Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Благодарю, к сожалению, тороплюсь в редакцию.

– Было очень приятно с вами встретиться.

– Мне тоже.

– Надеюсь, мы еще встретимся.

– Непременно. Всего доброго.

Выйдя на улицу, Домет позвонил по телефону-автомату Кляйнштоку, сказал, что едет к нему, взял такси и назвал шоферу адрес.

Брэдшоу тоже сел в машину и поехал следом за Дометом. Как только Домет вошел в дом, Брэдшоу развернулся и поехал в отделение контрразведки в Нижнем городе. Дежурный сержант впустил его в комнату с телефоном, а сам вышел.

– Господин майор? Это – Брэдшоу.

– Слушаю вас.

– Я только что беседовал с Дометом. Сразу после беседы он отправился на явочную квартиру.

– Как прошла беседа?

– Мне показалось, что к концу он забеспокоился.

– Сядьте ему на хвост и не спускайте с него глаз. А что там этот… как его? Специалист по санскриту.

– Ничего особенного, сэр. Интеллигентская размазня.

– О нем не забудьте написать в отчете. А с Дометом вы договорились о новой встрече?

– Нет, сэр. А разве нужно было?

– Нет. Жду вас завтра в девять.

– Слушаюсь, сэр.

Рассказ Домета о встрече с Томпсоном встревожил Кляйнштока.

– Это – тот самый Томпсон, о котором вы мне рассказывали?

– Тот самый. Я сразу его узнал. И он – меня.

– Говорите, вы случайно столкнулись с ним на почте?

– Да.

– А что его интересовало?

– В основном моя газета. Меня насторожило, что он спросил, знаю ли я о недавней высылке двух немцев.

– И что вы сказали?

– Что у нас была об этом заметка, которую не пропустила цензура.

– А он?

– Пожаловался, что у него тоже были нелады с цензурой.

– Дальше.

– Это все.

– Все?

– Да. Что вы об этом думаете?

– Думаю, что сюда вам больше приходить нельзя. Я вас сам найду.

18

Майор Маккензи вытер платком блестящую лысину и налил из графина воды.

– Брэдшоу, вы знаете, кто такой Бенцион Чечкис?

– Начальник отдела по сбыту апельсинов.

– Прочтите агентурное донесение, – майор протянул Брэдшоу листок бумаги с двумя абзацами рукописного текста.

Кончив читать, Брэдшоу молча посмотрел на майора.

– А вы говорите, апельсины. Разведотдел ХАГАНЫ, – майор убрал донесение в папку. – Евреи уже спелись с немцами. Вы себе представляете, чем это пахнет? Страшно подумать, какую информацию этот Чечкис успел передать в Берлин. Но это еще не все. Чечкис встретился в Каире с высланными немцами. Наш каирский агент видел, как они ему дали деньги. Он у них на жалованье состоит!

Майор снова вытер лысину.

– А где сейчас Кляйншток?

– Выехал на Кипр, сэр.

– Ну, что ж, оно и к лучшему. Распорядитесь, чтобы обратно его не впустили.

– А что с Дометом? Арестуем?

– Ни в коем случае. Слишком много шума. Домет – известная фигура. Вызовите его повесткой и поставьте ультиматум: либо он в двадцать четыре часа покинет Палестину, либо его будут судить как шпиона.

– А Чечкис, сэр? Как быть с ним?

– Из разведчиков ХАГАНЫ все равно ничего не выбить, я их знаю. Пусть исчезнет.

– Совсем?

– Да. Свалим на арабов.

– А эти двое арабов, агенты Кляйнштока, которые числятся в штате Аль-Кармель? Что с ними?

– Тоже убрать. Свалим на евреев.

– Остался еще Маркус Зоммер, сэр. Я о нем написал.

– A-а, санскрит. Черт с ним. Оставьте его. Похоже, в самом деле размазня.

х х х

Карим и Саид не знали, что делать: Кляйншток куда-то исчез, не заплатив им, его контора закрыта, на явочной квартире никто не отвечает на звонки, а у них остались снимки английской военной базы, номера дислоцированных там частей и другие материалы для Кляйнштока.

– Что предлагаешь? – спросил Саид Карима.

– Отсидимся у моей родни в деревне, – предложил Карим, и они начали собирать вещи.

Они взяли все материалы, забрались в замызганную, полуразбитую машину, которую им дал Кляйншток, и выехали из города. Сидевший за рулем Карим закурил, а Саид задремал.

На дороге было пусто, поэтому звук догонявшей их черной машины показался особенно громким. Машина пошла на обгон. Карим машинально обернулся и увидел направленный на него пистолет. Саид так и не проснулся.

Через час проезжавший мимо рейсовый автобус остановился у догоравшей машины, рядом с которой лежали два трупа.

x x x

Бенци Чечкис свернул за угол и вышел на пустырь. Новой партии оружия из Европы все еще нет. Надо позаботиться, чтобы в Хайфе не получилось, как во время разгрузки в Яффо, когда из бочек «с цементом» на пристань посыпались винтовки. Головотяпы!

– Бенцион Чечкис? – спросил незнакомый голос, осветив его фонариком.

– Да. В чем дело?

Первый выстрел Чечкис еще услышал, второй нет.

Через день в «Палестайн пост» появилась небольшая заметка «Новая жертва арабских бандитов». В ней сообщалось, что один из сотрудников компании «Немецкое храмовое общество» найден в Хайфе на пустыре мертвым с двумя огнестрельными ранениями.

x x x

– Азиз, от кого тебе письмо? – спросила Адель, вынув из почтового ящика коричневый конверт.

Домет посмотрел на него и вздрогнул. CID^[16].

– Не письмо, а повестка, – упавшим голосом ответил он.

– Откуда?

– Э-э-э… из налогового ведомства.

– Ты запоздал с уплатой налогов?

– Да нет.

– Так чего же они от тебя хотят?

– Бюрократы. Опять к чему-нибудь придерутся.

Открыв дверь в кабинет, указанный в повестке, Домет оторопел: за столом в лейтенантской форме сидел мистер Томпсон!

Домет открыл рот, но не смог выговорить ни слова.

– Садитесь, мистер Домет, – сказал лейтенант.

– Мистер Томпсон…

– Не мистер Томпсон, а мистер Брэдшоу. Лейтенант английской контрразведки.

У Домета подкосились ноги, и он опустился на стул.

– Воды? – спросил Брэдшоу.

– Если можно.

Брэдшоу протянул Домету стакан воды, и Домет жадно ее выпил.

– Расскажите подробно о шпионской сети, в которой вы состоите.

– Се…ти? Какой сети? Я ничего не знаю.

– Зато мы знаем все. Герр Кляйншток вовремя удрал, а вы попались.

– Какой Кляйншток? Я не знаю никакого Кляйнштока.

– Хватит, Домет, – сказал Брэдшоу, выкладывая на стол фотографии, сделанные наружкой. – Мы за вами давно следим. Вот, – показал ему снимки Брэдшоу, не выпуская их из рук. – Тут вы идете на явочную квартиру Кляйнштока, тут вы с ним уже на улице… Еще что-нибудь нужно?

– Воды, – выдохнул Домет.

Брэдшоу налил ему еще воды.

– Кто дал вам денег на газету? Кляйншток?

– Да.

– С кем вы встречались по его поручению?

Домет пожал плечами.

– Не помню фамилии. Кажется, с каким-то Чучкесом.

– Не с Чучкесом, а Чечкисом. С Бенционом Чечкисом из компании «Немецкое храмовое общество».

– Да. С ним.

– Зачем?

– Кляйншток велел о нем все разузнать.

– Значит, так. Напишите подробно, как вы познакомились с Кляйнштоком и обо всем, что было после знакомства.

Вскоре лейтенант Брэдшоу забрал у Домета десяток листов, исписанных убористым почерком с обеих сторон.

– У вас ровно двадцать четыре часа, чтобы убраться из Палестины. Никому ни слова о нашем разговоре. Проболтаетесь – сами знаете, чем это кончится. Поэтому ближайшим автобусом – в Бейрут, и чтобы духу вашего здесь не было.

Домет выскочил от Брэдшоу как ошпаренный, влетел домой, наврал Адели, что дядя при смерти, поэтому он срочно должен выехать к нему в Бейрут, собрал чемодан, чмокнул Адель, поцеловал Гизеллу и помчался в банк. Снял со счета все деньги и побежал попрощаться с матерью. Обнимая ее, шепнул на ухо, что едет не в Бейрут, а в Берлин. От матери заскочил в редакцию, передал все полномочия своему заместителю, сказал, что срочно уезжает к умирающему дяде, примчался на автовокзал, положил чемодан в багажное отделение автобуса «Хайфа-Бейрут» и сел на свое место.

Он с трудом сдержался, чтобы не обернуться, когда Хайфа осталась позади.

х х х

Майор Маккензи получил орден «За заслуги», а лейтенант Брэдшоу – чин капитана.

Часть третья

1

Приехав в Берлин, Домет прямо с вокзала отправился к майору Гробе по адресу, который тот ему дал в Багдаде. Дверь открыла пожилая горничная в белой кружевной наколке.

– Доложите, «Азиз Домет из Палестины».

Горничная с интересом посмотрела на гостя и ушла в дальние комнаты. Домет осмотрелся. Широкая прихожая, как в хороших старых домах, высокие потолки, длинный коридор. Немного пахнет мастикой. Наверно, недавно натирали паркет. Блестит, как зеркало. На вешалке висит мужское пальто. Рядом стоят зонты. На полу – ковер, явно привезенный с Востока. Женского пальто на вешалке нет. Видимо, майор живет один.

Послышались твердые шаги майора Гробы, и он появился перед Дометом в стеганом бордовом халате с атласным воротником шалью, отороченным крученым шелковым шнуром и подпоясанным таким же шнуром с кистями. Знакомые усы, пенсне, выбритое до синевы лицо, разве что волосы заметно побелели и спина немного ссутулилась.

– Ну, здравствуйте, Домет, – спокойно сказал майор Гроба, пожав ему руку, будто они вчера виделись. – У вас просто чутье на то, когда со мной встречаться. И тогда в Хайфе, и сейчас в Берлине – прямо в цель. Магда! – крикнул он горничной. – Принесите нам кофе в кабинет.

Гроба показал Домету на глубокое черное кресло дорогой кожи, а сам сел за большой письменный стол.

На столе – чернильный прибор из начищенной до золотого блеска меди и рядом такое же пресс-папье, стоят фотографии в рамках, разбросаны бумаги, горит лампа со стеклянным абажуром. Над столом – картины с батальными сценами, портрет кайзера, портрет фюрера, много старинных кинжалов, сабель и пистолетов – сувениры с базаров Дамаска и Константинополя. Шкафы с книгами до потолка. В одном на полке лежит синяя бархатная подушечка с двумя тускло поблескивающими Железными крестами. На окнах – тяжелые гардины.

Гроба погасил настольную лампу, зажег люстру и убрал в ящик бумаги.

– Как у вас уютно, герр майор! – сказал Домет после того, как горничная внесла на подносе серебряный кофейник, чашечки китайского фарфора и вазочку с печеньем, накрытую белоснежной салфеткой. Налив кофе, она поклонилась и вышла.

– В этом доме жил еще мой дед, – Гроба отпил кофе. – Три поколения нашей семьи служили Германии верой и правдой – раньше на полях сражений, а теперь… – Гроба чуть понизил голос, – на полях другого рода. Вы помните, что я сказал вам в Багдаде, когда мы прощались?

– Помню, герр майор. Что когда мы, то есть вы придете к власти, для меня найдется работа.

– Точно. Теперь мы пришли к власти, и я стал заместителем начальника ближневосточного отдела Министерства иностранных дел.

– Поздравляю вас, герр майор. Это – очень высокий пост.

– Тем более что начальник отдела часто и подолгу болеет и все обязанности фактически лежат на мне. Вот у меня и для вас есть работа.

У Домета екнуло сердце, а майор продолжал:

– Мы с вами знакомы с войны, вы показали себя образцовым солдатом, преданным Германии. Меня назначили на этот пост недавно, и мне очень нужен свой человек, на которого я могу положиться. Мы хорошо поработали с вами в Дамаске и в Багдаде, пришло время поработать в Берлине. Надеюсь, вы понимаете, какая это честь.

– Так точно, герр майор!

– Мне всегда нравилось в вас умение сразу улавливать суть дела. Итак, мне нужен референт. Вы будете моим личным референтом, и я включу вас в штат министерства. У вас будут, в общем, те же обязанности, что и в Багдаде: ежедневно готовить мне обзор арабской и английской прессы в Палестине, а еженедельно – обзор прессы всех других арабских стран. Древнееврейский вы тоже знаете?

– Никак нет, герр майор. Но, если мне дадут время…

– Времени у вас нет, но ничего страшного. Евреями займутся другие. Будете составлять досье на всех заметных лиц, которые появляются в газетах. Обращайте особое внимание на отношение арабских стран к нашей внутренней и внешней политике. Кроме того, будете помогать мне в составлении отчетов и докладных записок. Пожалуй, пока все. Вы уже нашли себе квартиру?

– Еще нет, я к вам прямо с вокзала.

– Ну, тогда устраивайтесь и завтра утром приезжайте на работу. Зайдем с вами в отдел кадров. Вот вам моя новая визитная карточка.

Домет встал и приложил руку к груди:

– Герр майор, вы даже не представляете себе…

– Все я себе представляю. Вы – хороший работник, Домет, и вы мне нужны. До встречи.

2

Коротконогий человек в белом фартуке, в вязаной шапочке и в перчатках без пальцев вынул из кармана флягу, приложился к ней и закричал на всю улицу:

– Каштаны! Жареные каштаны!

Мимо прошуршал полупустой автобус, из которого безразлично смотрели редкие пассажиры.

С утра над Берлином прошел дождь, и ветер немного утих. Стало теплее. Но у Домета все равно мерзли руки. Он сунул их в карманы пальто и ускорил шаг, старательно огибая лужи. Проходя мимо букинистического магазина, он зашел в него и, прежде чем порыться в книгах, окинул беглым взглядом посетителей. Старушка, офицер, в другом конце магазина, боком к нему, молодая женщина. Домету почудилось что-то знакомое, и он машинально сделал несколько шагов к ней. Женщина листала книгу, не обращая ни на кого внимания. Старенькое демисезонное пальто. Старенький берет. Из-под него выбивались рыжие волосы. Домет подошел ближе. Не может быть! Он кашлянул, но женщина была погружена в книгу.

– Простите… – он приподнял шляпу.

Женщина резко обернулась.

Домет едва удержался на ногах.

– Лина!

– Боже мой, кого я вижу! Азиз! – Лина тоже застыла.

«Как она похорошела! Из глаз исчезла колючесть. Выражение лица стало мягче. А большой рот все так же вызывающе манит».

– Уж очень пристально вы меня разглядываете, Азиз. Я постарела?

– Что вы! Вы стали в сто раз красивей.

Он наклонился к ее руке, и она ее не отдернула.

Не кожа, а прохладный бархат!

– А вы все-таки изменились, Лина: позволяете поцеловать вам руку. Это уже не филистерство?

– Не ехидничайте, Азиз. Мы все меняемся. Вы тоже изменились. Пополнели. Но вам это идет. Солидный мужчина. Что вы делаете в Берлине?

– Работаю в Министерстве иностранных дел.

– Ну и ну! Завидую. Вы, что же, и гражданство получили?

– Еще нет, но надеюсь. А вы что делаете?

– Да так, что придется.

– Чего же мы тут стоим, – спохватился Домет, – давайте пойдем в ресторан ради такой встречи.

– К сожалению, сегодня я занята. А вот завтра можем пойти в «Калинку». Вы знаете, где это?

– Да, я там один раз был. Отличный казачий хор.

– Что-что, а петь казаки умеют. Так завтра в семь часов.

– Лина… – Домет взял ее за руку. – Не загляни я в магазин, я так никогда и не нашел бы вас.

– А вы меня искали?

– Искал.

– Ну что ж, – Лина улыбнулась и осторожно высвободила руку. – Тогда до завтра.

Она ушла не оборачиваясь. Даже пальто не могло скрыть ее гибкой фигуры.

Только потеряв Лину из виду, Домет подумал, какой он дурак: не взял у нее ни адреса, ни телефона. Но ведь она его не обманет.

Всю ночь он ворочался с боку на бок и уже под утро увидел во сне старуху гадалку из Багдада. Проснувшись, он вспомнил, что старуха предсказала ему несчастную любовь.

До семи вечера была целая вечность. На работе он был сам не свой. Перевод статьи, который обычно занимал у него час, занял чуть ли не полдня, лицо расползалось в дурацкой улыбке при одной мысли, что сегодня вечером он снова поцелует ее руку. А может, и не только руку?

Домет явился в «Калинку» до семи, но Лина уже сидела за столиком, и не одна. Рядом с ней сидел невысокий мужчина из тех, которые в любом возрасте остаются мальчиками. Раньше всего бросалась в глаза его феска цвета спелой вишни. В «Калинке» она выглядела, как клякса на чистом листе бумаги.

Домет с большим трудом взял себя в руки: мало того что Лина привела на свидание с ним мужчину, так еще и в феске.

Домет подошел к столику.

– Добрый вечер! – обратился он только к Лине.

Она была обворожительна в вечернем платье с открытой спиной, хотя оно и знавало лучшие времена. Рыжая копна, собранная в узел на макушке, походила на корону.

– Азиз! – Лина протянула ему руку, а потом перевела взгляд на своего спутника. – Я хочу вас познакомить. Азиз Домет. Ассад-бей.

Рука Ассад-бея была вялой, как и его улыбка.

– Очень приятно, – сказал Домет.

– И мне.

Голос Ассад-бея тоже был каким-то ломающимся, как у мальчиков в переходном возрасте.

– Мы заказали пельмени, – радостно сказала Лина. – Вы не против?

«„Мы“: значит, они пришли вдвоем, а не встретились тут случайно».

– Пельмени? Что это такое? – спросил Домет.

– Русское национальное блюдо, – с той же вялой улыбкой ответил Ассад-бей.

Некоторое время все трое молчали.

На сцену вышел казачий хор: крепко сложенные усачи в алых рубахах, в синих галифе и до блеска начищенных сапогах. Несколько переборов гитары, и в зал полилась негромкая печальная песня, начатая тенорами и подхваченная басами.

Домет перевел взгляд на Лину. Она смотрела на Ассад-бея, и было ясно, что она ничего не слышит, кроме той песни, которая звучит в ней самой.

Ассад-бей смотрел не на Лину, а на зал, лениво поигрывая янтарными четками.

У него были правильные черты лица, темные глаза, густые брови, небольшой нос, бледные губы и подбородок с ямочкой. Домет с удовольствием заметил, что уши у него немного оттопырены. Что-то в его облике было несуразное. Феска! На араба Ассад-бей уж никак не походил.

– Под пельмени у русских принято пить водку, – Лина положила Домету руку на плечо и шепнула на ухо: – Помните, как мы пили водку?

– А как же герр Ассад? – вздрогнув, спросил Домет. – Разве мы будем пить без него?

– Ну почему же? – удивился Ассад-бей. – И пить, и есть будем вместе. И прошу вас, без «герр». Зовите меня просто Ассад, как меня зовут все друзья.

– А вы выпейте на брудершафт, – предложила Лина.

– Ну нет, – Домет попытался сделать хорошую мину, – я не умею так быстро переходить на «ты». Я долго привыкаю к людям.

– А я быстро, – сказал Ассад-бей, наливая водку из запотевшего графинчика.

Все чокнулись.

Первой опрокинула свою рюмку Лина, за ней – Ассад-бей.

«Он играет в араба. Он – переодетый европеец. Может, это шутка?»

Домет сделал глоток, поставил рюмку и принялся за пельмени.

Положив на стол салфетку и четки, Ассад-бей извинился и вышел из зала.

Домет повернулся к Лине, но она закрыла ему рот указательным пальцем. Он поцеловал его.

– Скажите мне только, кто это, – он показал на стул Ассад-бея.

– Ассад-бей, – совершенно серьезно ответила Лина.

– «Ассад» по-арабски – лев.

– Лев и есть его настоящее имя. Точнее, Левушка. Это – ласкательное от «Лев».

Воспользовавшись отсутствием Ассад-бея, Домет быстро записал телефон Лины и дал ей свой.

В наступившей тишине Домет положил на тарелку еще пельменей, но почувствовал, что у него пропал аппетит.

Вернувшись, Ассад-бей предложил тост за Лину. Она расплылась в счастливой улыбке.

– За женщин, которые могут заменить родину, – добавил Ассад-бей, глядя на Домета так, будто знал какую-то его тайну.

– Хорошо сказано, – прищурился Домет, чувствуя, что Ассад-бей опьянел. – Но разве родину можно заменить?

– Можно. Особенно, если ее у вас нет. Вот ваша родина где?

– В Палестине.

– О-о-о! Палестина! Вам повезло. А моя родина – весь мир. – Ассад широко раскинул руки и при этом чуть не упал со стула.

– Левушка! – Лина схватила его за руку, но он грубо ее оттолкнул.

– Подожди! Не перебивай. Я всюду свой: с арабами – я араб, с русскими – русский, с немцами – немец… Чего вы переглядываетесь? – спросил он Лину.

– Мы с Азизом когда-то уже рассуждали на эту тему, – ответила она, – и пришли к выводу, что мы оба всюду чужие. Белые вороны.

– Вы – вороны, а я…

– Павлин, Левушка, – Лина обняла его за плечи.

«Не павлин, а попугай».

– Левушка, по-моему, нам пора домой, – сказала Лина.

Ассад-бей потребовал счет, но Домет настаивал на том, что платить будет он.

– То есть как? – возразил Ассад-бей. – Вы же мой гость.

– Извините, я пришел не в гости и не знал, что нас будет трое, – Домет сделал вид, что не видит укоряющего взгляда Лины.

Наутро, узнав по номеру телефона адрес Лины, Домет послал ей хризантемы, приколов записку: «Ваша ворона».

Вечером Лина позвонила. Голос в трубке звучал чуть хрипло, но это только придавало ему особую прелесть.

– Ах, Азиз, вы – чудо. Я так рада, что мы снова встретились. Вы очень понравились Левушке.

– А он мне – нисколько.

– Не злитесь, Азиз. Вы его совсем не знаете. Он – умный человек и гениальный писатель. Можете мне поверить. Вчера он просто был не в форме. До ресторана мы немного повздорили.

– Вы все это при нем говорите?

– Вы что, решили, что мы вместе живем? – тихо засмеялась Лина.

– А разве нет? – облегченно выдохнул Домет.

– Конечно, нет. У него – своя квартира, у меня – своя. Вот приедете в гости, увидите.

Домет забыл об Ассад-бее.

– Вы меня приглашаете? Прямо сейчас?

– Нет, сейчас уже поздно. Но мы же еще увидимся. Хотите, в субботу пойдем в зоопарк?

– Опять втроем?

– Нет, вдвоем. Левушка говорит, что люди его интересуют больше, чем звери. А вас?

– Меня интересуете вы.

– Я польщена.

– Я не шучу.

– Я тоже. Так до субботы.

x x x

В знаменитом берлинском зоопарке Домет был впервые. Народу полно. Люди пришли целыми семьями. Но зверям не мешают. Звери чувствуют себя вольготно и в больших, открытых вольерах, и на искусственных горках и скалах. В заводи под ивами, как бревна, лежат крокодилы, а в центре пруда торчат головы двух бегемотов. Вдалеке прогуливаются жирафы. Перед слонами Лина с Дометом задержались, увидев, как один из них присел и кланяется публике. Столпившиеся у решетки зрители захлопали. Слон снова начал приседать и кланяться, рассчитывая получить что-нибудь вкусненькое. Но слону ничего не дали, и, обидевшись, он сунул хобот в бочку с водой и окатил людей с ног до головы. Взрослые чертыхались, дети хохотали.

Лина хохотала вместе с детьми.

– Какое умное животное! Хорошо, что мы далеко стояли.

– А знаете, – сказал Домет, любуясь Линой, – индусы изображают бога науки и искусства Ганезу с головой слона, так как, по индийским верованиям, слон – самое умное животное, которому они дали сотню почетных имен.

– Вы были в Индии? – спросила Лина.

– Увы. Но свою первую пьесу, за которую мне сейчас стыдно, я написал об Индии. И даже стихи когда-то написал в подражание индийским.

– А за стихи вам не стыдно?

– Стыдно. Еще больше, чем за пьесу.

Они подошли к обезьянам.

– Как вы думаете, Азиз, почему страусы гуляют по всему зоопарку, а обезьян держат в клетках?

– Возможно, потому, что обезьяны похожи на нас: соблазн свободы для них слишком велик.

Лина искоса взглянула на Домета и достала из кармана пачку печенья.

– А почему вы не дали его слону? – спросил Домет.

– Во-первых, я не добросила бы. Во-вторых, я всегда приношу печенье только обезьянкам.

– Почему?

– Они так похожи на нас, что мне их жалко.

Когда Домет отвел взгляд от Лины, он увидел, что чуть ли не все шимпанзе прилипли к решетке и протягивают лапы за печеньем. Лина давала одно печеньице за другим, а обезьяны толкались и вырывали их друг у друга прямо изо рта. Когда печенье кончилось, они разбежались по разным углам, а к решетке тихонько подползла совсем маленькая обезьянка с огромными черными глазами, которой ничего не досталось. Она просунула через решетку лапку, вывернув ее сморщенной ладошкой вверх, и скорбно посмотрела на Лину. Та, чуть не заплакав, собрала все оставшиеся в пачке крошки и положила их в лапку. Обезьянка съела крошки, облизнулась и хотела было попросить еще, но тут ее оттолкнула обезьяна постарше и вопросительно уставилась на Лину.

«Вылитый доктор Геббельс!» – усмехнулся Домет.

– Чему вы смеетесь? – спросила Лина. – Разве вам не жалко обезьянку?

– Жалко. Просто я вспомнил свое детство.

И он рассказал Лине про старого цыгана из Иерусалима и его обезьянку в красной жилетке.

Потом они пошли ко львам.

– Вот на этого льва посмотреть – сразу видно, что царь! – Домет уважительно показал на старого льва, окруженного тремя львицами. – Не то что ваш Лев.

– Не надо, Азиз, – тихо, но твердо сказала Лина. – Мне сегодня хорошо с вами. Не портите мне удовольствие.

– Простите, Лина, – испугался Домет, – я не хотел…

– Вот и хорошо. А теперь пошли к попугаям. Там есть один какаду, который умеет говорить «не кормите попугая».

3

К сорока восьми годам Самуил Маркович Кацнельбоген устал быть евреем. Заказывая визитные карточки на немецком языке, он велел написать «Сэм Боген, негоциант», полагая, что это звучит внушительно. Но для своей жены Хаси-Шейндл он остался «Шлоймеле».

Толстый, подвижный, близорукий и картавый, Самуил Маркович сбежал в Германию после петлюровских погромов и с идиша быстро перешел на немецкий. На биржевых сделках он заработал большие деньги, во время инфляции за гроши приобрел, а потом выгодно перепродал несколько доходных домов и отгрохал себе такой трехэтажный особняк на Унтер-ден-Линден, какой самому Ротшильду не снился. В доме были и экономка, и горничная, и повар, которого Хася-Шейндл научила делать чолнт – любимое блюдо мужа.

Дети Самуила Марковича – сын Копель, которого родители называли Копой, а немецкие друзья – Клаусом, и дочь Рахиль, которую родители называли Хилькой, а немецкие подруги – Хильдой, по окончании гимназии поступили в университет: Копа – на медицинский факультет, Хилька – на химический.

Самуилу Марковичу было трудно найти с детьми общий язык: их не интересовала его коммерция, а его – их учеба. Зачем, скажите, нужна латынь, если можно обо всем договориться на немецком? А какой толк в кислородных соединениях, если их нельзя продать? Сам он всю жизнь торговал воздухом и таки имел с него неплохой навар. Но учебу детей он оплачивал и давал им деньги на карманные расходы. Дети не приводили своих немецких друзей домой, стесняясь папиной картавости и маминой привычки чуть ли не с порога расспрашивать гостей, из какой они семьи и чем занимаются их родители. Дети и сами старались пореже бывать дома.

Самуил Маркович тоже редко бывал дома: все остававшееся после его экспортно-импортной фирмы время проводил у своей любовницы Риты Шейнбах, которой он купил уютную пятикомнатную квартирку неподалеку от своего особняка и нанял прислугу. Томная, капризная брюнетка с выщипанными бровями и сомнительным прошлым – три брака и много долгов, Рита приехала из Риги. Была она вдвое моложе Самуила Марковича и называла его «папуля», а он ее – «майн кинд»^[17]. У Риты шкаф ломился от мехов, драгоценностей и всего, что было модно в Европе. Но этого ей было мало, и Самуил Маркович устроил Рите литературный салон. В нем на деньги «папули» кормилась эмигрантская братия, возникали и распадались любовные связи, политики всех мастей решали насущные проблемы России и россиян в Германии.

В Ритином салоне нередко бывали Лина с Ассад-беем.

Для многих завсегдатаев Ритиного салона Самуил Маркович был ангелом-спасителем. Он давал деньги и монархистам, и социалистам, и сионистам. Монархистам и социалистам – чтобы они не приставали к нему со строительством новой России, а сионистам – чтоб они отстали от него с их дурацкой идеей собрать всех евреев в Палестине. Это же нужно выжить из ума, чтобы жить среди одних евреев! Делаешь неплохие деньги на немцах, так они тебя еще и уважают, а попробуй заработать копейку на евреях, так они тебя сожрут с потрохами.

Деньги «майн кинду» Самуил Маркович давал и на издание ежемесячного литературного журнала «Сумерки», где из номера в номер печатался ее роман «Русская любовь», в котором героиня спасала своих арестованных друзей-аристократов в постелях чекистов. Все аристократы были бледнолицыми и утонченными натурами, а все чекисты – краснорожими хамами. Сексуальные сцены были описаны во всех подробностях с отменным знанием терминов, почерпнутых из учебника «Анатомия человека». По требованию осторожного Самуила Марковича, автор романа скрывался под псевдонимом «Петр Великанов», а редактором журнала значилась Рита Шейнбах.

Среди постоянных авторов «Сумерек» были поэты-пьяницы Семен Головинкер и Павло Тарасюк, поэт-вегетарианец Михаил Фридберг, поэт-наркоман Николай Бердников, в меру пьющие прозаики Виктор Танцман – автор романа «Прощай, немытая Россия», Мелик Голданский – автор повести «Я убил Ленина», журналист Давид Флегер – автор исследования «Евреи и немцы: история любви» и несколько писательниц, переходивших с поэзии на прозу и обратно в зависимости от своих новых увлечений собратьями по жанру. Среди этих дам выделялись небесталанная Лидия Скульская – автор психологических рассказов из жизни эмигрантов и Марианна Вульф – литературный критик, женщина острого ума и тонкого вкуса. К сожалению, ее острый ум и тонкий вкус кончались там, где начинались наряды и макияж. Шестидесятилетняя Марианна ярко красила губы, густо румянила щеки и в любое время года носила некое подобие хитона из мешковины и красную шляпку с небольшими полями. Марианна пребывала в убеждении, что она все еще неотразима. Она-то первой и открыла талант в худощавом молодом человеке высокого роста с серыми глазами и римским носом, который обычно не принимал участия в обсуждениях, а только молча слушал и разглядывал публику. Его звали Сергей Козырев. Он опубликовал в «Сумерках» неплохую повесть «Эшафот» о декабристах, и ходили слухи, что он уже заканчивает гениальный роман. А о щедрости Самуила Марковича ходили легенды, и кроме постоянных авторов «Сумерек» в салоне вечно толклось пол-Берлина русско-еврейских эмигрантов. Там можно было поесть в любое время суток, а то и переночевать; встретить приезжавших из России литераторов, а зачастую и немцев – специалистов по русской словесности, которые только понаслышке знали о русской душе и очень хотели увидеть ее воочию; мужчин и женщин любой национальности, которые не имели никакого отношения ни к литературе, ни к словесности, а просто забредали в салон с кем-то из своих знакомых; там распространялись самые свежие литературные и весьма далекие от литературы сплетни, там всегда можно было почитать свои произведения и послушать, что о них думают завсегдатаи салона.

Прислуга еле успевала приносить бутерброды и уносить пустые бутылки, шалея от несмолкаемого шума голосов и от грохота фортепиано, на котором спьяну играли все кому не лень.

Когда Лина появилась в салоне об руку с Дометом и с Ассад-беем, Рита негромко заметила:

– А вот и Лина прискакала на своих арабских жеребцах.

Гости покатились со смеху.

Немного смутившись от такого количества людей, говоривших и по-русски, и по-немецки, Домет искал глазами, нет ли кого знакомого, как вдруг услышал:

– Азиз, Азиз!

Домет обернулся и увидел поэта Фридберга. С годами тот как-то усох и отрастил эспаньолку. Фридберг представил Домета собравшимся, а потом поднял тост за встречу.

– Тут всегда так много народу? – спросил Домет.

– Это что! – присвистнул Фридберг. – Приходите на Новый год. Тогда люди на лестнице будут сидеть. Давайте-ка еще по одной, чтобы лучше писалось.

– Я тут на днях в «Калинке» был, – вспомнил Домет. – Вы там больше не работаете?

– Нет, – Фридберг поскучнел. – Другие времена наступили. Немцы не хотят, чтобы их обслуживали евреи. Давайте лучше выпьем за нашего благодетеля Самуила Марковича. Как-никак, его деньги пропиваем.