Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Но через две недели Лина позвонила. Договорились встретиться в метро. Она была бледной, напуганной. Озиралась по сторонам и шарахалась при виде полицейских. В глазах – голодный блеск. Волосы потускнели. Никаких украшений.

– Я знаю, что плохо выгляжу, – сказала она, беря Домета под руку. – У меня сейчас все плохо.

– Хотите погулять? – спросил Домет, постеснявшись спросить, хочет ли она зайти куда-нибудь перекусить.

– Если можно, сначала поесть, – сказала Лина дрогнувшим голосом.

Они зашли в первый попавшийся ресторан, и Домет заказал бифштекс для Лины, яичницу для себя и две кружки бочкового пива.

Лина набросилась на бифштекс, как будто она из голодного края. Отрезала большой кусок булки, налегла на гарнир, ела жадно, не заботясь о хороших манерах и не глядя на Домета. Домет тоже старался не смотреть на нее, ковыряя вилкой яичницу, но взгляд его невольно возвращался к Лине. Сколько же времени она не ела?

Наконец Лина съела все, что было на тарелке, взяла ломтик хлеба и начала подбирать им соус. Потом долго пила пиво и попросила Домета купить ей сигареты.

Закурив, она погладила руку Домета.

– Спасибо, Азиз. Как у вас дела?

– Прежде я хочу спросить, как дела у вас. Вы сказали, плохо. Что плохо?

– Все, – Лина блаженно затянулась сигаретой. – Сменила квартиру, когда мне на двери нарисовали шестиконечную звезду, нашла какую-то конуру на окраине, но и оттуда хозяин грозится выгнать, если послезавтра не заплачу. Денег нет: какие могут быть заказы у еврейки! По улицам боюсь ходить, чтобы не попасть в облаву.

– Дайте мне ваш адрес и телефон, – попросил Домет, – чтобы в следующий раз я не искал вас по всему городу.

– Что делать? Я не умею справляться с бытовыми трудностями. Нанять грузчиков для меня было сплошным мучением.

– А что же Ассад…

– Опять вы о нем! Пожалуйста, прошу вас, Азиз, не спрашивайте о нем. Как мне вам объяснить, что от него я не жду ни денег, ни помощи, ни заботы – ничего! Я готова быть для него и прачкой, и кухаркой. Он позволяет мне любить себя, а мне большего и не надо.

– Но, Лина, он же вас…

– Не любит. Но я его люблю.

Оба замолчали.

– Лина, почему Ассад-бей перешел в ислам?

– Об этом мы с ним никогда не говорили. Впрочем, как-то раз он сказал, что ислам намного терпимее христианства.

– Терпимее к чему, к кому?

– Не знаю. Надо полагать, к евреям. Он же – еврей.

– А где он сейчас?

– Не знаю, – ответила Лина и расстегнула пальто. – Мне стало жарко. Давайте погуляем.

– Ваш телефон, – напомнил Домет, протягивая ей авторучку, – и адрес.

Лина взяла салфетку и написала две строчки. Домет расплатился, и они вышли.

На улице было пасмурно. Дворники сгребали с тротуаров сухие листья. В центре огороженного кованой решеткой сквера стоял бюст Шиллера, загаженный голубями. Все скамейки были заняты, кроме одной, на которой черной краской было написано «Только для евреев». Лина села и посмотрела на Домета.

– Так и будете стоять или сядете?

Секунда колебания, и Домет сел. Он почувствовал себя, как на горячей сковороде. Он еще надеялся, что они с Линой заслонили гнусную надпись, не заметив, что она есть и на другой стороне спинки. На них с презрением посматривали с соседних скамеек. Кто-то сказал: «Еврейские свиньи!»

«Мне конец! Меня приняли за еврея. Бежать!»

– Пойдемте в другой сквер.

– Вы меня стыдитесь, Азиз?

– Я хочу уберечь вас от унижений.

– Бесполезно. Эти надписи во всех скверах.

– Чем я могу вам помочь?

– Одолжите мне пятнадцать марок, чтобы я расплатилась с хозяином.

Домет достал из портмоне пятьдесят марок.

– У меня нет сдачи.

– Не нужно. Других купюр у меня с собой нет.

Лина взяла деньги и заплакала.

– Азиз, мне стыдно. Я не могу вас ничем отблагодарить. У меня внутри все перегорело. Как после пожара. Подходишь к своему дому и застаешь пепелище. Так и со мной.

– Переезжайте жить ко мне.

Лина молча уставилась на Домета и шмыгнула носом.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что я люблю Левушку.

– Но я же предлагаю вам жить у меня, а не со мной.

– А вы это выдержите?

– Не знаю.

– То-то и оно.

– Вы не думали уехать?

– Думала, и не один раз. Только куда?

– Рита сказала, что некоторые вернулись в Россию.

– Ну нет! Оттуда я еле сбежала и никогда туда не вернусь.

– Тогда в Палестину.

– Ах, Азиз, вы – романтик. Я помню вашу пьесу о Трумпельдоре. Да нет, в Палестине мне делать нечего. Какая из меня сионистка! Левушка собирается в Италию.

– Почему в Италию?

– Хочет писать биографию Муссолини и говорит, что итальянцы – люди древней культуры, не то что варвары-нацисты с их клоуном во главе.

– Вы потише с такими разговорами, – испугался Домет. – Ведь повсюду – уши, а за вами следят.

– Что? За мной следят?

«Господи, кто меня тянул за язык! Не могу же я сказать, что видел дело. Что придумать?»

– Вы сами сказали, что за вами следит полиция, что вы там зарегистрированы.

– A-а, полиция, – протянула Лина. – Скоро две недели, как я там не была. Они и адреса моего не знают.

– Но вас же могут арестовать за то, что вы не отмечались. Вы не боитесь?

– Я боюсь только за Левушку. Азиз, миленький, умоляю вас, сделайте что-нибудь! У вас же большие связи.

– Чего вам бояться, он же по документам – араб.

– Боюсь, они докопаются, что он – еврей. Я не вынесу, если с ним что-нибудь случится! – она заискивающе заглянула ему в глаза и поцеловала в щеку. – Спасите Левушку! Хотите, я сегодня останусь у вас на ночь?

Домет отшатнулся.

– Боже мой, Лина, за кого вы меня принимаете?

Лина резко встала.

«Она уходит!»

Домет хотел догнать ее, но неведомая сила прижала его к скамейке. Лина ушла не обернувшись.

«Ну и слава Богу! Что я такое несу?»

Когда Лина позвонила, Домет не узнал ее голос.

– Лина, что с вами? Вы здоровы?

– Скорее приезжайте! И купите водки.

Домет примчался и увидел, что на Лине нет лица.

Лина не преувеличила: комнатушка – действительно конура. Перед кроватью на полу сложены книги, рядом с ними стоит примус. Домет поставил водку возле примуса. Они сели на кровать. Лина достала из картонки стакан, протерла подолом платья, налила водки и выпила не закусывая. Налила еще – и выпила.

– Уе-е-е-е-е-е-хал! – взвыла она.

– Переезжайте ко мне. Я заберу вас отсюда прямо сейчас.

– Нет, я буду его ждать. Он должен мне позвонить. Он обещал.

– А если не позвонит?

– Позвонит.

Лина быстро опьянела и упала на кровать. Домет выругался про себя и ушел. На душе было препогано.

Всю неделю с утра до ночи он был занят подготовкой важного доклада майора Гробы, и мысли о Лине как-то отступили. Только в пятницу Домет спохватился и набрал ее номер. Ответил сиплый мужской голос.

– Попросите, пожалуйста, фрейлейн Гельман.

– Кого?

– Фрейлейн Гельман, которая живет в этой квартире. А вы кто?

– Сержант Гросс. Криминальная полиция. Тут какая-то еврейка отравилась. А вы ей кто будете?

Домет осторожно положил на рычаг телефонную трубку и тупо посмотрел на нее.

13

Домет очень похудел, у него появилась изжога, он стал рассеянным, быстро уставал, на вопросы сослуживцев, что с ним, отвечал, что устал, давно не был в отпуске.

После отъезда из Палестины ему вообще не снились сны, а теперь он их видел чуть ли не каждую ночь. Особенно преследовал его такой сон: Лина протягивает к нему руки из клетки с обезьянами, на которой написано «Только для евреев».

Домет рассказал брату о Лине. Они пили вино и молчали.

– Мне плохо, Салим.

– Оно и видно. Но, может, все к лучшему.

– Что к лучшему?

– Что умерла она, а не ты.

– Как ты можешь такое сказать? – спокойно спросил Азиз и сам ужаснулся своему спокойствию.

– Ты же мне рассказал о донесении в гестапо.

– Ну и что?

– Ты разве не знаешь, к чему ведет связь с еврейкой? Поэтому слава Богу, что ты жив. Вернись к работе.

– А я что, не работаю?

– Я говорю не о службе. Пиши пьесы. Вложи в своих героев то, что у тебя на душе.

«А если в душе уже все перегорело? Как после пожара. Подходишь к своему дому и застаешь пепелище. Лина, Лина, куда мне от тебя деться!».

– Азиз, ты меня слышишь?

– Что?

– Я говорю, что в Каире это было очень громкое дело.

– Какое дело?

– Азиз, ну, ей-Богу, очнись. – Салим начал трясти его за плечи.

– Погоди, Серединка! Не дури!

Салим не унимался.

– Ах, так! Ну, я тебе сейчас покажу!

Оба свалились на пол и, как в детстве, пытались подмять друг друга под себя, пока со стола не скатилась бутылка и вино не полилось прямо на их раскрасневшиеся лица. Они слизывали капли и хохотали как сумасшедшие.

Потом Салим принес мокрое полотенце, и они привели себя в порядок.

Салим рассказал, какой переполох вызвала в Каире история девушки из почтенной семьи. Побывав в Индии, она стала заклинательницей змей. Знакомилась с молодыми людьми, проводила с ними ночь, потом выпускала на них змею, а верный слуга выносил труп и закапывал его на берегу Нила. Но однажды к новоявленной Клеопатре пришел молодой индус, знавший тайну заклинаний. Когда змея приготовилась его укусить, он произнес нужное заклинание, и она укусила не его, а свою повелительницу.

Салим сделал паузу, чтобы усилить впечатление.

– А что дальше?

– Утром слуга пришел за очередным трупом и, увидев, чей труп лежит на полу, умер от разрыва сердца.

Вернувшись домой, Домет набросал план пьесы «Заклинательница змей», добавил для колорита поездку заклинательницы с будущей жертвой к пирамидам и ночное катание на лодке по Нилу. Перешел к диалогам и так увлекся, что писал до самого утра.

Через неделю пьеса была готова. Накупив закусок, Домет отправился к брату, и они устроили читку.

Салим делал небольшие замечания по ходу чтения, а когда дослушал до конца, сказал, что пьеса превосходная. Почему бы ее не предложить какому-нибудь театру?

Азиз оживился. Он давно уже не думал о своих пьесах.

«Да. „Заклинательница“ может вернуть мне былую славу. Салим не стал бы зря хвалить, я его хорошо знаю».

Домет отнес пьесу в театр Лессинга. Директора не было, и он оставил ее секретарше, написав прямо под заголовком свой телефон.

Через три дня раздался звонок, и мужской голос сказал:

– Говорит Макс Грюнвальд. Любезнейший герр Домет, театр Лессинга заинтересован в постановке вашей пьесы.

Договорились встретиться через неделю.

Окрыленный, Домет поехал к брату отметить с ним приятную новость, но Салима не было дома, а Домета распирало от радости, и он отправился в «Каравеллу».

Домет сидел за столиком, рассматривая публику, и вдруг заметил женщину в широкополой шляпе. Лицо слегка удлиненное, шея тоже. А ноги совсем длинные. Серые туфли под цвет сумочки, синее платье, ожерелье из крупного жемчуг

Женщина достала пачку сигарет и начала искать спички. Спичек не нашла и обернулась, ища глазами кельнера, но Домет уже стоял возле нее.

– Разрешите? – он щелкнул зажигалкой.

– Благодарю, – ответила она и как бы невзначай коснулась его руки. Это было похоже на удар тока. – Вы очень любезны, – улыбнулась женщина. – Я, наверно, забыла спички дома.

– А у меня есть и спички. На случай, если я зажигалку забуду дома.

Оба засмеялись.

– У вас очень красивое ожерелье.

– Это мне один поклонник подарил.

– Вы – певица?

– Актриса. Играю в театре Лессинга.

– Какое совпадение! Мою пьесу там как раз приняли к постановке.

– Да что вы! А как вас зовут?

– Азиз Домет. А вас?

– Эльза Вольфганг. Вы иностранец?

– В каком-то смысле, да. Я приехал из Палестины.

– Из Палестины? Обожаю экзотику! Верблюды, пальмы, арабские шейхи…

Мелькавший в воздухе мундштук чертил дымовые синусоиды.

– Вы – не шейх? У меня еще ни разу не было поклонника-шейха.

– Я не шейх, но ваш поклонник.

Домет заказал полусухое вино и поднес Эльзе зажигалку, ожидая прикосновения ее руки. На этот раз прикосновение длилось чуточку дольше.

– Герр Домет, а в вашей пьесе есть женская роль?

– Конечно. Главная героиня, которая…

Эльза остановила его, закрыв ему рот ладонью.

– Молчите. Мы идем ко мне. Там вы мне все расскажете о главной героине. Здесь не место для серьезных разговоров.

Домет расплатился, и они вышли на улицу.

Усадив Домета в гостиной, Эльза извинилась за беспорядок, быстро взяла разбросанные по ковру подушки, свисавший со спинки стула шарфик, пепельницу с грудой окурков и исчезла.

Домет подошел к книжной полке и начал рассеянно проводить рукой по корешкам женских романов в ярких обложках, пока не наткнулся на пухлый фотоальбом. Он раскрыл его и увидел фотографии обнаженной Эльзы. Домет хотел перелистать альбом, но заметил возле себя на ковре голые ступни и поднял голову. Перед ним стояла нагая Эльза.

– Что лучше, оригинал или фотографии? – она наслаждалась его растерянностью.

Он не мог оторвать от нее глаз, но все еще боялся прикоснуться к ней. А она не шевелилась. Домет вздрогнул, и пиджак, галстук, жилет, брюки, туфли – все полетело в разные стороны. Эльза закружилась перед ним в каком-то завораживающем танце, грациозно переступая через его сброшенные вещи.

Удар током от прикосновения Эльзиных рук в кафе повторился в постели, только намного сильнее, и зарядил Домета неведомой ему раньше силой. Он почувствовал, что тело Эльзы становится податливым, как глина. А она посылала в него все новые и новые удары тока, пока ее руки не повисли, как плети.

Когда Домет ушел, Эльза набросила пеньюар достала из смятой пачки последнюю сигарету, из сумочки – спички, закурила и, отшвырнув ногой подушки на полу, мечтательно потянулась. «Надо еще раз позвать этого арабского жеребца». Она вытянула ноги и провела по ним пальцами. Все мышцы еще сладко ныли. «Ну и силища. Вот это да! Он, конечно, не ариец, но зато какой мужчина! Ой, какая я дура! Забыла спросить про женскую роль в пьесе. Пока я раз в кои веки лежала с настоящим мужчиной, эта мерзавка Инга наверняка успела подлизаться к режиссеру». Сигарета стала горчить.

x x x

Домет пришел в театр и увидел в фойе фотографии актеров, среди которых была и Эльза. Ее загадочная улыбка напомнила Домету подробности их встречи. Хорошая примета перед разговором с директором.

Оживление герра Грюнвальда как рукой сняло, когда он увидел Домета.

– Вы – герр Домет? – лицо директора вытянулось.

– Совершенно верно. Автор пьесы «Заклинательница змей». А в чем дело?

Страдавший одышкой директор растерянно заморгал белесыми ресницами и переложил на столе рукопись пьесы.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Домет сел.

– Видите ли, герр Домет… Дело в том, что… Вы ведь не немец?

– Нет. А разве это имеет значение?

– И даже очень большое. У нас есть инструкция Министерства культуры ставить пьесы только немецких авторов.

– Я работаю в Министерстве иностранных дел, – сказал Домет, вынимая служебное удостоверение.

– Прекрасно, – директор посмотрел удостоверение. – Но я не могу нарушить инструкцию. Может, у вас есть какой-нибудь знакомый, – он снова оживился, – которого можно выдать за автора пьесы. Договор мы заключили бы с ним, а деньги…

– Нет, – Домет встал и взял со стола рукопись, – я хочу, чтобы и в договоре, и на афише стояла моя фамилия, а не какого-нибудь моего знакомого.

– Это невозможно, – помрачнел директор.

– В таком случае я попытаю счастья в другом театре.

– Инструкция распространяется на все театры. Жалко вашу пьесу. Мы сделали бы из нее гвоздь сезона. У нас и актриса есть на главную роль – фрейлейн Инга Брюн. Ах, какая актриса! Соглашайтесь, герр Домет. Ну, какое значение имеет фамилия на афише?

– Для меня – огромное. Мои пьесы уже ставили в Берлине.

– Когда?

– Это было… это было… да, пятнадцать лет назад.

– Дорогой герр Домет, что было, то сплыло. Теперь мы живем в другой Германии.

14

Во время обеденного перерыва Домет сидел в ресторанчике «Бульдог». Название как нельзя более подходило к внешности хозяина, но кормил он на славу. В ожидании десерта Домет взял свежий номер «Ангрифф» – детище доктора Геббельса, ставшее одной из популярнейших берлинских вечерних газет. Она конкурировала с нюрнбергским «Штюрмером» по части карикатур на евреев. Открыв газету, Домет увидел новый шедевр лучшего карикатуриста Ганса Швайцера и подумал, что тот находит у евреев все новые новые омерзительные черты.

Просмотрев заголовки о Мюнхенской конференции, ставшей новой победой дипломатического гения фюрера, Домет наткнулся на большой репортаж «Нацист едет в Палестину». Неужто доктор Геббельс в самом деле отправил в Палестину кого-то из своих репортеров?

Домет не поверил бы своим ушам, если бы узнал, что автор репортажа – начальник того самого герра Эйхмана, которому он показывал Хайфу.

Домет начал читать.

Репортер добрался до Палестины на пароходе «Марта Вашингтон», где было семьсот пятьдесят пассажиров. Большинство в третьем классе, по шесть, восемь человек в каюте. Все – евреи. Есть группа «туристов». Эти хотят посмотреть, стоит ли переезжать в Палестину. Держатся особняком. Их называют «январскими сионистами» – намек на то, что Гитлер пришел к власти в январе… Хайфа. Индустриальный облик города. «Если Палестина – ворота в Индию, то Хайфа по своему стратегическому положению – ключ к этим воротам».

Домет обрадовался: этот репортер расхваливает его любимую Хайфу. К тому же у него трезвый ум. И вообще он хорошо пишет, хотя временами грешит немецкой сентиментальностью.

– Немец остается немцем, – хмыкнул себе под нос Домет и продолжил читать.

«На вполне сносных дорогах полно машин американского производства… По обочине шествуют вереницы верблюдов… Вдоль дороги тянутся цитрусовые плантации… Тель-Авив… застреваем в сплошном потоке машин… Люди в европейской одежде, улицы широкие, залиты светом витрины… Строительная лихорадка… за месяц вырастает больше домов, чем в Европе за год… Рейды против нелегальных иммигрантов – обычное явление и прекрасная почва для доносов… Столкновения между британскими властями и воинственно настроенными евреями… Тель-Авив перенаселен… Все мечутся в поисках работы и квартиры… Учреждения, полиция, больницы – все еврейское… Плохое качество товаров, скверное обслуживание, завышенные цены… Промышленность делает большие успехи, а, учитывая коммерческую жилку и изворотливость евреев, не следует недооценивать промышленный потенциал… Евреи Палестины разительно отличаются от всех евреев в мире: у них распрямилась спина, из глаз исчез страх, свойственный евреям, особенно в гетто. Они научились обрабатывать землю, а ведь большинство – люди свободных профессий…

Праздник Пурим проходит под лозунгом „Евреи всего мира – мы вас ждем!“…».

Домет вспомнил празднование Пурима в Тель-Авиве и встречу с Линой. «Неужели все это было?» Он долго глядел в пространство, потом вернулся к репортажу.

«Текстильная фабрика, аэропорт, молодежный лагерь… детям предоставляют максимальную свободу… Евреи осушили болота ценой своей жизни. За одно десятилетие возродили эту землю… в киббуце Дгания трудится уже второе поколение земледельцев… строят заново свою страну…».

И заключение:

«Страна маленькая, площадью всего двадцать шесть тысяч квадратных километров, население семьсот тысяч человек. Треть всей площади занимает пустыня. Но страна будет играть огромную политическую и экономическую роль в судьбе Ближнего Востока. Потому что, оказавшись перед дилеммой, стать левантийцами или построить свой национальный дом, евреи выбрали второе. Проблемы еврейской Палестины нельзя сбрасывать со счетов. Но, вероятно, только она и сможет залечить рану, которая веками разъедала человечество и которая называется „еврейский вопрос“».

«Ну, что ж, вполне годится для любой пропагандистской брошюры сионистского толка. Зачем только доктору Геббельсу понадобилось посылать такого просионистски настроенного журналиста, а потом еще и печатать его репортаж? Чепуха какая-то. Может, Геббельс хотел, чтобы немецкие евреи двинулись в Палестину. А это ему зачем? Допустим, всех евреев решено выслать из Германии. Это можно понять. Но зачем же в Палестину? Ведь этого и добиваются сионисты. Неужели верны слухи, что сионисты о чем-то договорились с правительством Германии? Но, если это так…».

– Не хотите развлечься?

Домет с удивлением посмотрел на худосочную девицу в сильно потертом коричневом жакете.

Она бросила тревожный взгляд на приближающегося кельнера. Домет махнул ему рукой: все в порядке – и предложил девице сесть.

– Как вас зовут?

– Клара.

– А сколько вам лет?

– Восемнадцать.

«Врет. Все двадцать пять, и не в моем вкусе: уж очень худая».

– И давно вы занимаетесь этим ремеслом?

– Всего год. Когда мама умерла. У меня на руках остались оба братика. Работы нет. Вот я и…

«Недурно: сиротка пошла на панель, чтобы прокормить младших братьев. Впрочем, об этом я уже читал у Достоевского».

– Ну, и как идут дела?

– Так себе.

– А куда вы меня хотите пригласить? В гостиницу?

– Что вы! В гостинице дорого. У нас есть комнатка недалеко отсюда.

– А как же ваши братики?

– Гулять пойдут.

– На ночь глядя?

– Ну, за занавеской посидят. Они привычные.

– Но я непривычный.

Клара встала и с тоской посмотрела на хорошо одетого господина, который не хочет расстаться с двумя марками, а хозяин выгоняет ее на улицу.

– Подождите, Клара. Вот, возьмите, – и Домет протянул ей пять марок.

– За что же вы мне платите? Да еще так много.

– За то, что мы с вами поговорили.

– Спасибо вам. Если надумаете, я вон там на углу стою.

Она бережно спрятала деньги в сумочку и просияла, как человек, которому смертную казнь заменили пожизненной каторгой.

Домет заплатил за обед и вышел на улицу. Дойдя до центра, погруженный в свои мысли, он оказался рядом с Ритиным домом. И тут он увидел, что вся улица усыпана осколками разбитых окон синагоги и витрин разгромленных магазинов. Под хохот прохожих по улице метались евреи, за которыми охотились штурмовики. На углу они остановили приличного вида человека с портфелем, который начал лихорадочно размахивать руками, что-то объяснять и показывать документы. Один из штурмовиков схватил его за волосы, и у него в руках остался парик. Под париком оказалась лысина. Домет содрогнулся: Сэм Боген! Значит, он не успел сбежать.

Отчаянным усилием Самуил Маркович вырвался из рук штурмовиков и с неожиданной для пожилого человека его комплекции скоростью побежал в сторону Домета. На бегу он как-то странно приседал и все время оглядывался назад. Среди звона разбитых стекол раздался негромкий хлопок, а за ним еще один. Самуил Маркович высоко вскинул руки, как будто встретил старого друга, ноги у него подкосились, лицо превратилось в белую маску, и он упал.

Домет в ужасе застыл. У лежащего в метре от него Самуила Марковича дернулись ноги, как когда-то в детстве у той мертвой лягушки, и одной рукой он царапал землю, а другой что-то сжимал. Самуил Маркович пытался выговорить какое-то слово, но на губах закипели розоватые пузырьки. Домет хотел убежать – ноги не слушались. Рука Самуила Марковича разжалась, и из нее выкатился пустой флакончик из-под духов.

15

– На что жалуетесь? – спросил врач.

– У меня на руке сыпь, – ответил Домет.

Врач сказал, что сыпь может быть вызвана самыми разными причинами, и прописал мазь.

У Домета не выходил из головы мертвый Сэм Боген: что он пытался сказать? Зачем он таскал с собой пустой флакон? За что его убили? Из Палестины евреев, конечно, нужно выгнать, но не убивать же! Это уже против Бога, а не против евреев.

От мази стало легче. Но на душе спокойнее не стало. Немецкая пресса писала, что разгромленные синагоги в Берлине – стихийный ответ немецкого народа на убийство немецкого дипломата в Париже, совершенное евреем.

А палестинская пресса писала, что после того, как арабские повстанцы убили губернатора Галилеи, мандатные власти хотели арестовать иерусалимского муфтия, но он бежал в Ливан, переодевшись в женское платье.

Беспорядки в Палестине не прекращались. В Египте все больший и больший вес приобретала организация «Мусульманские братья», о которой в свое время рассказывал Салим. Но ни в египетских, ни в немецких газетах не было того, что он слышал от Салима: «Мусульманские братья» хотят стать союзниками Германии и заручиться поддержкой фюрера, чтобы избавиться от короля Фарука и насадить власть ислама сначала в Египте, а потом и на всем Ближнем Востоке. Теперь Салим поехал в Египет, чтобы собрать новые материалы о «Мусульманских братьях» и встретиться с их вождями.

Как-то увидев на улице объявление о выставке «Дегенеративное еврейское искусство» в центральной галерее, Домет туда пошел, а там длиннющая очередь. Прошло больше получаса пока он попал внутрь. Посетители показывали пальцем на картины и громко хохотали. На картинах и в самом деле были какие-то идиотские геометрические фигуры, дикие рожи дегенератов и какие-то пятна, намалеванные непонятно для чего.

– Прелесть, не правда ли? – услышал Домет женский голос.

Рядом с ним стояла высокая женщина с молодой девушкой. Обе говорили по-английски. Когда женщина смеялась, у нее обнажались десны.

«Откуда я ее знаю? Ну, конечно! Американка. Жена вице-консула в Палестине».

– Миссис Глэдис?

– Да, это ~ я, – удивилась американка. – Простите, я не припоминаю…

– Иерусалим. Салон Кэти Антониус.

– О-о! Какая встреча! Вы… вы…

– Азиз Домет.

– Ну, как же! Драматург. Рада вас видеть, мистер Домет. Познакомьтесь с моей племянницей Долли. Она живет в Нью-Йорке и на каникулы приехала к нам погостить. Долли, милая, это – знаменитый арабский писатель Азиз Домет, которого знает вся Палестина.

Домет поклонился.

– Миссис…

– Никаких миссис, просто Глэдис. Мы же с вами старые знакомые, не правда ли? – десны снова обнажились. – А что вы делаете в Берлине?

– Я работаю в Министерстве иностранных дел.

– О, так вы теперь коллеги с моим мужем! Его перевели из Палестины в Берлин с повышением. Теперь он – консул.

– Примите мои поздравления.

– Спасибо. Вы обязательно должны прийти к нам на прием. Или, знаете что, на следующей неделе в посольстве будет большой прием по случаю Дня независимости Соединенных Штатов. Я вам пришлю приглашение. Дайте мне ваш адрес.

Домет дал ей визитную карточку.

– А у меня до сих пор хранится визитная карточка вашего мужа, – сказал он.

– Теперь мы заказали другую, на английском и на немецком. Вот, пожалуйста, – и Глэдис протянула Домету новую визитную карточку консула Соединенных Штатов в Берлине.

Приглашение на бланке американского посольства пришло через три дня. Помня свою оплошность в салоне Кэти, Домет взял напрокат фрак и галстук-бабочку. Мягкое берлинское лето навевало мысли о скором отпуске. Поехать к морю?

У чугунных ворот ярко освещенного особняка американского посольства стояли морские пехотинцы, над ними развевался звездно-полосатый флаг. Вереница гостей медленно вплывала в ворота под непрерывное щелканье фотоаппаратов и сверкание вспышек. Домет спросил у одного из фоторепортеров с приклеившимся к нижней губе окурком, из какой он газеты.

– «Берлинер тагеблатт», – буркнул тот, наведя фотоаппарат на Домета.

– Я попаду в газету? – спросил польщенный Домет.

– В «светскую хронику», – вспышка ослепила Домета, а фоторепортер достал блокнот. – Фамилия? Имя? Где работаете?

– Азиз Домет, Министерство иностранных дел. Но я – писатель и драматург.

– Так и запишем, – и фоторепортер нацелился на других гостей.

Светская хроника! Вот это начало!

Мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах заполнили огромный зал и, разойдясь по разным углам, беседовали вполголоса. Под хрустальной люстрой официанты в белых перчатках ловко смешивали коктейли, добавляли в них лед и не переставали профессионально улыбаться. Оркестр негромко наигрывал какую-то американскую мелодию. «Надо бы найти Глэдис…»,

– Азиз! – Глэдис увидела его первой. – Добро пожаловать!

– Добрый вечер, Глэдис, – Домет поцеловал ей руку.

«Сама как жердь, так еще и туфли на высоких каблуках надела».

– О чем вы задумались, Азиз? Пойдемте, я вас познакомлю с нашим атташе по культурным связям. Я ему рассказала о вас. Джо-он! Джонни!

К ним подошел седой мужчина спортивного вида.

– Азиз Домет. Джон Келли.

Атташе по культурным связям крепко пожал Домету руку и сказал:

– Много о вас слышал. Очень рад познакомиться. Что будете пить, мистер Домет? Джин с тоником? Виски? Коктейль?

– Пожалуй, сухое вино.

– Вас, европейцев, тянет на вино, – улыбнулся Келли, – а нам, американцам, что-нибудь покрепче бы.

Официант налил Домету «Шардоне». Атташе взял неразбавленное виски.

– С вашим замечательным праздником, мистер Келли! – поднял бокал Домет.

– Ваше здоровье, мистер Домет! Вы когда-нибудь были в Америке?

– К сожалению, нет. Когда-то я собирался съездить туда с циклом лекций, но поездка не состоялась.

– А о чем вы собирались читать лекции?

– О Палестине и об отношениях между арабами и евреями.

– О, это очень интересная тема! Я ни разу не был в Палестине. А ваши книги переведены на английский язык?

– Увы, нет.

– Жаль. Мы, американцы, не знаем иностранных языков. Я, конечно, понимаю, что гордиться тут нечем, да еще мне, атташе по культурным связям, но факт остается фактом: для нас мировая культура существует только на английском языке.

– Я пишу на немецком.

– В самом деле?

– Да. Мои пьесы ставились в Берлине.

– А почему бы вам не попытать счастья на Бродвее? Пьесы можно перевести на английский. Можно и сценарий по ним написать для Голливуда. Вы любите кино?

– Конечно.

– Вы видели какие-нибудь американские фильмы?

– «Хижину дяди Тома». И еще один про ковбоев и индейцев.

– Вот и попробуйте написать сценарий про что-нибудь экзотическое из палестинской жизни.

– Эй, Джонни! – окликнул кто-то мистера Келли.

– Простите, мистер Домет, было очень прияно с вами познакомиться. Мы еще обязательно встретимся и поговорим поподробнее.

Келли исчез, а к Домету подошел американский промышленник. Он удивлялся тому, что Америке о такой стране, как Германия, пишут так много вранья. К ним присоединился пожилой профессор Берлинской консерватории. Он радовался тому, что наконец-то в Германии покончено с еврейским засильем в музыке и перед немецкими молодыми кадрами открылись широкие горизонты. Английский журналист, сменивший профессора, восхищался Олимпийскими играми в Берлине, когда подошел американский импресарио и начал восторгаться парадами в Нюрнберге. Он сожалел, что Америка не может провести с таким размахом даже президентскую предвыборную кампанию, не то что парад.

Вдруг гудящий зал затих. Все повернулись к двери.

– Фюрер! – шепнул кто-то рядом.

У Домета разом выветрилось из головы выпитое вино.

Музыка стихла. Домет встал на цыпочки, но вместо фюрера увидел два хорошо знакомых ему лица: дородный рейхсмаршал Геринг в мундире, увешанном орденами, как рождественская елка, и щуплый, хромоногий рейхсминистр пропаганды Геббельс с золотым партийным значком на лацкане полувоенного френча. Геринга окружали офицеры вермахта, Геббельса – стайка хорошеньких актрис. Геринг спокойно стоял и кивал гостям, поворачивая голову в разные стороны, как танк поворачивает пушку, а Геббельс, несмотря на хромоту, резво вертелся среди своих поклонниц, вызывая у них шумные восторги.