они будут сражаться, побеждать или погибать с честью. Это Маркову подсказывают и опыт многих кровавых сражений, и так называемая теория военного искусства. Однако это был его личный опыт, у других, по-видимому, мог быть другой, и не собирался никого убеждать в собственной правоте, а с друзьями разговаривать так, чтобы не поссориться. И он сказал о письме:

   – Алексеев – старый волк, а Корнилов – молодой. Нам оба нужны.

   – Главное – нейтрализовать Лукомского, – сказал Деникин. – Нам не нужны масонские интриги. Я убеждён, что письмо Алексеева – дело его рук.

Поневоле думалось, что он один понимает глубинную сущность военных действий. Все эти военные советы, совещания, штабные документы, гениальные планы, нанесённые на карты, не имели никакого смысла – всё происходило так, как должно было произойти, исходя из воли и решительности военачальника. Лишь прочитав письмо Алексеева, Сергей Леонидович нисколько не сомневался том, что армия пойдёт туда, куда прикажет Корнилов. Но чтобы это произошло, потребовались три военных совета и ещё дополнительные совещания во время похода.

Первый совет состоялся вечером 25-го. Деникин, усаживаясь рядом с Марковым, облегчённо вздохнул, отмечая, что Лукомский отсутствует – собирает остатки войск за Доном.

   – Господа, мнения разделились, – сказал Корнилов, – Одни настаивают на движении к Екатеринодару, другие предлагают идти в зимовники. Выслушав обе стороны, я пришёл к выводу, что Степной район, пригодный для мелких партизанских отрядов, грозит большими затруднениями для жизни Добровольческой армии с её пятью тысячами ртов. Зимовники, значительно удалённые друг от друга, не обладают ни достаточным количеством жилых помещений, ни топливом. Располагаться в них можно лишь мелкими частями, разбросанно, что очень затруднит управление. Степной район, кроме немолотого зерна, сена и скота, не даст ничего для удовлетворения потребностей армии. Да и большевики не оставят нас в покое. На Кубани, наоборот, мы встретим не только богато обеспеченный край, но и сочувственно настроенное население. А уцелевший от захвата большевиками Екатеринодар даст возможность начать новую общую большую организационную работу.

Военный совет принял решение: идти на Кубань.

К вечеру подморозило, звёзды высыпали над станицей. Участники долгого совещания с удовольствием не спеша бродили по станице. Марков приказал вывести роты на вечернюю прогулку, и в чистом, остром, словно сдобренным лимоном воздухе зазвучала старая песня с новым припевом:

 
Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
Так за Корнилова, за родину, за веру
Мы грянем громкое ура, ура, ура!
 

Следующий военный совет состоялся на другой день в 12 часов. Приехал Лукомский, и Деникин ожидал подвоха. Сначала обсуждали вести из Новочеркасска, привезённые генералом Поповым. Тот сообщил, что большевики вошли в город накануне днём, и уже ночью начались расстрелы. Корнилов предложил Попову присоединиться к Добровольческой армии со своим отрядом, в котором насчитывалось около двух тысяч казаков. По тот мялся, не зная, куда всё-таки пойдёт армия.

   – Я должен определённо заявить, – говорил Попов, – что Донской отряд не может покинуть территорию Дона. Нам бы лучше, прикрываясь с севера рекой, переждать события в районе зимовников. Тем более что Дон скоро станет труднопроходимым.

   – По соглашению с генералом Алексеевым я предполагаю двинуться к Екатеринодару, – сказал Корнилов. – Однако вследствие заявления генерала Попова предлагаю ещё раз обсудить этот вопрос и прошу желающих высказаться.

Алексеев слегка покраснел от волнения и горячо заявил:

   – Вряд ли есть необходимость вновь дебатировать этот вопрос. Впрочем, если генерал Корнилов находит нужным ещё раз поставить его на обсуждение, то я считаю обязательным повторить то, что уже говорил в Ростове: единственно правильным является направление на Екатеринодар. В этом направлении легче всего прорвать большевистское кольцо, есть надежда на соединение с другими отрядами и на присоединение к нам Кубанского войска. Наконец, мы займём богатый во всех отношениях район и сможем пополниться, привести себя в порядок, отдохнуть и с новыми силами продолжать борьбу. Если же полного успеха мы не добьёмся, то Добровольческая армия будет в силах дойти до Кавказских гор, и там, если обстановка потребует, можно будет её распустить.

   – Прошу дать мне слово, – прозвучал бас Лукомского.

   – Сейчас опять начнёт пугать Корнилова, – прошептал Деникин Маркову.

   – Не возражая по существу против высказываний генерала Алексеева, – начал Лукомский, – я должен обратить внимание только на то, что уже теперь при нашей армии или, правильней сказать, при нашем небольшом отряде более двухсот раненых и чрезмерно большой обоз с боевыми припасами и винтовками, который бросить нельзя. Обозные лошади, набранные главным образом в Ростове, уже теперь имеют жалкий вид и еле тянут свои повозки и сани. Не надо забывать, что при наступлении на Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу, и большевики будут преграждать нам путь и подвезут к местам боя бронепоезда. Будет трудно спасать раненых, которых, конечно, будет много. Наконец, мы совершенно не осведомлены о положении на Кубани: возможно, наш расчёт на восстание кубанских казаков ошибочен, и вас там встретят как врагов. Вследствие всего этого я сомневаюсь в правильности решения идти теперь прямо на Екатеринодар. Лучше прислушаться к совету атамана Войска Донского и перейти пока в район зимовников, а там, прикрываясь Доном и находясь в удалении от железной дороги, переформировать армию, исправить и пополнить обоз. Большевики месяца два вам будут не страшны: они не посмеют оторваться от железной дороги. Если же рискнут на какую-нибудь операцию против нас, то будут разбиты. Месяца же через два с новыми силами мы, в зависимости от обстановки, примем то или иное решение.

Алексеев, не скрывая волнения, задыхаясь, повторил:

   – Идти прямо на Екатеринодар – единственно правильное решение.

Умный и хитрый Романовский высказался неопределённо:

   – Я согласен с замечаниями Александра Сергеевича и, признавая правильным решение идти на Екатеринодар, считаю необходимым проделать все те работы, о которых он говорил, выбрав для этого подходящий район.

Корнилов, по-видимому, колебался – прислушивался к Лукомскому. Недаром Деникин так ненавидел бывшего начальника штаба. Командующий взглянул на Маркова, но тот смотрел на него с таким одобрительно спокойным выражением, словно хотел сказать: «Куда ты поведёшь нас, Вождь, туда мы и пойдём сражаться и умирать».