Текст книги "Наука умирать"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

   – Послали разведку, но пока ничего.

   – Хочу послать своего. Из пленных. У него есть возможности.

   – Посылайте. Поймают – мы же ничего не теряем. Что он знает, если мы сами не знаем, куда пойдём через час. Сегодня с Лавром Георгиевичем и Иваном Павловичем пытались придумать план пересечения железной дороги, но слишком много неизвестных. Бронепоезда, части, конница... Решили маневрировать в разные стороны дня два, чтобы они растерялись.

К ночи Марков вытребовал из штаба оставшиеся после суда документы командира особого отряда Линькова, и вызвал его к себе в палатку.

   – Даём вам возможность показать себя в деле, – сказал Марков. – Этим людям я доверяю, как себе, – кивнул он на Тимановского и Родичева. – Идите в Екатеринодар немедленно. Одежда ваша старая, документы ростовские. Сумейте сесть на поезд в Тихорецкой. Главное, конечно, связь.

   – Да. Как связываться?

   – Телеграф в Тихорецкой работает. Адрес нашего человека мы вам даём, но это такой человек, которого никто никогда не найдёт. Сообщаете о здоровье мамы. Её здоровье – это обстановка на фронте добровольцев в Екатеринодаре.

Когда все вопросы были решены, Марков вышел проводить Линькова. Велика кубанская степь ночью под звёздами, но жизнь ещё огромнее, и генерал сказал Линькову:

   – Будет трудно – найдите в госпитале или в санитарном поезде медсестру Саманкину Ольгу Петровну. Передайте, что от меня.

Даже перед такой сложной операцией, как пересечение железной дороги Тихорецкая—Ростов, командующий не собирал военный совет. Марков, как и другие командиры, получал короткие приказы об изменениях маршрута полка. Приходилось двигаться и на юг, и на север, и в сторону от железной дороги. Войскам ничего не объявлялось, но все чувствовали, что прыжок через рельсы вот-вот произойдёт.

Это случилось в ночь на 11 марта. Вышли в поход вечером. Полк Маркова и артиллерия – в авангарде. Примерно в полночь, когда переходили маленькую речонку по вполне крепкой гати, вдруг затрещали брёвна, заржали лошади, вода забулькала под колёсами пушек. Кто-то кричал: «Назад!», кто-то требовал распрячь лошадей – начиналась маленькая паника, и тогда всю эту суетню прорезал железный голос Маркова:

   – Техническая рота, в топоры! Всё дерево – на гать! Всё! Кустарник, камыш, солому – на гать!..

Вдруг все успокоились и весело принялись за работу. Теперь весь полк говорил: «С ним не пропадём!»

Уже засветло вышли к переезду. Марков спешился и стал на мокрые от росы доски, аккуратно проложенные вдоль рельс. Сюда же подъехал Корнилов.

   – Начинайте переход! – скомандовал он.

Трёхцветное знамя как обычно рядом, текинцы сзади.

   – Первая рота, шагом марш! – скомандовал Марков, и переход через железную дорогу начался.

Шли усталые, но довольные – цель достигнута. Марш проходил нормально: охранение на месте, путь взорван, Противника вблизи нет.

Корнилов тоже спешился и подошёл к Маркову.

   – Бели вы доверяете мне, Лавр Георгиевич, то езжайте отдыхать, – сказал Марков. – Я буду здесь и обеспечу переход.

   – Благодарю, Сергей Леонидович. Я вам доверяю, но отдыхать пока не время.

   – Возможен бронепоезд?

   – Возможен. Я им говорил, чтобы взрывали дальше. А впрочем... Батарею оставьте здесь на всякий случай.

Марш продолжался. Марков подбадривал роты возгласами: «Вперёд, герои корниловцы! За синей птицей! Солнце идёт вместе с нами. Обгоним его».

   – За синей птицей на Екатеринодар! – кричали офицеры.

   – Вот это преждевременно, – сказал Корнилов. – Много плохих вестей.

   – Из Екатеринодара от Покровского?

   – И там нехорошо. Слишком большое численное превосходство противника. В городе это губительно. Но самое катастрофическое известие – из Петрограда. Большевистский партийный съезд ратифицировал мир, подписанный Троцким в Бресте. Россию продали! Немцы получили Прибалтику, Белоруссию, Украину. Во имя чего отдали им это всё? Разве мы проиграли войну? И кто это сделал? Ведь там не одни инородцы. Там русские люди. Русские солдаты» четыре года державшие фронт и побеждавшие немцев.

   – Съезд – это не Россия, Лавр Георгиевич. Отдельные части будут сражаться. И партизаны.

   – Будут, но где сама Россия? Страна, воюющая против Германии на стороне союзников? Выполняющая свой долг перед ними? Вышло так, Сергей Леонидович, что только мы – Россия. Мы придём в Екатеринодар и начнём собирать истинную Россию, не проданную немцам.

Загудели рельсы. Бронепоезд. Зелёные полоски проплыли в солнечном блеске, зашевелились стволы орудий.

   – Тревога! – раздались команды. – В укрытие! Ложись!

Громыхнуло несколько раз вдали, и мгновенно адский взрыв потряс землю. Огонь, земля, доски, камни всё летело и падало. Сквозь этот шум и грохот донёсся громкий, но спокойный голос Миончинского: «В передки! Рысью ма-арш!..»

   – Говорил я – близко взорвали путь, – сокрушался Корнилов, а орудия батареи, качнувшись на неровной дороге, уже выехали вперёд, развернулись и открыли огонь. Чёрный дым пополз из-под зелёных щитов бронепоезда.

На Екатеринодарском базаре Линьков долго бродил, прицениваясь к семечкам и мочёным яблокам. С восточной окраины доносилась стрельба из винтовок и пулемётов. Близко. И как будто она становилась ещё ближе... Люди её не слышали, и говорить с ними о том, что происходит, не следовало. Плати деньги, бери товар и уходи. Можно в кабачок зайти. Там армянин Теймур наливал из бутылки сивуху, разливал её по прилавку, поджигал и, указывая на пламя, кричал: «Лутчая кизиловка. 100 градусов!»

За кривым шатающимся столиком Линьков оказался с человеком, который, судя по всему, тоже от кого-то прятался, как и он сам. Это было заметно по неспокойному взгляду, по бесцельным движениям, по равнодушию и к выпивке, и к закуске. Возраст – призывной, одежда – полувоенная. Незнакомец сам затеял разговор:

   – От-то «максим» бьёт. И ещё другой.

   – Чьи они, эти пулемёты?

   – Кто стреляет – тот и хозяин. Или ваши, или наши, – ответил и хитро засмеялся.

   – Мои все давно в земле.

   – Вот и тщись, как бы самому туда не загреметь.

   – Как тщиться?

   – Ховайся до вечера. А то власти нет, и каждый – власть.

   – А ты чего не ховаешься?

   – Нюхаю, чем пахнет. У Теймура, знаешь, сколько в суме? Не только бумажки, но и жёлтые. Не дожить ему до утра.

   – А нам с тобой?

   – Вдвоём доживём. Мне товарищ нужен такой, как ты. Тоже ведь ищешь незнамо чего.

   – Ну. Ищу.

   – Стемнеет, валяй сюда. А теперь – по своим закуткам.

На Линькова разговор произвёл впечатление, и к совету надо было прислушаться, но телеграмму всё же хотелось послать. Текст ясен: «Мама Фрося при смерти». Однако идти на телеграф всё равно, что пойти в контрразведку. Вот если бы её смогла послать та, о которой говорил генерал.

В госпитале Линьков оказался в конце пасмурного дня, казалось, вот-вот пойдёт дождь. Во дворе у корпусов шумная суета: грузовики, повозки, носилки с тяжело раненными, ржание лошадей, обязательная матерщина, а стрельба уже совсем близко. Саманкину искать не требовалось: она металась по двору, огрызаясь на каждый вопрос.

   – Какие ещё тёплые одеяла? – кричала она. – Где я вам возьму? Лето на дворе. Берите по два летних. Никакие они не драные. Совсем новые...

Выносили мешки и ящики с продуктами, и Ольга Петровна с ещё большей энергией отстаивала свои действия.

   – Какие пайки? – кричала она. – По буханке хлеба, по банке консервов, по селёдке. Так в накладной расписано. Да. Сейчас тебе дам читать. Грамотный какой.

Боевая женщина. Круглая, как булочка, откуда ни посмотри. Из-под белой косынки – ярко-рыжие волосы. Её подозвал полулежащий на повозке человек с одной ногой. Борода, усы, по-видимому, полковник. Негромко сказал ей:

   – Если ты, сука, не выгрузишь для нас весь свой склад с винами и фруктами, я тебя пристрелю, как собаку, вот на этом самом месте.

   – Да вы что? Да откуда?..

Линьков оказался рядом.

   – Господин офицер, я из комендатуры, – сказал он. – Вы, конечно, правы, и мы пополним офицерские пайки. Но все запасы я не разрешаю забирать. За ними придут отступающие войска генерала Покровского. У него много раненых, но красным не оставим ничего.

   – Всё, как есть, правда, – обрадовалась поддержке Ольга. – Нынче, сказали, приедут от Покровского. А винца я специально для вас, господин полковник...

Вскоре Линьков и Ольга сидели, запершись в её складе.

   – Ой, миленький, как хорошо, что вы меня выручили, – говорила Ольга. – И от Сергея Леонидовича привет? Ой, как хорошо. Но дальше-то как? Видать, уж завтра красные придут, а нынче ночью будут грабить. Сама-то я спрячусь, да товар жалко. Придумайте что-нибудь, миленький. Или вы тоже от красных убегаете? И брат мой в Ростове застрял.

   – Нет. Я жду красных. Когда придут, я вам помогу. А на ночь организую охрану. Есть люди на примете.

Вечером на базаре, как договорились, встретились с незнакомцем, который оказался бывшим унтером Ольгинского полка Внуковым.

   – Теймура сегодня не будем трогать, – сказал ему Линьков. – Найдём ещё пару-тройку ребят из солдат и пойдём охранять склад в госпитале. Там накормят, напоят и грабануть можно. А придут красные – тебе зачтётся.

   – Всё, Миша. Понял и запомнил. Я знал, что ты не простой мужик. Будем с тобой дела делать. Теймура приложим – все жёлтые наши.

«Вот так всё просто и решалось, а ты о каком-то Учредительном собрании переживал, – подумал Линьков. – Так оно им нужно, этим дикарям, твоё Учредительное. Ленин и Троцкий – правильные головы. Знают, что этому так называемому народу нетрудно на шею сесть. Наговори, наобещай и дай пограбить тех, кто побогаче. И народ за тебя. А ты сиди у него на шее и командуй. Отдали пол-России немцам, а они и не чихнули. А Корнилов со своими знамёнами – человек с маленькой армией и с маленькой головой. 3 тысячи поручиков против десяти миллионов пьяных солдат».

Полутора суток не прошло, а прошагали почти 50 километров. В станице Ирклиевской Корнилов объявил днёвку. Марков со своими помощниками обошёл все дома, где стояли офицеры его полка. Для каждого своё слово – пободрее и погорячее. Многих волновало, куда пойдёт армия. Повернуть ли на Тихорецкую, идти ли на Екатеринодар – там же свои добровольцы сражаются под командованием Покровского. Самый правильный ответ на этот вопрос дал штабс-капитан Згривец. К ним в хату вошли, когда офицеры только сели за стол. Пригласили и Маркова с помощниками. Подвинули кружки с самогоном.

   – А цыганскую споем? – спросил Марков.

   – Споем, – поддержали офицеры. – Только не знаем, куда теперь путь держим шумною толпою.

   – Слышь! – сказал тогда Згривец. – Почистите винтовки, а пойдём туда, куда прикажет генерал Корнилов.

   – Так всем и объяснять, – приказал Марков.

Когда после ужина отправились к себе, Тимановский на улице закурил свою трубочку и сказал с некоторым сомнением:

   – Пойдём-то мы, разумеется, туда, куда поведёт Корнилов, но куда он поведёт? Как вы считаете, Сергей Леонидович? Он же, хоть и не проводит военные советы, но иной раз откровенничает с вами. Да вы и сами чувствуете его намерения.

   – И чувствую, и знаю, и сомневаюсь.

   – Как изволите понимать?

   – А вот так, Степаныч. Чувствую и знаю, что пойдём на Екатеринодар. И сомневаюсь, лучшее ли это решение.

   – Не знаю, какая разведка у Корнилова, но мой шлёт очень плохие телеграммы. Красные давят.

   – Но нет же другого решения, Сергей Леонидович. Где-то там наши насмерть стоят. Сам погибай, а товарища выручай.

   – Если бы сам, а то ведь армия. Но ты прав, Степаныч: другого решения нет. Пойдём на Екатеринодар. Так, Гаврилыч?

   – С вами и дальше.

Ранним утром следующего дня Корнилов приказал атаковать станицу Березанскую – до Екатеринодара меньше 100 вёрст. Едва зацвёл восход, как на шоссе вышел авангард – на этот раз Корниловский полк под командованием подполковника Неженцева. Хорошая сухая дорога, степь оживает под восходящим солнцем. Суетятся грачи в жирной чёрной земле... Долго такая прогулка продолжаться не могла. От станицы ударили сразу несколько пулемётов, грохнули орудия, и на шоссе и рядом взлетели столбы земли и камней: били не шрапнелью, а гранатами, и, судя по всему, хорошо заранее пристрелялись.

Неженцев быстро рассыпал полк в цепи. Офицеры залегли.

Полк Маркова шёл за корниловцами. Генерал ехал верхом, озабоченный странным началом боя: почему не его полк впереди? Почему их так решительно встретили красные? Почему до сих пор нет очередной телеграммы?

Маркова догнал Корнилов со свитой. Остановил лошадь рядом. Не приказал, а попросил:

   – Сергей Леонидович, помогите корниловцам! Если мы не собьём противника до вечера, то нас окружат. Станицу защищают красные казаки.

   – Слушаюсь, Лавр Георгиевич!

Сквозь выстрелы и разрывы снарядов пробился резкий голос Маркова:

   – Полк поротно в цепи! 1-я, 3-я роты слева, 2-я, 4-я – справа. Ровным шагом! Дистанция между бойцами в цепи – четыре шага. Не стрелять без приказа!

Сам верхом ехал в цепях. Солнце поднималось сзади, и длинные тени офицеров перегоняли цепи, тянулись вперёд к противнику. Винтовки на ремне, затем, По команде – наперевес. Идут ровным шагом, без выстрела. Поднялись и корниловцы – тот же марш, те же дистанции, тот же мерный шаг с винтовками наперевес, без выстрела.

Роман Гуль шёл рядом с братом, и его глаза наполнялись слезами гордости и готовности умереть.

   – Сергей, мы идём на смерть без страха! – говорил он. – Смотри: наши в цепи падают, а цепь идёт, не открывая огня, и смыкает ряды.

   – Наклоняйся ниже, Рома. Сейчас на гребень выйдем.

   – Сергей, слушай:

Расходились и сходились цепи,

И сияло солнце на пути.

Было на смерть в солнечные степи

Весело идти...

   – Наклоняйся ниже, Рома!

Не выдержали те, на окраине станицы. Зашевелились, заметались. Замолчали пулемёты, помчались двуколки в разные стороны, побежали люди.

Марков с ординарцами первым на галопе ворвался в станицу. Убегающие казаки остановились, побросали оружие, поднимали руки. Генерал хлестал их нагайкой и скакал дальше, пока не проехал всю станицу. Здесь он остановился, и его догнал Тимановский.

   – Что с пленными, Сергей Леонидович?

   – Что всегда, Степаныч.

Помолчав, добавил:

   – Впрочем, молодых выпороть на площади.

В самое жаркое время дня в станицу пробрался мальчишка-оборванец. Он чувствовал себя уверенно и знал, кого ищет. Издали увидел большую белую папаху и резко свистнул три раза. Марков оглянулся, заметил мальчишку и подъехал к нему. Это был его связной – самый молодой из ростовских юнкеров – Коля Курашов.

   – Есть? – спросил генерал.

   – Так точно. Вот она.

И протянул генералу телеграмму, полученную с помощью разных ухищрений вплоть до слёз по тяжело больной маме.

В телеграмме значилось: «Мама умерла четырнадцатого тчк Оля в страшном горе тчк Георгий».

Итак, Екатеринодар пал.

На следующий день 15 марта наступательный порыв ещё не угас. В предрассветных сумерках подняли Корниловский полк и артиллеристов, чтобы захватить станцию Выселки на железной дороге Тихорецкая—Екатеринодар. О поражении добровольцев Покровского точных сведений не было, лишь ходили слухи.

Полк Маркова вместе с другими частями наготове стоял в станице Журавской. Генерал пригласил свой «ближний штаб» на рекогносцировку вслед за наступающими. Ехали мелкой рысью. Их обгоняла батарея, обдавая грязью, вылетающей из-под конских копыт. Марков узнал сидевшего на передке Ларионова, с которым встречался в Новочеркасске, и шутливо пригрозил нагайкой.

   – Им хорошо сегодня стрелять, – сказал генерал, вспоминая юнкерскую молодость. – Заводская труба и паровая мельница есть на карте.

С паровой мельницы зачастили пулемёты. И по пехоте, привычно шагающей чёткими цепями, и по батарее. Подполковник Миончинский, высокий и стройный, уже командовал: «Налево кругом! Стой! С передков! Прямо по окопам! Направление на трубу! Сорок! Трубка сорок! Огонь!» Он стоял на передке и смотрел в бинокль туда, где рвутся его снаряды.

Появился Корнилов, конечно, с трёхцветным знаменем и с текинцами. Обогнал Маркова, спеша в цепь, чтобы поддержать наступление. Зазвучало протяжное торжествующее «Ура!» Замолкли пулемёты. Красные бежали, корниловцы догоняли их у железной дороги, здесь же расправлялись, били в основном штыками.

   – Хороший бой, – сказал Марков. – А, Степаныч?

   – Хороший, но почему в Екатеринодаре провал?

   – Может, ложный слух? Помолчим пока.

У паровой мельницы лежали несколько трупов – мальчики с нежными мёртвыми лицами, с остекленевшими глазами. Ростовские студенты и юнкера.

   – Вот и их очередь умирать, – сказал Марков, – а про нас пока забыли.

   – Сегодня корниловцы без нашей помощи обошлись, – сказал Тимановский.

   – Ещё до Екатеринодара далеко, – напомнил Марков. – Какая следующая станция, Гаврилыч? У тебя карта близко?

   – Кореневская.

Часть ростовской Чека прибыла в Екатеринодар организовывать работу. Вечером 15-го начальник вызвал Руденко.

   – Два дела к тебе, Олег. Во-первых, познакомлю тебя со старым знакомым. Подожди минутку, покури – сейчас он придёт. Второе дело посложнее – Корнилов Выселки взял. Прёт сюда. А вот и знакомый.

Вошёл улыбающийся, прибранный, в новой гимнастёрке, перепоясанной сверкающим ремнём, на котором красовалась кобура с маузером, – Линьков.

Поздоровались, обнялись. Линьков рассказывал о своих похождениях, о том, как сумел убежать от корниловцев.

   – А что ж другой-то? Как его? Мушкаев.

   – Не смог пока. Там крепко смотрят. Хорошо, что сразу не расстреляли – Корнилов запретил.

   – Да, но он там воюет против нас, – сказал начальник. – Ладно. Найдём – спросим. А ты, Миша, давай нам всю разведку. Что за армия? Как её остановить? Ведь прёт Корнилов. Сегодня Автономов назначил своим помощником нового очень толкового командира – Сорокина[30]30
  Сорокин Иван Лукич (1884-1918) – кубанский казак, участник Первой мировой войны. В Гражданскую войну прошёл за несколько месяцев путь от командира казачьего отряда до главкома Вооружёнными силами Северо-Кавказской республики, командующего войсками Северного Кавказа. В октябре 1918 года стал командующим 11-й Красной армией и поднял мятеж против советской власти. 2-й Чрезвычайный съезд Советов Северного Кавказа объявил Сорокина вне закона. До суда его заключили в тюрьму, где он был убит.


[Закрыть]. Из казаков. Уже показал себя в боях.

Линьков рассказал о корниловской армии: численность, артиллерия, конница.

   – Главное – у них моральный дух. Идут цепью без выстрела, и наши бегут, сдаются. А сдаваться нельзя – расстрел.

   – Это надо объяснить каждому красноармейцу, – сказал начальник. – Часа через два отправляется эшелон в Кореневскую навстречу кадетам. С ними отряд черноморцев. Приказано тебе, Олег, со своими моряками возглавить. Аты, Миша...

   – Меня не посылайте. Случайно попадусь – и конец.

   – Чего это ты, Миша, так спужался? Нам всем хана, ежели возьмут.

   – Миша остаётся, – сказал начальник. – Здесь много дел, и туда ещё успеет. Он нам здесь отрядик сколотил из местных. Надо срочно очищать город от элементов.

Руденко не был удовлетворён. Обнимались, радовались встрече, но по-особенному поглядывал он на Линькова.

   – Свою медсестру надо взять, – сказал Руденко начальнику. – Бой будет тяжёлый. Эх, бронепоезд бы.

   – В Тихорецкой бронепоезда застряли. Оттуда будут подходить. А медсестру возьми. Кого думаешь?

   – Катюху возьму. Опыт имеет, а здесь зажирела. Мужиками излишне интересуется.

   – Если излишне, то бери.

Линьков словно и не слышал.

Тихую звёздную ночь над Кубанью наполнял звуками эшелон. Колеса постукивали, как полагается, матросы сидели у раскрытых дверей, курили и пели: «Я, моряк красивый сам собою, мне от роду двадцать лет. Ты возьми, возьми меня с собой. Что ты скажешь мне в ответ? По морям, по волнам, нынче здесь – завтра там...» Катя подпевала.

Вдруг появилось неясное беспокойство, оно постепенно нарастало. Это не к лицу такому боевому генералу, каким его считает уже вся армия. Не в Екатеринодаре дело – сегодня город отдали, завтра взяли, тем более. Что ещё нет подтверждений – но и в нём тоже. Там был Родзянко, и они с Корниловым сообразили бы что-нибудь государственно-политическое. С союзниками бы связались. Главное – Россия, люди, народ. Отдали немцам чуть не пол-России, а они за красных. Даже казаки. И мелочи начинают волновать.

От Ростова шли по своему плану и легко громили всех, кто пытался их остановить. Шли с малыми потерями, заставляя красных обращаться в бегство при одном своём появлении. Истинно русские офицеры, отдающие жизни за Россию. Это они с Кутеповым ввели новую тактику наступательного боя против красных: идти цепями, ускоренным размеренным шагом, винтовки на ремне или наперевес, не открывая огонь. Надвигаясь неумолимо, словно сама судьба. И красные бежали.

Утром так взяли станцию Выселки. Брали корниловцы и конница. А вечером там опять оказались красные – забыли, видите ли, взорвать путь, и из Тихорецкой пришли два бронепоезда. Корнилов снова к нему: «Сергей Леонидович, выручайте. Не позднее завтрашнего утра станцию надо вернуть, иначе красные создадут сплошной фронт».

   – Напрасно мы, Степаныч, надеялись, что корниловцы без нас справятся, – сказал генерал Тимановскому за ужином. – Завтра с рассветом пойдём отбивать Выселки.

   – Коньячку за успех.

   – Благодарю, но мне не наливайте. После твоего коньяка я что-то плохо сплю, а сейчас и так не заснёшь от всяких мыслей. Да и подъем рано.

Какой тут сон, когда Россия, которая давно должна очнуться, одуматься, собраться с силами и прогнать большевистскую банду, почти вся за красных, безучастна к тому, что большевики полстраны отдали немцам, и бесчинствуют в оставшейся части. Страну разрушили. А русские люди? Русский народ? Воюет за красных. Когда не думаешь, а действуешь, всё становится на свои места. Он сражается за Россию и совершенно не боится смерти в бою. О чём прямо говорит, воспитывая молодых офицеров.

Однако никому не скажешь, что сорокалетний генерал-лейтенант Генштаба Марков нашёл своё место в жизни И обрёл счастье. Сейчас он чувствует, что живёт и действует так, как требует его истинная человеческая природа, что именно для этой жизни создал его Бог. Не в супружеской спальне, не на кафедре Академии Генштаба, даже не в полевом штабе над картами, исчерченными цветными карандашами, а только в боевом походе, только в бою. Его может понять лишь тот, кто сам испытывал это странное чувство облегчающей тяжести, появляющееся у настоящего военного командира. Тяжесть сознания, что от решений, принимаемых тобой, от твоих приказов зависит жизнь других людей, и удивительная приподнимающая лёгкость, потому что сотни подчинённых смотрят на тебя с тревогой и надеждой, доверяют тебе и готовы идти за тобой сражаться, побеждать и умирать.

Эта славная походная жизнь: подъем до рассвета, быстрый марш, чтобы застать противника врасплох, и, главное, бой! Ты слышишь свист пуль, направленных в тебя, но ты их не слышишь, не хочешь слышать. Страшна не пуля, не смерть, а твой страх. Если ты командир, то у тебя не должно быть страха, и ты со смехом, с матерком, с плёткой в руке спокойно идёшь среди цепей. Падают убитые и раненые, зовут медсестру, дико кричат от боли, но «Ура!» твоего полка звучит громче, и ничто не может сравниться с чувством победы, когда ты видишь, как бегут, бросая оружие, враги, как поднимают руки, сдаваясь. А вечером у костра: «Цыганский быт и нравы стары...» Короткий сон, и вновь: «Подъем! Тревога!..» Это – жизнь!

На этот раз и короткий сон не приходил. Марков поднялся, оделся. В дверь постучали. Он вышел – на улице стоял Коля Курашов в той же оборванной одежонке.

   – Сергей Леонидович, телеграмм больше нет. Я был на телеграфе и в Выселках, и в Кореневской.

   – Всё, Коля. Телеграмм больше не будет. Иди в свой юнкерский батальон, переодевайся, отдыхай. Ещё успеешь поспать. Вас не будут рано поднимать. Это я свой полк сейчас в бой поведу.

   – Наверное, большой бой будет, Сергей Леонидович. Я видел, как в Кореневскую эшелоны приходили с солдатами и матросами. Тыщ, наверное, десять, если не больше. Пулемётов штук пятнадцать.

   – Мы их побьём, Коля.

   – Конечно, побьём, Сергей Леонидович.

   – Ты в юнкера пошёл, потому что война? Или давно задумал стать офицером?

   – Как же ещё, если война? Родители не очень соглашались. Музыке учили. Фортепьяно, скрипка.

   – Ты играешь на скрипке?

   – Сонату Бетховена разучивал.

   – Что ж ты молчал? Достанем тебе скрипку. Будешь играть по вечерам. А сейчас беги к своим.

   – А можно я с вашим полком? Я дороги к Выселкам |&8аю хорошо. Знаю, как с тыла можно к станции подойти.

   – Придётся взять тебя ординарцем.

Перед рассветом вдруг всё заволок туман. Марков приказал поднять полк и подбадривал строящиеся роты:

   – Туман для нас, господа, так его мать! Незаметно подойдём.

Подходили к гребню, за которым открывалась станция, когда вдруг там началась стрельба. Генерал приказал развёртываться в цепи, быстро начало светать, гребень очистился от тумана, и через него бегом бежали отступающие корниловцы. Марков приказал остановить бегущих, один из офицеров доложил, что их преследует отряд красных численностью более тысячи.

Марков скомандовал: «Оружие к бою! За Россию! Вперёд!» Он стоял, пропуская мимо себя офицеров, ринувшихся в атаку с винтовками наперевес. Навстречу им от станции повалила толпа солдат. Рукопашная схватка длилась считаные минуты: лязг оружия, злобные выкрики, стоны и крики проколотых штыками, и те, кто не выдержал, уже бегут. Бежали красные.

Марковцы преследовали их с победным «Ура!», но со станции ударили пулемёты. Ещё не взошло солнце, и на тёмных стенах станции отчётливо мигали смертоносные вспышки.

   – Ложись! – скомандовал Марков: он чувствовал, что слишком много уже легло его офицеров в этом бою.

Сам он с помощниками шёл вдоль цепи, вглядываясь в позиции красных, представляя возможное дальнейшее развитие боя. Коля шёл рядом.

   – Где, ты говоришь, можно в тыл пройти? – спросил его генерал.

   – Там. Левее, за теми сараями. Только смотрите, Серией Леонидович! Матросы!

Он одновременно увидел чёрные фигуры, решительно шагавшие с винтовками наперевес, и подъехавших сзади казаков, присланных Корниловым.

   – Рад видеть вас, есаул Власов, – приветствовал его генерал. – Как нельзя вовремя подошли: на наш левый фланг матросы наступают. Как бы до штыков не дошло! Атакуйте их скорее!

   – Слушаюсь, ваше превосходительство!

Казаки небольшой, но лихой лавой бросились вперёд; шашки сверкали в лучах восходящего солнца. Казаков встретил треск выстрелов, но матросские винтовки быстро замолчали, и вскоре слышались только удары шашек, стоны и крики матросов.

   – Вперёд! За Россию! Бегом! – скомандовал Марков, и цепи, поднявшись, бросились к станции.

Вовремя ударили пушки Миончинского: замолчали пулемёты, и двинулся в сторону Тихорецкой красный бронепоезд.

   – Теперь давай, Коля, показывай дорогу в тыл! Кутепов, ведите роту в обход. Юнкер покажет дорогу...

Рота Кутепова ударила по отступающим красным, и вскоре внизу под железнодорожной насыпью стояла небольшая толпа пленных. Марков встретил Колю, возвращавшегося из своего победного похода...

   – Так было здорово, Сергей Леонидович... Мы неожиданно как дали им. И я стрелял. И сразу, наверное, человек пятнадцать упали, а потом...

Они шли к станции, проходили место, где казаки рубили матросов. Замазанные кровью лица, расколотые головы, разорванные окровавленные бушлаты и брюки. Казаки вытаскивали тело погибшего есаула Власова.

   – Евонного коня убило, – объяснял казак, – но он вскочил и вон тому на шею. Гляньте – без головы лежит. А другой в него из нагана.

   – А что это за тряпка белая? – спросил Марков.

Казаки оттащили обезглавленный труп матроса.

Под ним лежала женщина в длинном белом переднике – окровавленная косынка с красным крестом сбилась на землю, от плеча далеко вниз шёл кровавый след казачьей шашки.

   – И бабу вот не по делу прикончили, – сказал казак.

   – Чего же не по делу? – возразил другой. – Она ж С ним. Она ж ихняя.

Возле пленных суетился священник, уговаривая офицеров не расстреливать. Увидев Маркова, кинулся к нему:

   – Ваше превосходительство, Господь учил прощать заблудшие души.

   – Ступайте, батюшка! Здесь вам нечего делать.

Пошли с Колей к станции. Юнкер сказал:

   – Я видел, как они вчера приехали эшелоном. И эта Медсестра. Её Катей звали. Я слышал.

На станции Кореневская погибшую медсестру поминали уцелевшие в бою матросы. Руденко достал из объёмистого кармана бушлата бутылку медицинского спирта.

   – Она мне её оставила, – сказал Олег. – Говорила: вечером выпьем, если доживём. Как чувствовала.

   – Генерал Марков нынче наступал, наших бил.

   – Доберусь до него, – сказал Руденко. – Давно зубы точу.

   – В самую кутерьму Катюха полезла Зайцева вытаскивать. Его в ногу ранило. А тут эти сволочи с шашками. Видели же, что медсестра.

   – Мы ихнюю в Таганроге тоже шлёпнули, – вспомнил Руденко. – Такая война. Разливай, Васюха, – уже склянки бьют.

Беспокойство нарастало. На следующий день, 17-го, после боя за Кореневскую, задумались многие, в том числе Корнилов и его генералы.

Настоящий вождь не считает потери, если враг побеждён. Он посылает оставшихся своих бойцов добивать врага. Корнилов приказал с утра 17-го продолжать наступление в направлении Екатеринодара на станцию Кореневскую. Главный удар вдоль железной дороги было поручено нанести Марковскому полку.

Вновь природа провожала людей на смерть с весёлой усмешкой: солнце, зелень, жаворонки в бездонной голубизне... Генерал отправил полк с Тимановским, сам задержался на телеграфе в Выселках, пытаясь уточнить обстановку, узнать, где красные, а главное, где их бронепоезда. Однако линия молчала – везде перерезали.

Рысью Марков догнал своих. Привычно внимательно оглядел строй, посмотрел и вокруг: нет ли отставших, прячущихся. Заметил шагах в 50 от дороги в кустах черно-белую фуражку. Подъехал. Перед ним вытянулся поручик Мушкаев.

   – Я знаю, поручик, зачем в походе приходится в кустики ходить, но вы-то здесь просто отсиживаетесь.

   – Ноги у меня, ваше превосходительство...

   – Проверим ваши ноги.

Марков крепко хлестнул нагайкой поручика по плечу и спине и крикнул:

   – В роту бегом марш!

Мушкаев побежал, а генерал ехал рядом и подхлёстывал его, приговаривая:

   – Не будь трусом! Тебе ещё вину свою перед Россией надо кровью смыть... Стой! Доложи полковнику Кутепову, что я приказал поставить тебя в первую цепь на правый фланг. И ещё вот что... Ты же с Линьковым вместе был?

   – Так точно.

   – Давно его знаешь?

   – Только по дороге из Ростова.

   – Хорошо. Потом вызову. Идите в роту и сражайтесь, как подобает русскому офицеру.

Пересекли речку Малёванную. Переходили по гати, без происшествий. Лишь камыши шумели. Дорога пошла вверх, вновь вывела в степные просторы, и сразу справа грохнули артиллерийские выстрелы. Марков знал, что по диспозиции справа наступают корниловцы. У них началось. Значит, и здесь жди противника.

Он дал команду на развёртывание в боевой порядок: 1-я и 2-я роты в передовую линию слева от железной дороги, 3-я рота уступом слева, 4-я – резерв справа от железной дороги, техническая рота – по обе стороны железной дороги.