Текст книги "Товарищи"
Автор книги: Владимир Пистоленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
БАКЛАНОВ ДАЁТ ОТПОР
После того как все опоки были выбиты и отлитые детали перенесены в механический цех, Маврин приказал Жутаеву, Мазаю и Бакланову идти отдыхать.
– Дмитрий Гордеевич, пойдемте к нам, – пригласил Селезнева Жутаев.
– Посмотрите, где мы живем, – поддержал Мазай.
– Пойдемте! Иль, может, у вас есть дела?
– Нет, сейчас я свободен. С охотой пойду. Я и к тебе, Бакланов, зайду. Обязательно. Угощать есть чем? Пироги будут?
Бакланов растерялся. Он знал, что мать сегодня не затевала теста.
– Насчет пирогов, товарищ мастер… – смущенно начал он. – Завтра маманя…
– Завтра? Спасибо! – шутливо отпарировал Селезнев. – Есть такой рассказ о цыгане: он все «завтраками» лошадь кормил, пока та ноги не протянула.
– Так я… – начал было Егор.
Но мастер его прервал:
– Насчет пирогов я, конечно, шучу. А вот зайти посмотреть, как ты живешь, обязательно зайду. Не возражаешь?
– Что вы, товарищ мастер! И маманя будет рада и дедушка. Только они вечером дома бывают. Поздно, когда уже совсем на улице стемнеет.
– А я вечером и зайду. Маму твою я уже видел, но поговорить вдосталь так и не удалось.
– Вы разве знаете ее?
– А как же! Познакомились, когда она проведывать тебя приезжала. Можно сказать, старые знакомые.
– Как там наши поживают, товарищ мастер? – спросил Мазай. – Что нового в группе слышно?
– Особых новостей нет. Хотя, пожалуй, и есть одна. На днях пятеро ребят из вашей группы подали заявления в комсомол. Первой подала Ольга Писаренко. Потом Сергей Рудаков. За ними Спивак, Лесничий и Ганькин. На днях на бюро райкома их принимать будут.
– А Колька Епифанов не подал заявления? – полюбопытствовал Мазай.
– Нет, не подавал.
– Значит, сколько же теперь у нас будет в группе комсомольцев? – в раздумье спросил Жутаев.
– Восемь. Уже можно создать свою комсомольскую организацию. Батурин вчера говорил: как только вернетесь отсюда, он поставит этот вопрос на комитете комсомола.
Весть о том, что его ближайшие друзья – Оля и Сережка – стали комсомольцами, неприятно поразила Мазая. Ему показалось обидным: подали заявление в его отсутствие, поспешили, будто обрадовались, что его нет. А ведь могли бы подождать его возвращения, особенно торопиться некуда, и уж если вступать в комсомол, так всей подгруппой, чтоб сразу все мазаевцы стали комсомольцами. Он почувствовал неприязнь к Ольге и Сергею. Смутная тревога овладела им. Если бы они были сейчас здесь, Васька так отчитал бы их, что навек запомнили бы… Он бы сказал им, что настоящие товарищи так не поступают. А может, и ничего бы не сказал, только взглянул бы на них вприщурку: все, мол, понятно, забыли про меня. Ну, и не нужно, без вас обойдемся.
Когда переходили мостик через овраг, мастер и Жутаев ушли немного вперед, а Бакланов и Мазан поотстали. Егор спросил:
– Когда вернемся, ты тоже запишешься в комсомол?
– В комсомол не записывают, а принимают… – пренебрежительно ответил Мазай. – Поживем – увидим, как оно и что. Необязательно же всем вступать в комсомол. Потом, мне вот еще что у них не нравится: нужно будет ходить па собрания, а там еще что выдумают. Так прикрутят – и не дохнешь.
– Может, и не прикрутят? Жутаев вон не жалуется.
– Чудак! У комсомольцев не положено жаловаться– живо за это нашлепают. У них, брат, не больно церемонятся. Слыхал я об этом. А вообще я еще не знаю, пока ие думал. Может, и вступлю. А что, разве, по-твоему, не подхожу в комсомол?
– Я об этом не говорю.
– А я думал, ты против.
Мазаю не поправилось, что Бакланов стал разговаривать с ним, как с равным, без малейшего оттенка почтительности. Нашел что спрашивать – видите ли, ему интересно, будет Мазай вступать в комсомол или пет! Тоже актив! Решив восстановить прежние взаимоотношения, он покровительственно похлопал Егора по плечу:
– Тебе бы, между прочим, тоже не мешало подумать. Приедем домой, я так поставлю вопрос, чтоб все в моей подгруппе вступили в комсомол. Все! Если надо комсомольцев, значит, надо. Пиши заявление, и никаких разговоров. Понял?
– Что тут не понять?.. А только мне сейчас нельзя.
– Брось – «нельзя»! Не наговаривай зря.
– А я разве наговариваю? Меня бы хоть в училище снова приняли. Того и гляди, исключат.
– Ноешь ты без конца, Бакланчик! Старое нечего вспоминать. Удрал? Удрал. Зато тут работал хорошо. Плохого ничего не скажешь. Ну, если взять сегодняшнюю плавку, так ты вел себя настоящим, передовым литейщиком. Будто всю жизнь стоял у чугуна. Даю слово! Даже смотреть было приятно. Верно говорю. Как только приедем в ремесленное, доложу директору полную характеристику. Клянусь! Не веришь?
– Я и сам доложу, – неожиданно для Мазая возразил Егор строгим тоном.
– Сам? Ишь ты! Ну, пожалуйста! Говори сам. Только я хотел помочь тебе, Бакланчик, потому как у тебя характер очень несмелый. Ты год прособираешься, да так ничего и не скажешь. Ну, а если не хочешь, не надо. Набиваться я не охотник.
Бакланов искоса взглянул на Мазая. Тот, видимо, совсем уже позабыл, как сбежал сегодня со своего поста, и держит себя, как всегда, независимо и на Егора смотрит свысока. Нет, Егор на этот раз не станет молчать, он больше не даст Мазаю обижать себя…
– Ты брось, Мазай, звать меня Бакланчиком.
– А что? Обижаешься? – удивился Мазай. – Чудной человек! Тут же ничего обидного.
– При чем тут обида! Сказал – не надо, значит, все. И насчет моего несмелого характера тоже брось. Мало ль что было? А больше не будет.
Это уж не только удивило, но и возмутило Мазая. Раньше Бакланов молча выслушивал замечания старосты, а теперь сказать ничего нельзя, каждому слову перечит. Мазай решил прикрикнуть:
– Ну, знаешь, нечего учить меня, о чем говорить! Не меньше твоего понимаем! Тоже мне умник нашелся!
Он хотел было уйти от Егора, но тот придержал его за рукав и очень тихо, но отчетливо сказал:
– Ты не спеши. Или напугался, как сегодня у вагранки? Героя из себя строишь, кричишь на всех, а сам… трус, трус! Вот ты кто! А мы, дураки…
Егор не докончил и почти бегом бросился догонять мастера и Жутаева. А Мазай остановился как вкопанный. Слова Бакланова ошеломили его. Эх, броситься бы сейчас за Баклановым, отозвать в сторону, да и припугнуть, как прежде: топнуть, вцепиться в него и так тряхнуть, чтоб у него зубы стукнулись. Да разве сейчас это сделаешь? Вон он идет себе спокойненько рядом с мастером и слушает, что Селезнев рассказывает. И Мазай внезапно остро почувствовал, что Бакланов навсегда ушел из-под его влияния: если на первых порах уважал, затем просто боялся, то сейчас у Егора не осталось ни того, ни другого. Он, видимо, считает, что и доверять Мазаю нельзя и дружить с ним не стоит. Вообще Бакланов совсем жутаевцем стал.
До Мазая донесся веселый голос Жутаева.
«Ничего, – подумал Мазай, – тут ваша взяла: вас двое, а я один. Вернемся в ремесленное – другая песня будет». Хотя он и пытался подбодрить себя, но веселей от этого не стало. Он побрел один. Немного погодя Жутаев и Бакланов пошли вдвоем, а Селезнев отстал от ребят и стал поджидать Мазая.
«Видно, шею мне хочет мылить, – с неприязнью подумал Мазай. – Ну-ну, давай! Наваливайтесь все сразу».
– Почему один плетешься? Может, устал? – спросил Селезнев, когда Мазай подошел к нему.
– Нет, не устал. Просто так.
Селезнев заглянул ему в глаза:
– Или на сердце неспокойно?
– Почему вы так думаете?
– Не скрывай, вижу. Ничего, Мазай, не расстраивайся. С кем такое не случается! Расплавленный металл– вещь серьезная, к нему люди постепенно привыкают. В панику не бросайся. Привыкнешь и ты.
– Товарищ мастер, да я и сейчас не боюсь! Вот теперь стараюсь вспомнить, как все вышло… а вроде и вспоминать нечего. Вот вы, может, думаете, что я неправду говорю…
– Ничего такого я не думаю. Да дело совсем и не в этом. По-моему, не тем ты занимаешься. Постарайся лучше запомнить, как плохо чувствует себя человек, если подвел товарищей. И еще запомни святое правило: в трудную минуту не о себе надо думать, а о товарищах. Так-то. А ты о них частенько забываешь…
Мазай хотел что-то возразить, но Селезнев перевел разговор на другую тему:
– Хорошо, что вы управились с главными делами. Есть приказ директора – всей бригаде вернуться в училище. Я уеду сегодня ночью, а вы следом за мной денька через два.
ДОРОГОЙ ГОСТЬ
У Бакланова ужинать не садились– ждали Селезнева. Дедушка Кузьма, нацепив на самый кончик носа очки, читал газету. Анна Кузьминична пристроилась у краешка стола, уставленного тарелками, делала в дневнике записи о работе молочно-товарной фермы за день. Егор то и дело выходил в сени и, приоткрыв наружную дверь, выглядывал – не покажется ли у калитки знакомая фигура. Но там – никого. Егор возвращался в избу, садился у окна и, прильнув к стеклу, снова смотрел во двор. Дедушка Кузьма внимательно следил за внуком, изредка взглядывал на Анну и слегка покачивал головой, словно желая оказать: трудновато приходится парню. Егору действительно было не по себе… Он и ждал прихода мастера, очень ждал, и в то же время боялся: а вдруг Селезнев расскажет о нем такое, что никак не порадует ни мать, ни деда?
– Ты брось эту самую беготню взад-вперед! – сказал наконец дедушка Кузьма, когда Егор снова пошел к двери. – Нечего мотаться из стороны в сторону, будто маятник. Если не сидится в избе, оделся бы да вышел к воротам. Там, глядишь, и встретил бы человека. А это что – мечется сюда-туда, как оглашенный!
– А я вроде как и не мечусь.
– Вроде… Ты слушай, когда тебе толком говорят.
Егор вопросительно взглянул на мать:
– Пойду?
– Иди, тут ничего плохого нет, – поддержала она деда. – Селезнев по должности мастер, но для тебя все равно что учитель. А учителя всегда надо встречать с почетом. Иди.
В дверь постучали. Егор опрометью бросился в сени, и уже оттуда послышались его слова:
– Проходите, товарищ мастер! Вот сюда проходите. В избу. У нас все дома.
У порога Селезнева встретили дедушка Кузьма и Анна Кузьминична:
– А мы уж заждались вас! Обрадовались-то как, когда Егор сказал, что вечерком зайдете! Это, Дмитрий Гордеевич, мой батя. Вот сюда проходите, за стол. Поужинаем вместе.
– Посидеть вместе с вами – с охотой, а вот насчет ужина – благодарствуйте. Только-только от стола,
Но дедушка Кузьма запротестовал:
– Нет, нет, вы обидите, ежели не отведаете нашего хлеба-соли! По нашему обычаю так положено. Сколько осилите, столько и вашего. Не обижайте хозяев.
Дедушка Кузьма так настойчиво приглашал к столу, что Селезнев наконец сдался. Но когда старик палил и пододвинул ему рюмку, Селезнев решительно отказался:
– Душа не принимает. Не обижайтесь. Больше полвека прожил, а так и не привык к сивухе. Не нравится. А зачем против воли пить? Чаёк – дело другое. Вы извините, что вмешиваюсь, но и внуку зря рюмочку поставили. Правда, Егор? (Егор покраснел и молча кивнул головой.) В училище на этот счет очень строго. Запрещается употреблять спиртное.
– Вон оно что! – протянул дедушка Кузьма и пристально взглянул на опустившего глаза Егора. – А я слыхал, что сам директор иногда рюмочку подает. Не всем, конечно, а кто заслуживает, за ударную работу.
Селезнев рассмеялся:
– Побасенок много рассказывают; на чужой роток, как говорят, не накинешь платок. Пусть говорят. Мы-то вот с Егором знаем, где правда, а где выдумка. Правильно, Бакланов?
– Правильно.
– Вы не были сегодня на плавке в эмтээс? – спросил Селезнев дедушку Кузьму.
– Не довелось. Совсем было собрался – дела не пустили. У нас сегодня на конном дворе столько говору! Все ребятишек ваших хвалят – не нахвалятся.
– Есть за что похвалить. Толково провели плавку.
Да и не только плавку. Сейчас мы заходили с директором станции в механический цех – там уже обрабатывают новые детали. Говорят, удачное литье, брака почти нет. А Егор ваш какой молодчина! Хорошо себя показал сегодня. Первоклассным мастером будет. Если, конечно, захочет. А хватка металлурга в нем есть.
Егор благодарно взглянул на Селезнева, и таким родным показался ему сейчас старый мастер, что захотелось обнять его и сказать что-нибудь хорошее-хорошее…
Дедушка Кузьма ждал прихода Селезнева, чтобы узнать, что думает мастер о деле Егора: оставят его в училище или, может быть, исключат. Старику хотелось сразу же спросить мастера об этом, но разговор зашел о другом, и было неудобно прерывать его. Когда Селезнев стал рассказывать о плавке, дедушка Кузьма решил, что наступил для вопроса самый удобный момент. Но тут постучали в окно – пришли новые гости; Егор вышел открыть дверь и вернулся с Жутаевым и Мазаем. Почти вслед за ними в избу вошли Максим Ивкин и Сережка Тюпакин. Дедушка Кузьма снова промолчал – ему не хотелось при посторонних задавать этот мучивший его вопрос.
– Товарищ мастер, вы не слышали, как Егор играет на гармошке? – спросил Мазай.
– На гармони? Нет, не слышал. Правда, Бакланов? Играете?
– Да, так… малость играю.
– А ты не прибедняйся, – возразил Максим Ивкин. – Не верьте ему, товарищ мастер, он здорово играет. Вот услышите – сами скажете. Бери гармонь, Егор!
– Да ну ее! – отнекивался Егор.
Ему и хотелось сыграть, но вместе с тем он никак не мог отделаться от смущения.
– У вас баян или двухрядка? – спросил Селезнев.
– Двухрядка.
– Ну-ка, несите, я ведь тоже когда-то играл. В молодости. Попробуем тряхнуть стариной.
Анна Кузьминична подала гармонь. Селезнев по-хозяйски осмотрел гармонь и не спеша перебрал клавиши.
– Хороший инструмент. И руки, видно, заботливые. Гармошка любит ласковый уход. – Он взял несколько аккордов. Лицо его стало радостно-задумчивым. – Мягкие тона. – Его пальцы не торопясь заходили по перламутру. – Сейчас я свою любимую…
Гармонь словно ожила и запела о «Варяге».
– А ну, еще что-нибудь, товарищ мастер, – попросил Максим.
Селезнев сыграл несколько песен и передал гармонь Егору:
– Ну-ка, вы, Бакланов.
Егор сыграл «Вечер на рейде».
– Хорошо получается! – похвалил мастер. – Очень хорошо.
– Вы бы послушали, как он поет под гармонь! Сам играет и сам поет, – сказал Сережка Тюпакин. – Прямо полная «самодеятельность» получается.
Егора попросили спеть, но он наотрез отказался.
– Ну чего ты отнекиваешься?! – прикрикнул на внука дедушка Кузьма. – Не надо ломаться, если люди добром просят. Людей уважать нужно.
Но Егор петь не стал и лишь подтягивал, когда ребята затянули «Землянку». Потом пели «Огонек», «Катюшу», «Ермака» и другие песни. Было уже часов десять, когда Селезнев поднялся и начал прощаться.
– Пора и честь знать, – шутя сказал он.
Анна Кузьминична стала уговаривать посидеть еще.
– Охотно бы, да время не терпит, – возразил он. – Нужно поспеть к поезду. Я еще должен зайти в эмтээс, а уж оттуда на вокзал. Директор обещал подвезти.
Ребята заторопились, начали одеваться.
– Мы вас проводим, Дмитрий Гордеевич. До эмтээс, – предложил Жутаев. – Можно?
– А почему нельзя? Конечно, можно. Пойдемте.
– Товарищ мастер, можно вас на минутку задержать? – попросил дедушка Кузьма.
– Пожалуйста.
– Мне бы словечком с вами перемолвиться. Весь вечер собирался поговорить, а не вышло.
– Сейчас давайте поговорим… Ребята, подожгите меня у калитки. Я скоро.
В комнате остались дедушка Кузьма, Анна Кузьминична и Селезнев.
– Что же будет с нашим Егором? – спросил наконец дедушка Кузьма.
– Ручаться не могу, но думаю, все обойдется благополучно. Буду просить директора. Он у нас человек умный. Настоящий. Не любит рубить сплеча. А парнишка, видно, и сам понял, осудил свой проступок… Играет он у вас хорошо. Прямо талант! И поет тоже. Ему бы, я так думаю, нужно в музыкальной школе учиться.
– Пускай к делу приучается, а от пения да гармошки никакой пользы, – возразил дедушка Кузьма.
– Это еще как сказать… Одним словом, мы в училище посоветуемся. До свидания… Да, вот еще что! Ругать и упрекать парня больше не надо. Лучше пригрейте его малость. За сегодняшнюю плавку. Не перехваливайте, конечно, а так, от души. По большому счету. Хороший человек из него может выйти.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шефская бригада возвратилась в Чкалов днем. Вместе с ребятами приехал и дедушка Кузьма. Он все еще боялся, как бы Егора не исключили из училища. Посоветовавшись с Анной, старик отправился на денек, чтобы самому поговорить с директором и уладить дело.
Он не разрешил Егору заходить в общежитие, а сразу же, как только сошли с машины, повел его к директору. Колесов тут же согласился принять их, но Егор остался в приемной, а в кабинет вошел один старик.
– Я – дед Егора Бакланова. Учился он у вас почти два года, да беда случилась. Вот я и приехал поговорить о нем.
Колесов усадил дедушку и, выйдя из-за стола, сел рядом с ним:
– Так о чем вы хотели говорить со мной?
– Говорить бы о многом надо. Вот только не придумаю, с чего начать. Сбежал мой внук от вас. Из училища. Учился, учился и сбежал. Нас в землю втоптал, и вам приятного мало. Тут, конечно, мать виновата…
– Простите, а где сейчас ваш внук?
– Егор-то? За дверью там. Дожидается – может, позовут, если надо будет. Так я и говорю – мать. Я ей все время доказывал: пестуешь, Анна, через меру парня, ты жалей его так, чтоб ему и невдомек было. Верно я рассматриваю?
– Правильно, правильно. Именно так и нужно, – одобрил Колесов.
Дедушка Кузьма вздохнул и недовольно махнул рукой:
– Один он у нас. Вот и вышло. Привык завсегда торчать у мамки под бочком, думал – без конца так будет, а у людей-то не у всех мамкино обращение.
– Вы что же, пришли похлопотать за него?
– А как хотите понимайте, только спервоначала выслушайте меня. Я как узнал про все это дело – одно Егору толкую: отвечать тебе придется за свой проступок. Я ему па другой же день сказал: иди, говорю, явись в училище, пускай там сами решают, как с тобой быть дальше. Он давно бы пришел, ну, а там началась эта работа в метеэсе. Теперь вот мы и явились к вам – разберитесь чин по чину, взыщите с него, а только прошу, чтоб на нашей семье поганого клейма не осталось.
– Как вы думаете, сам он понял, прочувствовал свою ошибку? – спросил Колесов.
– Где тут не понять! Как приехали ваши ребята в метеэс да как выяснилось все, и пошла по колхозу о нем дурная слава: дескать, дезертир! Он-то и сам па себя перестал походить. Нас с Анной, его матерью, люди попрекать стали, она-то совсем извелась. И вышло так: убежал парень домой, а тут хоть из дому убегай. Вот какие были у нас дела! Егорка только и вздохнул малость, как начал на работу ходить.
– С охотой ходил на работу?
– Вот что я вам скажу, а вы мне верьте – потому человек я старый и не стану на свою голову понапраслину брать. Ночами он соскакивал да к часам кидался: боялся, как бы не опоздать на работу. Прямо рвался.
– И мастер Селезнев о нем неплохо отзывается. В общем, исключать мы его не будем.
– Правда? Ну, спасибо вам. Теперь хоть людям в глаза глядеть не стыдно будет. А его вы все-таки вызовите и постращайте как следует.
– Угрозы ни к чему не приведут. Это плохой метод воспитания. Но я обязательно побеседую с ним… Дмитрий Гордеевич говорит, что ваш внук хорошо поет и на гармони играет?
Старик безнадежно махнул рукой:
– И не спрашивайте, товарищ директор! Я так думаю, что сейчас ему ни к чему эта самая гармошка. Я совсем не велел брать ее сюда, а он не послушал, захватил с собой… – Дедушка Кузьма перешел на шепот, словно сообщал секрет: – Я увезу ее домой, чтоб здесь и под руками не путалась, людям не мешала и его не отрывала от дела.
– Зачем увозить? Гармонь не мешает. Конечно, не все время нужно заниматься ею, а в меру.
Дедушка Кузьма хотел было что-то возразить, но Колесов извинился и, подойдя к двери, позвал:
– Егор Бакланов, прошу вас сюда.
Егор несмело вошел в комнату и, прикрыв за собой дверь, остановился у порога.
– Поздороваться, наверно, нужно, – строго сказал дедушка Кузьма. – Этого-то не забывай!
Егор покраснел и негромко поздоровался.
– Подойдите ближе и расскажите, только откровенно, все, как было. Почему вы сбежали из училища?
Егор опустил голову и никак не мог найти слова для ответа.
– Ты, Егорка, говори все как есть, ничего не бойся. В молчанку нечего отыгрываться.
– Дома я мало работал. Ну… с непривычки трудно было. Потом ребята обижали. Я и сбежал.
– Обижали ребята? А кто именно?
– Можно сказать, что и не обижали. Не подумал как следует, ну и сбежал.
– Вас трудно понять, Бакланов: то обижали ребята, то не обижали. Вот это уже нехорошо.
– Мазай обижал. Только вы не подумайте, что я вам… я и самому Мазаю могу сказать, и кому угодно.
– Ну, а если мы уволим вас из училища? Как вы на это посмотрите?
Бакланов впервые взглянул на директора и умоляющим тоном стал упрашивать:
– Товарищ, директор, не исключайте! У меня и мама захворала от этого. А на меня ребята и все люди глядят, словно на кулака. И свету белому не рад… И деть себя не знаешь куда!
Колесов слушал Егора, смотрел в его грубоватое, бесхитростное лицо, в его чуть увлажненные глаза и убеждался: паренек ничего не скрыл, все сказал, чем мучился, чем жил эти дни.
– Ну хорошо. Оставайтесь в училище. Я думаю, что вы больше не решитесь на подобный поступок.
– Товарищ директор!..
– Вы гармонь привезли? – неожиданно спросил Колесов.
Не зная, одобряет директор гармонь или нет, Егор немного растерялся:
– Привез. Но я могу с дедушкой ее…
– Зачем же? Запишитесь в кружок самодеятельности. Дело хорошее. Есть же у нас кружки. И училищу на пользу, а вам и подавно. Потом вот еще что. Дмитрий Гордеевич слышал, как вы дома играли и пели. Он хвалит ваши музыкальные способности. Мы договоримся с музыкальным училищем, чтоб вас там послушали. Но к этому разговору мы еще вернемся. Вот и все. Можете идти, Егор Бакланов.
