Текст книги "Наука умирать"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

В Елизаветинской Брянцев окунулся в мирную жизнь ближнего тыла побеждающей армии. На площади весело маршировали молодые станичники, призванные приказом Корнилова. Их учили петь Корниловский марш:

 
За Россию и свободу
Если в бой зовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут.
Вперёд на бой,
Вперёд на бой,
На бой, открытый бой.
 

В церкви шла утренняя служба. Четвёртая неделя поста. Средокрестная. Средопостие. Сегодня среда – перелом поста. Бабушка, бывало, садилась в переднем углу за стол и стучала незаметно, объясняя Феденьке, что это пост переламывается.

Работает большой магазин, в витринах даже книги церковного содержания. Брянцев, отдавая лошадь на штабную коновязь, услышал от коноводов о более интересном торговом заведении, куда и направился. Из магазина вышел Борис Суворин, Их здесь, при армии, два брата, но почему-то почти никогда не увидишь их вместе. Говорят, политические разногласия.

Журналист приветливо поздоровался, вспомнил бой за хуторами Филипповскими:

   – Поймали вы тогда своего врага?

   – Поймал, только позже, на Георгие-Афипской. Больше его нет.

Сказал со спокойной гордостью, сознавая себя бойцом, рыцарем, настоящим мужчиной.

   – А я вот купил записную книжку. Именно в ней буду писать большой очерк о нашем походе. Вы тоже в магазин?

   – Нет. Есть более интересное место: у казака Кабанца в погребе отличное пиво. У меня есть полчаса времени – еду в бригаду Богаевского с сопровождающими.

Кабанец – в радостной суете: такой спрос, такие посетители, такой заработок. Приглашал в хату за стол, желающие сидели во дворе на солнышке за длинным столом. Пиво хозяин и его домашние подавали в кружках, в чашках, стаканах, даже в мисочках – не хватало посуды. Пиво цвета мёда было вкусное, холодное, крепкое. Знатоки подмигивали: «Не иначе, спиртом сдобрил».

   – Вчера наши вас вспоминали, – сказал Брянцев. – Говорили о «Протоколах сионских мудрецов». Неужели действительно вся эта революция идёт по ихнему плану?

   – «Протоколы» я читал, – с некоторым раздумьем ответил Суворин, – и книга у меня есть. Вернее, была. В Питере осталась. Пусть большевики читают. Отец верил. А я, по правде сказать, считаю, что это фальшивка. И доказательства тому есть. Сионские мудрецы, то бишь умные евреи, не стали бы сочинять такую чушь себе во вред. А вы в бой?

   – Да. Задание генерала Маркова.

   – О-о! Личное задание Маркова! Вы делаете успехи. По-моему, Марков – один из лучших наших генералов.

   – Лучший. На нём держится вся армия.

   – Почему же его бригада не участвует в наступлении?

   – По высшим стратегическим соображениям.

   – Ну, уж, прапорщик! Так уж и по высшим. Какая-нибудь интрига. С Корниловым, может быть, не поладил?

   – Мне пора, Борис Алексеевич. Прощайте.

   – Почему же «прощайте»? До свиданья.

У Брянцева вдруг заныло в груди, и не солнце в глазах, а чёрные тени в углах дворов, и старая казачка с плачем и причитаниями провожающая сына, нетерпеливо рвущегося к строю, с винтовкой в руке, с новыми синими погонами на плечах. Она чувствует, что его убьют. Неужели и меня? Я должен сражаться за освобождение России. И за счастье женщины, которая меня любит. Защищать от варваров её красоту, её нежность, её любовь. Он до конца дней будет помнить её поцелуй. А когда он наступит, этот конец?

Ехали по большой дороге к Екатеринодару. Впереди гремели орудия красных. Отъехав несколько вёрст, увидели и разрывы. Сопровождающий казак объяснял, что с утра шёл бой за молочную ферму Кубанского экономического общества.

   – Видите вон там справа рощица? Это и есть ферма. Над самой над Кубанью.

Чем ближе к ферме, тем чаще шарахаются кони от трупов, разбросанных по степи и вдоль дороги. Больше всего чёрных бушлатов. Погибшие матросы-большевики. Въехали в рощу, и здесь лошади вставали на дыбы, ржали с истерическим хрипом – трупы матросов на каждом шагу.

Южные сосны со своими короткими зелёными кудрями давали мало тени, в роще стояла жара, над телами погибших роями вились мухи и пахло гниющим мясом. Роща окружала ферму с севера и запада, с восточной же, с боевой стороны, росли ещё безлистые тополя. За ними, в дыму разрывов, панорама Екатеринодара – стены и крыши домов, линии улиц, кресты церквей, здание Черноморского вокзала на северо-западной окраине.

Только что была отбита контратака красных, командиры толпились у белого домика, стоящего в тополях, солдаты и ординарцы наводили там порядок – ждали Корнилова. Генерал Богаевский, черноволосый усач с озабоченным лицом, выслушал доклад Брянцева, прочитал записку, сказал:

   – Вот генерал Казанович, командир Партизанского полка, вам поможет, прапорщик. Борис Ильич – офицер связи от генерала Маркова. Займитесь с ним.

Казанович – сухощавый, седобородый, лет около пятидесяти с чисто генеральским выражением лица, требующим немедленного и безусловного повиновения, – мельком просмотрел записку, сказал: «После» – и вернулся к главному: к разговору Богаевского с полковником Барцевичем из штаба Корнилова. Все они смотрели на окутанный дымом город и говорили не просто о ходе обычного боя, где может быть всякое – и переход к обороне, и даже отступление. Они говорили о жизни и смерти. Жизнь – это войти в те улицы, занять большей вокзал, перекреститься, подойдя к той церкви. Всё остальное – смерть.

   – Вы сами сейчас видели, полковник, что сражается один полк Бориса Ильича. Где же армия? Ещё ночью, в два часа ночи, когда я получил приказ Лавра Георгиевича о наступлении, то хотел ехать к нему и просить об отмене приказа. Потом понял, что это невозможно. Утром, когда Борис Ильич начал атаковать ферму, я вдруг узнаю, что Корниловский полк, который должен начать наступление одновременно с Казановичем, стоит на месте. Почему? Оказывается, Неженцев не получил вовремя приказа. Как это понимать?

   – Я обязательно разберусь, – уныло сказал полковник.

   – И это не всё. Я хотел остановить наступление и Партизанского полка, но Борис Ильич отговорил меня – он взял ферму. Но город один полк взять не может. Корниловский полк не двигается до сих пор. Мой левый фланг оголён, а красные, судя по всему, именно там готовятся контратаковать. Мне пришлось послать туда батальон Партизанского полка.

   – Я обязательно разберусь, – так же уныло пообещал Барцевич.

   – А где 1-я бригада? Вводите её в бой, и мы – в городе.

Они смотрели на город. Солнце палило с юга, справа, и улицы, ведущие к центру, виделись тёмными полосками.

   – 1-я бригада уже переправляется, – сказал штабист с облегчением.

   – Это верно, прапорщик? – обратился Богаевский к Брянцеву.

   – С утра начал переправляться Кубанский полк, ваше превосходительство.

   – Кубанский? – удивился генерал. – Почему не 1-й Офицерский? Самый боевой полк торчит где-то в тылу в самый решающий момент штурма. Екатеринодар сегодня был бы наш, если б его штурмовала вся армия, а не один полк моей бригады.

К домику подъехали верхом ещё несколько офицеров и с ними знаменитая Вавочка – падчерица донского полководца, любимица всей армии. Она была в галифе и сапогах.

   – Ты почему здесь? – грозно спросил Богаевский. – Почему в форме? Я не пущу тебя в атаку.

   – Ваше превосходительство, позвольте мне остаться у вас. Здесь так весело. А юбку и косынку я порвала на бинты. Там в Елизаветинской, столько перевязок.

Злобно прожужжал снаряд и с грохотом и треском разорвался в роще.

   – Ты права, девочка: у нас весело, – согласился генерал и крикнул ординарцу: – Сидоренко! Найди девушке юбку, платье, всё, что нужно, и не отходи от неё.

Брянцев позавидовал этому Сидоренко. Конечно, он любит Клаву и всю жизнь будет помнить её поцелуй, но Вавочка... Не мужское желание делать с ней то же, что этой ночью происходило с Клавой, а рыцарская мечта защитить, служить ей, может быть, нежно романтически поцеловать.

Вместе со следующим разрывом снаряда в той же роще, но дальше от дома услышали крик телефониста из сарайчика, стоящего недалеко:

   – Генерала Казановича вызывает 1-й батальон.

   – Без телефона видно, – сказал Богаевский, глядя в бинокль. – Контратака. За тем оврагом поднимаются цепи.

   – Разрешите мне лично быть там, Африкан Петрович, – обратился Казанович к Богаевскому.

   – А кто будет заводы атаковать?

   – Я поручу полковнику Писареву.

   – Поезжайте, Борис Ильич.

Брянцева оставили здесь. Он даже осмотрел домик, приготовленный для штаба Корнилова: коридорчик, шесть небольших комнат. Угловая, первая от двери – Корнилову, рядом – перевязочная, следующая – телефонная, с другой стороны комнаты Романовского, штабистов, Деникина. Богаевский со штабом расположился в роще. Брянцеву приказал находиться в комнате с телефонистами и выполнять особые поручения. Так он, не сходя с места, узнал о всех подробностях первого дня штурма Екатеринодара.

Вскоре приехал Корнилов со штабом. Офицеры спешили к телефонам, выясняли обстановку. Дежурный устроился здесь на походном стуле, Брянцеву дали табурет. «Вы посидите пока, прапорщик», – попросил дежурный. Вернулся минут через двадцать, улыбающийся, довольный – уже почти победа:

   – Наши наступают и слева – туда поехал Казанович, и справа – на заводы. Корнилов выходил с биноклем, наблюдал бой и сказал, что ночевать будем в городе. Кубанский полк подошёл и сразу в бой на правом фланге – атакует кожевенный и кирпичный заводы.

В телефонной тесно. На столике три аппарата для связи с тремя бригадами. Однако кавалерия Эрдели обходит Екатеринодар с севера, и связи с ней нет; 1-я бригада ещё не подошла, и сам Марков ещё на переправе; только со штабом Богаевского телефонная связь, а штаб – шагах в трёхстах, за тополиной рощей. Оттуда и телефонируют – гудит зуммер: генерал Богаевский просит начальника штаба. Брянцев побежал за генералом Романовским. Тот ещё слегка прихрамывал, но на лице спокойная уверенность в правильности всего происходящего.

Взял трубку, выслушал сообщение, сказал:

   – Я очень огорчён ранением Казановича. Передайте Борису Ильичу моё сочувствие и искреннее восхищение его самоотверженным решением остаться в строю. О Неженцеве я всё понял. У меня к вам такая же просьба, как и у него: не убирайте свой батальон. Неженцев не может его сменить – у него большие потери. Получит пополнение – будем решать.

Положил трубку, сказал дежурному:

   – Казанович ранен в плечо через лопатку навылет. Остался в строю. Командует боем.

Уже взялся за ручку двери, но остановился, задумался ненадолго, сказал дежурному:

   – Пожалуйста, снова вызовите к аппарату Богаевского. Спасибо. А сами, капитан, отдохните пока с телефонистом на воздухе. И вы, прапорщик.

Комната маленькая, стены тонкие, дверь полуоткрыта, артиллерийский огонь прекратился.

   – Прошу вас, Африкан Петрович, – услышал Брянцев, – не выражать сгоряча Лавру Георгиевичу недовольство действиями подполковника Неженцева. Вы меня понимаете?

Брянцев всё слышал, но не слушал, всё видел, но не рассматривал: артиллерийский обстрел, бой впереди у заводов и слева, на кургане, на позициях полка, неубранные трупы в хвойной роще, стоны раненых в перевязочной – всё это было для него мешающим фоном, как в театре во время действия мешают разговаривающие и двигающиеся зрители. Выходя с поручениями или на отдых по разрешению дежурного, он шёл к тополям, туда, где не было трупов, останавливался возле спокойного молчаливого дерева и смотрел на неё, на Клаву. Не вспоминал, не думал, а лишь смотрел, наслаждался тем, что она существует, что её, невидимую, можно рассматривать, ласкать взглядом, ощущать её нежную розоватую кожу. Оказалось, что человек может ни о чём не думать, ничего не делать, а наслаждаться тем прекрасным, что существует у него не в воображении, а во всём его существе, в сердце, в душе.

Появился Казанович с левой рукой на перевязи, с ещё более строгим генеральским лицом. Встретившимся офицерам отвечал односложно и угрюмо. Богаевскому доложил, что Неженцев наступать не может – потери, а подкрепление – необстрелянные юнкера и казаки.

   – Такого я ещё не видел, – сказал генерал. – За курганом новичков учат стрелять и действовать в цепи и через час посылают на другую сторону кургана в бой.

   – Идите на перевязку, – сказал Богаевский. – Там рядом кабинет Корнилова. Если вызовет, докладывайте поспокойнее, пообъективнее.

Казанович увидел Брянцева.

   – Я помню о вашем деле, прапорщик. Сейчас перевяжусь и пойдём в полк на заводы. Там переоденетесь, сделаем документы, а в ночной атаке переберётесь в город.

За корпусами кожевенного и кирпичного заводов напивались предместья Екатеринодара – родные места Феди Брянцева. Дом дяди Коли совсем близко. Полковник Писарев с офицерами и Брянцев поднялись по лестнице на крышу заводского корпуса, лёжа наблюдали позицию красных. Пустые окопы. Наверное, в домах. Окна пылают закатным огнём.

   – Где твой дядя Коля? – спросил Писарев.

   – Дом отсюда не виден. В том квартале.

   – Стемнеет – пойдём. Для тебя все нашли: рубашку, шинель, шапку, документы. По карте – там казармы. Что-то я их не вижу.

   – Сразу за домами поле, а за ним казармы. Артиллерийские.

В конце дня Казанович приказал атаковать. Брянцева в бой не пустил: «У тебя другая война». Но боя и не было. Несколько пулемётных очередей, несколько выстрелов, корниловское «Ура!» – и городское предместье взято. Красные отступили в казармы.

Произошло невероятное: посреди войны, посреди боя, в дыму выстрелов на залитой кровью земле в дом доктора Брянцева постучал родной племянник. Постучал в ставни, потом в ворота, потом помогли ординарцы генерала – били прикладами. Наконец в щёлочку калитки выглянул хозяин. Ещё не стемнело, и он узнал Федю – прошлым летом гостил здесь.

В доме – радостный переполох. Из погреба появляются домашние. Восклицания, слёзы, поцелуи. На столе молоко, варёные яйца, хлеб и даже что-то мутноватое, пахучее в бутылке. Доктор Брянцев – типичный доктор, с седой бородкой, в очках. На этажерке – газеты, книги, «Война и мир»... Предложил генералу сделать перевязку. Тот не согласился:

   – После. Надо взять казармы. Отдохнём и с наступлением темноты атакуем. И прапорщика проводим в разведку.

   – Федя, неужели ты пойдёшь туда к красным? Это же верная гибель. Они расстреливают всех подозрительных.

   – Дядя Коля, я офицер Корниловской армии, служу в бригаде генерала Маркова. Это наш Суворов. Ему требуются сведения о настроениях красных и об их расположении. Особенно – где стоит артиллерия.

   – Нам доносили, что они собираются эвакуироваться, – сказал генерал.

   – К сожалению, не собираются, господин генерал, – сказал доктор. – Раненых эвакуируют, а в город идут эшелоны с солдатами и артиллерией. У них сейчас проходит съезд. Вот газета: «Второй Кубанский съезд Советов... Создадим Кубанскую Советскую республику... В Чрезвычайный штаб обороны избраны Автономов, Балис, Иванов, Ивницкий... отстоим красный Екатеринодар.

Вместе с ночной темнотой на землю ложилась тревога. И на сердце. С фермы прибыл офицер связи тоже с тревогой.

   – Там уверены, что завтра возьмём город, – сказал он. – А раненых столько, что Корнилов даже хотел отдать свою комнатушку – там он втроём с адъютантами. И ещё такое несчастье: наша Вавочка погибла. В цепи. Во время атаки. Две медсестры рядом. Шрапнель. По несколько пуль. У Вавочки в руках маленькая куколка – кто-то из офицеров подарил.

Поднялись, перекрестились. Казанович сказал сурово:

   – Господа, в бой за Екатеринодар. Поднимаем полк в атаку. Прапорщик, одевайтесь, оставляйте лишнее и за нами.

Дошли только до ручья – бешеный огонь из окон казармы и из-за вала остановил наступающих.

Брянцев, ожидая приказа идти, вспоминал с дядей Колей прошлое лето, прогулки, ловлю рыбы на Кубани, сбоях товарищей. Планировал, кому прийти утром. Ночь решил провести в районе Черноморского вокзала – там можно и скрыться в толпе, и многое услышать. Он не боялся – он был обязан сражаться, а если надо, то и умереть за Россию, за любимую женщину. Обязан отомстить за Вавочку, за её чистое юное тело, растерзанное большевистской шрапнелью.

Взял полистать «Войну и мир», сказал доктору:

   – Таких капитанов тушиных у нас пол-армии. Умирают за наше дело легко. Чуть ли не с радостью – освобождаются от ужасов войны. Вы не представляете, дядя Коля, каким тяжёлым был наш поход. Его называют у нас – «Ледяной поход». А Кутузов... Нет. Сейчас такой полководец не сможет руководить армией. Нельзя ждать, когда само что-нибудь произойдёт. Сегодняшний полководец – это новый Суворов, наш генерал Марков. Он не сидит в штабе – у него и штаба-то нет. Три офицера связи и всё. Он сам всегда впереди, в бою, в цепи, там, где трудно. И на месте, в бою, принимает решение и даёт приказы. Потому его полк – теперь уже бригада – всегда побеждает. Он ещё не вступил в бой за город, а когда появится здесь, то всё будет решено.

   – Ты бы, Феденька, осторожнее там в городе.

   – Пойду к вокзалу, а утром – к Валерьяну Шикину. Он там рядом. А может быть, до утра и сюда вернусь. Если узнаю расположение батарей, то, наверное, вернусь – это главное. Какая-то старая газета у вас здесь. Что-нибудь интересное?

Доктор улыбнулся, но в улыбке этой были и ирония, и одобрение, и осуждение.

   – Петроградская газета «Знамя труда». Один знакомый привёз. Здесь новая поэма Блока. «Двенадцать». Такая, знаешь...

Вошла двоюродная сестра, некрасивая, невысокая, слишком полная. Она была старше Феди и относилась к нему с ненавистью, заслонявшей все другие чувства.

   – Что, ваше благородие, делать нам, мирным жителям? Опять на ночь в погреб лезть?

   – На своей перине можешь спать, Зиночка. Красные сюда не придут, и артиллерия ихняя не будет вести огонь. Им от Казановича придётся отбиваться.

   – А я ему так и не сделал перевязку, – вспомнил доктор. – Рана-то не простая.

   – Феденька, ты что? Блока читаешь? Ты же стихи не любишь, – с презрением сказала Зина, которая стихи любила.

– Почему это не люблю? И Блока люблю. Как это у него: «И любви цыганской короче, и хмельней золотого аи...» Забыл.

   – Конечно, забыл, – съязвила Зина. – Тебе какая-нибудь очередная пассия читала, а тебе было не до стихов.

   – Зина, – остановил её доктор. – Зачем ты так? Федя идёт на опаснейшее дело.

   – Ничего с ним не случится. За него молятся его любимые барышни. Ну, как тебе, Феденька, «Двенадцать»? Лучше, чем «страшные ласки твои»?

   – Не пойму я: он за красных что ли?

   – Конечно: «И идут без имени святого все двенадцать вдаль. Ко всему готовы, ничего не жаль... В белом венчике из роз – впереди – Иисус Христос». Не с генералами, не с офицерами, а с красногвардейцами Спасителе.

Пробираясь проходными дворами и переулками, минуя окопы и посты красных, Брянцев не мог отвязаться от непотребных стихов. И на поэзию-то непохожи. «Тра-та-та... Тра-та-та...» Блок продался. Наверное, так же, как Брусилов. За большевистское награбленное золото. Как Христос может быть с большевиками, если они разрушают церкви, срывают иконы, вообще не признают Бога? Ещё этим утром прапорщик видел, как в Елизаветинской церкви молились офицеры и казаки. Добравшись до Черноморского вокзала, потолкавшись среди солдат, пристраиваясь к нервно-торопливым колоннам: «Ребята, это не отряд Захаренко? », пробравшись к другу дяди Коли, тоже доктору, работающему в госпитале, Брянцев кое-что разузнал. Увидел, куда везут на грузовиках снарядные ящики, услышал название полка: «1-й Екатеринодарский». Замешался в толпе солдат на вокзале и наблюдал, как прибыл поезд из Новороссийска с отрядом матросов. Главное – понял, что отступать большевики не собираются. Это и нужно знать Маркову. Можно было пробираться к своим, пока не рассвело.

Конечно, такой смелый удачливый офицер, которого любит прекрасная женщина, должен был выполнить задание генерала Маркова. До рассвета было ещё часа полтора, когда он начал пробираться обратно. Пересёк Ярмарочную улицу, осторожно вошёл в глухой тёмный переулок, двигался вдоль заборов и вдруг услышал характерный звук шагов, обрывки слов, командирские прикрикивания. Шёл отряд.

Прапорщик прижался к забору, надеясь, что его не заметят, но отряд повернул в переулок. Тот самый отряд: без имени святого, ко всему готовы, ничего не жаль. Впереди матрос с маузером. Рядом – по плечо ему – какой-то в шинели. За ними идут державным шагом в шинелях, в пальто. Их винтовочки стальные на незримого врага. Привязались к прапорщику непотребные стихи. Наверное, они во всём виноваты.

Маленький говорил матросу:

   – Но я же ж, понимаете, должен вернуться. У меня задание.

   – Товарищ Савкин, соблюдайте революционный порядок, – ответил матрос. – Автономов приказал – вас ко мне на бронепоезд комиссаром. Железнодорожников по местам. Мне – запасную бригаду е машинистом.

   – Но я же ж...

   – А что-то там шевелится у забора? Васюха, зажги бортовой. Руки вверх! Ко мне! Кто такой? Посвети-ка, Васюха, ему в носовую часть. Кто такой?

   – Мы, товарищ командир, там, за казармами стояли. Отряд Захарченко. А кадеты как пошли...

   – Документы вроде наши, – сказал матрос-командир, – да морда-то не наша. Как звать? Быстро...

   – Дак... Яков я... Яков Иваныч Тишков.

   – Врёшь. Где документы взял? Где винтовка?

   – Дак я там, у ребят оставил...

   – Ставь его к забору и за борт! – приказал матрос.

Брянцев судорожно дёргал головой, переводя взгляд с одного беспощадного лица на другое. Глаза привыкли к темноте, а когда смерть рядом, то всё увидишь. Фонарь высветил лицо, показавшееся знакомым. Никогда бы не вспомнил, но тот, в железнодорожной фуражке и шинели, сам узнал.

   – Мы не можем так действовать, товарищ Руденко, – говорил командиру черноволосый, невысокий, без винтовки, но с маузером. – Надо убедиться, расследовать, допросить и лишь тогда решать. Если мы будем так действовать...

   – Я его знаю, – сказал человек в железнодорожной шинели, выступая вперёд, и в свете фонаря Брянцев заметил в его глазах что-то тайное, вроде подмигивания. – Наш парень. Яшка. Подвозил я ихний отряд. На станции песни пели.

   – Вот видите, товарищ Руденко. Наш человек, а вы его...

   – Наш, наш, – подтвердил железнодорожник.

   – Ладно. Дробь, – сказал Руденко. – Бегом в свою часть и не забывай, что тебя комиссар Савкин выручил и машинист Прошкин.

Брянцев бежал к своим. Он знал, что выручили его Бог, в которого не верят эти бандиты, и любовь Клавы. Ну и, конечно, машинист – он вспомнил его: когда брали бронепоезд Линькова под Георгие-Афипской, этот машинист предал медсестру, и её зверски закололи штыками.

Уже светало, когда Брянцев проползал пустырь у казармы и переходил ручей. Во дворе дома, из которого уходил накануне, стоял генерал Казанович с белоснежной перевязью, поддерживающий руку. Рядом – его офицеры.

   – Я знал, что вы вернётесь, прапорщик, – сказал генерал. – Вы настоящий боевой офицер. Что нового узнали? Эвакуируются большевики?

В этот момент, когда на востоке весело заиграли розовым светом облачка, по приказу Автономова началась ураганная бомбардировка позиций Добровольческой армии.

Было приказано: «Снарядов не жалеть!» По всему фронту от северных окраин города до Кубани гремели гаубицы и пушки, рвались гранаты, заволакивая дымом степь и предместья. Снаряды падали недалеко от дома доктора и со всех сторон. На его улице уже горел дом. Капитан, стоявший рядом с генералом, смотрел на свои часы.

   – Восемь снарядов в минуту, – сказал он. – Я был под Перемышлем, под Львовом, но такого не видел.

Смертоносный вибрирующий звук пролетающего над головой снаряда: один – дальше, другой – ближе. Наконец, совсем рядом – чуть ли не цепляет за голову!

   – Ложись! – крикнул генерал.

Взлетели доски забора, перемешанные с землёй и какими-то кустами. Заложило уши. Следующие снаряды легли в отдалении. Поднялись, отряхиваясь. Только прапорщик Брянцев остался лежать навсегда.

   – Малообещающее начало, – сказал Марков, услышав грохот канонады. – Сколько до города? Вёрст пятнадцать? Больше? И так слышен огонь.

Он вместе с Тимановским объезжал построенный в походную колонну 1-й Офицерский полк, переправившийся наконец на правый берег. Солнце поднималось не из предрассветных облаков, а из мутной полоски дыма, растягивающейся по горизонту.

   – В станицу заходить некогда, господа, – говорил генерал. – Слышите? Уже началось. Второй день штурма. Без нас Екатеринодар не взять.

Он установил порядок движения: батальоны, инженерная рота, артиллерийская батарея. Повёл колонну Тимановский. Сам с ординарцами и офицерами связи поскакал вперёд, туда, где вместе с весенним безоблачным днём начинался решающий штурм, решающий бой, где должна ждать его главная победа.

Дорога шла через небольшие пустовавшие хуторки, через такие же пустые фермы, окружённые садами, изумрудным туманом распускающихся деревьев. Некоторые строения разбиты снарядами, другие – обуглены пожарами, кое-где у дороги, в канавах – трупы в шинелях и матросских бушлатах. Преодолели небольшой подъем дороги, ведущей к хвойной роще. За рощей – белый домик среди распускающихся тополей. Разрыв снаряда совсем недалеко, шагов двести. Подъехали к домику. Отсюда открывался вид на степь, вздыбленную фонтанчиками артиллерийских разрывов, за ней – линии красных окопов и город, который надо взять.

Спешились. На крыльцо вышел генерал Корнилов. Марков доложил о прибытии. Корнилов был краток:

   – Офицерский полк поставьте на правый фланг от реки до большой дороги. Смените своих кубанцев и Казановича. Задача: взять казармы и войти в город. Вскоре получите подробный приказ.

И вновь разрыв совсем недалеко – в роще.

   – Ваше превосходительство, Лавр Георгиевич, здесь ли, под обстрелом, место штабу армии?

   – Мне все говорят об этом, но отсюда хорошо просматривается вся картина боя. Видите там, на кургане слева – это Корниловский полк. Митрофан Осипович обижается, что я ему даю необстрелянное пополнение. Сейчас приказал направить молодых казаков. Те стрелять умеют. Он будет наступать слева, на Черноморский вокзал. Главный штурм начнём часов в 17. Подробности обсудите с Иваном Павловичем.

Романовский и Марков прогуливались среди тополей – здесь можно было услышать лишь собеседника и разрывы снарядов.

   – Положение сложное, – говорил Романовский. – Вчерашнюю эйфорию разбила сегодняшняя бомбардировка. У большевиков огромное численное превосходство:

1-й Екатеринодарский полк под командованием Дециса, 2-й Екатеринодарский полк, Северо-Кавказский полк под командованием Захарченко, отряды Кочубея, Мироненко и ещё много мелких. По грубым подсчётам – около 20 тысяч. И подкрепления продолжают прибывать. Сегодня они ожидают Казанский отряд численностью около тысячи штыков. Артиллерию ты слышишь и видишь. От 20 до 30 орудий и, главное, огромные запасы снарядов. Почти половина гаубиц. Не только трёхдюймовки.

   – И это я слышу, друг Ваня. Вот она французская. Четыре дюйма с лишним.

Внизу, в лощине, в районе артиллерийских позиций ухнул огромный разрыв, и в черноте взлетевшей земли поблескивали на солнце обломки деревьев, обрывки мундиров, обрубки тел.

   – На этот раз угадали, – с сожалением заметил Романовский. – Вообще они бьют по площадям. Неграмотная солдатня. Но и такой обстрел опасен – люди нервничают, теряют самообладание. Неженцев закатил истерику по телефону. Мол, почему его держат во втором эшелоне? Почему в пополнении необстрелянные юнкера? Он хочет немедленно атаковать и взять город. Но без тебя, Серёжа, не получается. Я же говорил тебе, что ты будешь брать Екатеринодар. Напрасно ты горевал.

   – Не я, а моя бригада, – поправил Марков. – Но где она? Её нет. Кубанский полк раздёргали. Часть в тылу отдыхает после боя, часть – на фланге Казановича. Один Офицерский полк. А кто это лежит?

На сухой прошлогодней траве спал человек, укрытый шинелью, другой дремал сидя, опершись спиной о дерево. Этого Марков узнал – капитан Шапрон дю Ларрэ[41]41
  Шапрон дю Ларрэ Алексей Генрихович (1883-1947) – штаб-ротмистр лейб-гвардии Кирасирского его Величества полка. Участник «Ледяного похода». Адъютант генерала Алексеева. С декабря 1918 года – начальник политической части, член Главного комитета общества Белого Креста, затем адъютант Деникина, с осени 1918 года – полковник. Во ВСЮР – командир 2-го конного полка, генерал для поручений при главнокомандующем. Генерал-майор. В марте 1920 года эмигрировал. Умер в Брюсселе.


[Закрыть], адъютант генерала Алексеева. В трёх шагах от них – высохшая канава, в ней навзничь труп матроса с кровавой маской вместо лица.

   – Неужели?

   – Да, Серёжа. Это генерал Алексеев отдыхает. Не будем мешать.

Они повернули обратно, пошли в направлении штаба.

   – Батарею поставишь внизу, примерно на той же линии, что и орудия полковника Третьякова. Только на закрытую позицию – в лощину. Отрыть ровики для укрытия. Снарядов, наверное, почти нет, как и у Третьякова?

   – Миончинский что-то припрятал, но дай Бог, чтобы хоть десятка полтора.

Разрыв в роще, и новые ветки закружились в дыму. Кто-то жалобно закричал, побежали солдаты с носилками.

   – Вот тебе, Серёжа, и по площадям. Каждые два-три часа кто-то убит или ранен.

   – А если прицельно? В домик? Что думает Корнилов?

   – Он хочет видеть бой, а переезжать собирается только в город. Вчера едва не выехал в предместье возле казарм.

Они вернулись к штабу. Привычный грохот и треск разрывов перебил звук нервного конского галопа. По боковой дороге в тополиную рощу въехали три всадника. Остановились, спрыгнули с коней. Два офицера отдали поводья фыркающих разгорячённых коней третьему, направились к Романовскому. Маленький стройный подполковник в пенсне – Неженцев. Высокий красавец капитан со спокойной уверенностью на лице, подчёркивающей нервное беспокойство подполковника, – Скоблин[42]42
  Скоблин Николай Владимирович (1894-1938) – сын коллежского асессора. Штабс-капитан 1-го Ударного отряда. Участник «Ледяного похода», с ноября 1918 года – командир Корниловского полка, с марта 1920 года – начальник Корниловской дивизии, генерал-майор, затем был в штабе Корниловского полка в Галлиполи. Эмигрировал во Францию. В 1930 года завербован ГПУ, в 1937 году бежал в Испанию.


[Закрыть].

   – Ваше превосходительство, – начал Неженцев горячо и торопливо. – Я приехал с просьбой отстранить меня от командования полком. Временно передаю командование капитану Скоблину.

   – Митрофан Осипович, успокойтесь. Давайте там у сарайчика на брёвнышке посидим и всё обсудим.

   – Я всё решил. Вы сделали мой полк небоеспособным. Пополнение – мальчишки, не умеющие стрелять...

Они сели, снаряд разорвался недалеко за сараем, земля, камни и осколки ударили в стену.

   – Я выбрал самое безопасное место для совещания, – сказал Романовский с мудрой улыбкой. – Сейчас в штабе печатают приказ о наступлении. Как раз вы возьмёте с собой экземпляр. С генералом Богаевским уже разговаривали?

   – Нет. Я увидел вас и решил доложить.

   – Значит, через голову подаёте просьбу об отставке? А командующий только что приказал направить в ваш полк новое пополнение – 250 обученных казаков. А вот и приказ, наверное, уже готов.

Из штаба вышел, почти выбежал капитан и крикнул, что приказ распечатан и Романовскому надо его проверить и разослать по частям. Генерал поднялся и поспешил к штабу. Сделав несколько шагов, остановился и мягко сказал Неженцеву:

   – Прошу вас, Митрофан Осипович, не обращайтесь к Лавру Георгиевичу со своей... э-э... несвоевременной просьбой. Вот возьмём Екатеринодар, организуем военный парад, ваш полк на правом фланге... Тогда и подавайте рапорт об отставке.