Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Они выпили еще по одной и пошли к столу.

Домет сел рядом с Линой и увидел, как она прижалась к Ассад-бею, положив себе на колено его руку. Губы у нее были полуоткрыты, а глаза знакомо мерцали. Но Ассад-бей смотрел через стол на крашеную блондинку с оголенными плечами. Та вставила сигарету в длинный мундштук и выпустила в его сторону колечки дыма. Ассад-бей втянул дрогнувшими ноздрями дым, и блондинка усмехнулась. Лина вскочила и выбежала из комнаты. Блондинка хрипло расхохоталась.

– Я слышала, вы – писатель? – при электрическом свете ее оголенные плечи казались мраморными.

– Да, – ответил Ассад-бей, не спуская с них глаз.

– И о чем же вы пишете?

– Сейчас – о любви.

– О! О ней я могу вам многое рассказать. Хватит на десяток романов. Только здесь очень душно. Не хотите ли погулять?

– С удовольствием, – быстро ответил Ассад-бей и еще быстрее исчез вместе с блондинкой.

Лина вернулась со зло прищуренными глазами и со свежей помадой на губах.

– Вы – мой единственный друг, Азиз, – сказала она, усаживаясь на свое место. – Вы меня не бросите? А что вы пьете? Шампанское? Нет, от него я пьянею, лучше налейте мне водки.

Дождавшись, пока Лина залпом выпила рюмку, Домет спросил:

– Вы его любите?

Она кивнула.

– А он вас?

Она отрицательно помотала головой.

– Почему же вы не порвете с ним?

– Потому что без него не могу.

– У него есть другая женщина?

– Есть. Какая-то баронесса. Покупает ему костюмы, сорочки, туфли.

– А вы?

– Что я?

– Вы ему тоже что-нибудь покупаете?

– Я же не баронесса. Я перепечатываю его рукописи.

4

Адель настойчиво просила Домета снять им квартиру в Берлине, но ему такая перспектива не улыбалась. Он посылал Адели денежные переводы и считал, что Гизелла должна быть с бабушкой. Он вообще хотел подать на развод. Но о разводе Адель и слышать не хотела. Курс марки был высоким, и она жила в Палестине припеваючи. К тестю с тещей Домет не заглядывал до тех пор, пока от Адели не пришло письмо, где она сообщала о смерти матери и просила навестить «бедного папочку».

Домет долго откладывал этот визит. Но, если он хотел держать Адель в Хайфе, надо было выполнить ее просьбу, и он пошел к тестю.

Домет ожидал увидеть спившегося, нищего старика, а, к своему удивлению, увидел бодрого, явно помолодевшего герра Кебке в новой пиджачной паре и в добротных туфлях на каучуковой подошве.

– О, Азиз! – весело крикнул герр Кебке при виде зятя. – Эх, и тяпнем мы сейчас на радостях! – он хлопнул зятя по спине, но, опомнившись, сложил руки на груди и скорбно поджал губы.

– Вот ведь горе какое! Моя бедная жена… Проходи, зятек, проходи.

Они сели в большой комнате, где почти ничего не изменилось с тех пор, как Домет пришел сюда свататься. Разве что между ангелочками висел большой портрет фюрера, а на камине стояла маленькая фотография фрау Кебке с черной ленточкой и фотография самого герра Кебке в новой форме.

– Вы что, служите? – спросил Домет.

– Служу, – герр Кебке гордо вздернул подбородок. – Сейчас выпьем, и я тебе все подробно расскажу. Гретхен!

Из кухни выглянула грудастая, веснушчатая девица лет двадцати в пестром платье.

– Принеси-ка нам шнапсу и что-нибудь закусить.

Домет посмотрел на девицу и, переведя взгляд на герра Кебке, спросил:

– Это кто такая?

– Это… племянница фрау Кебке. Из деревни выписал, чтобы по хозяйству помогала.

– Да какая я племянница! – грубым голосом сказала девица, внося бутылку с рюмками. – Живут они со мной. Жениться обещали.

– Молчи, дура! – огрызнулся герр Кебке. – Ставь на стол и убирайся! Стой, тащи еще закуску.

Гретхен принесла хлеб, масло, сыр, колбасу, и герр Кебке одобрительно хлопнул ее по заднице. Она взвизгнула.

– Ничего не поделаешь, мертвым – мертвое, а живым – живое, – покачал головой герр Кебке и, налив рюмки, добавил: – За встречу!

Судя по настоящему шнапсу, герр Кебке поднялся на новую ступень общественной лестницы.

– Может, сигару хочешь? – спросил герр Кебке. – Ты не думай, эти – настоящие гаванские!

– Спасибо, не курю, – ответил Домет. – А я смотрю, у вас дела пошли в гору.

– У всей Германии дела пошли в гору после того, как Бог послал нам фюрера. Помнишь, как мы тогда жили! В обносках ходили, эрзацем питались. А сейчас! – Он широким жестом показал на стол. – Ешь – не хочу!

– Где же вы служите?

– Я – блокляйтер. Знаешь, что это такое?

– Что-то вроде ответственного за дом.

– Бери выше. Ответственный за дом – это блокварт. Он у меня в подчиненных ходит. А блокляйтер – это ответственный за пятьдесят домов. Вот какое у меня хозяйство! Понял? Все они у меня вот тут! – герр Кебке показал на свой кулак. – Я для них – власть. Кто со всякими недовольными разбирается? Я. Кто им новые законы разъясняет? Опять я. Кто все их секреты знает? Опять-таки я. Вот я и есть самый главный. Надо мной только целленляйтер, – герр Кебке начал загибать пальцы, – орцгруппенляйтер, крейцляйтер и гауляйтер – вот и все.

Герр Кебке задумчиво посмотрел на еще незагнутый большой палец и добавил:

– А над гауляйтером – рейхсляйтер.

– Я смотрю, вы стали большим человеком, – сказал Домет.

– Это ты правильно говоришь. И за это надо выпить. Ты что же свою рюмку не допил?

– Я мало пью.

– А я много, – пьяно хихикнул герр Кебке. – Теперь от меня бутылочку никто не спрячет, – и он торжествующе посмотрел на фотографию фрау Кебке.

О дочери и внучке герр Кебке почти не расспрашивал.

Прощаясь, он вынул из жилетного кармана золотые часы.

– Помнишь твой подарок?

Герр Кебке нажал на кнопку, и знакомые звуки гимна прошибли у него слезу.

5

В тот вечер в Ритин салон набилось много народу: завсегдатаям Рита сообщила, что Ассад-бей будет читать отрывки из новой книги, после чего состоится обсуждение. Об авторе ходили самые противоречивые слухи, но его писательская репутация была очень высокой. Опубликованные им книги «Кровь и нефть на Востоке», биографии Сталина, Николая II, и особенно «Хроника убийств: история ГПУ» вызвали у читателей живейший интерес, а загадочный восточный вид автора этот интерес только разжигал. Все «сумеречники» сидели в первых рядах, перед ними – Ассад-бей, а рядом с ним, на правах председателя – Рита.

– Дамы и господа! – начала Рита, на какое-то мгновение остановив взгляд на Сергее Козыреве. – Сегодня у нас особый день. Всеми нами уважаемый Ассад-бей (Рита улыбнулась ему) прочитает нам отрывки из своего нового романа «Агония Востока». Роман написан по-немецки, но здесь нет людей, которые не знают этот замечательный язык, – она повернулась в сторону трех немцев – специалистов по русской словесности, и они оживленно закивали. – Прошу вас, дорогой друг, – обратилась Рита к Ассад-бею, – мы – само внимание.

Ассад-бей поклонился Рите, положил перед собой рукопись, сказал, что будет рад услышать мнение почтеннейших коллег о его скромном труде, и откашлялся.

В большой комнате стало тихо. Голос Ассад-бея, поначалу тусклый, стал выразительным, когда заговорили герои романа.

Домет почувствовал, что с ним происходит что-то невероятное: он сидит все в том же Ритином салоне, его окружают все те же люди, перед ним сидит Лина, но все стало другим. Даже воздух. В нем запахло прохладой фонтанов дворца в Тегеране и повеяло сухой каспийской степью, по которой во весь опор несся молодой Али-хан Ширваншир. Вот он уже догнал предателя-армянина и убил его острым кинжалом… А вот и грузинская красавица княжна Нино плывет по залу в вихре лезгинки… Да это же дивный Баку, о котором когда-то рассказывал его бывший друг Вейншал. Но Вейншал – не поэт, он не мог так описать красоту Старого города в Баку с его минаретами, нефтяными вышками и зловещей Девичьей башней…

«Баку, Тегеран, Тифлис, Дагестан, Карабах… Из них я знаю только Тегеран… Но я так ясно вижу эти места, как будто бывал там и знаком с этими людьми. И все они – живые! А главный герой Али-хан – истый мусульманин. И в мыслях, и в разговоре, и в поступках. Как Ассад-бею это удается? Как он сумел влезть к нему в душу? Гений! А какие слова он нашел для описания любви Али и Нино в дагестанском ауле! Боже, куда мне до него с моими пьесами! Он насадил на сюжет все эти меткие подробности, как на шампур. Лина его не зря любит! Но он-то ее не любит. А ей и не важно. Неужели она совсем не замечает, что я ее люблю? Но что же он остановился?»

Домет очнулся, когда Ассад-бей раскланивался под гром аплодисментов.

Началось обсуждение.

Первой встала Марианна Вульф.

– Поздравляю вас, голубчик. Вас и всех нас. Я не оговорилась: среди нас появился большой писатель. Мое чутье меня никогда не обманывает. Это – великолепная проза, очень восточная по колориту и очень европейская по духу.

Николай Бердников особо отметил точность описания курильщиков анаши и почему-то начал рассказывать, как он сам в первый раз попробовал анашу, но потом перешел на кокаин.

– Коля, ну куда вас заносит? – добродушно пожурила его Рита. – Мы же обсуждаем роман Ассад-бея.

– Почему ваш роман называется «Агония Востока»? – спросил с места Тарасюк. – Вы в самом деле думаете, что Восток агонизирует?

– Вы очень наблюдательны, – медленно сказал Ассад-бей. – Название действительно должно выражать суть книги, но в данном случае оно – рабочее. Хотя и оно правильно по сути. Да. Восток агонизирует. Его распяли после прошедшей войны и добьют после будущей. А в том, что будущая раньше или позже разразится, у меня сомнений нет. Восток одряхлел, растерял свою духовную силу, не говоря уже о боевой. Воины ислама, когда-то покорившие чуть ли не весь мир, сегодня заняты подсчетом барышей и мечтают уподобиться европейцам. Мы, мусульмане, привыкшие всматриваться в себя в поисках Аллаха, сегодня шарим вокруг себя жадными глазами в поисках наживы. Я вырос на Востоке, знаю и люблю Восток, тоскую по нему, но, боюсь, мой Восток останется только на страницах этой книги. – Ассад-бей положил руку на стопку листов.

Домета будто громом ударило.

«Этот чертов Ассад-бей чуть ли не слово в слово повторяет все, что я говорил дяде Джабару. Ну, хорошо, пусть они правы. Так тем более нужно бороться за нашу Палестину, чтобы ее не добили чужие. Кто эти чужие? Лина говорила, все люди друг другу чужие. Что уж тогда говорить о народах! Мы чужие евреям, евреи – нам. Меня к ним тянуло, потому что мне казалось, они помогут нам вернуться к былому величию, но я ошибся. И дело не столько в том, что евреи меня обманули, сколько в том, что чужими руками хорошо жар загребать».

Козырев попросил слова, и Рита устремила на него сияющий взгляд.

– Для меня мерило хорошей книги – желание быть ее автором. И сейчас я испытал такое желание. Хотя у писателей не принято хвалить друг друга, примите мои поздравления, Ассад-бей. Если бы вы не читали нам по-немецки, я сказал бы, что это – настоящая русская проза, не испорченная всякими выкрутасами. Скорее издавайте книгу!

Польщенный, Ассад-бей приложил руку ко лбу, к губам, к груди и поклонился Козыреву.

Давид Флегер начал на все лады расхваливать детали.

– Это просто поразительно, что Ассад-бей знает даже то, как евнухи в гареме обращаются с женщинами, как делают сыр в горной деревне, какая вода в тамошнем источнике и как выглядят тифлисские бани. Я в этих банях был и должен сказать, что просто поражен точностью описания. В гареме я, правда, не был, но… – Флегер переждал смех, – но не сомневаюсь, что Ассад-бей нарисовал точную картину. Однако, господа, хочу обратить ваше внимание совсем на другое. Автор сказал, что Восток агонизирует, а в романе это не чувствуется. Наоборот, его Восток молод, не испорчен нашей европейской гнильцой, и это наполняет роман неотразимым обаянием.

Вслед за Флегером выступил один из немцев, написавший докторскую диссертацию «Значение пейзажа в позднем творчестве Тургенева»:

– Я восхищен, господа! Герр Ассад-бей пишет так, как будто немецкий – его родной язык.

– Азиз, – обратилась к Домету Рита, – а вы не хотите сказать несколько слов? Ведь Восток – ваш дом.

Домет увидел, как Лина насторожилась и повернулась к нему. Всем своим видом она говорила: «Ну, вам же нравится. Ну, скажите, что нравится».

– Я испытываю двойственное чувство, – начал Домет. – В этой интереснейшей книге в самом деле много Востока. Может быть, даже слишком много. Такое впечатление, что автор хочет рассказать все, что он знает о жизни на Востоке, а это уже попахивает этнографией.

Ассад-бей поежился. Лина сердито поджала губы и отвернулась, но Домет не мог остановиться:

– А главное – автор сделал отрицательным героем армянина. Это коробит, когда вспоминаешь, что турки сделали с армянами. И еще…

– Во-первых, – резко перебил Домета Ассад-бей, – хорошо бы обойтись без политики. Но уж если вы ее коснулись, вам следовало бы знать, что армяне собирались перебить всех турок и те просто их опередили. Во-вторых, позвольте спросить, кого вы хотели бы видеть в роли злодея? Араба? Русского? Немца? Еврея?

В комнате стало тихо. Лина смотрела в пол. Напряжение разрядил Фридберг.

– А кстати, почему у вас среди героев нет ни одного еврея? – спросил он. – Насколько я знаю, в Баку их – пруд пруди.

– Я хочу внести уточнение, – вмешался Головинкер. – В романе господина Ассад-бея евреи есть, и даже дважды: один раз они сошли с трапа в Баку, а второй раз над ними смеется Нино.

«Сумеречники» захохотали.

– Я тоже хочу кое-что сказать в связи с замечанием господина Фридберга, – раздался низкий голос немецкого доцента – специалиста по Достоевскому. – Не понимаю, зачем искать в романе евреев. Почему они там обязательно должны быть? Они что, пуп земли? Их всюду не любят, и это не секрет. Достаточно обратиться к великой русской литературе – скажем, к Достоевскому, Гоголю. Позволю себе спросить герра Домета, у него в Палестине арабы евреев любят?

Все повернулись к Домету.

– Нет, – ответил он.

– Вот видите, – обрадовался доцент. – Если писатели будут решать еврейский вопрос так же, как в Германии, это только пойдет на пользу мировой литературе.

Наступила гробовая тишина.

– Господа, – первой пришла в себя Рита, – вернемся к обсуждению книги.

– А разве мы не о ней говорим? – сказал с места Голданский. – Я не согласен с господином Дометом. Я, правда, на Востоке не был, но никакая это не этнография, а замечательный роман.

– Вы искажаете мое выступление, – парировал Домет, косясь в сторону Лины, но ее спина не выражала ничего хорошего. – Я сказал, что это – интересная книга и готов повторить. А этнография – не оскорбление. Ассад-бей досконально знает предмет. Просто по отрывкам трудно судить о книге в целом. Вполне может быть, что я поторопился.

Лина повернулась к Домету и наградила улыбкой раскаявшегося грешника.

6

На следующий день Домет набрал Линин номер, приготовившись извиняться за свое выступление, но услышал:

– Боже, Азиз, как хорошо, что вы позвонили. Приезжайте скорей, а не то я наложу на себя руки.

– Что случилось? Лина, вы плачете?

– Азиз, дорогой, приезжайте скорее. Я одна. Мне плохо.

Домет бросился из дому, по дороге купил бутылку водки, букет фиалок и помчался к Лине.

Дом обшарпанный, в подъезде чем-то воняет да еще в лифте вместо кнопки нужного ему четвертого этажа торчит спичка.

Лина встретила его в поношенном домашнем платье, с опухшими от слез глазами. Извинившись, она ушла в ванную.

Комната напоминала ту, что Лина снимала в Тель-Авиве. Похожая кровать с шарами, которую он столько раз вспоминал. За ней – буфет, шкафчик, две полки с книгами. Правда, вещи теперь висят не за занавеской, а в платяном шкафу. Наверно, хозяйский. На столике у окна – подержанная пишущая машинка, рядом – два ободранных стула, на одном из них – папка для бумаг, в углу – некое подобие кухни: примус, тарелки, кастрюля.

– Вот мои апартаменты, – сказала Лина, выйдя из ванной уже с подкрашенными губами и в другом платье.

– Это вам, – Домет протянул Лине фиалки.

– Как мило, – Лина чмокнула Домета в щеку и понюхала фиалки. – Пахнут Россией.

– Я еще и водку принес, – сказал Домет.

– Ах, так не только я, вы тоже читаете мысли. Ужасно хочется выпить. Снимите машинку со столика, она тяжелая.

Домет снял машинку, и Лина поставила бутылку, два стакана и нарезанный хлеб.

– Вы уж извините, Азиз, деньги кончились. Давно заказов не было.

– Каких заказов?

– На перепечатку. Я ведь перепечаткой зарабатываю на жизнь.

– А что, разве Ассад-бей вам не помогает?

Лина заплакала.

– Простите меня, – Домет нежно погладил ее по волосам. – Может, вам лучше выпить?

Лина налила себе полстакана водки и выпила. Потом взяла ломтик хлеба, понюхала и положила на тарелку. – А вы почему не пьете, Азиз?

– Не обижайтесь, я так рано не могу пить.

– А мы, русские, в любое время – пожалуйста.

Лина налила себе еще водки.

– Да скажите же, что случилось.

– Он опять уехал.

– Куда?

– В Вену. К своей баронессе. – Лина выпила. – Задушила бы ее. Гадина! Купила себе мальчика. И ведь не грымза какая-нибудь, а красивая женщина.

– Вы ее видели?

– Нет. Левушка фотографию показывал. С дарственной надписью: «Ассад-бею от Курбан Саида».

– А кто такой Курбан Саид?

– Она. Это – ее псевдоним.

– Она тоже писательница?

– Да.

– Так, может, они просто вдвоем пишут, и вы напрасно ревнуете.

– Вы меня хотите утешить?

– Хочу. А может, она – меценат и помогает Ассад-бею издавать книги.

– А костюмы и даже одеколон она ему покупает тоже как меценат? Хоть бы один цветочек он мне подарил! Вот как вы.

– Он – не я, а я – не он, Лина. Он вас не любит, а я…

– Ой, Азиз, Азиз, за что мне такое? – Лина раскачивалась на стуле, держась за голову.

– Лина, вам плохо, прилягте.

Домет довел Лину до кровати, она плюхнулась на нее и уснула. Он укрыл ее одеялом и прошелся по комнате.

Идиотское положение. Вдвоем с женщиной, а она спит пьяная. Называется, на свидание пришел. Домет взял фиалки, поставил в воду, сел и раскрыл папку.

«Агония Востока», начисто перепечатанная Линой. Домет посмотрел на спящую Лину и начал читать.

Вдруг Домет понял, что во время читки в салоне не уловил самого главного: при чем тут агония Востока? Ассад-бей написал не о Востоке, а о любви! Такой же горячей, как у Ромео и Джульетты. Как он такое придумал?! Вместо Ромео – мусульманин, вместо Джульетты – христианка, вместо Вероны – Баку, вместо Монтекки – Ширванширы, вместо Капулетти – Кипиани. Но концовка другая: Али и Нино поженились, у них родилась дочь, и лишь потом из-за раздела Кавказа их жизнь пошла под откос. А ведь сразу не поймешь, что роман о любви. И страниц-то всего ничего, а впечатление, что прочел толстую книгу.

Домет убрал рукопись в папку, снял со столика посуду и поставил на него машинку.

Ассад-бей не только гений, но и хитрец: его родина не весь мир, а Баку. Такой роман может написать только тот, кто оттуда никуда не уезжал, даже уехав в другие страны. Кто же этот Ассад-бей на самом деле? Не араб. Не немец. Не русский.

Домет посмотрел на часы. Надо было ехать в министерство, пока его не хватился майор Гроба. Он вырвал из блокнота листок бумаги и достал авторучку.

«Дорогая, любимая Лина, пожалуйста, не сердитесь на меня. Умоляю, примите эти деньги от вашего самого искреннего друга. Азиз».

Домет вынул сто марок, завернул их в записку и положил на столик рядом с машинкой.

x x x

Линин звонок застал Домета в ванной. Когда он схватил телефонную трубку, с него еще капала вода.

– Азиз?

– Лина! Как вы себя чувствуете?

– Азиз, вы сошли с ума! Вы оставили мне так много денег! Спасибо, милый. Вы меня просто спасли. Я себе накупила еды и весь вечер не могла от нее оторваться. Сегодня я совсем другой человек. Поедемте в лес. Я знаю одно место, где растет земляника. Обожаю собирать землянику!

Пикник был назначен на субботу.

Домет нагрузил корзинку всякой снедью, взял скатерть и фотоаппарат. День выдался на редкость теплый, и в лесу было много народу. Парочки искали уединенные места, большие компании уже закусывали, а у реки мальчишки из «Гитлерюгенда» распевали на всю округу марш:

Пусть полем битвы станет шар земной,

Пусть он могильной покроется травой,

А нам на это, на это наплевать!

Под знаменем нашим мы будем шагать,

Пускай все разлетится в пух и прах,

Сегодня мы – хозяева Германии,

А завтра целый мир у нас в руках!^[18]

«Линино место» оказалось тенистой полянкой. Домет расстелил скатерть и выложил на нее из корзинки все, что там было. Лина захлопала в ладоши.

– Какой вы предусмотрительный!

На ней было длинное светло-голубое в мелкий цветочек платье с белыми пуговками до самого низу и плетеные туфли. А соломенная шляпка делала ее похожей на улыбающуюся девушку с поздравительных открыток. Лина взялась за подол платья и повертела им вокруг ног.

– Как я вам нравлюсь, Азиз?

– Вы сами знаете.

– Ну и что! Все равно скажите.

– Я уже сказал, что вы мне нравитесь.

– Когда?

– В Тель-Авиве.

– Это было давным-давно. А теперь?

– А теперь я вас люблю.

– Не надо, милый. Прошу вас. Я же не могу ответить тем же, и вы это знаете.

Она протянула ему руку, и он поцеловал сначала подрагивающие пальцы, потом – ладонь. Она смотрела на него с улыбкой, в которой жалости к себе было больше, чем к нему.

Домет открыл пиво, сделал бутерброды и разрезал курицу.

Пиво было еще холодным. Лина с аппетитом съела бутерброды и принялась за курицу, запивая ее пивом прямо из бутылки.

– Как мне хорошо, – Лина подставила лицо солнцу. – Жалко, что эта прогулка быстро кончится и от нее не останется и следа.

– Ну почему же? – Домет достал фотоаппарат. – Останется.

– Господи! – ахнула Лина. – Меня сто лет никто не фотографировал.

Она принимала кокетливые позы, улыбалась ему счастливой улыбкой, снимала шляпку, надевала ее снова и протягивала к нему руки.

Лина забыла про землянику, а Домет не стал ей напоминать.

7

Проходившая в Берлине международная конференция литераторов, пишущих на немецком языке, обещала быть интересной. Ее участники приехали из Австрии, из Чехословакии, из Швейцарии, из Латвии и даже из Америки. В перерыве между докладами участники конференции собирались в буфете и обменивались мнениями. Домет сидел за столиком сначала один, а потом к нему подсел незнакомый человек. Лицо аскета, над самой губой полоска усиков, редкая бородка и взгляд, устремленный в никуда.

– Герр Домет?

– Да, – поклонился Домет. – С кем имею честь?

– Мухаммед Рашид.

– Очень приятно.

– Вы меня не помните, а я вас прекрасно помню. Мы однажды встретились в Иерусалиме, в школе «Лемель», где ставили вашу пьесу «Йосеф Трумпельдор».

Домет испуганно оглянулся по сторонам.

– Пожалуйста, не так громко.

Мухаммед Рашид тоже оглянулся.

– Почему?

– Неприятно вспоминать ошибки юности. Для араба вы просто замечательно говорите по-немецки, – поспешил сменить тему Домет.

– Я не араб, герр Домет. А в Палестине я работал специальным корреспондентом «Франкфуртер цайтунг», и звали меня тогда Леопольд Вайс.

– Ну, как же! Я помню ваши статьи. Очень острые. Вы всегда бичевали сионизм и британский империализм. Я даже читал вашу книгу «Романтический Восток».

– «Неромантический Восток», – поправил Вайс-Рашид.

– Ах, извините. Но почему же вы представились как Мухаммед Рашид?

– Я перешел в ислам и взял себе арабское имя. Признаюсь, и мне неприятно вспоминать ошибки юности – в этом мы с вами единодушны.

– Смотря, что считать ошибками. Вы имеете в виду переход в ислам?

– Наоборот, ошибкой было жить вне ислама. Но не об этом речь. Я хочу попросить вас об одолжении.

– О каком же?

– Я пишу книгу о людях разных вероисповеданий, разных мировоззрений. О людях, переживших душевный перелом, который изменил всю их дальнейшую судьбу. Скажем, как я.

– И вы думаете, что я отношусь к таким людям?

– А разве это не так?

– Ну, допустим. И о каком одолжении идет речь?

– Я просил бы вас, герр Домет, встретиться со мной еще раз.

– Позвольте спросить зачем.

– Хочу взять у вас интервью.

– Я не заинтересован в рекламе.

– А ее и не будет. Я просто использую ваши ответы для реплик моих героев. Разумеется, не упоминая вас. В этом можете не сомневаться. Давайте встретимся.

– Хорошо.

– А где?

– В ресторане «Каравелла». Тихо, уютно и хорошо кормят. Вы знаете, где это?

– Знаю. Рядом с Академией геополитики. Когда?

– Завтра в девять вечера, если вам удобно.

– Благодарю вас, герр Домет.

– Не стоит благодарности.

Мухаммед Рашид был предусмотрителен: когда без четверти девять Домет пришел в «Каравеллу», он уже сидел за столиком.

В отличие от Ассад-бея Рашид не пил ничего, кроме воды. Он внимательно слушал Домета и лишь изредка задавал вопросы.

– Чем же вам понравились евреи, герр Домет?

– Мне понравились не евреи, а их идея возвращения на историческую родину. И еще больше понравилось, что они хотят возродить ее из пепла. Вот что легло в основу и моего «Трумпельдора», и моего романа «Огненный столп».

– К сожалению, не читал.

– Разумеется. Он не опубликован.

– Если я правильно понимаю, увлечение этой идеей и есть ваша ошибка молодости?

– Вы совершенно правы.

– Что же плохого вы нашли в этой идее?

– В ней-то нет ровно ничего плохого. Мечта вернуться на свою землю и возродить ее заслуживает только уважения. Более того, я восхищался тем, что евреи осуществляют свою мечту. Но вот тут и зарыта собака. Одно дело – мечта, другое – действительность. Евреи вернулись не на пустовавшую землю. Их земля давным-давно заселена. А двух хозяев в одном доме не бывает. Во всяком случае, добром это не кончается. Мне это стало очевидно после арабского восстания. Было у меня и еще одно заблуждение. Я думал, что евреи принесут на Ближний Восток Европу и Палестина из провинции превратится в развитое государство. Европу-то они принесли, но вместе со всеми ее язвами: политические интриги, левые партии, неразрешимые конфликты, власть капитала. Палестина превращается из провинции в европейское государство, разъедаемое этими язвами.

– Вы что, Ленина читали?

– Нет. А что, он тоже об этом писал?

– У него есть работа «Детская болезнь левизны». Звучит очень своевременно в сегодняшнем мире. Я необычайно рад, что мы с вами думаем одинаково, как и тому, что вы помогли мне намного глубже понять людей, о которых я пишу.

– А чем занимаются ваши герои?

– Они в основном гуманитарии, люди искусства, книжники, те, кто ищет смысл жизни и находит его, например, в религии.

– Как вы?

– Как я.

– Мне очень хотелось бы узнать, почему из всех существующих религий вы выбрали ислам. Но, если не хотите, не отвечайте.

– Я, конечно, отвечу. Родился я в Галиции, в семье потомственных раввинов. Меня тоже прочили в раввины, Ветхий завет я знаю почти наизусть. Кстати, древнееврейский язык очень помог мне при изучении арабского.

– Вы говорите по-арабски? – Домет не удержался, чтобы не спросить по-арабски.

– Не только говорю, но и читаю, и пишу, – спокойно ответил по-арабски Мухаммед Рашид. – Продолжим беседу на немецком, или вы хотите перейти на арабский?

– Если бы мы были на Востоке, я выбрал бы арабский, но мы сидим в берлинском ресторане, не стоит выделяться.

– Согласен. Вы спросили, почему я выбрал ислам. Попробую объяснить. К восемнадцати годам я отошел от иудаизма. Не хотел больше жить под гнетом еврейских догм. Я хотел понять себя. И ушел из дому. Тут и начались мои мучения: я нигде не чувствовал себя своим. Мне до боли хотелось обрести чувство принадлежности. И не важно, к кому или к чему. Главное – принадлежать. Потом подумал и решил, что лучше всего принадлежать к свободному миру. Я жил и в Вене, и в Берлине, учился в университете, дружил с богемой, просиживал целыми днями в разных кафе, где споры велись о психоанализе, о вульгарном марксизме и о том, сводится ли суть бытия к физиологии. Там никто ни во что не верил, разве что в противоестественную, а потому и неосуществимую идею всеобщего равенства.

– А вера в Бога?

– Ее я обрел в Иерусалиме. На базаре в Старом городе.

– Мое любимое место.

– Мое тоже. Бог явился мне в облике дряхлого араба, который сидел на углу…

– …перед поворотом к Армянскому кварталу? – вздрогнул Домет.

– Вы тоже его видели?

– Да,

– Он не шевелился, никого не замечал. Он всматривался в себя: искал Бога в себе. В этом старике был заключен целый мир. Мир, открытый всем. И тогда на меня снизошло озарение: царь Давид, как и праотец Авраам, были ближе к арабским корням, чем их потомки – мои современники. Я кожей ощутил, что нашел то, что так долго искал: мои корни, мою религию, самого себя и моего Бога. Нет Бога, кроме Аллаха…

– …и Магомет – его пророк, – закончил Домет.

– А я-то, грешным делом, подумал, что вы больше европеец, чем мусульманин.

– Я христианин, а не мусульманин. Я только преподавал в мусульманской школе, – сказал Домет и знаком велел кельнеру принести счет.

«Еще одна белая ворона». Домет попрощался и вышел.

8

У Лины никто не отвечал. Домет звонил ей с работы несколько раз.

«Куда она могла подеваться? Пошла гулять? Так крепко спит, что не слышит звонка?»

Из Министерства культуры ему прислали два пригласительных билета в театр на новый спектакль. До начала оставалось три часа.

– Работаете, Домет? – раздался голос майора Гробы.

– Так точно, герр майор, – Домет по привычке вскочил со стула.

– Похвально, похвально. Да вы садитесь. Я вами доволен. Докладную записку вы составили очень правильно. Нашему начальству особенно понравилась мысль о необходимости поддерживать арабское национальное движение в Палестине: его можно направить не только против евреев, но и против англичан. А как вы устроились?

– Спасибо, герр майор. Прекрасно. Благодаря вам.

– Я подал представление, чтобы вам повысили жалованье на тридцать марок.

– Премного благодарен, герр майор. Не сочтите за дерзость…

– Есть какие-нибудь просьбы?

– Я знаю одного человека. Живет в Берлине. Зовут Ассад-бей.

– Араб?

– В том-то и дело что нет. Он говорит по-русски и пьет водку.

– Араб, который пьет водку, не араб. Подозрительный тип.

– Вот и мне так кажется. Хорошо бы навести о нем справки. Если он заслан из России, высшее начальство это заинтересует. Если из Палестины – тоже.

Гроба снял пенсне, протер его замшевым лоскутом, снова надел и посмотрел на Домета.

– Запишите мне его имя. Адрес у вас есть?

– Нет.

– Не важно. У меня есть связи в гестапо.

Гроба ушел, а Домет еще дважды набрал Линин номер. Потом посмотрел на часы, разорвал билеты и выбросил в корзину для бумаг.

Домет хотел пройтись пешком, но начался дождь. Он сел в автобус и уставился в окно. Город торопился начать ночную жизнь: один за другим зажигались фонари, из ресторанов неслась грохочущая музыка, публика спешила в театры и в увеселительные заведения. На крыше самого большого магазина женского белья вместо рекламы бежал бесконечный неоновый лозунг: «Евреи – наше несчастье!»

На светофоре рядом с автобусом остановилось такси. Домет посмотрел на пассажиров и дернулся вперед. Лина! Он не видел лица сидевшего рядом с ней мужчины, но узнал феску. Вялая рука лежала на колене у Лины.