Текст книги "Крик коростеля"
Автор книги: Владимир Колыхалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Кончился праздник, Сербин и Погорельцев могли отправляться на задуманную охоту. Отпуска разрешены, спальные мешки упакованы, одежда и обувь подогнаны впору, снаряжение уложено, запас продовольствия взят. Машина Сербина стоит в гараже, можно грузиться и ехать, благословясь, в Пышкино на промысел. Но погода, сырая и снегопадная, портила отпускникам настроение. Гололед на дорогах как бы подсказывал: «Не спеши, погоди».
– Что делать? – вопрошает Сербин. – Неделя впустую ушла!
– Надо бы ехать, – говорит Погорельцев, и перед глазами его вспыхивает та катастрофа, что случилась с ним много лет назад.
– Нет, подождем, – понимает душевное состояние друга Владимир Изотович. – Нельзя рисковать…
Клавдия Федоровна стала неузнаваемо ласковая, спрашивает – не забыл ли носки шерстяные, портянки байковые, не жмут ли охотничьи сапоги. Волнуется, ходит, заглядывает в лицо и в который раз все выведывает:
– А страшно идти на медведя?
– Еще не испытывал. Вот испытаю – скажу.
Подходящая для поездки погода так и не наступила.
По хмари и снегомету отправились они в Пышкино поздно вечером семнадцатого ноября. Дни отпуска таяли, ждать было некогда. К ночи по трассе движение должно уменьшиться. На это да на свою осторожность они и рассчитывали.
8
Долго и терпеливо добивался Сербин возможности купить «Луаз». И такой случай два года назад представился. Пригнав машину домой, сдержанный, но счастливый, Владимир Изотович позвонил Погорельцеву:
– Ну, дружище, теперь у нас полный порядок! Твоя «Лада» – комфорт и скорость, мой «Луаз» – проходимость. На асфальте ты верх берешь, на просеке я.
– Поздравляю! – порадовался Сергей Васильевич. – Обкатывай скакуна!
С тех пор удобная машина, с двумя ведущими мостами, брезентовым кузовом, симпатичным капотом – легковушка, скромная внешне и надежная в деле, привозила их и на черничные, клюквенные болота, и на озера, в луга, и на вырубки в березовый лес, где по осени тьма опят, и в сосновые боры за белыми грибами, и в кедровники за орехами. Но дальних поездок они на «Луазе» еще не предпринимали. За полтораста верст в Пышкино, оттуда в тайгу до зимовья, от зимовья – куда-то к медвежьей берлоге, отысканной тамошними мужиками, друзья собирались впервые.
Все уложили, остались одни.
– Как настроение? – спросил Сербин.
– Снежно-туманное. Измотал меня Борис Амосович.
Дорога до Пышкина считалась у шоферов вполне сносной: местами гравий, местами асфальт. Но затяжные подъемы и спуски, крутые повороты. А после Пышкина не миновать и проселков, и заимников, и самого расхлябанного бездорожья, где придется ползти черепашьим шагом, застревать, откапываться. Все это они предвидели, ко всему такому были готовы, но гололед на дороге поразил их. В черте города, где улицы посыпаны солью, еще было терпимо, а за городом машину стало водить, пришлось сбавить скорость до малости и включить второй мост для устойчивости движения.
Небо мрачное, низкое: кажется, подними руку, и наткнешься на промозглую плотность туч. Огни расплывались в сыром полумраке, подобно растекшимся яичным желткам, тускло лучились, – пробиваясь сквозь плотный туман. Хлопья снега, роем порхающие у фонарей и неоновых вывесок пригородных строений, силились привалить землю, кусты, деревья. Но земля, особенно перепаханные поля, растворяла это белое месиво. Однако по канавам и рытвинам, в складках оврагов и в ложбинах снег набивался обильно, сугробами и блестел в свете фар, как лебяжий пух.
Шли редкие грузовые машины, шли без обгона, словно в каком-то трауре или в боязни попасть в засаду затаившегося неподалеку врага. И враг этот был, существовал – настоящий, невыдуманный: скользкая, тонкая пленка льда под колесами. Она держала водителей в напряжении, не давала им расслабиться – оглядеться по сторонам, обмолвиться лишний раз словом с попутчиком. Она сжимала шоферские нервы в кулак, а взгляд приковывала к дороге, только к дороге… Как это было все изнурительно!
После часа тихой езды Сербин, выбравшись на прямой участок, прибавил скорость. И сразу машина стала юлить. Владимир Изотович сбросил газ и придавил тормоз. «Луаз» вильнул к обочине, Сербин перекинул руль влево, и тут же машину крутнуло, потом кинуло в сторону, и она уткнулась носом в подушку наметенного у окраины снега.
– Как заносит, – произнес Погорельцев.
– Да. Уж лучше ползком, чем вверх тормашками, – ответил Сербин. – Пока удачно…
– Тормози осторожно, – посоветовал Погорельцев. – А лучше гаси на скорости.
– Вихрит-пылит, – ахнул Сербин, открыв дверцу, и выскочил. – Дурная погода на нашу голову!
Больших усилий им не потребовалось, чтобы вытолкаться. Сели и двинулись дальше, почти на ощупь. По обе стороны сдвигались забеленные снегом поля. На горизонте узкой полоской темнел еле видимый лес. Тьма все сгущалась. Скоро видна была только дорога, припорошенная белой шуршащей пылью, скользкая, точно шкура змеи. С приближением встречных машин Сербин старался прижаться к самому краю проезда и едва ли не останавливался. Погорельцев сидел с ним рядом. Напрасно Владимир Изотович убеждал его пересесть назад.
– За меня не волнуйся…
С продвижением вперед путь осложнялся. Местами лед сплошь покрывал дорогу, был толстый, отполированный, как стекло, и тянулся на целые километры. Даже на самой мизерной скорости «Луаз» вилял, юзил при малейшем давлении на тормоз, не подчинялся рулю. Оба думали об одном и том же: ударил бы разом мороз, иссушил, выжал влагу, сковал все кругом. Как бы сразу легко покатила машина! Но, видимо, напрасно было ждать нынче скорого холода. Синоптики предсказали теплую зиму, и вот их предсказания сбываются. И тепла нет – сырая промозглость, десять градусов ниже нуля. Непривычно для здешних мест видеть такую погоду в конце ноября.
– Скажи – дорожка! – все более удивлялся Сергей Васильевич, поерзывая на сиденье. – Мы с тобой по такой еще не езживали!
– Не приходилось.
– А летом тут благодать, – продолжал Погорельцев. – Я часто на автобусе ездил в тот год, когда телятник в колхозе «Май» подряжался строить. Председатель мне тогда все пышкинские окрестности показал – на косачей охотились.
– Он сам – охотник?
– Еще какой, если выберет время! Влет любит стрелять. Познакомишься с ним… Осторожно! Скоро пологий спуск, за ним – крутой подъем. Без разгона не одолеть.
– И внатяг?
– Сползем.
– Попробуем выбраться. Не возвращаться же назад!
Перед самым спуском Владимир Изотович остановился, прижавшись к обочине, и они вдвоем вышли проверить дорогу. Тягун уходил метров на двести и кончался у насыпи, перехвативший собой русло неширокой речушки. Широкогорлой дренажной трубы вполне хватало, чтобы поток весной не задерживался. Подъем за насыпью был действительно крут. По ту сторону речушки, на возвышенности, чернел густой ельник, отчетливо различимый в рассеянном свете фар. Оттуда, из-за ельника, машины не показывались все время, пока охотники изучали обстановку, прикидывая, как лучше и на какой скорости им одолеть подъем.
«Луаз» стоял, поуркивая мотором, буравя черноту ночи снопами яркого света. Сербин подумал о машине, как о живом существе, готовом по его, Сербина, воле пуститься в опасный бег.
– Ты все же, Сергей, назад пересядь, – непререкаемо как-то и в то же время просительно сказал Владимир Изотович. – Весу задку придашь!
Погорельцев весело, раскованно рассмеялся.
– Во мне вес-то бараний!
– Все равно пересаживайся.
Сергей Васильевич спорить не стал. Усевшись на заднем сиденье посередине, он подтолкнул легонько Сербина в спину. Владимир Изотович, сделав мягкий протяженный выдох, пустил машину в плавный, скользящий ход. «Луаз» шел ровно, напором, готовый казалось, перемахнуть все видимые и невидимые препятствия.
Дорога набегала на них стремительно. Вот миновали спуск и седловину насыпи, вот начали забирать в гору. На середине подъема Сербин переключился и свободно взял крутизну. Никто им не попался навстречу, не помешал, и это радовало. Сейчас они были одни в темноте сырой, студеной ночи, в неперестающем вихрить снеге, на пустынной дороге.
– А ты говорил! – весело сказал Сербин. – С ходу съехали-въехали!
– Гоп скажем после. Еще будут спуски. Еще подъемы.
С осторожностью одолели километров пятнадцать. Снег повалил гуще, ветер усилился – напористо, как в парус, ударил в брезентовый верх машины. Голые кусты у дороги метались, будто живые. Мелкий березняк поодаль кланялся долу, почти касаясь земли вершинами. Дьявольская погода не утихала.
Сербин покашливал. Погорельцев молчал. Оба смотрели на полотно дороги. Все было пустынно, мертво. Но вот впереди, так неожиданно и тревожно, засветились в тумане огни чьей-то машины. Не понять было сразу – идет машина или стоит. Приблизившись, поняли: что-то с кем-то случилось.
– Занесло… Да сильно! – проговорил Сербин.
– Может, испугом отделались, – глухо отозвался Погорельцев.
Заметили, как от машины, сползшей в кювет, выскочил на обочину хромающий человек. Он наклонялся, хватал горстью снег, тер им лицо.
Они подъехали вплотную. Фары «Луаза» отчетливо вырвали из темноты худую фигуру на искривленных ногах – лицо в крови, но не испуганное, не озлобленное: наоборот, человек улыбался.
– Здорово, ребятки! – сказал извинительно, мягко. – Вот угораздило сверзиться. – Он протянул руку. – Денежкин, Пантелей Афанасьевич! Пенсионер, фронтовик, инвалид – так сказать, полный набор! Выручайте, братки, если сможете…
– А что вам в такую погоду дома-то не сиделось? – спросил Сербин. – И машина у вас… не та, чтобы гололед могла брать.
– Ваша правда, – не обиделся Пантелей Афанасьевич. – «Запорожец» с ручным управлением. Две инвалидных коляски уже износил с пятидесятого начиная года.
Прихрамывая, Денежкин подошел к «Запорожцу», пошарился в машине, вернулся оттуда с пачкой папирос и закурил, прикрываясь от ветра.
– Сильно разбились? – поинтересовался Погорельцев.
– Слегка… – Пострадавший жадно затягивался, огонь папиросы зло краснел на ветру. – Конечно, погода для нашего брата водителя нынче – смерть. Не знаю, куда вы спешите, а меня, милые, нужда гонит… Попробуйте дернуть, ребята, шнур капроновый есть.
– Давно сидите? – спросил Сербин.
– С часок уже. То попадались машины, а тут – как отрезало. Все откапывался, думал – выберусь.
– Хорошо вы его откопали, – сказал Погорельцев, оглядев «Запорожец». – Намучились… Далеко вам еще?
– До Пышкина.
– Попутчики, значит, – ответил Сербин.
– Вот бы выбраться, да и вместе, не торопясь, друг за дружкой, – мечтательно говорил Денежкин, прикасаясь ладонью к кровоточащей ссадине. – Видите, дело какое – сын у меня заболел. Ездил в город лекарство ему доставать, ненашенское, завезенное то ли из Индии, то ли еще откуда. Ну достал! Не отказали фронтовику… Раздумывал – ехать не ехать, хотел переждать, а душу грызет. Подался себе помаленьку да полегоньку, тягун остался позади. Катил, пока самосвал не напугал меня встречный: чуть увильнул от него – и готово!
Капроновый шнур закрепили, Сербин сел в свой «Луаз», а Погорельцев и Пантелей Афанасьевич налегли сзади – упирались, кряхтели. «Запорожец» подрагивал, но с места не страгивался, потому что колеса «Луаза» на льду пробуксовывали, сильного натяжения не получалось. Помучились и оставили.
– Не взять вам его – зарюхался капитально, – махнул рукой Денежкин. – Поезжайте, братушки, раз не выходит. Буду кого помощнее ждать.
– А если вы с нами – до ближнего села? – предложил Погорельцев. – Найдем там трактор. А?
– По такому-то позднему часу кого дозовешься, – не сразу ответил Пантелей Афанасьевич. – День субботний, мужики поди что и выпили, по теплым постелям лежат. У ночи свои заботы. Да и машину оставить беспризорную боязно.
– Резон, – согласился с ним Сербин. – Живо найдутся лихие ребята. – Сейчас – никого, а отвернись – нанесет вьюгой. И вытащат, и угонят.
– Найдутся лихие, как таким не найтись! – подхватил эту мысль Денежкин. – У меня прежде-то раз инвалидку даже укатывали. А тут – машина. И машина приличная, для села даже очень удобная.
– Мы вас не оставим, – уверил его Погорельцев, зная заведомо, что Сербин не возразит ему.
– Давайте еще попробуем на рывок, – предложил Владимир Изотович. – Авось…
Но и этот «авось» ничего не дал: колесам «Луаза» сцепления не хватало.
– Будем большую машину ждать, – вздохнул Погорельцев. – Посидим с часок, если никто не появится, пойдем собирать дрова, костер разведем – и до рассвета.
– Идемте, к нам, Пантелей Афанасьевич, – позвал Сербин. – За час, глядишь, что-нибудь и прояснится. Не вымерла же совсем дорога.
– А ветер-то воет! А снег… – протяжно сказал Пантелей Афанасьевич, рукавом прикрываясь от воющей вьюги.
Пока работали – было жарко. Остановились – летучая сырость начала отнимать тепло. Уселись плотнее. Денежкин закурил, выдыхал дым в сторону. Смотрели вперед, озирались назад. Огней ниоткуда не показывалось. Одна поземка гуляла, резвилась по скользкому льду.
– Чем ваш сын заболел-то? – спросил Погорельцев.
– Пашка-то? Провалился под лед на озере – посередке как раз. Нелегкая понесла блеснить окуней, а лед еще тонкий. Барахтался долго, остыл и занемог крепко. Заядлый он на рыбалку, охоту, нестерпимо какой заядлый! – говорил Денежкин, как бы и осуждая, и радуясь, что сын у него такой.
– Страсти знакомые, – весело подхватил Сербин. – Мы с другом сами таковские.
– И Пашка мой! В колхозе лучший механизатор. Теперь вот простыл в одночасье – крупозное воспаление легких…
– В войну моя мать от этого померла, – заметил Сербин. – Болезнь тяжелая, а лечить было нечем.
Пантелей Афанасьевич вздохнул, приоткрыл дверцу машины, кинул окурок и стал рассуждать:
– И теперь ее трудно лечат – пневмонию-то. Микробы к пенициллину, говорят, приспособились. Пашку кололи, кололи, а он все хрипит, в беспамятстве. Из кризиса еле выцарапался. Изболелся – глядеть не на что. От слабости так потеет, рубаху хоть выжимай. Врачи осложнений боятся. Лекарство ценное выписали, а его у нас в Пышкине нет. Или есть, да простому смертному не показывают. Я и попер в город…
– А до пенсии где вы работали? – все больше проявлял интерес к Денежкину Погорельцев.
– В нашем колхозе, где и Пашка. По инвалидности – сторожем. Хозяйство у нас хорошее, никакой показухи. Председатель – голова! Урожаи добрые снимаем. И строительство крепко продвинулось. Пасеки прибыль дают. В общем, живем не худо.
– Как здоровье-то у Петра Петровича? – спросил Погорельцев.
– У Кошелева? А неважное тоже. На сердце жалуется. Он в нашем «Мае» уже много лет, а работа такая, что на износ. В передовых ходить – крепко упираться надо… А вы к нам чего?
– На природу полюбоваться едем, – шутливо ответил Сербин.
– Погода неподходящая, братушки. Зверь погода! Света не видно белого. А летом!.. – Пантелей Афанасьевич помолчал. – Наши угодья большие, все по Чулыму – поля, луга, лес. Озер хватает. Места приметные.
– Согласен. Но природа и у нас скудеть начала, – возразил Погорельцев.
– Это вы насчет рыбки и живности разной? – спросил Пантелей Афанасьевич. – Отрадного, точно, мало. Леса основные вырубили, а из того, что осталось, сберегаем плохо. То шелкопряд пожрет, то пожар. Позапрошлый год выпал засушливый, кедрачи и давай пластать! Один леспромхоз два месяца не работал – с огнем воевал. И далеко от Пышкина горело, а как ветер понесет в нашу сторону, так дымище завесой. Глаза слезились, в горле першило, белые шторы на окнах темнели – бабы потом отстирать не могли. И так было до тех лор, пока проливные дожди к осени не пошли.
– Дым от ваших пожаров и города достигал, – заметил Сербин.
– Как не достигнет, когда огонь пластал на многие километры, – с болью в голосе сказал Пантелей Афанасьевич. – А реку взять! Чулым течет на тысячу верст и рыбой богатый был исключительно. А теперь все дно в топняках. Молевой сплав лет сорок подряд вели и только недавно запрет наложили. В прошлое лето поехал я с Пашкой моим на знакомый песок с бредешком походить. Тихо, тепло и время самое подходящее для такого занятия: под вечер. В такой добрый час рыба всегда на отмели лезет, к бережку жмется. И что вы думаете? Как закинем – так задёв, так коряга! Поизорвали бредень, поймали штук восемь щучек-травянок… Значит, вы на охоту к нам? На зверя или на птицу.
– На медведя, – ответил Сербин.
– Знатно! – воскликнул Денежкин. – И уже привязали?
– Давно, Пантелей Афанасьевич, – засмеялся Погорельцев. – Как снег пошел, ему и сказали: ложись и жди!
– И дождется, братушки. Об эту пору у него сладкий сон, вьюга зверя баюкает… Стало быть, по лицензии? Тогда – к Мышковскому.
– Как вы сказали? – резко повернулся к Денежкину Погорельцев.
– С нашим егерем дело придется иметь, с Мышковским, – нехотя протянул Пантелей Афанасьевич.
– А зовут-величают как? – спросил Сербин.
– Денис Амосович… деятель… палец в рот не клади!
– У него, наверное, брат в городе? – Голос у Погорельцева загустел, он прокашлялся.
– Есть. Приезжает за лосятиной, но сам не охотится. Денис Амосович тоже охотник не больно какой – другие за него рыскают, а он бразды держит. Поднаторел важных гостей принимать. Для простых у него – зимовьюшка с печуркой и нарами. Для именитых – изба в тайге срублена, где и спальня, и горница. Кровати пружинные с белыми простынями, шкаф с посудой. Хочешь – чай распивай. Хочешь – покрепче чего. Вот что покрепче, то ему в сладость, а чаек – с похмела! Избаловался мужик. К нему из Москвы академик даже раз в год приезжает охотиться. Ружье у академика – царское, стоит больших денег. Сам-то я не видал, а другие видели и в руках держали…
– Занятно все это, – сказал Погорельцев, дослушав Денежкина. Сергей Васильевич вознамерился было порасспрашивать Пантелея Афанасьевича о егере Мышковском, но сквозь вьюжный вой отчетливо прорезался рокот мотора.
Все трое выскочили на дорогу. Озноб охватил сразу, но они терпеливо ждали, надеясь на помощь.
– Ну, братушки, кажется, сила идет! – суетился на краю дороги Пантелей Афанасьевич. – Будь неладна она, гололедица эта!
Выл ветер, сек мокрый снег, и, прорываясь через это живое месиво, медленно надвигалось что-то большое, гудящее, ослепляя глаза белым светом огней, пронзительно-ярких во тьме ночи. Все трое подняли руки, и спустя минуту-другую около них остановился «Урал».
– Выдернуть, что ли? – крикнул, высовываясь, мужчина в лохматой шапке барсучьего меха. Это был не водитель «Урала», а сидящий с ним рядом.
– Да, да! Пожалуйста! – беспокоился Пантелей Афанасьевич. – Часа четыре кукуем. Люди вот помогали, да сил не хватило.
– Сейчас мы его, как морковку из грядки! – боевито ответила барсучья шапка. – Вяжи канат!
Небольшое усилие, и «Запорожец» Денежкина уже стоял на проезжей части.
– Спасибо! – радостно говорил Пантелей Афанасьевич. – Счастливой дороги!
– И вам того же! – сказал водитель «Урала», щупленький парень. – Не торопитесь.
– Постараемся, – улыбнулся Денежкин. – Ну, еще раз, спасибо, братушки!
«Урал» удалялся, но мощный рокот его слышался еще долго, потому что с той стороны, куда он ушел, как раз дул ветер.
– Тебе этот… в барсучьей шапке… не показался знакомым? – спросил Погорельцев Сербина.
– Да нет. Не припомню что-то.
– У меня память на голоса крепкая, – продолжал Погорельцев. – Помнишь, к отцу мы ехали, в деревню, а за оврагом бульдозером нору барсучью рыли?
– Помню. Так ты думаешь – тот прораб? – удивился Сербин.
– Он, он! Фамилию забыл. Не то Ширяев, не то… Ну да бог с ним! Выручили человека, и спасибо ему!
А шапка-то – видел? Барсучья! Или того барсука доконали, или в другом месте добыли где…
9
Следуя друг за другом, обе легковые машины въехали в Пышкино на рассвете. Как ни упрашивал Пантелей Афанасьевич завернуть к нему, Сербин и Погорельцев отказались: Денежкин живет в доме сына Павла, а Павел болен.
– Мы в гостиницу, – проговорил Погорельцев. – Машину поставим под окнами, доглядывать будем. Здоровья вашему сыну, Пантелей Афанасьевич!
Тот растрогался, жал им руки и обнимал.
– Хорошие вы, братушки! Спасибо за компанию! Лекарство достал, машина цела, а что под глазом синяк – пустяки! За жизнь свою человек не один раз кожу износит…
И Денежкин медленно покатил в свою сторону.
– Понравился мне человек, – сказал Сербин.
– Мужик что надо, – согласился Погорельцев. – Из крепкого поколения…
Остановились в маленьком теплом номере пышкинской районной гостиницы. Дежурная, полная пожилая женщина с мягким приятным голосом и добродушнымвзглядом, разбудила их в восемь часов, как они и просили. Помятые лица, воспаленные белки глаз красноречиво свидетельствовали о том, что времени для отдыха им не хватило. Взбадривали себя растворимым кофе – обжигающе горячим, густым. Усталость прошла, сон отлетел. Сербин пошел заводить машину, а Погорельцев – звонить Кошелеву. Петра Петровича не было. Секретарша сказала, что вчера ему стало плохо – пошел в больницу. Вот неприятность, подумалось Погорельцеву. Перед праздником они минут десять разговаривали по телефону. Голос у Кошелева был бодрый, с приятной хрипотцой. Договорились о встрече, о возможной поездке в тайгу хотя бы денька на два. А тут на тебе! Сбил недуг человека, что называется, с копылков.
– Вот такие у нас с тобой пироги, – говорил Погорельцев Сербину у машины, уже разогретой, работающей, готовой взять с места и покатить. – Петра Петровича нет. Но он обо всем договорился с этим егерем, с Мышковским. Есть резон ехать к нему, все выяснить.
Они расспросили встречного о здешнем егере, и тот сказал, что от гостиницы надо ехать налево по улице до конца, там повернуть снова налево, в проулок, и рулить до крайнего дома.
– Дом-то богатый? – спросил прохожего Погорельцев, в душе настроенный против Дениса Мышковского.
– Нет, не хоромы, – ответил встречный. – Ставни глухие, ворота кривые!
– Лень, что ли, починить? – хохотнул Погорельцев.
– А кто его знает!
Встречный пошел себе дальше. Был он слегка под хмельком, и Сербин заметил:
– Мужик пышкинский под стать мужику камаринскому! Смотри-ка, идет и штанишки подергивает!
Посмеялись – умолкли. Пока все складывалось для них невесело. Сидели в машине, обдумывали.
– А я полагал, что у Дениса дом не хуже, чем у Бориса, – рифмованно произнес Погорельцев.
– Я тоже такого же мнения был, – кивнул Сербин. – Егеря, лесники обычно не обижают самих себя.
– Я давеча, слушая Пантелея Афанасьевича, нарисовал образ Дениса Амосовича, – оказал Погорельцев.
– И каким же тебе он представлялся?
– Здоровым, как братец его, плутоватым. А питается только лосятиной в разных видах, пьет водку и запивает голимым медвежьим жиром!
– Вкусно! – рассмеялся Сербин. – И живописно! – Владимир Изотович продохнул. – Мы второй день живем натощак. Кофе есть кофе. Может, дернем сначала в столовую?
– Потом, потом. Найдем сперва этого супостата…
Дом егеря отыскали легко. И дом этот был в самом деле убогий: обыкновенный черный домишко под замшелой тесовой крышей, рядом – кривобокий сарай, подпертый поленницей березовых дров, навес, зияющий щелями, сквозь которые сыпался снег, так и не переставший за ночь. На цепи сидели две рыжих лайки и дружно, взахлеб, принялись гавкать на вошедших чужаков.
– Грызть кости задарма не хотят! – заметил Погорельцев.
На стук в сенную дверь долго никто не отзывался. Потом кто-то выступил из избы в сени, послышались тяжелые сбивчивые шаги, нарочито громкое покашливание, невнятное раздраженное бормотанье и хриплый спросонья голос:
– Кого черт принес спозаранок?
– Мы к вам по делам охоты – с лицензией, – четко сказал Погорельцев, назвал себя и Сербина. – Кошелев, – с вами о нас разговаривал?
– Что-то было такое… Сейчас отворю.
С оплывшим лицом и растрепанными волосами, небритый – таким предстал перед ними егерь Мышковский. От него разило перегаром. Близко посаженные глаза смотрели туманно, тускло. Он засунул пятерню в расстегнутый ворот рубахи, зевнул и стал усердно чесать волосатую грудь.
– Черт… не выспался… Вчера мотался на станцию. Жена с дочерью в город поехали погостить. От Пышкина станция в стороне, поезд проходит ночью… Устал!
– Нас тоже дорога измучила – сплошной гололед, – заговорил Погорельцев. – Ждали погоду, а ее нет. Отпуск кончается, решили отправиться на ночь глядя. Ничего, добрались… А что с Кошелевым – прижало сильно?
– Не знаю, – неохотно ответил Денис Амосович. – Я слышал, он должен на повышение пойти – директором свинокомплекса. Поголовье – десятки тысяч! Не надо и на охоту бегать.
– Если это правда, то мне Петра Петровича жаль, – сказал Сергей Васильевич. – С его-то честностью и с его-то здоровьем брать на себя такую обузу…
– Сдюжит. Мужик он жилистый… Проходите, усаживайтесь. Завтракали?
Гости сказали, что сыты, благодарят.
– Вам хорошо, а тут хоть сдохни. – Егерь зажмурился, замотал головой.
Погорельцев выразительно глянул на Сербина. Тот быстро сходил к машине, принес колбасы, банку рыбных консервов в масле, бутылку водки.
– Вот это по-нашенски! – взбодрился егерь. – Мой котелок гудит с пережору.
Он шлепнул ладонью по темени, встал и расправил плечи. На столе появились огурцы и капуста, кусок сохатины. Хозяин сам настрогал, посолил, поперчил. Колбасу резал Сергей Васильевич, бутылку откупоривал Владимир Изотович. Когда стол был накрыт, Сербин налил в два стакана, себя обошел.
– За рулем, – пояснил он хозяину.
Денис Амосович безмолвствовал, взгляд его приковался к стакану, руки вздрагивали на кромке стола. У него был вид дрессированного, но старого льва, которому предстояло, ради спасения собственной шкуры, проскочить сквозь пылающий обруч. Гости поняли, что пышкинский егерь зело пристрастен к спиртному.
– Ну, дернем! – крякнул Мышковский и махом опорожнил свое.
Погорельцев лишь отглотнул.
– Чего так? – нахмурился егерь. – Зло оставлять не годится.
– С утра не лезет, – поморщился Сергей Васильевич. – А насчет зла… Мы не злые.
– С незлыми, нежадными легче договориться… Вот стерва! Так по жилам и потекла согревательно!
Мышковский стал закусывать луком и строганиной, аппетитно ужевывал хлеб, тыкал вилкой в капусту и огурцы. Лицо его постепенно освобождалось от тяжкой натуги, угар выветривался, на небритых, словно испачканных щеках проступил румянец жизни.
Сербин заваривал чай на газовой плите. Погорельцев незаметно поглядывал на егеря, сравнивал его с Борисом Амосовичем. Общего между братьями хватало: даже разница в возрасте внешне не отдаляла их. Покрой был один, только Денис облысеть не успел. Погорельцев не переставал про себя удивляться: надо же случиться – старший Мышковский со взяткой к нему подкатывался! Ни сном, ни духом об этом не ведал. Еле отделался. Плюнуть, забыть, но нет же – угодно было судьбе столкнуть с младшим брательником. Будто насмешка какая, чертова каверза! Разве можно было предположить подобный поворот? Невероятно, ан – вот он, похмельный мученик, сидит перед ними, пьет водку, жует строганину – уже кто-то стрельнул лосишку, приволок егерю с угодливостью. Толковал же сегодня Пантелей Афанасьевич, что Денис Амосович сам на охоту не ходит, а только «бразды держит». Яким бородатый, что за причуды бывают в жизни, что за ирония!..
– Денис Амосович, вот полномочия наши, – перешел к делу Погорельцев. – Охотничьи билеты, путевка, лицензия. Как нам быть дальше? Нужен охотник с собаками.
– О собаках договоримся. – Егерь поднял глаза к потолку, они закатились – стали видны одни белки с набухшими кровяными прожилками. – Собаки… найдутся, – повторил хрипловато и потрогал ребром ладони кадык. – Уф, отпускать начинает! Работа такая: приезжают, уезжают. Наливай, пей, мимо рта не проноси. Едой спасаюсь! Как выпью, так ем. Другие в застолье хватаются за папиросу, а я за шмат сала. Вы, смотрю, тоже не коптите легкие. От курящего – вонь. Для охотника это плохо: зверь далеко чует и убегает.
– А от пьющего? От него что – фиалками пахнет? – со смешком спросил Сербин.
– Да не цветочками тоже, – опять закатил глаза Мышковский. Щеки его уже блестели глянцем. – Жарко стало! – Егерь погладил тучный живот. – Итак, на чем мы остановились? Собак нет? Собак найдем! Это пустяк, допустим. Сложнее с людьми. Их одной костью и потрохами не ублажишь.
– Говорите прямее, – попросил Погорельцев.
Толстые щеки егеря повело на кривую ухмылку, но он ее быстро стер и напустил на себя важность. Взяв бутылку, налил, выпил, провел по губам большим пальцем, как если бы расправлял усы или бороду.
– С Петром Петровичем у меня был разговор о вас… Берлогу нашли два наших штатных охотника. Я им сказал, чтобы они не топтались там, не будили хозяина. Они согласились не трогать медведя, пока не будет команды. Меня тут слушаются! Я государственный егерь, а не чухры-мухры. Уже много лет. Ко мне приезжают сюда знаменитости.
– Наслышаны, Денис Амосович, – вклинился в егерское бахвальство Сергей Васильевич.
– От кого? – скосил на него глаза Мышковский.
– Да еще в городе от кого-то, – соврал Погорельцев.
– Пусть говорят… А с медведем петрушка тут вот какая. Охотники эти, я сказал, штатные. Медвежью берлогу заметили, значит, они. Им его и положено брать! Разрешение на отстрел у них тоже положено не мимо кармана! Отстреляют, и у них будут мясо, шкура, жир и желчь. А за желчь нынче дают – ого! Понятно?
– Еще бы! – проглотил слюну Сергей Васильевич и глянул на Сербина. Тот ему чуть заметно кивнул.
– За хорошую шкуру медведя нынче в городе и тысячу карбованцев не пожалеют, – продолжал вдохновенно Мышковский. И мясу, и салу – цены нет. В них огромный набор полезности. Допустим, стоишь ты одной ногой в гробу, а медвежий жир пить станешь – нога-то из гроба и выскочит да в пляс пойдет! Вот оно, охотнички мои, как. Медицина все эти свойства признает и не оспоряет. Так что я думаю? Семьдесят рублей за лицензию на отстрел косолапого не цена – пшик! Мелкая ставка в крупной игре.
– Вы – картежник? – спросил Погорельцев.
– Преферансист. Могу предложить пульку для разминки, если умеете.
– Умеем, да игра затяжная, – ответил Сербин, похмыкал, не сводя взгляда с разомлевшего, потного лица пышкинского егеря. – Вам везет в преферанс или больше сидите на мизере?
– Зачастую – везет, – гонористо ответил Мышковский. – Особенно когда попадет длинная масть из-под туза!
– Туз и в Африке туз! – рассмеялся Погорельцев, прикусывая губу. – Удивительно.
– Оттого, что я в карты играю? – спросил егерь.
– Да нет, – вздохнул Погорельцев. – Вы продаете шкуру, мясо, сало и желчь неубитого медведя. Просто веяние времени!
– Я – продаю? – выпучил он глаза. – Ошибаетесь! – Егерь положил дольку огурца в рот и захрумкал. – Я вам исключительно по просьбе Кошелева устраиваю охоту на медведя, и вы же меня укорять вздумали?
– Напрасно обижаетесь, Денис Амосович, – успокоительно произнес Погорельцев. – Мы готовы и раскошелиться. Назовите сумму.
