Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Члены «Черной руки» принесли клятву на верность аль-Касаму, но искушение денежной наградой оказалось сильнее клятвы, и английская контрразведка получила точное описание пещеры, где скрывается неуловимый аль-Касам.

Пещеру окружило армейское спецподразделение. Когда утром аль-Касам вышел, потягиваясь после сна, снайпер нажал на курок. В донесении командира спецподразделения говорилось, что аль-Касам был убит прямым попаданием в глаз.

Домет несколько дней ходил сам не свой: готовый герой для пьесы есть, а пьеса не получается. Домету что-то мешало, но он никак не мог определить, что. И вдруг его осенило: аль-Касам – это же арабский Трумпельдор! Как он раньше не сообразил! И до чего они похожи: оба приехали из-за границы, у обоих уже был военный опыт. Соратниками Трумпельдора были гимназисты, которые покинули родные дома, чтобы стать земледельцами. Соратниками аль-Касама – земледельцы, которые покинули родные дома, чтобы стать рабочими. Жизнь и смерть обоих превратилась в легенду. Трумпельдор перед смертью произнес последние слова, ставшие девизом целого поколения. Апь-Касам… Ну, пусть произнесет перед смертью молитву. Правда, как мог успеть произнести ее человек, убитый наповал. Но для пьесы это не имеет никакого значения!

Параллель между аль-Касамом и Трумпельдором пришла на ум не только Домету. После разгрома «Черной руки» один из лидеров ишува^[12] и вождь Трудовой партии Давид Бен-Гурион сказал: «Это был арабский Тель-Хай».

5

За то время, что Домет провел в Ираке, в Палестине многое изменилось, и прежде всего – количество евреев. Оно настолько возросло, что евреи теперь составляли почти треть населения страны. Арабы решили, что от них можно избавиться только силой, но было уже поздно: еврейский ишув пустил глубокие корни. Евреи же надеялись уговорить арабов разделить Палестину мирным путем, пойти на компромисс и объяснить им, что от раздела они только выиграют. Самые частые попытки найти взаимопонимание предпринимал Бен-Гурион. Он считал, что ему будет гораздо легче договориться с арабами, получившими европейское образование, и для начала выбрал мусульманина Мусу Алами и христианина Джорджа Антониуса.

Выпускник Кембриджа, Алами входил в ближайшее окружение муфтия и через жену был связан с ним родственными узами. По-английски он говорил гораздо лучше Бен-Гуриона. Жил Алами в деревне около Иерусалима и принял Бен-Гуриона под огромным развесистым дубом.

– Самый старый дуб в Палестине, – сказал Алами, приглашая гостя к столу и приготовившись выслушать его предложение.

Предложение Бен-Гуриона заключалось в том, чтобы евреи и арабы на равных правах вошли в состав будущего правительства Палестины, независимо от их абсолютной численности в ней.

– Нас, конечно, намного меньше, чем вас, – сказал Бен-Гурион, – но евреи приезжают сюда, чтобы превратить пустыню в цветущий сад, и арабы от этого только выиграют. Вы согласны?

Алами опустил очки на нос и посмотрел на еврейского вождя, о котором был достаточно наслышан.

– Нет, – сказал выпускник Кембриджа, – по мне, пусть эта страна остается нищей и пустынной до тех пор, пока арабы сами, без помощи евреев, не превратят ее в цветущий сад.

«Будь я арабом, – подумал Бен-Гурион, – я считал бы точно так же».

– В таком случае, – попытался он прощупать другой вариант, – может, стоит обсудить раздел Палестины. Арабы будут занимать свою суверенную территорию, а евреи – свою.

– Я не вижу смысла в обсуждении раздела Палестины, – сказал Алами, – ибо она целиком принадлежит арабам. Но евреи, пожалуй, могут получить в арабском государстве автономный кантон вокруг Тель-Авива. Разумеется, при условии, что евреи признают этот кантон тем самым Национальным очагом, который упоминается в Декларации Бальфура, и не будут претендовать ни на одну пядь арабской земли вне Национального очага. Почему же вы ничего не едите, господин Бен-Гурион? – любезно спросил Алами.

– Благодарю, – плохо скрывая раздражение, ответил Бен-Гурион и вскоре откланялся.

Джордж Антониус, историк и теоретик арабского национального движения, тоже был выпускником Кембриджа, а его жена Кэти – хозяйкой известного литературно-политического салона в Иерусалиме, где собирались английские офицеры и состоятельные арабы. Евреи не были вхожи в ее салон.

Бен-Гурион договорился с Антониусом о приватной встрече. Тот уже знал о беседе Бен-Гуриона с Алами и ожидал услышать от еврейского вождя нечто подобное.

– Мы хотели бы получить в свое распоряжение территорию, на которой можно поселить четыре миллиона евреев, – сказал Бен-Гурион.

– А что считать такой территорией? – спросил Антониус.

– Эрец-Исраэль, в тех границах, которые обозначены в Библии.

– Границы – понятие неустойчивое, – заметил Антониус. – Сегодня они проходят здесь, завтра – там. О какой территории вы говорите?

– Ну, хорошо, – сказал Бен-Гурион, – о территории между Средиземным морем на западе и пустыней на востоке, между Синаем на юге и устьем Иордана на севере.

– Вы что же, включаете в эту территорию и Трансиорданию? – не поверил своим ушам Антониус.

– Разумеется.

– Если я правильно вас понял, – холодно подытожил Антониус, – вы хотите получить от нас то, чего не получили от англичан? Но Палестина – арабская страна, и у нас есть право на полный суверенитет.

– В Сирии, – отрезал Бен-Гурион, вставая с места. – А в Эрец-Исраэль мы были раньше вас. Мы вернулись на свою землю.

Антониус оторопел от такого довода и подумал, что арабские волнения ничему не научили евреев. «Надо будет процитировать этот разговор в моем новом труде „Пробуждение арабского народа“. С таким вождем, как этот Бен-Гурион, евреи далеко не пойдут».

А Бен-Гурион, вернувшись домой, подробно записал в дневнике свою беседу с Антониусом.

Записал в дневнике свою беседу с иерусалимским вице-губернатором и капитан Перкинс:

«На мой вопрос, могут ли евреи и арабы мирным путем договориться о разделе Палестины, вице-губернатор ответил: „И те, и другие ведут себя, как обиженные дети, которым не достался их любимый джем. „Не хотим этот джем, хотим тот““. Но что поделать, тот уже достался не им». А когда я задал этот же вопрос моему слуге Ахмеду, он рассказал мне арабскую притчу. Ехал человек на осле, увидел пешего путника и говорит: «Садись на моего осла, поедем вместе». Тот сел, и они поехали. «Какой у тебя быстрый осел!» – сказал путник. Поехали дальше, а путник и говорит: «Какой у нас быстрый осел!» Тут хозяин осла сказал ему: «Слезай!» «Почему?» – спрашивает путник. «Потому что еще немного – и ты скажешь: „Какой у меня быстрый осел“».

Перкинс пришел в восторг от притчи, а слуга добавил:

– Евреи должны слезть с осла, пока не поздно.

Через несколько дней после разговора с Ахмедом Перкинс был в салоне Кэти Антониус, где приехавший из Лондона заместитель министра по делам колоний рассказывал о вошедшем в моду сбалансированном отношении к сионизму, которое находит отражение в редакционных статьях «Таймс» и в парламентских выступлениях депутатов от разных партий.

– А как в Лондоне относятся к арабам? – спросил Перкинс.

– Я расскажу вам о новом спектакле, который видел перед самым отъездом, – сказал заместитель министра. – Это и будет моим ответом на ваш вопрос. Главный герой – чиновник из Министерства иностранных дел, который занимается вопросами Палестины, – вынужден уйти в отставку за измену жене. Он страшно расстроен и говорит, что, если бы его отставка могла положить конец беспорядкам в Палестине, он принял бы ее с радостью. Тут один из персонажей спрашивает его, что нужно арабам. На это отставной чиновник говорит, что точного ответа у него нет, но думает, каждому арабу не помешал бы кусок мыла. Публика хохотала.

Перкинс зашел к своему приятелю Барнсу и пересказал ему сцену с мылом. Барнс тоже захохотал.

– Неужели тебе смешно? – спросил Перкинс. – Это же гадость! Тем более что человек, рассказавший об этой сцене, до этого говорил о корректности по отношению к евреям.

– Ты даже не догадываешься, над чем я смеюсь, – ответил Барнс. – Сионисты попросили у нас лицензию на импорт мыла, а мы им сказали, что в Шхеме уже есть арабская фабрика по изготовлению мыла. «Ну и что, – сказали сионисты, – наше мыло лучше». «Нет, – сказали мы, – дело не в качестве мыла, а в том, что при вашей конкурентоспособности арабская фабрика обанкротится». И что ты думаешь? – Барнс быстро нашел вырезку из газеты «Палестайн пост» и протянул Перкинсу.

Тот взял и прочел вслух: «Покупайте мыло местного производства из нежнейшего оливкового масла без всяких арабских примесей».

– Каково?

На этот раз смеялся и Перкинс.

x x x

Донесения о встречах Алами и Антониуса с Бен-Гурионом совсем вывели из себя муфтия, и он решил перейти от слов к делу. Такому решению способствовала еще и его тайная встреча на Мертвом море с немецким генеральным консулом, который передал властям нацистской Германии просьбу муфтия «о финансовой помощи в борьбе с британским империализмом». Немцы незамедлительно дали деньги, но муфтий временно отложил борьбу с британским империализмом до полной победы над сионизмом и поднял восстание.

В пятницу трое киббуцников из Иорданской долины, закончив дела в Хадере, возвращались домой на машине. Около Туль-Карма им помахал издали человек, и они остановились. Это был средних лет араб. Он вынул сигарету и знаком попросил прикурить. Пока один киббуцник доставал спички, араб подошел к машине. Чиркнула спичка, араб выхватил из кармана пистолет, грохнул выстрел, за ним второй, третий. Двое киббуцников были убиты на месте, один выжил.

Четыре дня спустя арабы атаковали еврейские кварталы в Яффо и убили шестнадцать евреев.

Беспорядки молниеносно распространились по всей стране. Арабы подкладывали мины на дорогах, устраивали засады, обстреливали автобусы, бросали гранаты в поезда, уничтожали плантации евреев в Изреельской долине, травили скот в киббуцах, поджигали дома в городах и в сельскохозяйственных поселениях. Одна из самых наглых вылазок была в Иерусалиме: в роскошном городском кинотеатре «Эдисон», где в тот вечер показывали советский фильм «Песнь о счастье», бросили бомбу. Троих недавних репатриантов из Польши убило на месте.

Несколько недель спустя молодой араб выстрелил в офицера английской полиции, ехавшего в машине, ранил его и был убит ответным огнем. И тогда выяснилось, что этот же араб бросил бомбу в «Эдисоне» и что он же приходится племянником тому самому Мусе Алами, с которым Бен-Гурион пытался договориться о разделе Палестины. На похоронах известный арабский педагог и писатель Халил Сакакини сказал: «Его подвиг нельзя сравнить ни с каким другим, кроме великих подвигов шейха аль-Касама». А своему сыну, учившемуся в американском университете, Сакакини написал: «Мы засыпаем и просыпаемся под свист пуль. Вокруг рвутся бомбы, гремит стрельба, арабы сжигают пардесы^[13] евреев в Яффо, взрывают мосты, перерезают телефонные провода, сваливают на землю электрические столбы, изо дня в день перекрывают дороги и каждый день проявляют чудеса героизма. Властям и в голову не приходило, что арабы способны на героизм».

Политическое и военное руководство арабским восстанием осуществлял Высший арабский совет во главе с иерусалимским муфтием. Этот же совет объявил о начале всеобщей и бессрочной арабской забастовки, рассчитывая, что экономический бойкот евреев доделает то, что не успели сделать ножи, ружья и бомбы.

За первые шесть месяцев восстания было убито девяносто евреев и ранено триста шестьдесят девять. А евреи спорили, вправе ли они убивать арабов, и если вправе, то поможет ли это делу сионизма или только повредит.

Бен-Гурион призывал проявлять выдержку. Его противники утверждали, что выдержку арабы воспримут как слабость евреев и начнут еще больше бесчинствовать. У сторонников Бен-Гуриона были веские аргументы в пользу выдержки: если евреи начнут без удержу убивать арабов, те перейдут к кровной мести. И противники, и сторонники Бен-Гуриона пустили в ход Библию: первые кричали «Не убей!», вторые – «Око – за око!».

Кончились споры, когда признавший свою ошибку Бен-Гурион согласился на предложение сформировать подчиненные ему лично боевые отряды для выполнения особых операций возмездия.

Одна из таких операций была проведена в арабской деревне Лубия в Нижней Галилее. Поздно ночью пятеро бойцов одного из отрядов прокрались в деревню. Разбрызгивая за собой бензин, чтобы собаки не могли взять след, они подошли к дому, где горел свет, заглянули в окно и увидели трех мужчин и двух женщин. Бойцы открыли огонь и быстро покинули деревню. Двое мужчин и женщина были убиты, остальные ранены.

Тем, кто доказывал Бен-Гуриону, что евреи не должны отвечать убийством на убийство, он сказал: «Мы не убиваем, а проводим военную операцию в ходе войны, которую нам объявили арабы».

Пинхас Рутенберг добился аудиенции у наместника. Он хотел убедить его в том, что мандатные власти должны прекратить кровопролитие.

– Ваше превосходительство, – сказал Рутенберг, – нужно немедленно арестовать иерусалимского муфтия. Это он стоит за арабским бунтом. Все делается по его приказу, который он разослал всем деревенским старостам.

– Муфтий утверждает, что этот приказ – фальшивка, – возразил наместник. – У вас есть доказательства его подлинности?

– Прямых нет, но, Ваше превосходительство, поверьте моему опыту старого революционера. Пока не поздно, надо арестовать всех, кто мутит воду. Во время Октябрьской революции в России я предлагал казнить Ленина и Троцкого. Меня не послушали, и вы сами видите, к чему это привело.

– Вижу, господин Рутенберг, – сказал наместник, – и лишний раз убеждаюсь в том, что казнить без суда и следствия можно только в России.

6

Вскоре после начала восстания муфтия посетил голландский журналист Пьер ван Пассен. Беседовали по-французски.

– В этой стране не будет мира, пока евреи отсюда не уберутся, – заявил муфтий. – У нашего народа иссякло терпение. Он не может больше выносить даже вида евреев.

– Отсюда следует, что восстание под руководством Великого муфтия – организованная попытка сорвать создание еврейского Национального очага в Палестине? – спросил ван Пассен.

Великий муфтий уже собрался было ответить, но передумал. Он помолчал и посмотрел в окно.

– Вот главная арабская святыня, – сказал муфтий, показывая на мечеть Аль-Акса, – которую евреи хотят снести. Здесь они собираются восстановить Храм Соломона.

– Неужели? – удивился ван Пассен. – Никогда об этом не слышал.

– О, – Великий муфтий покачал головой, – это все знают.

Он отошел к маленькому секретеру в стиле Людовика XVI, достал лист бумаги и прочитал: «Лорд Мелчетт заявил, что он посвятит остаток жизни восстановлению Еврейского Храма».

– А вот еще кое-что: «Профессор Эйнштейн полагает, что для евреев Палестина без Храма подобна телу без головы». Теперь вы видите подлинную цель евреев? Они хотят наши святыни заменить своими!

– Я так не думаю, – сказал ван Пассен. – Упоминание о Храме и лорда Мелчетта, и профессора Эйнштейна, по всей вероятности, – аллегория. Евреи хотят…

– Крови они хотят! – торжествующе закричал муфтий. – Евреи всегда жаждут крови. Вся их история залита кровью!

Ван Пассен оторопел. А муфтий, кашлянув, сел на диван и закурил.

– Каково общественное мнение о нынешнем печальном положении в Палестине? ~ спросил муфтий. – Кто ответственен за все эти ужасные беспорядки?

– Я считаю, – ответил ван Пассен, – эта кровавая бойня устроена для того, чтобы посеять страх в сердцах сионистов и не допустить строительства еврейского Национального очага. Я прав?

Муфтий промолчал.

– Что касается ответственности за беспорядки, – продолжил ван Пассен, – то во Франции и в Америке ее возлагают на Великого муфтия. Даже египетская пресса заявляет, что «убийство палестинских евреев – это эхо подстрекательских проповедей муфтия в мечети».

При этих словах муфтий вскочил с дивана, отшвырнул сигарету, быстро подошел к журналисту и заскрежетал зубами. Ван Пассену стало не по себе.

– Посмотрите на эти руки, – муфтий театрально протянул розовые ладони. – На этих руках нет крови. Клянусь Аллахом, я непричастен к этим беспорядкам. Какой позор – возлагать вину на арабов!

– Так что же, те еврейские женщины, дети и старики в Хевроне покончили жизнь самоубийством? – спросил ван Пассен.

– Ваша ирония неуместна, – отрезал муфтий. – Хевронские арабы узнали, что евреи решили сбросить их в море.

«А вот это годится для заголовка», – подумал ван Пассен, а муфтий встал, давая понять, что беседа окончена.

7

Парикмахер Исса медленно проводил бритвой по коже господина Домета. Господин Домет – хороший клиент: любит истории, которые Исса готов рассказывать хоть целый день. Был бы у Иссы талант, как у господина Домета, сделался бы Исса писателем, не стоял бы на ногах с утра до вечера, а нанял бы секретаря и диктовал бы ему по роману в день, покуривая кальян. А еще лучше – нанял бы не секретаря, а секретаршу. Такую же красивую, как жена бакалейщика Фаиза…

– Простите, господин Домет, что вы сказали?

– Исса, ты что, оглох? Расскажи мне о той старухе.

– О какой старухе?

– О знахарке из Иерусалима. Прошлый раз ты начал про нее рассказывать, но я торопился.

– А-а, – протянул Исса, направляя бритву на облезлом кожаном ремне. – Эта старая еврейка приехала с Кавказа и торговала заговоренной водой. Лечила от всех болезней. Кто к ней только не ходил! Даже шейх! Просил старуху вылечить от бесплодия его любимую жену. Старуха поила ее заговоренной водой, клала под подушку сухой мышиный помет, вешала над кроватью амулеты, шептала всякие заклинания, а шейх каждый раз посылал ей то деньги, то куру, то одежду. Любимой жене ничего не помогало, а шейх все платил и ждал. Наконец он сказал: «Слушай, старая ведьма! Если в следующий раз не поможет, я тебя на кол посажу!» Старуха ночь не спала, а утром пошла к шейху и говорит: «О, шейх, накрой жену тремя перинами, разлей по полу вот эту заговоренную воду и, когда запоет петух, ложись рядом с кроватью и не вставай, пока жена не закричит».

– И помогло? – спросил Домет.

– Еще как! – Исса торжествующе взмахнул бритвой.

– Может, шейх лег не рядом с кроватью, а в кровать? – засмеялся Домет.

Исса недовольно покачал головой. Писатель-то господин Домет, может, и хороший, а чуть не испортил Иссе весь рассказ.

– Жена шейха родила двойню. Шейх дал старухе верблюдов и денег, и она купила в Иерусалиме два дома.

«Прелестная история. Тут тебе и гарем, и шейх, и хитрая колдунья-еврейка. Так и просится в пьесу».

– А как насчет усов, господин Домет?

– Что насчет усов?

– Может, все же будем отращивать?

– А чем тебе мои усики не нравятся? – Домет посмотрел на себя в зеркало.

– Да как-то… – Исса замялся.

– Ну, что «как-то»? Говори, я не обижусь.

– Они коротенькие и только под носом. У нас такие не в моде, – Исса привычным жестом разгладил свои пышные усы.

– Стало быть, не в моде? – улыбнулся Домет.

Исса выразительно развел руками.

Домет подождал, пока Исса снял с него простыню, встал, поправил галстук и положил на подзеркальник две монеты.

– Эх, Исса. Сейчас такие усики, как у меня, в самой моде. И надолго.

Исса пожал плечами.

У двери Домет обернулся.

– Очень надолго. Помяни мое слово.

О колдунье-еврейке Домет писать не стал, а принялся за пьесу «Дидона», которую хотел посвятить Бенито Муссолини: он им давно восхищался.

Вокруг арабы убивают евреев, евреи – арабов, а он размышлял о том, какой эффектный сюжет: финикийская царица Дидона бежит в Африку, где основывает Карфаген. Бежит… «Стоп! Как же я раньше не замечал, что мои герои все время бегут? Бегут от себя, от действительности, от своих устремлений. Точь-в-точь, как я сам. Более того, с той же неизбежностью, с какой „Карфаген должен быть разрушен“, я должен возвращаться на руины. Муссолини из руин воссоздал древний Рим, Гитлер – великую Германию, а что воссоздал я? Куда это меня занесло? Писать нужно, а не распускаться!»

«Дидона взошла на костер, и…».

Десять написанных страниц «Дидоны» Домет сжег в печке: Карфаген, конечно, должен быть разрушен, но на руинах Карфагена ему не дано построить Рим.

8

Беспорядки в Палестине раздражали английское правительство, а запросы парламентской оппозиции и критические статьи известных журналистов в «Таймс» сыпались как из рога изобилия. Но английскому обществу не было дела до Палестины: его волновало положение в Англии. Экономический кризис продолжался, число безработных росло, а тут еще этот крикливый мистер Гитлер стал канцлером Германии и угрожает войной Европе. Трудно поверить, но даже в Англии у него появились сторонники. Они выходят на демонстрации, устраивают потасовки с полицией. А самое главное – англичане никак не могут оправиться от шока: их король влюбился в какую-то американку и ради нее отрекся от престола. Какая тут Палестина! В правительственных кругах тоже начинали понимать, что решение взять мандат на Палестину было ошибкой. И уж если взяли, надо было давным-давно от него избавиться, а не ждать, пока развалится Британская империя. Беспорядки в Палестине обходятся нам в сто семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов ежемесячно, и заметьте, выброшенных на ветер. Никакая армия не может навести порядок в этой чертовой стране, раз арабы и евреи не могут поладить между собой.

Бен-Гурион записал в дневнике, что во всей Англии едва ли найдутся сто человек, которых интересует Палестина, и все сто – члены правительства, депутаты парламента и журналисты. Не будь их – англичане так и не узнали бы, что творится в Палестине. Разве что в архиве остался бы запылившийся документ о том, что Англия обещала евреям какой-то там «Национальный очаг».

х х х

Придя к выводу, что арабов с евреями примирить не удастся, английское правительство направило в Палестину королевскую следственную комиссию в составе пяти человек под руководством бывшего министра по делам Индии лорда Уильяма Роберта Пиля. На комиссию была возложена задача выяснить возможности найти какое-нибудь решение. В приватных беседах лорд Пиль склонялся к тому, что решением может стать справедливый раздел Палестины между арабами и евреями. Правда, он не знал, какой раздел считать справедливым, да и вообще, согласятся ли на него арабы.

В Палестине перед комиссией Пиля выступали руководители евреев и арабов.

– На чем евреи основывают свое право на Палестину? – спросил Бен-Гуриона член комиссии – бывший судья.

– На Библии! – ответил Бен-Гурион не задумываясь.

Воспитанные в уважительном отношении к Библии, члены комиссии переглянулись, и лорд Пиль сказал:

– Допустим. Но, если в Палестине хватит места даже для миллиона евреев, что это даст еврейскому народу, который насчитывает семнадцать миллионов?

– Уверяю вас, Ваша честь, что только в западной части Палестины хватит места для четырех миллионов евреев, – ответил Бен-Гурион.

– Даже если вы правы, – заметил Пиль, – сомневаюсь, что семнадцать миллионов евреев захотят поселиться в Палестине.

А когда перед комиссией выступил иерусалимский муфтий, он уверял, что нет ни малейшего шанса на сосуществование двух столь разных народов в Палестине и всякая попытка примирить их только продлит кровопролитие.

– Но кто повинен в нынешнем кровопролитии? – спросил лорд Пиль.

– Конечно евреи, – ответил муфтий. – Они хотят отнять землю, на которую у них нет права, потому что она принадлежит арабам.

– А на чем арабы основывают свое право на эту землю? – спросил бывший судья.

– На том, что она была, есть и будет нашей землей, – ответил муфтий, глядя ему в глаза. – Разве вы в этом сомневаетесь? Или вы стоите на стороне евреев?

– Мы не стоим ни на чьей стороне, – ответил лорд Пиль. – Мы лишь стараемся найти модус вивенди, приемлемый для обеих сторон.

– Для нас приемлем всего один модус вивенди: арабам остается вся Палестина, а евреи убираются туда, откуда пришли, – сказал муфтий.

Выступавший перед комиссией после муфтия Хаим Вейцман удивил ее членов планом переселить из Палестины в Ирак миллион арабов, а на освободившейся территории поселить четыре-пять миллионов евреев из Польши и других стран Европы.

– Но, помилуйте, как же на территории, занимаемой миллионом арабов, разместить четыре-пять миллионов евреев? – спросил лорд Пиль.

– О, не беспокойтесь! – Вейцман поднял руку, как бы призывая к полному вниманию. – Арабов часто называют «сынами пустыни». Правильнее было бы называть их «отцами пустыни». Своей леностью они и цветущий сад превращают в пустыню. Дайте нам территорию, заселенную миллионом арабов, и мы прекрасно разместим на ней в пять раз больше евреев.

– И за какое время в Палестину приедет пять миллионов евреев? – спросил лорд Пиль.

– Думаю, на это уйдет не более десяти-пятнадцати лет, – ответил Вейцман.

Когда Бен-Гуриону передали, что Вейцман согласен ждать создания еврейского государства десять-пятнадцать лет, он ударил кулаком по столу и что-то раздраженно сказал по-русски.

Выступал и президент Новой сионистской организации Владимир Жаботинский. Но, поскольку мандатные власти не разрешили ему приехать в Палестину, мятежный еврейский вождь выступал в Лондоне, когда члены комиссии вернулись из Палестины. На вопрос, как он относится к тому, чтобы разделить Палестину между арабами и евреями, Жаботинский ответил:

– Резко отрицательно. Вся Палестина – только евреям.

– Но не кажется ли вам, – спросил один из членов комиссии, – что голодному лучше насытиться полбуханкой хлеба, нежели остаться голодным?

– Сытый голодного не разумеет, – парировал Жаботинский русской пословицей на английскую. – Мы голодаем две тысячи лет и не станем дожидаться, пока нам из милости дадут полбуханки хлеба. Мы вырастим хлеб сами на своем поле. Вам же, господа члены комиссии, хочу сказать вот что: если Великобритания закрывает глаза на бунт арабов и не может справиться со взятыми на себя обязательствами по защите евреев, она должна вернуть Лиге наций мандат на Палестину.

Комиссия Пиля опубликовала отчет на четырехстах страницах и в заключение предлагала разделить Палестину на два государства: еврейское и арабское, при условии, что еврейскому отойдет пятнадцать процентов Палестины, включая Тель-Авив, прибрежную полосу, Изреельскую долину и часть Галилеи; арабскому – западный берег Иордана и весь Негев, а Британия сохранит мандат на Иерусалим и узкий коридор, соединяющий город с морем.

В сионистском движении разгорелись ожесточенные дебаты. В отличие от арабов, вообще отвергавших раздел Палестины, евреи во главе с Бен-Гурионом на раздел соглашались, даже на том условии, что еврейскому государству отойдет всего пятнадцать процентов территории, а их противники не хотели принять условия подлых англичан, которые отвели евреям слишком маленькую территорию, не говоря уже о том, что ни один еврей не имеет права уступать землю, которая принадлежит еврейскому народу. На это сторонники Бен-Гуриона им возражали, что отказаться от раздела, когда арабы ведут против нас войну, мы тем более не имеем права.

Бен-Гурион заключил дискуссию такими словами: «Половина еврейского государства – не конец раздела Палестины, а только начало».

А в отчете комиссии Пиля был параграф, в котором со ссылкой на имевший место обмен населением между Турцией и Грецией предлагалось переместить несколько тысяч арабов с территории, намеченной под еврейское государство, в другое арабское государство. Прочитав его, Бен-Гурион не поверил своим глазам. «Арабов переместить в другое арабское государство»! Потом он прочел эти строчки вслух, потом позвал жену Полю, прочитал ей, потом записал в дневнике всего два слова «насильственный трансфер» и подчеркнул их двумя чертами.

Размышляя над этими словами, он вспомнил Зангвилла. Тот еще в 20-х годах выступал за перемещение палестинских арабов в арабские страны. Собственно, с тех пор все сионистское движение и пользуется главным аргументом Зангвилла: у арабов есть весь арабский мир, у евреев – только Эрец-Исраэль. По мнению Зангвилла, если палестинские арабы не захотят переселиться, то либо еврейское меньшинство будет править арабским большинством, что не демократично, либо евреи окажутся под властью арабов, что неприемлемо. Отсюда вывод: арабы должны покинуть Палестину. Зангвилл выдвинул девиз: лучше одноразовое принуждение, чем постоянные разногласия.

Бен-Гурион взял папку, где лежало письмо одного из ветеранов поселенческого движения Яакова Тахона, где тот писал, что самым лучшим решением конфликта с палестинскими арабами следует считать их перемещение в Трансиорданию, это выгодно и для арабов: на деньги, которые они получат за каждые здешние сто дунамов^[14], в Трансиордании они смогут купить не меньше пятисот дунамов. Но Тахон предупреждал Бен-Гуриона: если сионисты заявят во всеуслышание об этих планах, шансы на их претворение в жизнь будут равны нулю.

Все-таки Бен-Гурион подумал, что пора заявить во всеуслышание о трансфере. «Но что скажет мир? А что он говорит, когда арабы убивают евреев? Важно не то, что скажет мир, а то, что делают евреи. Да, евреев будут упрекать в аморальности. Но упрекать-то кто будет? Лига наций? Усышкин как-то сказал, что „готов доказать перед самим Всевышним, а не только перед Лигой наций, что ничего аморального в трансфере нет“. Вот и я не вижу в нем ничего аморального. Тахон заблуждается в другом: арабов не купишь ни за какие дунамы. И добром их не уговорить. Действовать нужно только силой».

9

Теперь и трубка не доставляла Арнольду Цвейгу удовольствия. Он посасывал мундштук, тупо смотрел на чистый лист бумаги и не мог написать ни строчки. Ни душевного подъема, ни привычной уверенности, что читатели ждут его новой книги. От него больше никто ничего не ждет. Да он и сам от себя ничего не ждет. По-немецки он может говорить только с женой, и то лучше дома, чтобы не видеть косых взглядов прохожих. В их маленькой хайфской квартирке у него нет ни кабинета, ни библиотеки. Иногда к ним захаживают такие же беженцы, как и они, которые живут в Хайфе, потому что жить в ней и дешевле, и безопаснее, чем в Тель-Авиве или в Иерусалиме. Жена подает им чай, а родная немецкая речь заменяет рафинад и делает пустой чай сладким.

Пустой чай, пустой дом, пустой лист. Пустая жизнь.

Писатель Цвейг дошел до того, что перечитывал собственные книги, и это только усиливало его тоску по прошлой жизни, когда он был богат, знаменит и купался в лучах славы.

Через два месяца после прихода нацистов к власти Цвейг составил своего рода манифест под названием «Положение немецкого еврейства». В нем он писал: «Германию разорвал на части коричневый дьявол. Той, настоящей, Германии, которая была до него, никто не пришел на помощь. Мы – свидетели уничтожения гражданских свобод и гуманистической цивилизации. Один из примеров тому – положение немецкого еврейства. Неужели человечество готово мириться с уничтожением целого народа, который внес столь огромный вклад в мировую культуру?» Эти слова Цвейг написал перед самым отъездом в Эрец-Исраэль, которую считал единственной гарантией сохранения еврейского народа. И все-таки Цвейгу понадобилось немало душевных сил, чтобы порвать с родной Германией.