Текст книги "Товарищи"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Когда Селезнев и Батурин ушли, Мазай хотел было пойти в цех, но передумал и сел на солнцепеке за штабелем опок. Он был рад, что весь этот разговор ребята не слышали.

А ребята тем временем возвращались в цех. Мимо прошли несколько формовщиков.

– Васька, пойдем выработку подсчитаем, – позвал Сережка.

Но Мазай лишь рукой махнул.

К Мазаю подошел Жутаев. Васька искоса взглянул на него, отвернулся и неприязненно пробурчал:

– Чего встал? Проходи, что ли…

Но Жутаев не ушел и вдруг заговорил спокойно и задушевно:

– Слушай, Вася, из-за чего ты на меня злишься? Что я тебе сделал плохого?

– Нужен ты мне! – словно нехотя, процедил Мазай.

Неподалеку от них проходила Оля и, увидев, что Мазай и Жутаев разговаривают, остановилась. О чем они могут говорить наедине? Интересно… даже очень интересно! Прислушалась – не разобрать. Она тихонько подкралась и встала сзади того же штабеля опок.

– Мне давно хотелось с тобой поговорить, – сказал Жутаев.

– Говори, если хочешь, а я попусту трепаться не люблю.

– Гордости в тебе много.

– Никому до этого дела нет. Понял? И разговор окончен.

– Нет, не окончен, – тихо, но настойчиво сказал Жутаев. – Хотя в Платовке мы и жили на одной квартире, но по душам так и не удалось поговорить. А надо. Давай здесь потолкуем. Я хочу, чтоб наша ссора прекратилась, как будто ее и не было.

Мазай удивленно открыл глаза и, словно не понимая, спросил:

– Какая ссора? Чего ты ко мне пристал!

– Может, это и не ссора, а просто отношения плохие. Но продолжать так дальше нельзя.

– Что продолжать?

– А тебе непонятно, о чем я говорю?

– Чепуху болтаешь. Продолжай на здоровье.

– Это не чепуха, и ты хорошо понимаешь.

– Как я понимаю – никого не касается. Я сам себе и капитан и лоцман.

– Все это пустые слова Напрасно ты так…

– Ты ко мне не приставай! – Вспылив, Мазай заговорил горячо и напористо: – Сам ребят против меня настраивает, а тут рассыпается, как сдобный пряник: «отношения плохие», «так нельзя»! Туда и сюда тебя хватает? И вашим и нашим кланяешься?

– Врешь, Мазай. Никого я против тебя не настраиваю. И это ты сам хорошо знаешь. А говоришь так – просто сочиняешь. Ну что ж, не хочешь мириться – не надо. Упрашивать тебя не собираюсь. Пусть все остается, как было. А если хочешь знать, речь идет вовсе не о тебе и не обо мне, а о группе. Раз в группе началась ссора, добра не будет. Не болеешь ты за свою группу, а о себе только думаешь!

– Тоже мне болельщик нашелся! – насмешливо протянул Мазай. – Свертывай в сторону, а то меня тошнить начинает.

– Я давно знаю, что ты на грубости мастер, – невозмутимо ответил Жутаев. – На это большого таланта не требуется.

– Ты бы лучше замолчал, по-дружески прошу, ведь все равно тебя никто не слушает.

– Замолчу, не беспокойся. Можешь не просить. Не хочешь слушать – не слушай, а я о всех наших делах и о тебе буду говорить. Буду говорить все, что думаю. Хочешь – обижайся, хочешь – нет: твое дело.

Жутаев круто повернулся и пошел к цеху. А Мазай крикнул вслед:

– Давай разговаривай! Я не боюсь. Знаешь, друг, как тебя девчонки зовут? «Прилизанный»!

Жутаев обернулся и покачал головой:

– Эх ты, у самого не хватает под фуражкой– у девчонок пошел занимать! Так, что ли?

Мазай растерялся, и последнее острое слово осталось за Жутаевым. Пока Васька собрался с мыслями, Жутаев уже вошел в цех.

Поведение Мазая во время чтения письма из МТС возмутило Олю, и она решила при первой возможности поговорить с ним, да даже и не поговорить, а просто сказать, что вел он себя очень плохо и ей было стыдно за него. Из подслушанного разговора Оля поняла, что Мазай настроен сейчас воинственно и говорить с ним бесполезно. Но не говорить она не могла и решила отвлечь Мазая от мыслей о Жутаеве, а потом, когда он успокоится, высказать все.

Мазай и не заметил, как Оля тихонько подкралась к нему и закрыла ладонями глаза.

– Колька, брось! – прикрикнул Мазай. Он был далеко не в игривом настроении и не желал играть в отгадки. К тому же он был уверен, что это Коля, любивший такую игру. – Пусти, тебе, говорят!

Но руки на его глазах не разжимались. Он быстрым движением освободил голову и, увидев перед собой Олю, смутился;

– А я думал – Колька. Чего тебе?

Она передернула плечами:

– Ничего. А просто так разве нельзя подойти?

– А чего без дела?

Оля обиделась:

– Ну тебя, Васька! Какой-то ты… даже говорить не хочется. То пристает, то грубит. Характер у тебя – не позавидуешь!

– Вон у Жутаева не характер, а сахар.

– Во всяком случае, не твоему ровня. И, конечно, Жутаев не стал бы так вот грубить.

– Ну и ступай к нему! А меня не трогай. И так – то книжку у него взяла, то в столовую норовит вместе пойти. Думаешь, не вижу?. Да? Все вижу.

– А мне такой контроль не нужен, товарищ староста, я сама себе хозяйка и знаю, у кого книжки брать и с кем в столовую ходить. И не указывай мне больше! Потому как это никого не касается.

Мазай окинул Олю злым взглядом, отвернулся, не спеша поднялся и молча направился к цеху.

Олю обидела и смутила эта выходка Мазая. Она привыкла к грубости Васьки, но такое «презрение» и ей было в диковинку. Оля была уверена, что «презрение» деланное, ей не хотелось, чтобы этим закончился их разговор. Кроме того, что она намеревалась ему сказать, теперь ей нужно и упрекнуть его в нетоварищеском отношении.

Она окликнула Мазая. Но тот шел, делая вид, что не слышит. Тогда Оля на цыпочках догнала его, сорвала с головы фуражку, со смехом опрометью бросилась за штабель и крикнула, выглядывая из-за опок:

– Лови! Поймаешь – отдам.

Мазай остановился, соображая, что предпринять, и с обычным видом безразличия подошел к штабелю.

– А ну, отдай! Нечего…

– Возьми.

– Слышишь, отдай фуражку!

– А я сказала: поймаешь– отдам.

– Брось дурить! Давай! Мне некогда, идти нужно. Будет тебе! Давай, что ли, фуражку!

Уловив в голосе Мазая раздражение и увидев, что Васька начал хмурить брови, она поняла, что именно сейчас, когда он злится, она может, поддразнивая колкими фразами, высказать ему все-все. А Васька, может быть, и не стал бы сейчас слушать, но его фуражка у нее. Вот ведь в каком дурацком положении оказался! Оля не смогла удержаться и расхохоталась.

– Чего смеешься? – недовольно спросил Мазай.

– Весело, потому и смеюсь…

– Я долго должен тебя уговаривать?

Оля согнала с лица улыбку и стала шутливо просить:

– Поймай, Вася! Ну, поймай, чего тебе стоит! А? – Она сняла берет, надела фуражку и состроила пренебрежительную мину. – Все равно, хоть и захочешь – не поймаешь. Потому что ты сейчас злой. Если вылить на тебя кружку воды, то она зашипит и пар пойдет. Ручаюсь!

– Ничего я не злой. Давай фуражку.

– Нет, злой. А когда ты злющий, то становишься таким неуклюжим, как медведь. Да-да! Вот и сейчас у тебя ловкости не больше, чем у медведя. Ты бы и отнял, да не сумеешь.

– Ольга, отдай! – угрожающе прикрикнул Мазай. – Дура! Ребята увидят – смеяться будут.

– Ну и пусть. Дуре нечего бояться, – сквозь смех ответила она. – Пускай замечают, я не боюсь. К чистому грязь не липнет. Не я за тобой гоняюсь, а ты за мной. Мне нечего бояться. Тебя увидят – засмеют, скажут: староста группы с девчонками в кулюкушки играет. Здорово! Верно?

– Отдай – плохо будет! Тоже мне, игрушку нашла! – еле сдерживаясь, возмутился Мазай.

– Возьми. На! – Оля чуть подалась вперед и протянула ему фуражку. – Бери! Ну чего смотришь?

Мазай не выдержал и бросился к Оле. Она вскрикнула и побежала. Мазай – за ней. Он был крупнее, выше ее, бежал по-спортивному, прижав руки к груди. А Оля – быстрая, ловкая – бежала, похохатывая, даже чуть взвизгивая, и казалась пушинкой, подхваченной быстрым ветром. Они обежали несколько раз штабель опок. Мазай напрягал все силы, стараясь поймать ее во чтобы то ни стало.

Он бежал уже не из-за фуражки – ему просто нужно было догнать девушку, чтобы доказать ей свою ловкость. Он сделал рывок вперед, очутился совсем близко от Оли, хотел схватить ее, но споткнулся и, чтобы не упасть, уперся рукой в штабель. Штабель качнулся, раздался грохот падающих опок и пронзительный крик Оли.

Васька бросился на крик. Оля лежала на земле без движения, на ногах ее громоздились чугунные опоки. Мазай кинулся к цеху, приоткрыл дверь и закричал:

– Ребята! Скорее! Олю опоками придавило…

Он подбежал к девушке, отбросил одну опоку, другую… Прибежали ребята, растащили остальные опоки. Оля все еще была без движения. Все столпились вокруг Оли, не зная, что делать. Но тут в середину группы протиснулся Жутаев. Он склонился над Олей, взял ее руку:

– Оля! Оля!

Глаза ее были по-прежнему закрыты.

– Ребята, за врачом нужно… – нерешительно предложил Мазай.

Жутаев встрепенулся, окинул всех быстрым взглядом:

– У нее… пульс… Есть пульс…

– Значит, жива? – спросил Сережа.

– Жива. Смотрите, ребята, у нее на ботинке кровь. Нужно поскорее сбегать за машиной.

– Колька, – крикнул Мазай, – катай живо! Рядом стоянка автобата. Беги, чтоб в один дух!

Коля сорвался с места и помчался во весь опор.

Жутаев торопливо достал из кармана складной нож, разрезал шнурок и снял с ноги Оли ботинок. На ноге оказалась рана. Жутаев достал из кармана чистый платок.

– Ребята, у кого еще есть? Перевязать рану.

– Йод нужно. Без йода нельзя перевязывать.

– В цеховой аптечке есть. Сбегать? – спросил кто-то.

– Я сейчас принесу, – сказал Сережа и побежал в цех.

Оля открыла глаза, увидела над собой склоненные лица и ничего не поняла. Она попыталась было подняться, но, едва шевельнулась, почувствовала сильную боль в ноге.

– Не нужно, Оля, не двигайтесь, – остановил ее Жутаев. – Сейчас перевяжем – тогда будет легче.

Сережа принес пузырек с йодом, и Жутаев занялся перевязкой. Когда йод попадал на рану, боль становилась невыносимой, но Оля закусила губу и не проронила ни звука.

Жутаев уже заканчивал перевязывать… Во дворе, рядом со столпившимися ребятами, развернулась зеленая легковая машина.

– Откройте, пожалуйста, дверку! – крикнул Жутаев шоферу. – Коля, Сережа, давайте помогите.

Втроем они осторожно подняли девушку на руки и понесли к автомобилю. Когда усаживали Олю, она задела больной ногой за дверку и вскрикнула. Мазай бросился к машине:

– Эй, вы, смотреть надо! Слышите – стонет!

Шофер, пожилой солдат, никого из ребят в машину не взял, сказав, что сам доставит Олю в больницу. Мазай заговорил было о плате, но шофер прервал его:

– Никаких денег я не возьму, а вам и заикаться о деньгах не советую… У меня сынишка тоже в ремесленном учится. Так что мы с вами маленько сродни. Да и не привык я тянуть руку за длинным рублем.

Автомобиль медленно тронулся, за ним гурьбой побежали ребята. На месте происшествия остались только Мазай и Сережа. Когда машина скрылась за воротами, Сережа сказал:

– А молодец Жутаев! Молодец! Правда, Васька?

Мазай ответил как бы в раздумье:

– Правда. У него все как-то ладно получается.

– Это верно. Ничего против не скажешь.

Мазай пристально посмотрел на Сергея и спросил:

– Ну скажи, Сережка, почему у него все получается словно по заказу? Почему? А у других ничего не выходит. И стараются – а оно как назло.

– Под другими ты себя имеешь в виду?

– Может, и себя. Ну, скажи: неужто я совсем никудышный? За что ни возьмусь, все не так. Почему это? Как ты думаешь? Только начистоту…

– Как я думаю?.. А вот как… Правда, я специально об этом не думал, но сказать можно. По-моему, Жутаев такой человек, что о себе почти забывает, он все о других старается. А ты, например, Васька, всегда на первое место себя выставляешь. Вот и сейчас. Ведь ты же думаешь не об Ольге, забыл о том, что, может, сейчас ей очень больно… Ты сейчас Жутаеву завидуешь, жалеешь, что не ты, а он догадался, как ей помочь. Правда? Ты только не скрывай.

Мазай растерялся:

– Ничего я не завидую…

Закончить разговор не дали ребята, проводившие автомобиль. Шли они не спеша, внимательно слушали Жутаева. До слуха Мазая долетели слова Жутаева:

– …Если не так, то все равно что-то делать нужно. Иначе последнее место нашей подгруппе обеспечено.

– Я согласен работать, – сказал Бакланов, – сколько угодно.

– И я тоже… Васька, – обратился Коля к Мазаю, – завтра начинается первомайская фронтовая вахта, а Ольга выбыла из строя. Засыплемся мы со своим обязательством. Борис предложил работать вечером… как бы дополнительно…

Мазай прервал его:

– Нам Борис не указ. Подумаешь тоже! Если он предложил, пускай и работает. Держать за руки не буду. Но мы пока и без его предложения обойдемся… Пошли, ребята, в цех! У меня есть другой план – пожалуй, похлеще жутаевского.

Никакого плана у него не было, и сказал он так лишь для того, чтобы показать ребятам свою распорядительность и изобретательность.

В цехе Сережа спросил:

– Ну, говори, какой у тебя план.

– Скажу. Вот повидаюсь с мастером, посоветуемся – и пожалуйста. Я не любитель, как другие, зря болтовней заниматься. Сейчас пойду в дирекцию – доложить нужно про Ольгу. Заодно и выясню все, что нужно.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЖУТАЕВА

Мысль о вступлении в комсомол, пришедшая Мазаю еще в Платовке, не покидала его. Не раз собирался он поговорить с Батуриным, но всегда откладывал разговор до следующего дня.

Возвращаясь от директора и проходя мимо комнаты комитета комсомола, Мазай решил зайти туда. Батурин встретил его, как добрый приятель:

– Наконец-то заглянул! Уж больно редко заходишь в комитет. Садись, Василий.

– Без дела – зачем же надоедать?

– Почему без дела? У молодежи всегда есть дела в комитете. А у тебя и подавно должны быть – дважды староста. Немало, я думаю, возникает вопросов. Посоветоваться не мешает.

– Не знаю. У меня в комитете комсомола пока никаких дел. Я, знаете, зачем зашел к вам?

– Скажешь – узнаю.

– В нашей группе сегодня несчастный случай приключился. Не везет нам, товарищ секретарь.

– Случай? Не слышал. Какой? Ну-ка, рассказывай скорее.

– Ольгу Писаренко опоками пришибло.

– Что?! Ольгу? – Батурин поднялся со стула, словно собрался бежать. – Где она сейчас?

– Не беспокойтесь, товарищ Батурин, ее не очень шибко помяло. Ногу поранило, а так– все в порядке. Одним словом, в больницу отвезли.

– Уже отвезли? Когда же это произошло?.

– Да вот только-только.

– Говоришь, не сильно поранило?

– Нет. Конечно, ей больно.

– Как же это случилось?

– Никто не видел, – нехотя сказал Мазай. – Бежала мимо штабеля опок – ну, наверно, и задела. Опоки-то и рухнули. Я директору об этом докладывал, заодно и к вам решил зайти, чтоб и вы знали.

– В какую больницу отвезли?

– В городскую.

Батурин взялся за телефонную трубку.

– Вы хотите позвонить? Сейчас директор разговаривал с врачом. Сказали – ничего опасного.

– Иван Захарович звонил? Если так, то я попозже позвоню.

– Позвоните и нам скажите.

– А ты забеги.

– Зайду.

– Значит, не сильно поранило?

– Нет. Малость ногу примяло.

– Кость не задело?

– Будто нет. Кожу рассекло.

– Ну, спасибо, что сказал.

– У меня еще есть один вопрос. Насчет комсомола. Говорят, вы втягиваете в комсомол, верно?

– Предположим, верно.

– Может, я сказал не так. Вы стараетесь, чтоб в нашей группе было больше комсомольцев, правильно? Правильно. А их мало. Если хотите, товарищ Батурин, за два дня вся группа подаст заявления. Даю слово.

– Интересно… Ты что же, приказать хочешь?

– Зачем приказывать? Скажу, что надо подавать заявления, и все в порядке. Подадут, как один.

– Нет, Мазай, такой порядок комсомолу не нужен. Мы не гонимся за тем, чтобы всю молодежь втянуть в комсомол, нет! Комсомол принимает в свои ряды только лучших, передовых, а не всех подряд. Понял?

– Вроде как понял. Значит, человек надумает поступить в комсомол, а его еще могут и не принять?

– Такие случаи бывают.

– Ясно.

Мазай поднялся, собираясь уйти.

– А что вы скажете, товарищ Батурин, если бы я надумал поступить в комсомол?

– Ну что же, мысль хорошая. Тебе давно нужно об этом подумать. Смотри-ка: отец у тебя коммунист, человек заслуженный, воюет на фронте, ты заканчиваешь ремесленное училище и будешь работать на советском заводе. Староста группы, занимаешь не последнее место в литейке. Биография – что надо!

– Выходит, по-вашему, если я надумаю подать заявление, то меня примут в комсомол?

– А ты сам как об этом думаешь?

– Не знаю. Вам виднее. Я полагаю – тут главное ваше слово. Как вы скажете, так и будет.

– Ошибаешься, Василий. Принимать буду не я, а твои товарищи, комсомольцы. Их слово решающее.

– И могут отказать?

– Могут. У тебя немало недостатков.

– Выходит, Жутай, Епифанов, Писаренко лучше меня?

– А ты считаешь их хуже? Да?

– А чем же они лучше? Чем?

– Давай не будем сейчас разбирать их достоинства и недостатки. Поговорим лучше о тебе…

Уходил Мазай от Батурина, дав слово заглядывать в комитет и готовиться к вступлению в комсомол. Но в душе он унес невысказанную обиду на секретаря комитета, почти уверенного, как ему показалось, что Ваську могут не принять.

А после Мазая в комитет пришел Жутаев. Он тоже рассказал о несчастном случае с Олей и попросил совета:

– Завтра начинается предмайская фронтовая вахта. Наша подгруппа взяла очень большое обязательство, а Писаренко выбыла. Без нее нам обязательство не выполнить, а уменьшать его не хотим. И за Писаренко обидно. Она все время в литейке занимала третье место. Рззве ей легко это далось? Сил-то у нее поменьше, чем у каждого из нас. Брала стараньем да ловкостью. Теперь она больна, и кто-то другой завоюет третье место. Будь она здорова – никому бы не уступила, может, и нас с Мазаем подогнала бы. Вот мы и решили…

– Погоди, Жутаев, кто это – «мы»?

– Мы? Несколько ребят. Друзья Ольги Писаренко. Ребята из нашей подгруппы.

– А кто именно? По фамилиям?

– Сергей Рудаков, Коля Епифанов, Бакланов Егор, и я.

– Мне казалось, что и Мазай дружит с Олей.

– Да, они друзья, но Мазай… не хочет с нами.

– Не согласен с вами? Не поддерживает?

– В этом роде.

– Так что вы придумали, Олины друзья-товарищи?

– Мы решили на время болезни Писаренко работать за нее дополнительно после второй смены. Так мы и обязательство свое выполним, и фронту продукцию не уменьшим, и Оле третье место сохраним. По-моему, тут ничего плохого нет.

– Вообще предложение интересное. Хорошее предложение. Но не будет ли вам слишком трудно?

– Справимся, товарищ Батурин Работать-то мы будем за Олю всего по часу, по полтора, не больше. Я и пришел к вам за советом. Что вы скажете?

Батурин крепко пожал руку Жутаеву:

– Такие предложения, Борис, можно только приветствовать. Я беру на себя договориться с директором и мастером. А тебе обо всем завтра скажу. Да… о Мазае. Неужто он отказался?

– Не хочет. Да мы и сами справимся.

– Не в этом дело. Мазай хочет вступить в комсомол. Постарайся втянуть его в общественные дела группы.

– Легко сказать – втянуть! С ним иногда и разговаривать противно.

– Противно?

– А вы думаете – приятно?

– По-прежнему хамит?

– Говорить с ним не хочется.

– По-твоему, что же – отступиться от него нужно?

– Я не говорю – отступиться.

– Мазай любит работу и, если умело поговорить, пойдет с вами. Продумай.

– У меня ничего не выйдет. Конечно, попробую. А только заранее знаю… С тех пор как вернулись из Платовки, он непрерывно шипит на меня. Понимаете, товарищ Батурин, надоело все это, и подходить к нему не хочется.

– Не всегда приходится делать то, что хочется. Иногда о себе нужно забыть и думать только о том, что это надо для общества. Так нас учит партия. Ясно, Жутаев?

– Все это я понимаю.

– На днях в вашей группе создадим комсомольскую организацию. Комсоргом, видимо, изберут тебя. Понемногу готовься к этому. У тебя все?

– Все.

– Ну, будь здоров. А с Мазаем о твоем предложении я сам поговорю. Передай ему – пусть вечером зайдет ко мне.

ЧУЖОЕ ПИСЬМО

Мазай был уверен в своем превосходстве перед другими – не зря же его выбрали старостой и назначили бригадиром. Он и сильнее других, и работает лучше других, и командовать умеет. Но о поддержании своего авторитета в группе он очень заботился. Быть хорошим старостой и бригадиром можно только при уважении ребят. У него уже в привычку вошло для поддержания авторитета преувеличивать свою роль там, где есть или предвидится успех, и преуменьшать – где произошла какая-то неприятность.

На вопрос Батурина, как произошло несчастье с Олей, Мазай ответил не задумываясь: «Никто не видел». И только потом, уже после неприятного разговора о приеме в комсомол, когда он снова вспомнил о случае с Олей, ему пришло в голову, что он сказал Батурину неправду. Ведь он, Мазай, не только видел, как произошло несчастье с Олей, но и виноват в этом несчастье. Да, да, это он виноват. Не толкни он опоки, штабель не развалился бы. Правда, он не виноват: он споткнулся. Она сама заставила его бегать вокруг штабеля. Так как же получается: виноват или не виноват?

Случись такое не с Олей, а с кем-либо другим, Мазай и задумываться не стал бы. Подумаешь, мол, ногу поцарапал! Сам виноват. Но в больнице лежал не кто-то, а Оля. Может быть, ей очень больно и она кричит, стонет, а вот он совсем здоров, с ним ничего не случилось. Мазай искренне ругал себя за неловкость. Уж лучше бы на него упали эти злосчастные опоки! Он готов был возненавидеть себя за то, что сегодня грубил Оле, а когда ей нужно было помочь, остался в стороне, снова уступил место Жутаеву. Сознание вины перед Олей угнетало его, и час от часу он становился молчаливее и мрачнее.

Он решил сходить вечером в больницу, навестить Олю, узнать, как она себя чувствует, и попросить ее, чтоб не сердилась – ведь не нарочно же он свалил на нее опоки.

Когда начало вечереть, Мазай незаметно вышел из училища, оглянулся, не видит ли кто его, и торопливо зашагал к больнице.

Идти было недалеко, и через полчаса он уже подошел к высокому больничному зданию. Дверь больницы оказалась запертой, но Мазай решил не отступать. Он отыскал кнопку звонка и после недолгого раздумья нажал ее.

Дверь открыла молодая женщина в белом халате.

– Вам что нужно?

– Я из третьего ремесленного училища. К вам сегодня привезли нашу девочку, Ольгу Писаренко. Ей ногу опоками покалечило. Я и пришел проведать, узнать о ней…

– Такая больная у нас есть. В двенадцатой палате. Но вы пришли поздно: прием посетителей разрешен до семи часов, а сейчас уже около восьми.

– Значит, нельзя? – разочарованно спросил Мазай.

– Никак нельзя. Приходите завтра. Вы как больной доводитесь – брат или родственник?

– Учимся в одной группе… А вы не скажете, как у нее дела? Лучше ей или все еще плохо?

– Я сейчас схожу и спрошу у самой больной. Посидите.

Мазай присел на скамью. Он то и дело поглядывал на стеклянную дверь, откуда должна была появиться дежурная сестра. Время шло. Мазай начал беспокоиться, не забыли ли о нем. У него уже мелькнула мысль: а не пройти ли за стеклянную дверь самому, поискать там двенадцатую палату. Но он тут же отклонил эту мысль и решил ждать хотя бы всю ночь.

Дежурная сестра вернулась и протянула Мазаю сложенный вчетверо листок:

– Вот вам записка. Она решила написать, а нет ни карандаша, ни бумаги. Вот и пришлось вам долго ждать.

– Ничего, не беспокойтесь.

Мазай, не взглянув па записку, сунул ее в карман.

– На словах она просила передать вам большое спасибо. «Он, говорит, знает, за что». А насчет болезни – просила передать, что на рану ей наложили шов. Значит, полежать придется.

Мазай слушал дежурную сестру, а сам думал о записке. Что в ней? Ведь ее писала сама Оля! И где– в больнице! Ему хотелось поскорее выбежать па улицу и прочитать…

– До свидания. Передайте Ольге– пускай поправляется. А я еще приду.

Едва выйдя за дверь, он достал из кармана записку, но прочитать не смог: уже стемнело. Невдалеке, па углу квартала, горел фонарь, и Мазай вприпрыжку побежал к нему.

На записке четким почерком, хорошо знакомым Ваське, был написал адрес: «Жутаеву Борису». Он прочитал этот адрес несколько раз и никак не мог понять, почему записка Оли адресована не ему. Но на бумаге, черным по белому, была выведена фамилия Жутаева.

И Мазаю стало обидно: как же так? Он пришел ее проведать, пришел один, наверно, никто больше и не подумал навестить ее, она же, вместо того чтобы ему написать… ну хоть несколько слов… написала Жутаеву, а о нем словно забыла.

Он снова сунул записку в карман и не спеша побрел домой. Но забыть о записке не мог. Прочитать бы ее, узнать: что же пишет Оля Жутаеву? Этот небольшой листок бумаги словно притягивал его руку.

«А почему бы и не прочитать? Или я не имею права? – подумал он. – Записку отдали мне – значит, я вправе прочитать. А что касается надписи, так оно могло и случайно получиться: Ольга думала написать Мазаю, а вывела – Жутаеву».

Остановившись у одного из фонарей, Мазай снова извлек из кармана записку и прочитал: «Дорогой Боря! Спасибо тебе за все. Спасибо, что пришел. Я этому очень, очень рада. Чувствую себя лучше. Оля».

Мазаю хотелось кричать во весь голос, в клочья порвать записку. Он уже не шел, а бежал. А в голове одна за другой возникали угрозы: «Погоди, «дорогой Боря», погоди, я тебя отблагодарю! А записки ты не увидишь, как своих ушей».

Мазай пробежал три квартала, устал и перешел на шаг. Ему хотелось поскорей добраться до дому и поколотить Жутаева. Поколотить так, чтобы тот разревелся, а он, Мазай, стоял бы и приговаривал: «Это тебе за все. Сполна. Если мало – еще подкинем».

Легко представить себе врага побежденным, а как его победить? Один на один Мазай уже не решался схватываться с Жутаевым, а чтобы втравить в драку ребят, нужно доказать им, что Жутаев заслуживает «науки».

Когда Мазай вошел в свою комнату, его воинственное настроение исчезло. У стола он увидел Кольку, Сергея и Жутаева. Борис вслух читал книжку, а Колька и Сергей внимательно слушали его. Взглянул Мазай на их лица и понял: ни Колька, ни Сергей и пальцем не тронут Жутаева, да и никому другому не позволят этого.

Жутаев прервал чтение:

– О Зое Космодемьянской читаем. Писательница Маргарита Алигер написала. Хочешь – садись. Мы тебя ждем. Хотели при тебе начать, а ты исчез. Садись.

Сережа пододвинул стул:

– Садись, Васька. Вещь такая интересная, что насквозь пробивает.

– Здорово написано, – подтвердил Жутаев. – Читаешь и все видишь, будто рядом. Садись.

Жутаев говорил просто, и было видно, что он весь захвачен поэмой, а на Мазая у него нет ни обиды, ни злобы.

Мазай не двигался с места. Ему стало как-то неловко: вот он бежал по улице, чтобы скорее увидеть и избить Жутаева, а увидев – присмирел. И вдруг, неожиданно для самого себя, Мазай достал из кармана записку, положил ее перед Жутаевым и, не глядя на него, резко сказал:

– Это тебе… от Ольги…

– От Ольги?!

Жутаев взял записку, прочитал ее и взглянул на Мазая:

– Ты ходил в больницу?

– Ходил. Ну, и что из этого?

– Васька, как она? – спросил Сережа.

– Да ничего. Лежит. Ногу зашили.

– Ты ее прямо живую видел? Верно, Васька? – затараторил Колька. – Прямо в палату ходил? Да, Вась? Туда пускают? Кто хочет, того и пускают? Да?

Очень хотелось Мазаю ответить утвердительно: и не только, мол, был в палате, но даже разговаривал с Олей. Но, сообразив, что обман обязательно будет обнаружен, пересилил это желание.

– В палату – поздно, меня к двери подвели. Женщина в белом халате – наверно, врач или сестра. Вот она мне показала Ольгу сквозь дверь. Ольга даже и не знает, что я ее видел. – Чтобы прекратить разговор о больнице, он спросил: – А Баклан где?

– На репетиции, – ответил Сережа.

– Верно. А я совсем позабыл.

– Ты секретаря комитета комсомола сейчас не видел? – спросил Жутаев.

– Нет. Днем заходил. А сейчас делать мне у него нечего, я беспартийный.

– Он попросил тебя зайти к нему вечером, – сказал Жутаев.

– Меня?

– Да, тебя. А что ты так удивился?

– Зачем же я ему понадобился?

– Не знаю.

– Не говорил?

– Нет. Ты же, кажется, собираешься вступать в комсомол?

– Собирался, да вот передумал.

– Почему? – удивился Жутаев.

– Не почему, просто так. Необязательно всем быть в комсомоле. Я хочу остаться беспартийным большевиком.

– Напрасно. Очень напрасно.

– А ты, Жутаев, меня не воспитывай, вместе с тобой на политзанятия ходил и не хуже тебя разбираюсь, что и как. Ты лучше скажи: в Ольгу влюблен? – Подмигнув ребятам, он деланно рассмеялся.

Жутаев внимательно посмотрел на Мазая и с сожалением сказал:

– Когда ты говоришь по-человечески, с тобой и говорить хочется, а когда начинаешь хамить… – Он махнул рукой и отвернулся. – Будем дальше читать?

– Давай читай, – предложил Сергей.

Жутаев снова взял в руки книжку. Сергей и Коля уставились на него, положив головы на ладони, а Мазай пошел к своей койке.