Текст книги "Крик коростеля"
Автор книги: Владимир Колыхалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Подходя ближе к катеру, Бобров заметил, что Павлуха ведет себя как-то странно. Вчера Сандаев по телефону ему сообщил, что остается дежурить на «Гарпуне». Комары его за ночь нашпиговали, что ли?
– Доброе утро, Паша! – крикнул Старший Ондатр.
– Недоброе, Александр Константинович, – вяло ответил Сандаев. – Воры были на катере.
Бобров ловко взбежал по трапу, встал перед рулевым-мотористом и смотрел на него сверху вниз вопросительно.
– А ты где был в это время? Неужели так крепко спал, что не слышал шагов по палубе? Ты не с похмелья случайно?
– Могу дыхнуть – я трезвый… Отлучался домой на часок перед самым утром за провизией.
– Как проникли?
– Заднее стекло в рубке выдавили.
– Едрит твою в сантиметр! – выругался Старший Ондатр. – Что украли?
– Пойдем поглядим вместе. Я тебя жду…
Через люк в рубке они спустились в салон. В иллюминаторы уже вовсю лилось солнце, свет падал пучками, играл. День обещал быть знойным, без ветра.
3
В каютах все было вверх тормашками. Попытка сорвать приваренный к полу сейф, где хранились патроны к ракетнице, ворам не удалась. Тонкий согнутый ломик валялся около сейфа да еще нож со сломанным кончиком: видать, ковырялись в замке, пока не хрустнуло лезвие. Воры сняли штормовки с вешалок, прихватили пару новых болотных сапог, два надувных матраца и резиновую лодку. С камбуза утащили непочатый ящик лимонада.
– Эх ты, Павлуха! – сплюнул Бобров. – Не надо было тебе до моего прихода с катера исчезать.
– Разве я думал? – Черные глаза ханта обволоклись влагой.
– Тебя караулили.
– Что теперь делать?
– В милицию заявлять.
– Там Смагин. – Сандаев потупил взгляд, веки его задрожали. – Я виноват, а он на меня и так косится. В прошлом году раз пять вызывал на допрос, все допытывал, где запчасти стянул для своего тракторишки. Не верит, что из хлама собрал, из кучи металлолома.
– Ты, Павлуха, умелец у нас.
– Я за свое ротозейство сполна заплачу. Только бы вот обойтись без милиции, – почти жалобно попросил моторист.
– Иди за Фролкиным, – сказал Бобров. – Буди его, он спать горазд! Есть такие работнички: им на службу, а они – позевать!
Сандаев пошел в поселок, а Бобров прибрал постели, вымел сор из кают, протер мокрой шваброй пол на камбузе и в рубке, выдраил палубу, расставил и разложил все как было. Когда на «Гарпуне» стало свежо и чисто, Александр Константинович разделся до плавок, зачерпнул из реки воды и окатил себя с головы до ног. Окатывался забортной водой Старший Ондатр с завидным постоянством от ледохода до ледостава. Никто из команды катера не мог в этом с ним потягаться. На что Павлуха Сандаев считался крепким на холод, и тот не отваживался подставить спину под забортную воду ранней весной или поздней осенью.
После купания Бобров отомкнул замок от дизельной, спустился в машинное отделение, проверил горючее, масло. Все было в порядке, солярки и смазки с запасом, можно идти в дальний рейс. Поджидая товарищей, Бобров сел на палубе загорать. Солнце выпаривало влагу из швабры, что, раскуделенная, лежала у трапа. Мысли у капитана-инспектора были невеселые, но он старался их отогнать. На берегу, справа и слева стояло много причаленных лодок, но пока ни один владелец не появился здесь. Только Боброву подумалось о безлюдности берега, как он увидел, что кто-то спускается с удочками. Старший Ондатр узнал районного судмедэксперта Пинаева. Пинаев уже лет десять работал в Медвежьем Мысу на этой дьявольской, по мнению Боброва, должности и, кажется, не унывал. Александр
Константинович мог представить себя на любом другом месте, но не на месте судебно-медицинского эксперта. Трупы его не пугали – отвращал запах. Боброву не раз приходилось искать и вылавливать утопленников, распухших, с присосавшимися ракушками. И этого было с него достаточно, чтобы после неделю морщиться, содрогаясь от приступа тошноты. Можно перетерпеть подобное дважды, трижды, но чтобы из года в год, ведь не проходит лета, когда бы большая река не заманивала кого-нибудь к себе навечно…
– Здравия желаю, Александр Константинович! – по-военному приветствовал Боброва судмедэксперт, кладя удочки в лодку и ставя туда же вместительную, закрытую «молнией» сумку. Одет был Пинаев в импортную трикотажную блузку с изображением пантеры.
– Здорово, Яша! – Бобров как-то сразу повеселел. – Рано ты удить собрался. Поди и не клюет! Июнь – на рыбу плюнь.
– Когда наживишь пожирней да потолще – клюет! А не поймаем, так петуха в котел!
– С кем едешь?
– Да тут с одной. Должна подойти… Пепси хочешь? Прямо из холодильника.
– Где достаешь?
– Из Новосибирска привозят. Там ведь у них завод. Мы – водку американцам, они нам – бодрящее пойлице! Меняем шило на мыло.
– Ты еще в отпуске?
– Пять дней осталось.
– Поднимайся на борт нашего корабля. Чуток посидим.
Бобров сходил в каюту, принес стаканы и конфет. Пепси-кола была настолько холодной, что у Старшего Ондатра перехватило горло и заныли зубы.
– Потрошить опять едешь? – подмигивая, спросил Пинаев, вяло разжевывая конфету.
– Это ты у себя там кромсаешь, а мы охраняем рыбу. – Старшему Ондатру Пинаев нравился, но встречались вот так они редко. – Ты поди по своей клиентуре соскучился?
– Да нет. Без меня там обходятся. Да и бедняги мои не ропщут. А уж как ты своих тронешь, то они и пищат, и кусаются, и картечью стреляют. Опасны живые, не мертвые… Вот сравнить меня и терапевта. Один жаловался, что некоторые больные, когда им бюллетень не дают, так сильно начинают изображать насморк, что чихают врачу прямо в лицо, не отворачиваясь. Хорошо, если этот больной не заразный! А если он вирусами начинен? И марлевая повязка не спасет.
– В таком случае, Яша, тебе бояться действительно нечего, – рассмеялся Бобров. – Скажи, разговоры о рыбоохране в поселке идут?
– Что о вас плетут, ты и сам знаешь. Главный объект снабжения – Ника Фролкин. Считают, что он умеет держать нос по ветру.
– Люди скажут! Им палец в рот не клади. – Бобров глядел на струящуюся за бортом воду. – А нас сегодня воришки нагрели! Не думано, не гадано, а сталось.
– Отомстил кто-то вам, я думаю, – предположил Пинаев, скатывая в ладонях шарик из конфетных оберток.
– Мальчишки, наверное, – сказал Бобров. – На лимонад, и то позарились. – Он повернул лицо к яру и тут же воскликнул: – Кого я вижу! Любка топает. Это к тебе, Яша?
– Ко мне. Не ревнуешь?
– Боже избавь! – рассмеялся Старший Ондатр, откидываясь на спинку сиденья и кладя руку на голую грудь. – Насчет Любки надо Фролкина подковыривать. Он в ее огороде частенько петрушку рвет! Ты с ним, смотри, не сцепись.
– Устаревшие сведения, – замотал головой Пинаев. – Любка ему давно отходной дала… Тихо, она идет.
Свежая молодуха, невысокого роста, полная, направлялась к мотолодке Пинаева. На ней туго сидел олимпийский костюм малинового цвета. Она бухнула рядом с пинаевской сумкой свою – глухо звякнуло стекло, гулкнул дюралюминий лодки, рассыпался нагловатый Любкин смех.
– Любша, как давно я тебя не видал! – нарочито взволнованно крикнул ей Александр Константинович. – Что несешь – петуха? С петухом или курочкой на рыбалку теперь самое время ездить: рыбка на лугах пасется – червячком ее не прельстишь!
– Зубоскал ты хороший, Старший Ондатр! – звонко откликнулась Любка. – Думаешь, что не добудем на уху?
– Да попробуйте. Только приговаривать надо, мол, клев на уду – шиш добуду!
– На крючок не пойдет – подолом зачерпнем! – озорничала молодуха.
– Не возбраняется! – Бобров подбоченился, провел пальцем по мнимым усам. – Лови подолом, только смотри, чтобы какой налим мимо не проскользнул!
– Мы с Яшей опытные – не упустим! – отбрила Любка.
Работала она в коптильном цехе Медвежьемысского рыбозавода. В отпуск на сторону ездила редко, любила больше шалаши и костры. Бездетная, незамужняя женщина, она с радостью пускалась бродить поближним и дальним приобским местам.
У Любки были глаза удивительные: левый напоминал лимонный топаз, правый – дымчатый, и зрачки постоянно блестели.
Пинаев пошаливал с Любкой, как временно влюбленный в нее, скрашивал отпускную скуку. В нем тоже неистребимо жил дух скитальца. Боброву такие бродяги нравились.
Пинаев и Любка столкнули лодку, сели и помахали ему. Мотор взревел, дюралька окуталась пеной и брызгами, направляясь к Оби. Старший Ондатр отчего-то вздохнул, сладко потянулся и опять стал глядеть на яр, ожидая Фролкина и Сандаева. Но яр был пуст. Лишь по крутому спуску брели коровы, влекомые запахом сочной травы на луговой стороне Панигатки.
«Ну и Любка! – усмехнулся в душе Бобров. – Отбортовала Нику Фролкина, и никаких гвоздей. С Пинаевым так же поступит».
Старший Ондатр стал думать о Фролкине. Нике было немногим за тридцать. У него были диплом преподавателя физкультуры, но эта работа Фролкина не прельщала, из школы ушел он в пожарники, однако и там не поладилось: никакого «навара». Хотелось пролезть ему в рыбоохрану, и Ника пролез… при помощи доброй бобровской души. Хватился Старший Ондатр, что Федот оказался не тот, понял, что провели его, старого воробья, на мякине, да уже было, кажется, поздно…
Вскидывая глаза на пустой яр, Бобров злился. Восемь утра, давно бы надо отчалить, а Фролкин, наверно, галстуки перебирает, не знает, какой надеть. Так в театр собираются, как Ника на браконьеров. Надушенный щеголь, а не ловец ловцов…
К берегу с яра ходко спускался мужик, нагруженный рюкзаком и веслами от дюралевой лодки. Бобров узнал своего помощника из числа общественных инспекторов Степана Матвеевича.
– Далече собрался? – заговорил с ним Старший Ондатр.
– Хочу свой покос посмотреть.
– Ты все на Шедолге косишь?
– Да постоянно там.
– Не пакостят возле тебя на реке и озерах?
– Пока из трубы моей избушки дым идет – моторки мимо проскакивают. А когда меня нет – не знаю.
– На Миликурке ты в эти дни не был случайно?
– Нет. А что там?
– Четыре сети я недавно снял на истоке. А сегодня под дверью записку нашел – требуют снасти вернуть! Положи, говорят, в дупло старой ветлы! Если время найдешь, Степан Матвеевич, понаблюдай за Миликуркой. Больно уж нагло ведут себя эти непойманные мошенники.
– Ладно. Побываю и погляжу, – густым басом ответил Степан Матвеевич.
Он укатил, а минут через двадцать пришли Фролкин с Павлухой. У Сандаева вид был понурый, у Ники злой.
– Спишь, как пожарник! – встретил его Бобров.
– Пожарники жизнью, бывает, рискуют, – пробурчал Фролкин.
– Кто рискует, но ты и в пожарниках бока отлеживал, – задирал Нику Старший Ондатр. – Проспишь так царство небесное!
– Нам с тобой там не бывать, – хрипло ответил Фролкин. – Обчистили, значит? Засветились теперь с этой кражей на всю нашу управу! Будут тыкать в глаза и склонять на собраниях. Что скажет Низкодубов или замша его Быркова? Ротозеи, мол. – Ника солоно выругался и почти соскользнул по ступенькам в каюту.
В своем углу он перерыл все, поднял матрас и замер бледный, испуганный.
– Пропал мой морской бинокль! – проговорил он упавшим голосом и как-то смешно, по-мальчишески шмыгнул носом. – В изголовье кровати лежал.
– Я свой дома храню. А ты почему оставляешь?
Еще бы ракетницу под матрас положил! – Бобров глядел на него в упор.
– На катере оставался дежурный, черт побери! – взъярился Фролкин. – Сандаев нарушил приказ, оставив безнадзорное судно!
– Он виноват, но и ты не чистенький, – сказал Бобров. – У пожарников новый «Крым» списал и себе присвоил. Узнай я это раньше, никогда бы не стал просить Низкодубова взять тебя в нашу охрану.
– Спасибо за протекцию. – Ника выпятил нижнюю челюсть, втянул угол рта. Рассерженный, с пятнами на щеках, участковый районный инспектор рыбонадзора распушил бы Павлуху Сандаева, но присутствие Старшего Ондатра мешало ему. Какое-то время сидели молча, затем Фролкин сказал:
– Отмените отгул механику Пронькину и в рейс без меня идите. Я – в милицию, к Смагину.
И насупленный Ника ушел с катера.
4
«Гарпун» уходил от Медвежьего Мыса вниз по Оби. Поигрывая могучими мускулами, река, казалось, несла на своей спине не только теплоходы, баржи, катера, танкеры, но и все острова, островки, едва проклюнувшиеся из воды отмели. И берега тоже плыли, удалялись назад с той быстротой, с какой шел катер. Гул его дизеля отзывался окрест. Винт перемалывал воду, порождая волны и буруны, которые с нахлестом накатывались на ближний берег, качали полузатопленные кусты и постепенно гасли.
А вдали, где не маячили никакие суда, расстилалась гладь, там не рябило, не морщило, там бликами отражалось солнце, как от огромного зеркала.
Вымпел на мачте «Гарпуна», с изображением двух осетров, слегка полоскался от встречного воздуха. Паводок позволял идти протоками, где рыба, отметав икру, теперь нагуливалась, жировала. По берегам – зелено, сочно, все досыта напоено влагой, на целое лето подкормлено плодородным илом. Травы, кустарники прут из жирной земли дурнинушкой. Давно ли вон оголился мысок, а на нем уж пырей стеной. А на песчаной отмели, намытой здесь с прошлого лета, тальник взялся щеткой. Не успеешь оглянуться, как тальник вымахает, станет прогонистый и густой.
Буйно озеленяется пойма после большой воды. Шиповник отцвел по окраинам, а в глубине чащи еще алеют бутоны, оттуда доносится запах роз.
«Гарпун» вел сам Бобров. Он стоял пригнувшись, вглядывался в прибрежье и вдаль. Эта протока, по которой шло сейчас судно, была соблазнительной для браконьеров. Надо цепко ощупывать взглядом, не торчит ли где из кустов кусок толстой проволоки, не привязан ли к проволоке конец снасти. Тут могут стоять самоловы и сети-кладовки. Стерлядь, осетр – рыбы донные. Там, заякорив на глубине снасть, и подстерегают их.
Но пока не видно никаких признаков браконьерских уловок. Бобров подумал о хитрости этих людей. Иные из них действительно поднаторели прятать концы в воду.
– Павлуха, ты все губы квасишь? Кончай это дело! – крикнул Сандаеву Старший Ондатр. – Иди за штурвал, а мы с Геной поработаем «кошкой».
Бобров и Пронькин ушли на корму, достали увесистый якорек, привязанный к капроновому шнуру. Александр Константинович спустил якорь за борт, вытравил шнур, сжал крепко в ладони. Капрон натянулся, «кошка» пошла, царапая дно протоки. В лодке, спущенной с палубы на воду, уже сидел механик Гена Пронькин, улыбался своим затаенным мыслям или, может, готовился сказать нечто шутливое. На улыбчивом лице поблескивали ровные, белые зубы. Как только будет зацеп, так Гена начнет поднимать «кошку», а «Гарпун» остановит ход.
– Захват! – послышался голос Боброва, и он выбросил поплавок, привязанный на конце шнура, за борт. – Сбрасывай газ, Павлуха!
Выбирая шнур в лодку, Пронькин с усилием поднял со дна протоки проволоку. К ней были прикреплены самоловы – один… другой… третий… четвертый. На каждой стяжке – крючков по сорок. Крючки крупные – с указательный палец, загнутые на особый манер, сработанные из стальной проволоки. Жала отточены так остро, что впивались при самом малом прикосновении.
Давным-давно запрещены эти снасти, но вот не исчезают. Самоловы теперь ставят не только на рыбу: ими перекрывают речки возле бобровых запруд, опускают на озерах вблизи ондатровых хаток. Самоловами хватают все, что ныряет и плавает.
На крючках, вынутых Пронькиным, трепыхались стерлядки, осетровая молодь. Рыбы были зацеплены за хвосты, за бока, за брюшки и жабры. Сидели на острых жалах и вовсе малые кострючки, в которых и вида еще никакого – одна широкая голова да шипы на спине. На таких и смотреть жалко. Проколотые места станут гнить, образуются темные язвы на коже и мякоти. От самоловных уколов рыба неизлечимо заболевает.
Пронькин снимал стерлядок, клал их в плотный бумажный мешок. Собранные стяжки самоловов лежали в лодке – черные, с пучками травы на крючках, заиленные. Их сожгут на костре, и больше они не принесут браконьерам поживы…
Траление продолжили. Примерно за час подняли еще семь стяжек и четыре сети-донки. Сколько же их всего таится по всем нерестилищам, по истокам, протокам медвежьемысской земли! Воды Тыма-реки простираются от правобережья Оби на пятьсот километров. Черноводье другого притока, левобережного Васюгана не уложить и в семьсот верст. И на самое Обь приходится здесь приличный отрезок. А если взять весь Обь-Иртышский бассейн? К бесчисленным водным путям тянутся этакие семиглавые змеи-горынычи, изрыгающие дым и пламя, губящие все живое, и несть числа им! Так думается Боброву частенько. И от горьких дум становится не по себе…
Вот сняли они воровские ловушки, вот уничтожат их, но к новому рейду «Гарпуна» браконьеры опять выставят снасти, будут их проверять под покровом ночи, а то и открыто днем, высадив для наблюдения посты. В бинокль за многие километры можно увидеть вымпел с двумя осетрами. Иной пакостлив на свой лад: упрячет снасти, а проверять боится… Сегодня подняли со дна одну такую сеть. Вся рыба сгнила в ней, стала мыльная. От зловонья Пронькина чуть не стошнило.
– Забрось ее к черту в кусты! – скрипнул зубами Старший Ондатр и сплюнул… – Дьявольщина…
Шел «Гарпун» теперь медленно, утюжил тиховодья, скреб «кошкой» дно. И попадалось сплошь то, что искали.
К полудню достигли Миликурки и там, напротив истока, причалили, Бобров только тут рассказал товарищам о подметной записке, потому-то и заглянул, мол, сюда.
Он выкупался, затем выбрался на берег, пробежал метров триста вдоль истока, теперь довольно широкого, но в межень почти высыхающего, оглядел воду и берега Миликурки. Отпечатки следов были те же, что и в тот раз, когда он снимал сети. У корявой дуплистой ветлы валялись старые головешки, кучкой лежала зола кострища. И опять подумалось, что мог быть здесь Глушаков или кто-нибудь из его компании.
– Ну что усмотрел, Александр Константинович? – спросил Пронькин, когда Старший Ондатр вернулся к трапу.
– Все то же, да вот бутылку горилки в дупло положить не успели! – насмешливо ответил Бобров. – Неужели надеются, что я им снасти верну?
– Устроить бы в скрадке засаду! – причмокнул губами Павлуха.
– Да солью в зад! – добавил Пронькин.
– Просил я Степана Матвеевича покараулить. – Бобров огладил мокрые волосы. – Кто подойдет к дуплу, того и сети!
– Отопрутся, – сказал Сандаев.
– Как пить дать – откажутся! – согласился с ним Пронькин. – Я бы на твоем месте, Александр Константинович, нарисовал на белой страничке увесистую дулю и положил в дупло! Вот поплевались бы!
– Мол, на тебе кукиш, чего хочешь, то и купишь! – Старший Ондатр засмеялся. Он отмывал шваброй синий ил с ног. – Нет, Гена, так не годится. Кукиши рисовать – озорство, а мы люди серьезные, состоим на государственной службе.
Водой облили всю палубу, а то от зноя стало больно ходить босиком по железу.
– В Вертикосе сегодня будем? – спросил Павлуха.
– К закату надо добраться туда, – кивнул Бобров. – Мы с Геной на лодке высадимся с катера, не доезжая поселка, и устроим засаду в затопленных тальниках. А ты, Павлуха, погонишь «Гарпун» мимо Вертикоса и станешь где-нибудь там для отвода глаз.
– Дело, глядишь, и склеится. – Сандаев прихлопнул ладонью паута у себя на щеке. На месте укуса вспухла капелька крови. – Вот жиганул, как шприцем! И жара этих паутов не держит.
– Я займусь записями, а вы, мужики, готовьте обед, – сказал Бобров.
Старший Ондатр сел писать в каюте и почувствовал, как подступает голод. На свежем воздухе у него всегда аппетит дикий. Опять вспомнился покойный дед Евстрат, который не считал полноценным мужика-малоежку, но и обжор стыдил. Обжора, считал Евстрат, это поповское брюхо: из семи овчин сшито… Бобров разжевал конфетку и продолжал писать в тетрадь, где, сколько и какие ловушки они обнаружили, указал количество пойманной рыбы. Записи делал подробные…
Обедали в каютной прохладе. Крепкий чай выгонял пот. После еды купались, разминались ходьбой по песку.
– Пора отчаливать, – сказал Бобров.
Взревел дизель, «Гарпун» взял курс на север. Вниз по течению спускались с хорошей скоростью. Шли фарватером, обгоняли составы барж с гравием, иные суда, которые двигались медленнее «Гарпуна». У штурвала стоял Павлуха Сандаев, уже не такой печальный, как было утром: и улыбнется, и слово обронит шутливое. Механик Пронькин и Старший Ондатр, расстелив на палубе одеяло, легли загорать.
Боброву припомнилось прошлое лето, когда к нему приезжал погостить ненадолго из города друг, подполковник милиции Симаков, веселый, располагающий к себе толстячок. Ловили они на истоке щук, спиннинговали. Жор был просто невиданный: что ни заброс, то добыча.
– Хватит, – на второй день сказал Симаков. – Хоть они хищники и прожорливые, а мне их жалко. И вообще я от фосфора уже начинаю светиться!
– Хорошо, возвращаемся, – согласился Старший Ондатр. – Подкоптим тебе рыбки, увезешь в город, товарищей угостишь.
Накануне отъезда домой, Симаков и Бобров прогуливались по Медвежьему Мысу. И встретилась Любка им кстати.
– Помоги закоптить нам десятка три щук, – попросил ее Старший Ондатр. – Они уже присоленные.
– Что я буду за это иметь? – Любка не отрывала глаз от Симакова.
– Что ты будешь за это иметь? – переспросил Бобров. – Приглашаем тебя отобедать с нами на «Гарпуне». Познакомься – мой друг, вместе служили.
– Леша с водокачки! – быстро представился Симаков, блеснув золотым зубом в верхнем ряду. Одет он был в штатское.
– Для такого симпатичного, – разулыбалась Любка, – я рыбку закопчу первым сортом!
– Она глаз на тебя положила, – незаметно шепнул Симакову Бобров.
За обедом в каюте «Гарпуна» Любка пустилась в рассуждение о женском сердце, говоря, что в шестнадцать лет оно выстукивает одно, в тридцать – другое, а когда женщине, мол, перевалит за сорок, ретивое ее начинает сбиваться с ритма при виде мужчины.
– Так сбивается, так сбивается… – вздыхала Любка.
…Щук тогда она ископтила отлично, и все потом спрашивала Боброва о «Леше с водокачки», который отнесся к ней как-то странно: улыбался, шутил, а больше «и ничегошеньки»…
5
В Симакове решительно не было ничего солдафонского: погоны, фуражка с кокардой не оказенивали его. На природе во время отдыха смотрел он на мир тепло голубыми глазами, и часто улыбкой полнились его губы, мягкие складки ложились у рта. Захребетников Симаков ненавидел люто, и кто заслуживал кары, тех он карал. Оступившиеся невзначай в нем искали и находили поддержку. За двадцать три года службы в милиции у него на мошенников выработалось безошибочное чутье.
К Фролкину у Симакова появилась неприязнь сразу. Еще ничего не успел Бобров рассказать ему про Нику, а подполковник уже почуял в нем изворотливого, недоброго человека.
– У вашего Ники масляная физиономия, – сказал он Боброву.
– Он у нас недавно, а уже успел купить «газик» и семнадцать новых покрышек к нему!
– Зачем ему столько? – Симаков помрачнел.
– Наверное, докатить до двухтысячного!
– Понаблюдай за ним, – предложил Симаков Старшему Ондатру. – Мошенничает! У меня в этом нет сомнения. Ты мою должность знаешь – начальник следственного отдела. Зарабатываю, наверно, раза в три больше, чем Ника. А я не богат. Семь лет копил на «Ладу» и все равно без долгов не обошелся. Обвинять я его не могу, но он мне доверия не внушает.
– Ника тоже тут кое-кому задолжал, – заметил тогда Бобров.
– Долги приходится оплачивать, и желательно вовремя!
Бобров усмехнулся.
– Ах, Ника, Ника! И что с ним будет, когда он в нормальные годы войдет? Это мой дед Евстрат так любил говорить о мальчишках-проказниках.
– Ты с Никой шпаги еще не скрестил, Александр? – спросил Симаков.
– Нет. Но чувствую – скоро придется!
– Вот тогда и звони ко мне. У нас с тобой дружба не поржавела с годами. В обиду не дам…
…Солнце крепко прижаривало, и Старший Ондатр перелег со спины на живот. Да, может, и в самом деле ему скоро придется искать поддержки у Симакова. Капитан здешней милиции Смагин и директор леспромхоза Глушаков распоясались. По службе и долгу им надлежит на стороне закона стоять, а они через него перешагивают. До каких это пор будет твориться такое свинство?
Старший Ондатр повернул лицо к рубке и увидел опять опечаленного Павлуху. Тоже, бедняга, о Смагине думает, головою к штурвалу никнет. Кража со взломом на «Гарпуне» Смагину на руку: будет чем рыбоохране в глаза тыкать. Ника упросит Смагина побыстрей отыскать бинокль, а Смагин скажет: ладно, мол, я кражу раскрою, но ты, Никита Сергеевич, на реке меня больше не видишь, не замечаешь, и что я ловлю, и сколько – это тебя не касается. Вот ведь какой оборот может принять дело.
– Павлуха, ты пироги любишь? – неожиданно спрашивает Старший Ондатр.
– Пироги? Да люблю.
– С чем?
– С начинкой изюменной!
– А я больше с рыбой. Думал – ты тоже… Давай не кисни!
Не сразу, но оживился Сандаев, посвистывать стал. Виды вокруг изменились: пологие берега начали переливаться в холмы. Слева поднимался высокий яр, а на яру – большой поселок в окружении ельника. Красиво стоит, притягательно. Городские художники дачу себе здесь построили, каждый год приезжают зимою и летом, этюды пишут. Виды, конечно, любуйся – не налюбуешься. Дед здесь один живет, интересный, собирает предметы старинные – колокольцы валдайские, монеты колыванские, дуги расписные сибирские, остяцкие берестяные поделки, костюмы шаманов. Изрядно всего насобирал он и все в областной город отправил, в музей краеведческий. Целый угол в зале заняли эти диковинки. Один известный художник портрет старика написал и поместил его с экспонатами рядом. У старика волосы, как у схимника, по плечам лежат, бородища собою всю грудь заняла. Поглядишь на портрет – перекреститься охота. Видел Бобров все это – руки от радости потирал. Дед хорошо был знаком ему: всю жизнь он рыбу ловил да охотился. Когда запрет на нельму и осетра вышел – не приструнился. Много раз его штрафовали еще те рыбоохранники, кто до Старшего Ондатра работал. Начал старик осторожничать, а как прогремело имя в газетах и по телевидению, опять ценную рыбу давай полавливать…
Бобров заглядывал к музейному старику побеседовать. Спрашивал:
– Ловишь, Иван Константинович?
– Редко вылажу теперь: хвори одолевают.
– Попадается?
– Единожды только и вышла удача по осени. Выволок нельму из проруби огромадную.
– Пудовую, что ли?
– Саженную! Упал я тогда на льду перед ней, заплакал и прошептал: теперь помирать можно. Прикидывал на весах – без пяти килограммов два пуда ахнула!
– Такую и мне видеть не приходилось… Ты, конечно, ее никуда не сдавал?
– Сам ел и добрых людей потчевал. Жиру в ней столько было, что с пальцев на рукава текло. С той поры, признаюсь тебе, усмирился я как-то, будто не рыбу поймал, а самого архангела Гавриила увидеть сподобился…
Откровенный чалдон, не скрытный, думал о нем Бобров. Зайти бы к нему, посидеть у старинного самовара, да времени нет и показываться в поселке нельзя, а то все браконьеры по щелям разбегутся, как тараканы от света…
Павлуха повел «Гарпун» вниз на виду всех жителей Вертикоса. Старший Ондатр и механик Пронькин, прежде чем спрятаться в тальниках, прострельнули на лодке вверх-вниз по протоке. Тралить не стали, но следы воровских рыбаков обнаружили: где заломанная макушка талины, где плавающее заякоренное бревно, как бы занесенное сюда невзначай, говорили красноречиво об упрятанных на дно сетях или крючковых снастях. Предстояло долго таиться и ждать, когда хозяева ловушек приплывут сюда – ближе к ночи, а скорее – в самую сутемень, выбирать рыбу.
Ночь пришла, а темнота не наступила. Еще было такое время, когда и в полуночный час различить можно было даже крылышки и брюшки комаров, увидеть мошек.
Тишина – ни всплеска, ни голоса. Лишь зудение гнуса нарушало безмолвие.
Но вот стал нарастать издалека гул подвесного мотора. По густоте, мощи звука определили, что это тридцатисильный «Вихрь». При входе в протоку лодочник сбавил скорость, вошел в рукав, лавируя между потопленными кустами, продвинулся влево метров на двести и заглушил мотор. Бобров в бинокль видит, как рыбак подымает сеть, выпутывает из ячеек стерлядь и возится с большим кострюком. Браконьер просмотрел одну снасть и передвинулся на веслах к другой.
– Спокойно действует, уверенно. Думает, что «Гарпун» прошел мимо и опасаться некого. – Старший Ондатр говорил тихо.
– Пора нам, – с придыханием сказал Пронькин. Ему редко еще приходилось бывать в таких делах.
Бобров намотал шнур на диск, резко, сильно рванул, мотор зашелся в зверином реве. И вот лодка рыбоохраны несется по гладким водам протоки – прямо на браконьера. Тот вскочил, в считанные секунды запустил «Вихрь» и кинулся наутек. Чуть вправо, чтобы не попасть в убегающего, Бобров пустил ракету. Прошипев, затем вспыхнув, она озарила кусты и воду, искрами отразилась в брызгах и пене за кормой убегающей лодки и шлепнулась впереди дюральки. Расстояние между браконьером и рыбоохраной, кажется, не сократилось. Старший Ондатр выжал газ до отказа, но рыбак сидел на своей лодке один, а их двое, и оба тяжелые, плотные, и это влияло на скорость.
И все-таки убегающий был не уверен, что ему удастся уйти от погони – начал выбрасывать рыбу. Он знал, что его все равно будут гнать, преследовать, что у рыбонадзора всегда в запасе два-три бачка бензина. Пусть гонят, пусть, но улики – за борт. И поскорее! Рыба летит направо, налево, настигнут, а у него в посудине – пусто.
Одни браконьеры рыбу выбрасывают, как этот вот. Другие поступают иначе: опускают улов в мешке за борт, крепко привязывают за шнур к уключине. Настигнет инспекция – ножом по шнуру, мешок с грузом тонет. Концы спрятаны в воду. Сиди, покуривай да огрызайся по-волчьи. Протокол составлять-то не на кого. А то, что в лодке осталась рыбья слизь, это не страшно. За слизь не судят. Вот разве двадцатка штрафа «за убегание». Так то пустяк по сравнению с сотнями, тысячами, что пришлось бы платить по иску…
Старший Ондатр, преследуя браконьеров, к «хитрым приемам» не прибегал. Для него лишь тот был вор, кого он хватал за руку, загонял уликами в угол. А встречались среди рыбоохранников ухари. Один такой жук в соседнем районе работал. Он с весны собирал своего рода «дань» с каждого, кто держал мотолодку и подвесной мотор. Если ты на воде, рассуждал, значит, и рыбку запретную ловишь! Кто будет зря жечь дорогой бензин? А ежели так, то не скупись – «выкладай» добровольно на стол четвертную штрафа, и будь здоров и на весь год свободен. Четвертная с «души», а душ мотолодчиков у хитромудрого рыбоохранника числилось по всему району тысячи две. Вот ежегодно тысяч пятьдесят и поступали на счет управления рыбоохраны и вод без всякой судебной волокиты, а удалому инспектору полагалось за это приличное вознаграждение в виде премий и ценных подарков. Был тот человек на видном месте в бассейновой управе, и одаривал его ласково сам управляющий Низкодубов. Диву давался Бобров: как можно было так ловко очки втирать и быть в почете? Но в дела эти Старший Ондатр не встревал, они напрямую его не касались и не ему в них разбираться было. У него своих хлопот под завязку. И Низкодубова он уважал. Однако все чаще Боброва такие мысли не успокаивали, и он еще в самом начале службы Ники Фролкина заговорил с ним об этом. Тот сразу впопятную:
