Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Такси мягко тронулось и обогнало автобус. Через заднее стекло Домет увидел две склоненные друг к другу головы – черную и рыжую.

У Домета перед глазами стояла картина, которую он увидел из окна автобуса. Он порывался позвонить Лине, но его останавливала мысль, что трубку может снять Ассад-бей. И все-таки он не выдержал и позвонил. Она не ответила.

«Значит, сама к нему поехала».

Сделав фотографии после прогулки в лесу, Домет повесил их над письменным столом. Теперь счастливая Лина смотрела на него, а он – на нее.

«Ну, скажи, что ты счастлива со мной, а не с этим Ассад-беем. Неужели я должен довольствоваться только теми редкими днями, когда Ассад-бей уезжает к своей баронессе? Неужели мне отведена только роль утешителя?»

Услышав звонок, Домет рванулся к телефону.

– Алло.

– Азиз? Это Рита.

Странно. В ее салоне собираются по четвергам, а сегодня – пятница.

– Я хочу пригласить вас на мой день рождения.

– Спасибо. Буду рад. А когда?

– Сейчас. Вы не заняты?

– Нет. Но у меня нет подарка.

– Подарком будет ваш приезд. Жду вас.

Одеваясь, Домет размышлял над непредсказуемостью русских женщин и пришел к выводу, что непредсказуемость как раз и есть их самая отличительная черта.

У Риты было полно народу, дым стоял коромыслом, несколько пар танцевали под возбуждающую мелодию аргентинского танго. Вручив Рите купленный по дороге букет роз, Домет почувствовал ее губы на своих губах. Настолько горячей встречи он никак не ожидал.

– Азиз, пригласите меня на танец, – промурлыкала Рита, которая уже успела выпить.

– Прямо с порога?

– А почему бы и нет?

Она потащила Домета танцевать и прильнула к нему всем телом.

– Вы знаете, Азиз, чем танго отличается от всех танцев?

– Нет.

– Тем, что в танго между партнерами нет расстояния, – Рита прижалась к нему еще крепче.

На них никто не обращал внимания, но Домет вдруг остановился: в дальнем углу стола сидела Лина с Ассад-беем.

Ассад-бей рассматривал гостей, как всегда поигрывая четками, а Лина ему о чем-то оживленно рассказывала, глядя на него с обожанием.

Тут кто-то позвал Риту, и Домет подошел к Лине.

– Азиз, из-за вас я проиграла пари, – она кокетливо надула губы.

– С кем же вы его заключили? – спросил Домет, целуя Лине руку.

– С Ритой. Она сказала, что, если вам позвонить, вы немедленно приедете, а я сказала, что нет.

– И на что вы заключили пари?

– На поцелуй. Если Рита выиграет, она вас поцелует; если я выиграю, я поцелую.

– А что мне теперь сделать, чтобы выиграли вы? Может, взять и уехать? – тихо спросил Домет.

– Лучше присоединяйтесь к нам. Куда вы пропали? Я вас сто лет не видела.

– А я вас видел в такси, – еще тише сказал Домет, сев так, чтобы Лина оказалась между ним и Ассад-беем.

Ассад-бей поймал взгляд Домета.

– Добрый вечер, Азиз, – сказал он со своей противной улыбочкой.

– Добрый вечер, Ассад.

– Лина, я услышал о каком-то пари, – поинтересовался Ассад-бей. – На что пари?

– Ерунда, – отмахнулась Лина, накладывая Домету винегрет. – Детские шалости. Давайте выпьем. Азиз, ваш тост.

– За вашу прекрасную книгу, Ассад, – Домет поднял рюмку и посмотрел ему прямо в глаза.

– Но, помнится, она вам не понравилась, – Ассад-бей посмотрел на Лину.

– Я был неправ. Я не сразу понял, что главное в вашей книге – история любви.

– Азиз, я вас обожаю! – обрадовалась Лина. – Правда, книга прекрасная? По-моему, просто гениальная. Я могу цитировать ее, даже если меня разбудить среди ночи.

Домет почувствовал на шее прикосновение женской руки. Рита.

– Азиз, куда же вы сбежали? Мы еще будем танцевать. А что вы пьете? – защебетала она.

Рита исчезла раньше, чем Домет успел ответить. Лину пригласил на танец какой-то блондин, и Домет с Ассад-беем остались вдвоем.

– Мне очень лестно, что вам понравилась моя книга, Азиз. Когда она выйдет, сочту за честь преподнести вам экземпляр с дарственной надписью. Вы сейчас что-нибудь пишете?

– Пока нет. А вы?

– Боязно признаться, но вам я скажу. Биографию Магомета.

Домет чуть не подавился винегретом.

– Магомета? Это же святотатство! Это все равно что я взялся бы за биографию Иисуса Христа.

– Прекрасная мысль. Вот и возьмитесь за нее. В Новом завете хватает биографического материала.

– Ну, знаете ли! Не кощунствуйте!

– Да что вы так взбеленились, Азиз! Мы же с вами – писатели. Для нас нет запретных тем. – Четки щелкнули несколько раз. – Магомет. Христос. Я, конечно, мусульманин, но, разговаривая с Богом, я слышу голос единого Бога, а потому молюсь и Магомету, и Христу, и Будде.

– В таком случае, почему вы не слышите еврейского Бога?

Ассад-бей вспыхнул, как если бы ему нанесли смертельное оскорбление.

– Думаю, – как ни в чем не бывало продолжал Домет, – тут одно из двух: либо вы ни во что не верите, либо не пишете о Магомете, а просто меня разыгрываете.

– И верю, и пишу, и не разыгрываю, – взял себя в руки Ассад-бей.

– Кто кого разыгрывает? – запыхавшаяся после танца Лина обняла обоих мужчин за плечи.

– Мы разыгрываем друг друга, дорогая, – Ассад-бей покосился на Домета. – Хочешь, и тебя разыграем?

В этот момент как из-под земли выросла Рита и потащила Домета танцевать.

Танго сменилось блюзом, сильный женский голос с хрипотцой запел по-английски о неразделенной любви, и Домету стало невыносимо грустно. Он почти не чувствовал ни Ритиных рук, ни губ. Он даже не заметил, что разошлись гости и что они остались вдвоем в огромной квартире, где во всех пяти комнатах горел свет. Потом он погас.

х х х

Несколько дней спустя Домет позвонил Лине из телефона-автомата.

– Азиз, – обрадовалась она, – где вы?

– Стою под вашими окнами.

– Правда?

– А вы выгляните в окно.

Лина выглянула и крикнула, что спустится через пять минут.

Она вышла в том же берете, в котором он встретил ее в букинистическом магазине.

– Поздравляю! – она взяла Домета под руку.

– С чем?

– Рита уже бегает по всему Берлину и хвастается, что отбила у меня любовника.

– Но вы же знаете, что это не так!

– Ну, чего вы сердитесь, Азиз? Неужели вы думаете, что я вас буду упрекать за Риту? Вы – мужчина, природа берет свое. Мое отношение к вам не изменилось ни на йоту. Ваша душа все равно принадлежит мне. – Она прижалась щекой к его плечу.

– Куда пойдем? – с кислой миной спросил Домет.

– В полицию, – в тон ему ответила Лина и засмеялась, увидев, что Домет оторопел. – Не бойтесь, ничего страшного. Как все иностранцы, я должна раз в неделю отмечаться в полиции.

9

После прихода нацистов к власти на окнах конторы Самуила Марковича сначала намалевали свастику, потом выбили стекла, и наконец в один прекрасный день его секретарша Эрна без стука заявилась к нему в кабинет.

– Герр Боген, я сразу перейду к делу, – заявила она таким тоном, будто герр Боген был ее подчиненным.

– Слушаю вас.

– Герр Боген, известно ли вам, что по новым немецким законам владельцем любой фирмы может быть только ариец?

– Что вы хотите этим сказать?

– Что вы не ариец, – спокойно ответила Эрна, усаживаясь в кресло.

Самуил Маркович покрылся мелкими капельками пота и вынул носовой платок.

– Эрна, вы у меня работаете уже пять лет. Я относился к вам как к члену семьи, всегда повышал жалованье, а два года назад дал ссуду на лечение, когда пьяный муж сломал вам два ребра.

– Не нужно напоминать мне об этом, герр Боген, – сказала Эрна хозяйским тоном.

– Можете не возвращать ссуду.

– А я и не собираюсь.

– Тогда чего же вы хотите? – спросил Самуил Маркович.

– Чтобы вы переписали фирму на имя моего мужа. Он – настоящий ариец и будет владельцем фирмы, а вы будете у нас консультантом.

– Кем? – у Самуила Марковича запершило в горле.

– Консультантом, – спокойно повторила Эрна. – У вас нет выбора: если вы откажетесь, вас вызовут в гестапо, и вашу фирму все равно отдадут нам.

– Тогда зачем вы пришли ко мне?

– Договориться по-хорошему. Сегодня вы нигде не найдете работы, а мы вам еще и платить будем. Потому что, кроме вас, никто не может уговорить ваших компаньонов иметь дело с новыми владельцами.

– Что вы знаете о моих компаньонах!

– Кое-что знаю. Я сняла копии со всей документации, которая через меня проходила.

Носовой платок Самуила Марковича стал совсем мокрым.

– Дайте мне неделю на размышление.

– Три дня, – Эрна встала и направилась к двери. – Не вздумайте бежать, герр Боген, вас все равно найдут, а тогда это будет совсем другой разговор и совсем в другом месте.

Самуилу Марковичу не понадобилось трех дней.

Он схватил такси, помчался на вокзал, попросил таксиста подождать, купил три билета на вечерний поезд до Цюриха для Хаси с детьми и поехал домой. Копу и Хильку уже несколько месяцев назад отчислили из университета вместе с другими еврейскими студентами. К счастью, дети были дома.

– Ничего не спрашивайте, – сказал запыхавшийся Самуил Маркович. – Быстро собирайте вещи. Вы с мамой едете в Швейцарию.

На протестующие возгласы детей он поднял руку.

– Ша! Хватит! У вас нет времени. Если сегодня вы не уедете, завтра мы все будем в гестапо.

И Самуил Маркович вкратце пересказал разговор с секретаршей.

Хася-Шейндл хорошо знала, когда с мужем надо спорить, а когда – нет. Поэтому она быстро собрала два чемодана. Самуил Маркович дал жене все наличные деньги, которые были в доме, и поклялся здоровьем детей, что приедет в Цюрих, как только закончит дела, продаст дом и переведет деньги в швейцарский банк. Хилька бросилась звонить своим немецким подругам, но Самуил Маркович ее остановил.

– Детка, если кто-то узнает о вашем отъезде, вас перехватят еще по дороге на вокзал.

Копа кричал, что никуда не поедет, пока не увидится со своей возлюбленной Лили, которую родители у него за спиной называли не иначе как «наша шикса»^[19].

– Копа, сынок, прошу тебя. Ради матери. Посмотри на нее. На ней же лица нет! Это же временно. Поживите в Цюрихе, пока тут кончится весь этот мешугас^[20] со свастикой, – Самуил Маркович от волнения не заметил, что перешел на идиш.

– Копа! – Хася-Шейндл умоляюще сложила руки на груди. – Не спорь с отцом. У него сейчас будет сердечный приступ.

Через час вещи детей тоже были уложены, и все присели на дорогу.

– На сколько мы уезжаем, папочка? – спросила Хеля, как две капли воды походившая на мать в молодости.

– Думаю, месяца на два, – сказал Самуил Маркович, дописав письмо своему компаньону в Цюрихе. – Пойдете по этому адресу, там о вас позаботятся. А сейчас – на вокзал.

Проводив семью, Самуил Маркович поехал к знакомому русскому специалисту по изготовлению фальшивых документов. Специалист подобрал ему черный парик (от чего Самуил Маркович помолодел лет на двадцать), поменял очки на пенсне и сделал несколько снимков «Лейкой», установленной на треножнике.

Через три часа в руках у Самуила Марковича был засаленный аусвайс на имя вдовца – бюргера Вольфганга Шутце из Верхней Померании, в котором, по просьбе Самуила Марковича, появились выездные и въездные визы, доказывающие, что он пересекал границы рейха, чтобы посетить далекую Америку. Там у него якобы скончался богатый дядя, который оставил ему наследство.

Спрятав парик в портфель, Самуил Маркович поехал в банк и зашел в кабинет управляющего.

– Герр Боген, – управляющий любезно показал на стул. – Чем могу служить?

– Я хочу снять деньги со счета.

– Пожалуйста. Сколько?

– Все. У меня временные затруднения.

– Вы хотите получить всю сумму наличными?

– Нет. Половину наличными, а половину переведите на этот счет, – и Самуил Маркович передал управляющему листок бумаги.

– Цюрих… – как бы сам себе сказал управляющий.

– Сколько времени это займет?

– Немного. Вы как раз успеете выпить кофе, герр Боген.

Управляющий нажал на кнопку. Самуил Маркович изо всех сил старался не смотреть на дверь, когда она открылась: ему казалось, что вместо секретарши с кофе он увидит агентов гестапо. Управляющий вызвал по телефону кассира, и, пока они пили кофе, тот принес квитанцию о переводе денег в Цюрих и большую картонную коробку с пачками денег.

– В каждой по десять тысяч, – сказал управляющий. – Хотите пересчитать?

Самуил Маркович внимательно проверил квитанцию, положил ее в бумажник, быстро осмотрел пачки, мысленно помножил их на десять и, довольный, отмахнулся:

– Ну что вы, герр управляющий, я вам доверяю.

Он засунул все пачки в бездонный кожаный портфель, пожал управляющему руку и поехал к знакомому немцу-маклеру.

– Ваш особняк? – не поверил своим ушам маклер. – Продать такой особняк?

– Да. Нужны деньги.

– И сколько вы за него просите?

– Полмиллиона.

– Что?

– Полмиллиона марок. Со всей мебелью. Вы же знаете мой особняк.

– Да, конечно, но все же… А когда вам нужны деньги?

– Часа через два-три.

– Бог с вами! Это невозможно. Только на звонки клиентам уйдет часа два. И они захотят посмотреть дом…

– Купите его сами и перепродайте, – предложил Самуил Маркович. – Я сделаю вам скидку.

– Сто тысяч – последняя цена, – сказал маклер, сообразив, в чем дело.

– Вы – бандит, – развел руками Самуил Маркович.

– Учусь у вас, дорогой герр Боген, – широко улыбнулся новый владелец трехэтажного особняка на Унтер-ден-Линден.

Нотариус жил этажом выше, и купчая была готова через час. Самуил Маркович убрал в раздувшийся портфель и эти пачки денег. От маклера он поехал прямо к Рите. Ее не было дома.

Самуил Маркович открыл дверь своим ключом, покрутился по квартире, неодобрительно посмотрел на окурки в пепельнице и поставил как надо свой перевернутый фотопортрет на ночном столике Риты.

«Подождать? Нет, схожу что-нибудь перекусить».

Самуил Маркович вышел на улицу, убедился, что за ним никто не следит, и, чтобы случайно не встретить знакомых, ушел из центра. На тихой улочке он увидел массивное темное здание с большим «маген-давидом» над входом. «Синагога!» Самуил Маркович забыл о еде.

В окне маленькой пристройки, как нарисованные, горели две свечи. Евреи встречали Субботу.

Из глаз Самуила Марковича потекли слезы. Он вспомнил субботние свечи в родительском доме. Они стояли на столе рядом с еще теплой халой, накрытой белоснежной салфеткой с вышитым на ней золотыми нитками «Шаббат»^[21]. Когда мама молилась, она закрывала лицо руками, а после молитвы разводила их в стороны, будто отгоняя от семьи все беды. Мать с отцом зарубили петлюровцы. Кто теперь отгонит от него беду?

Самуил Маркович вернулся к Рите. Она уже была дома и увлеченно говорила с кем-то по телефону. Увидев Самуила Марковича, она бросила трубку и прижалась к нему, обдав запахом ее любимых французских духов «Коти».

– Папуля, милый, как я по тебе соскучилась!

Она обвила его шею руками и подставила губы для поцелуя.

– Ой, майн кинд, мне сейчас не до того.

Самуил Маркович осторожно разжал Ритины руки и плюхнулся на тахту.

– Что случилось? У нас неприятности? Я принесу твою пижаму. Хочешь, я сделаю твои любимые блинчики?

– Нет, майн кинд, какие сейчас могут быть блинчики. У нас нет времени. Слушай меня внимательно. Из-за моей фирмы я попал на крючок к опасному человеку, и нам надо скрыться. Исчезнуть из Берлина. В Померании у меня есть домик. Получил во время инфляции от одного немца в счет долга. Там мы и спрячемся. Переждем, пока кончится этот мешугас.

Побледнев, Рита отошла к зеркалу и поправила прическу.

– Я никуда не поеду.

– То есть как?

– Я не хочу нигде прятаться. Не хочу уезжать из Берлина. Не хочу терять свой салон. Я хочу выпускать свой журнал. Хочу бывать на приемах. Езжай один, а я буду тебя ждать.

– И сколько ты меня будешь ждать?

– Вечность.

– Вечность – это много, – вздохнул Самуил Маркович.

Он вынул из портфеля четыре банковские пачки и дал их Рите.

– Спрячь деньги в надежное место и не транжирь их. И перестань кормить всю эту литературную ораву. Никаких евреев, никаких русских – только немцы. Чтобы в случае чего они за тебя поручились. Тогда тебя никто не тронет.

Рита широко раскрыла глаза.

– А кто меня может тронуть?

– Гестапо, майн кинд. У них все иностранцы на учете. Когда смогу, приеду тебя навестить. Сама меня не ищи и не пиши. Адреса не оставляю. Если кто-нибудь меня будет спрашивать – я тебя бросил и эмигрировал в Америку.

– Ты меня бросил?

– Дурочка, это же для блезиру. Я тебя очень люблю.

Он взял с туалетного столика пустой флакончик из-под духов и сунул его в карман.

– Буду вспоминать твой запах.

Рита бросилась целовать Самуила Марковича.

– Ты – мой золотой, самый хороший, самый любимый!

Когда Самуил Маркович ушел, Рита провела по щекам пуховкой, закурила и сняла трубку.

– Сереженька? Приезжай. Одна, одна. Нет, не придет. Он уехал. Насовсем. Жду.

10

С самого утра у Домета было хорошо на душе. Он даже принес розу вечно недовольной секретарше майора Гробы. Она была потрясена его галантностью и спросила, что случилось.

– Ничего, иду на вокзал встречать брата, – сказал Домет. – Если я понадоблюсь майору, скажите, скоро вернусь.

– Конечно, герр Домет, – заверила секретарша, нюхая розу.

На вокзал Домет приехал за полчаса до прихода поезда, сел на скамейку поближе к выходу с перрона и успел просмотреть газету.

«Салим приезжает! Слава Богу, что он поддался на мои уговоры перебраться в Берлин. А какая работа его ждет! Майор Гроба нашел для Салима место научного сотрудника Академии геополитики, где он будет читать лекции по истории арабского национального движения. Наконец-то рядом со мной будет хоть одна родная душа. Последние годы мы редко встречались. Разве что кто-то из нас залетал ненадолго в Палестину навестить мать».

Азиз и Салим дружили с детства, а теперь их связывала еще и духовная близость. Отец в шутку прозвал своего среднего сына «Серединкой».

«Салим, Салим, сколько мы не виделись! Ты – в Египте, я – в Ираке. Ты – в Палестине, я – в Германии. Наконец-то встретимся».

– Салим!

– Азиз!

– Серединка, это ты?

– Нет, это не я, – засмеялся Салим.

Они обнимались и целовались так, что чопорные немцы стали на них коситься.

Салим не походил ни на отца, ни на старшего брата. У него не было тяжелого отцовского подбородка, не был он и коренастым, как Азиз. Наоборот – поджарый, высокий и светлокожий. А ведь всю жизнь прожил на Ближнем Востоке. Он вообще скорее походил на европейца, чем на араба. Вот, кто как раз попадал под требования арийского типа, которые Азиз вычитал в клубе «Гитлерюгенда».

Братья поехали на квартиру, снятую Азизом. У него даже был телефон экономки, если она понадобится Салиму.

Пока Азиз заваривал принесенный с собой чай, Салим открыл портфель и вынул пакет, завернутый в фольгу.

– Азиз, посмотри, что я привез!

Азиз развернул пакет и просиял.

– Мамин пирог! А посмотри, что я припас!

Азиз достал бутылочку «Бордо» и открыл ее.

– С приездом! – братья чокнулись.

Салим мало изменился. Ему очень шли усики, которые делали его похожим на американского киноактера.

Братья не спеша пили чай, ели пирог и не могли наглядеться друг на друга. Потом Салим открыл чемодан, повесил костюм в шкаф, аккуратно уложил на полку сорочки, поставил в самый низ начищенные туфли, отнес в ванную несессер и положил на стол несколько папок с рукописями. Наконец он отодвинул пустой чемодан и облегченно вздохнул:

– Все!

Какое-то время братья сидели молча, смотрели друг на друга и улыбались. Им не нужны были слова. Они и в детстве обходились без них.

Первым заговорил Азиз. Он так подробно рассказывал брату обо всем, как будто не писал ему писем. Как прошли пьесы в Берлине, каким неожиданным оказался для него Багдад, как он по возвращении оттуда встретился с Аделью и Гизеллой, как его потрясло арабское восстание. Не рассказал он только о Лине. Почему? Потому что она – еврейка? Потому что она живет с Ассад-беем? Он сам не знал.

Потом Салим рассказывал о своей жизни в Каире, о знакомых, о странах, где побывал.

Посмотрев на часы, Азиз понял, что нужно возвращаться в министерство, и пообещал приехать после работы. На работе он не переставал думать о брате, рассеянно выслушал похвалы майора Гробы по поводу ежемесячного обзора и едва дождался конца рабочего дня, чтобы вернуться к брату.

Когда Салим открыл дверь, они обнялись так. будто встретились только что, а не утром на вокзале. Салим достал сделанные перед отъездом из дому фотографии матери, Гизеллы, Адели с Гизеллой, и они долго их рассматривали.

– Ты помнишь день, когда умер папа? – спросил Азиз.

– Конечно, – ответил Салим. – Мы тогда втроем играли во дворе.

– Да, но я не об этом. Просто сейчас я посмотрел на мамину фотографию и подумал что только она одна в целом мире помнит нас маленькими. И вообще, человека защищают родители, которые умирают раньше детей. Конечно, бывает и наоборот, но обычно сначала умирают дедушка и бабушка, потом отец и мать и только потом… Дедушку и бабушку мы с тобой не застали, но теперь я понимаю, что впервые подумал о своей незащищенности, когда умер папа. Пока он был жив, я чувствовал себя как за каменной стеной. А теперь у нас с тобой одна защитница – мама.

– Азиз, у тебя часто бывают такие мысли?

– Да. А у тебя?

– У меня на них нет времени. А если они и приходят, я их отгоняю. Хорошим вином. Отгоним?

– Еще как!

Было далеко за полночь, когда Азиз ушел от брата.

Придя домой, Домет мысленно вернулся к разговору с братом.

«Почему я не сказал ему о Лине? Разве я ее не люблю? Разве у меня с ней нет ничего общего? Господи! Как же я сразу не понял! Лина на всю жизнь осталась белой вороной, а я стал своим среди немцев. Потому и не сказал».

x x x

Когда Азиз шел на первую лекцию брата, он очень волновался. Зал был полон, и публика была солидная: дипломаты, высшие военные чины, университетские преподаватели. Домет узнал кое-кого из коллег по министерству.

Поднявшись на трибуну, Салим осмотрел зал, слегка наклонил голову, поймал тревожный взгляд брата, сидевшего в первом ряду, и обратился к аудитории:

– Господа! Позвольте задать вам вопрос. Кто помнит, какие цвета преобладают на государственных флагах арабских стран?

– Красный! – раздался чей-то голос.

– Совершенно верно. Еще!

– Зеленый, – негромко заметил сидевший рядом с Дометом мужчина профессорского вида.

– Вы абсолютно правы, – поклонился в его сторону Салим. – А еще?

После короткой паузы, во время которой кто-то назвал «желтый», а кто-то «синий». Салим сказал:

– Черный и белый, господа. Итак, на государственных флагах арабских стран четыре цвета: красный, зеленый, черный и белый. Они появились на одном знамени в 1909 году, когда служившие в Турции арабские офицеры из Ирака, Сирии и Саудии создали подпольную организацию. Чем же объясняется выбор этих цветов? Объяснение такого выбора заключено в строфе из стихотворения арабского поэта XIV века Сафая Алхалая, которую эта организация сделала своим девизом: «Белы наши деяния, черны наши битвы, зелены наши просторы, красны наши мечи». А что знаменовало собой восстание арабских офицеров в Турции? Возрождение арабского национального самосознания.

Домет оглядел зал. Публика слушала как зачарованная. Салим несомненно унаследовал от отца ораторские способности, владел материалом не хуже, чем аудиторией, приводил множество фактов, цифр, убедительных примеров, ссылался на великих философов разных времен, и сухая научная лекция превращалась в увлекательное путешествие по загадочному арабскому Востоку.

Проводив брата домой после успешной лекции, Домет пошел к метро и почти перед самым спуском в подземку увидел Риту. Она нежно прощалась с щеголеватым обер-лейтенантом СС, который оказался не кем иным, как специалистом по Достоевскому. Домет резко повернулся к витрине соседнего магазина, в которой хорошо отражались все Ритины нежности. Специалист ушел, Рита начала спускаться в метро, но почему-то передумала и вернулась. Осмотревшись по сторонам, она прошла мимо все еще стоявшего перед витриной Домета и, не заметив его, повернула за угол. Домета разобрало любопытство, и он последовал за ней на некотором расстоянии. Очень скоро оказалось, что Рита идет в сторону мюзик-холла, перед которым стояла длинная очередь. От очереди отделился Сергей Козырев, литературная надежда русской эмиграции, и, размахивая билетами, что-то закричал Рите по-русски.

Через два дня Домет зашел в Ритин салон, где давно не бывал. Кроме немецкого специалиста по Тургеневу, других завсегдатаев салона среди гостей не было.

Хмурая Рита уселась с Дометом на кухне и закурила.

– Азиз, у меня прескверное настроение.

– Почему?

– А вы не знаете? Я думала, весь Берлин успел узнать. Боген меня бросил и сбежал в Америку со всеми деньгами.

– А специалист по Достоевскому? Или теперь надо говорить герр обер-лейтенант?

– Да это так, пустяки.

– Как и я? – забросил удочку Домет.

– Ну, чего вы в меня вцепились, Азиз? Женщине плохо, а вы всякие глупости вспоминаете.

– А герр Козырев – тоже глупость?

Рита закашлялась и сунула недокуренную сигарету в пепельницу.

– Вы что, следите за мной?

– Еще чего! Просто вспомнил тех, кто к вам ходил. Кстати, куда они все подевались? Где Фридберг? Головинкер? Флегер?

– Азиз! Вы как с луны свалились. Всех евреев иностранного происхождения обязали покинуть Германию. Они и покинули. Кто – в Париж подался, кто – в Россию.

– А как же вы рискнули остаться?

– А при чем тут я? Между прочим, чтоб вы знали, я из фольксдойч. Вот так. Мой дедушка был барон Шейнбах, – не моргнув глазом заявила Рита.

– Рита, вы не знаете, где Лина? – перевел разговор на другую тему Домет.

– Откуда мне знать, – Рита пожала плечами. – Может, тоже уехала вместе со своим гением.

– Ассад-беем?

– Он такой же Ассад-бей, как я – китайская императрица. Да ну вас, Азиз, я думала, вы меня утешите, а вы мне еще больше душу разбередили. Пойду к гостям.

11

Внутренний телефон тихо зазвонил два раза. Домет снял трубку.

– Домет?

– Так точно, герр майор.

– Зайдите ко мне.

Когда Домет вошел в кабинет, Гроба что-то писал и кивком головы показал ему на стул. Домет сел и вопросительно посмотрел на начальника.

Отложив в сторону исписанный лист, Гроба достал из ящика тонкую папку с желтой наклейкой и протянул Домету.

Крупными буквами, четким округлым почерком выведено «АССАД-БЕЙ», а в верхнем левом углу – штамп «Для служебного пользования».

– Я посмотрел этот материал. С Ассад-беем в самом деле нужно разобраться. Ознакомьтесь, – сказал Гроба.

Домет протянул руку за папкой.

– Только у меня в кабинете. Читайте, а я пока закончу мой доклад. Отшлифуете его потом.

Папка жгла руки. Домет с нетерпением открыл ее. На первой странице – знакомое лицо Ассад-бея, но фамилия другая:

«Нуссимбаум Лев Абрамович. Еврей. Год рождения – 1905. Место рождения – Баку (Азербайджан). Вероисповедание – иудейское. Профессия – писатель. Отец – богатый коммерсант, после смерти жены состоял в противозаконной связи с прибалтийской немкой, гувернанткой сына, после большевистского переворота бежал с ней и с сыном в Стамбул и оттуда – в Берлин. Там сын перешел в ислам, взяв имя Ассад-бей. В Берлине закончил русскую гимназию и поступил в университет Фридриха-Вильгельма, который закончил в 1923 году (факультет восточных языков). Опубликовал на немецком языке следующие книги: „Кровь и нефть на Востоке“, „Хроника убийств: история ГПУ“ (удостоена похвалы министра пропаганды, доктора Геббельса), биографии русского диктатора Иосифа Сталина, русского царя Николая II. Поддерживает отношения с евреями-эмигрантами из России, живущими в Берлине. Часто посещает литературный салон еврейки Риты Шейнбах, тоже эмигрантки из России. Регулярно выезжает в Вену, где живет баронесса Эльфрида Эренфельс фон Бодмерсхоф. Характер отношений Льва Нуссимбаума с баронессой точно не установлен».

Домет перевернул страницу, и у него потемнело в глазах.

В лаконичном донесении сотрудника отдела наружного наблюдения сообщалось, что вместе с Ассад-беем и его сожительницей, еврейкой из России, в вышеупомянутом салоне был замечен сотрудник Министерства иностранных дел Азиз Домет, «не состоящий на учете».

Домет искоса взглянул на Гробу. Тот продолжал писать.

Домет еще раз посмотрел на свою фамилию.

«Что значит „не состоящий на учете“? „Сожительница“ – это Лина. А она состоит на учете?»

Следующая страница.

«Открытое письмо в русские газеты. Мы, мусульмане – выходцы с Кавказа, проживающие в Берлине, заявляем, что ничего общего не имеем с евреем Львом Нуссимбаумом, скрывающимся под именем Ассад-бей, и что все его писания, претендующие на знание Востока, основаны на использовании нашего фольклора и на подлом злоупотреблении доверием его товарищей по гимназии – уроженцев Баку. Мы призываем немецкие власти обратить самое серьезное внимание на писания Нуссимбаума, которые вредят интересам Германии и мешают распространению немецкого духа во всем мире». Далее следовало десять подписей.

В папке осталась последняя страница.

«Честь имею доложить, что еврей Нуссимбаум, проживающий по адресу Александринен-штрассе, 20, кв. 16, переодевается арабом перед тем, как выйти на улицу. У него на квартире собираются другие евреи и говорят на иностранных языках. В беседах с соседями еврей Нуссимбаум высказывает антигерманские настроения. Водит домой женщин неарийского происхождения. Хайль Гитлер!

Блокляйтер Алоиз Кебке».

«Герр Кебке? Господи! Ведь он и на собственного зятя накатает донос. Что делать? Что предпринять?»

– Прочитали?

– Так точно, герр майор, – Домет вернул Гробе папку.

– На что обратили особое внимание?

– На свою фамилию, да еще с указанием места работы.

– Правильно. А что значит «не состоящий на учете», знаете?

– Никак нет, герр майор.

– Это значит, что вас ни в чем не подозревают, пока не проверят, зачем вы встретились с Ассад-беем.

– А что, если вы меня специально внедрили в этот еврейский салон для выяснения антигерманских настроений среди эмигрантов?

– Вы далеко пойдете, Домет. Вообще-то выяснение настроений – не наш профиль, но в данном случае можно себя обезопасить и таким образом. И еще. Во всей этой истории есть один положительный момент, на который вы, вероятно, в спешке не обратили внимания.

Гроба взял папку, открыл нужную страницу и прочитал:

«„История ГПУ“ (удостоена похвалы министра пропаганды, доктора Геббельса)».

– Вот она, охранная грамота и для Ассад-бея, и для вас. Поскольку доктору Геббельсу нравится книга Ассад-бея, ни его, ни людей из его окружения никто не тронет. По крайней мере, пока. Понятно?

– Так точно, герр майор.

– А у вас хороший нюх на врагов рейха.

12

Лина совсем исчезла. И к телефону не подходит. Домет поехал к ней домой. Долго звонил в дверь, потом стучал, пока из соседней квартиры не высунулась женская голова в бигуди.

– Ищете эту еврейку?

– Мне нужна фрейлейн Гельман.

– Нет ее. Съехала на прошлой неделе. А вы из полиции?

– Почти, – Домет бегом спустился по ступенькам.

«Где ее искать? Неужели она уехала из Германии, как все евреи из Ритиного салона? Не попрощавшись? Наверно, сбежала с Ассад-беем».